Текст книги "Голуби над куполами"

Глава 7
Мозговой штурм

– Юююю-ххуууу, мужики, мы в Митино! – раздался радостный возглас Паштета. – Слышали, что этот ачхоз сказал? Депо какое-то строят. Это – митинское электродепо, зуб даю! Про него без конца по радио трындят. Типа, станет оно самым большим в Европе. Там площадь стройки около двадцати пяти гектаров.

– Плюс колокола, – включился в мозговой штурм Лялин. – Рядом церковь. Какая? Батюшка, соображай!

– Я, право, не знаю… В Митино есть Храм Всемилостивого Спаса… Храм Рождества Христова…Есть Крестовоздвиженский, но он – малый, деревянный, без звонницы… Стало быть, либо Спаса, либо Рождества.

– Уже неплохо! – потер руки опер. – Свое приблизительное местоположение мы установили. Теперь бы его на волю передать. Если наши координаты наложить на карту подземных коммуникаций, то… Ну, сколько старых бомбоубежищ может находиться в районе митинского электродепо? То-то же.

Ладно, давайте делом займемся. Иван с Владиком, вы переберите яблоки и овощи. Всю гниль.

– в пустой мешок, завтра его джигитам на горб закинем. Нормальные – в пустые бочонки из-под таблеток. И крышку плотно закройте. Так крысы до них не доберутся. Подпорченные освободите от гнили и – в большую кастрюлю. Ими займется отец Георгий.

Затем, Вань, вы чистите моркошку и лук с картофелем, режете их на пластинки и поджариваете на этой белой брюшине. Не сало, конечно, но под лучок пойдет. И не забудьте посолить. Хорошо хоть хунвейбины соль забросили с растительным маслом, а то у нас уже – все по нулям…

– А ты, типа, будешь осуществлять общее руководство? – ехидно изрек Паштет, сверля опера острыми буравчиками глаз.

– Нет, Паша! Я буду переупаковывать мешки. Кто-то же должен отрабатывать обещанную премию.

– Один?! – удивились все.

– Ассистенты мне не нужны. Я только нижние мешки повредил. И то лишь частично…

Синие миндалевидные глаза Тетуха сделались совсем круглыми – совиными.

– Так это не крысы?

– Нет, други мои. Это я поработал шильцем.

В помещении воцарилась звенящая тишина.

– А если б они… – начал батюшка фразу, но закончить ее так и не смог.

– Кто не рискует, тот не пьет… чай с сахаром, не ест белый хлеб с маслом, не моет руки с мылом.

И мужики грохнули смехом. Хохотали раскатисто и долго. Организм требовал снятия нервного напряжения.

Ужин в этот вечер удался на славу. Аромат жареной на «сале» картошки плыл по всему убежищу, смешиваясь с менее приятными запахами. Имеющаяся в хозяйстве сковородка была не достаточно вместительной для пяти голодных желудков. Понадобилось три захода. Зато наелись от пуза. Когда настоялась свежая заварка, приступили к чаепитию. Несмотря на сахарозаменитель, напиток узникам показался божественным.

– Вам не кажется, что в заварку добавили каркаде с бергамотом? – мечтательно произнес белорус. – Я чувствую какую-то приятную кислинку.

– Какаду с бегемотом? – захлебнувшись чаем, закашлялся Владик. – Ниче себе!

– Держи карман шире, бульбашидзе, – оскалился Павел, изучая этикетку на пакете с трухой третьего сорта. – И бальзам туда пульнули, и мяту, и лимончик – все для нашего удовольствия.

Стены бункера содрогнулись от дружного мужского смеха. Громче всех хохотал Паштет, запрокинув голову назад и выгнув дугой спину. Вдруг он резко оборвал смех и уставился на решетку воздуховода. Оттуда на него внимательно смотрела крыса с синим бантиком на шее.

– Иди сюда! – махнул Павел рукой, и грызун слетел вниз, как будто им выстрелили из рогатки. Сначала он шмякнулся на нары Тетуха, затем на пол и, в конце концов, оказался на коленях у Паштета. Взобравшись по его джемперу на уровень груди, пасюк огляделся по сторонам и, оценив эффект, произведенный его появлением, вызывающе оскалился на сидящих вокруг мужчин.

За столом воцарилось гробовое молчание. Лица присутствующих выражали полное недоумение.

– Мой друг Злыдень, прошу любить и жаловать, – представил он крысу честной компании. – Обижать не рекомендую. Я его крышую. Это – мое личное домашнее животное.

Опер катнул желваками по скулам. Лицо Бурака, испытывающего перед крысами мистический ужас, исказила жуткая гримаса. У отца Георгия начался приступ икотки. Владик же сказал «ага!», и продолжил чаепитие, будто каждый день на него с потолка падают крысы с бантиками на шее.

– С людьми дружить не пробовал? – произнес Лялин, с интересом рассматривая пасюка.

– Люди – это звери. Они предают, продают, изменяют, подставляют. Другое дело – животные, они – самые верные и преданные друзья.

– Предупреждаю сразу: если твоя домашняя скотина хоть раз окажется на столе, в продуктах или на наших шконках, самолично придушу… ее же синим бантом. Или подвешу на нем вон на тот крюк. В отличие от тебя, я крышую людей. Работа у меня такая.

Отойдя от шока, узники сгрудились над Злыднем.

– Че он башкой-то все время вертит? – поинтересовался Владик.

– А у крыс зрение никудышнее, – со знанием дела пояснил Бурак. – Они таким образом резкость наводят, создавая контраст между дальними и ближними предметами.

Мужчины тыкали в грызуна пальцами, что-то выкрикивали, давились от смеха.

– Все, концерт окончен, – психанул Тетух, засовывая пасюка за пазуху. – Ща мне его заикой сделаете.

Но возбужденные мужики не могли успокоиться. Продолжая «чайную церемонию», стали вспоминать своих домашних животных.

– Как-то у меня дома жил хомяк по кличке Жужа, – разоткровенничался Русич. – Уж не знаю, как ему удалось выбраться из клетки, но однажды этот хулиган съел мой пионерский галстук, который бабушка вместе с формой оставила на моей кровати. Я туда, я сюда – нету! Гляжу, а у Жужи изо рта торчит алый язычок. Потянул я за него и вытащил свой галстук. Был он в плачевном состоянии: мятый, мокрый, весь простроченный хомкиными зубами. Надевать такое было нельзя, пришлось идти без галстука. В школе заставили писать объяснительную записку, звонили бабушке, перепроверяли историю с хомяком. После занятий я понесся в магазин, купил новый галстук. Когда пришел домой, клетки с Жужей уже не было. Во избежание повторных идеологических диверсий, бабуля подарила грызуна соседской девчонке. С тех пор никаких животных у меня не водилось.

– А я зверей дома не держу. От меня сливается все живое, которое может бегать, ползать, летать, – поправил зажимы для ушей белорус. – Я вообще не по этому делу. Флора и фауна меня не умиляют. Не могу я за кем-то ухаживать, кого-то выгуливать, выкармливать, за кем-то убирать и проветривать. Я понимаю, что «мы в ответе за тех, кого приручили».

– А у меня, кажется, рыбки были, – смахнул Владик набежавшую слезу. – В аквариуме… … большом… с выгнутой передней стенкой. Скалярии, меченосцы, вуалехвосты… Я им корм покупал в специальном магазине… Не для себя рыбок держал… Для кого-то другого. Не помню для кого…

– А у меня как-то зимой сверчок жил, это было волшебство! – печально проронил Паштет, скармливая уже успокоившемуся Злыдню остатки псевдосала. – Он питался сладкими кукурузными палочками и тихо так стрекотал…

– Эй, мужики, отставить! Че это вы в минор скатились? – встревожился Лялин. – Такое впечатление, что вместо чая самогоночки нахлебались.

– Была бы водка, а к ней бы глотка, и остальное – трын-трава, – картинно махнул рукой Бурак. – Сейчас бы водочки белорусской пятиступенчатой очистки. Или конины армянской звездей на пять. Это, я вам скажу, нечто!

– Не трави душу, бульбаш, – состроил Тетух недовольную мину. – Соскакиваем с темы.

– Правильно, Павел! – поддержал его Лялин. – Ручка или карандаш у кого-нибудь имеются?

Все отрицательно замотали головами.

– Плохо. На повестке дня у нас – мозговой штурм.

– Что мозговое? – сузил глаза Владик.

Опер достал из бочки пригоршню меловых таблеток и, смахнув с деревянной столешницы крошки, написал на ней цифру 1.

– Значит, так, мужики. Сейчас мы все вместе будем искать варианты нашего вызволения. Рассматриваются любые предложения, даже самые абсурдные. Каждый должен выдать на-гора максимум идей. Позже мы отфильтруем все жизнеспособные. Итак…

Паштет поднял руку вверх.

– Я – за воздушного змея!

– Ты че, мухоморов объелся? – озаботился его здоровьем Лялин.

Остальные даже ухом не повели. «Клоун – он и есть клоун», – читалось на их лицах.

– Зеки в норильском лагере замутили восстание. Чтобы сообщить на волю о своем замысле, изготовили кучу листовок. Присандалили их к воздушному змею и в момент его запуска подожгли прикрепленный внизу фитиль. Пока кайт поднимался в небо, огонь добрался до шпагата, которым были перевязаны листовки, и пережег его. Ветер разнес бумажки на километры. Кучеряво?

– Кучеряво, – хмыкнул опер. – Но одно рациональное зерно в речи Павла все же имеется: в самое ближайшее время нам нужно вымутить у бандюг бумагу и карандаши, а лучше – пару ручек.

«Добыть письм. принадл.», – написал он таблеткой на столе.

– Заставить их спуститься к нам вниз и спереть у них из кармана мобильник, – засветились озорными огоньками глаза Тетуха.

– Задача, сказал бы дедушка Ленин, архисложная и весьма рискованная, – покачал головой Лялин.

– Когда терять нечего, можно рискнуть всем. Лично я по-любасу уйду отсюда – «хоть тушкой, хоть чучелом». Не хватало еще, Новый год встретить в вашей компании.

– … А, во-вторых, не берет сотик в бункере на такой глубине. Жаль, но отпадает.

– Когда достанем ручку, можно записки написать с нашими именами и координатами и вложить их на дно коробочек с таблетками или пакетов с мукой, – продолжал креативить Павел.

– Что скажет стая? – обратился опер к присутствующим.

Стая молчала.

Безучастный к происходящему Владик, молча, вырезал из синих мешков ленточки, связывал их между собой и сматывал в клубки. Сегодня он был сыт и доволен жизнью. Участвовать в чем-то «мозговом» ему не хотелось. «Мозговой» этот оказался совсем неинтересным – ни про еду, ни про зверей, ни про побои никто больше не рассказывал. Болтали о чем-то скучном и малозначимом.

– Лично я не способен на подвиги из-за полного отсутствия пассионарности, – наконец произнес Бурак. – Да, я – трус и очень боюсь, чтобы потом не стало еще хуже. Как гласит белорусская поговорка, высокия пароги не на нашыя ноги.

– Не, ну запара, в натуре! – недобро покосился на него Паштет. – Этот мурковод<sup>[18]18
  Человек, проявляющий нерешительность.


[Закрыть]</sup> будет покорно ждать своей участи. Всю жизнь хочет проехать пассажиром. Типа, это не его головняк. Вы там, дебилы, шебуршите, а мне – бздынь-пара-ла-пупа. Не проканает! Каждый должен определиться, хочет он подохнуть или будет бороться за свою жизнь. Я все понимаю – ссыкотно, но, как сказал один крутой персонаж, наше положение таково, что может только улучшиться.

– Видите ли, Павел, – закатил глаза белорус, – мне совершенно неясен механизм реализации ваших идей, да и способы их внедрения в жизнь выглядят крайне нереалистично. То вы хотели стену разобрать, то намеревались подкоп устроить, то собирались «навалять печенегам». По мне, так стратег из вас, как из снеговика кочегар – ни-ка-кой.

– Ядрена балалайка! – хлопнул Лялин рукой по столешнице. – Паштет хотя бы пытается найти выход из тупика, а ты, Иван, только критикуешь, не предлагая взамен никакого конструктива.

– Вкладывать записки в готовую продукцию – это даже не сук пилить. Это – теребить кольцо гранаты. Эдакая изысканная форма суицида, – обижено скривился белорус.

– Че ты жало морщишь? – вызверился на него Тетух. – Сам-то что предлагаешь?

Бурак растерянно молчал. На помощь ему пришел Русич.

– Не ссорьтесь, братья, в среднесрочной перспективе нам отсюда не убежать. Мы сами создали свою тюрьму. Господь поможет нам вырваться наружу, когда убедится, что мы приняли его волю, осознали свои ошибки, отринули жадность, похоть, ненависть, себялюбие.

– Эх, батюшка, непротивленец ты наш! – снисходительно улыбнулся Лялин. – Успех всегда – в действии. Все остальное – бессодержательная лирика.

– Правильно! – одобрил последнюю реплику Павел. – Батюшку с бульбашом, если послушать, выйдет, как у богатыря: «Направо пойдешь – песец. Налево пойдешь – песец. Прямо пойдешь – тоже песец». Они не въезжают, что в каждом отдельном случае, песцы эти – разного цвета и толщины.

Сравнение их незавидного положения с пушным полярным зверьком рассмешило всех, даже Владика, который тут же открыл рот в ожидании смешных историй про животных.

– Ладно, мужики! Отложим штурм на некоторое время, – вздохнул Юрий, стирая со столешницы запись о письменных принадлежностях. – Сегодня вы здорово устали, ложитесь спать. Завтра у нас – еще один «родительский» день. Полагаю, что премию мы таки получим, но… не в заявленном нами количестве. Главное, чтобы Нияза завтра не было. От этого психа с рваным пульсом можно ожидать чего угодно.

– Была б моя воля, эта вонючка висела б уже вооон на том крюке в позе ласточки, – кивнул Павел на торчащий из стены гак.

– Погоди малеха! – усмехнулся опер себе в усы, – «будет нам и белка, будет и свисток».

Тусклые спиральки лампочек два раза мигнули.

– Ну вот, – взглянул на них Бурак, прикрывая ладонью раздираемый зевотой рот. – Теперь и у нас – полночь, как в том Петропавловске-Камчатском.

И опять все дрыхли так крепко, будто своевременно заплатили все налоги. А Павел, выспавшийся на сутки вперед, снова бодрствовал. Устроившись удобно под лампой, он принялся вязать коврик для Русича. Крысак уселся рядом и неотрывно следил за руками хозяина. Что интересно, в эту ночь его собратья на шабаш не явились. То ли окончательно поняли, что поживиться у двуногих решительно нечем, то ли Злыдень и впрямь имел на них какое-то влияние.

Вскоре пасюк устал от монотонных движений Тетуха. Крысы – существа коллективные, социальные, им необходимо общение. К тому же, ночью у них – самый пик активности, а тут: вжик – воздушная петля, вжик – столбик с накидом… Тоска. Чтобы привлечь внимание Павла, Злыдень подпрыгнул на месте. Потом еще раз и еще. Тот – ноль внимания. Тогда зверек стал изгибаться и покусывать его за локоть. Мужчина отложил вязание в сторону.

– Что, малый, заскучал? Ну, давай поиграем.

Пасюк обнюхал руку Павла и вдруг куснул его за указательный палец. Основательно так, от всей души. Тетух вскрикнул. Хотел было прогнать зарвавшуюся скотину, но сжалился. «Сам виноват. Повязал на шею животному бант и успокоился. Питомцем нужно заниматься», – резонно рассудил он.

И стали они играть. Злыдень многократно взбирался к Паштету на плечо и спрыгивал оттуда ему на руки. Затем были догонялки: крысак бегал за рукой хозяина и, догнав, легонько ее покусывал. Потом он стал подпрыгивать вверх, пытаясь ухватить зубами хвостик оторванной от клубка ленточки. Павел поднимал ее все выше, и грызун вынужден был подолгу стоять на задних лапках. Убедившись, что стойка у него получается, мужчина усложнил задание. Теперь зверек должен был удерживать равновесие, стоя на бутылке с водой, сначала в горизонтальном положении, затем в вертикальном. После каждого удачно исполненного элемента Тетух, почесывал Злыдню щеки и спинку. Тот отвечал на ласку легким покусыванием. Вскоре Павел осознал, что общение с питомцем – увлекательное занятие, помогающее обрести душевное равновесие.

Как мало, оказывается, нужно человеку, чтобы почувствовать себя кому-то нужным! В местах заключения он был совершенно один. Практически ко всем на длительные свидания приезжали родственники. Сидельцы шли в зоновский «Хилтон», где их потчевали домашними пирогами и котлетами, отпаивали ароматным кофе и чаем. С ними до утра вели задушевные беседы и делились новостями. Их ждала жаркая любовь на скрипучих расшатанных кроватях и горькие слезы при расставании. Как же он им завидовал!

У кого не было родственников, те «клеили» заочниц. Некоторые умудрялись так охмурить одиноких теток, что они с ними расписывались и таскали потом на зону харчи, курево, собственные тела, не подозревая, что их «семейная» жизнь завершится одновременно с освобождением супруга. Этим разводилам Павел не завидовал, он их презирал, хотя и был согласен с главной заповедью афериста: «Лохов нужно лошить!».

Лично у него с бабами вообще не складывалось. Как будто кто сглазил. Пока он был на воле и при деньгах, отбоя от них не было. На место содержанки баллотировалось столько мамзелек – вдоль Каширки раком не переставить. А, как только он попадал за решетку и финансы пели романсы – ни одной не было рядом. Все четко по схеме: «Есть бабло – Иван Иваныч, нет бабла – горбатый хрен».

Лилька, последняя его зазноба, не стала исключением из этого правила. Вспоминать ее Пашке было неприятно, ведь если б он не поехал к ней в тот роковой вечер, лежал бы сейчас не на нарах в обнимку с крысаком, а на собственном сексодроме в объятьях какой-нибудь студенточки.

Убаюканный ласковыми поглаживаниями теплых человеческих рук, Злыдень затих. Он спал, положив морду на хвост, чем сильно напомнил Паштету Удава из мультика «38 попугаев». «Не всякий йог способен завернуться в такой рулет», – подумал он, глядя на питомца. Теплая волна умиления накатила на мужчину, и ему вдруг захотелось прижать зверька к груди и заплакать.

Чтобы не разбудить его, Павел отодвинулся к холодной стенке, подтянул колени к подбородку и, отгородившись от реальности, мысленно перенесся к свету. В другую жизнь, где люди нюхают цветы, едят разносолы, пьют коньяк, обнимают женщин, танцуют в ночных клубах, смотрят телевизор…

Тетух анализировал свою жизнь, пытаясь понять, когда он подпортил свою карму, где накосячил. Отчего в местах заключения он проводит гораздо больше времени, чем на воле. Почему не имеет друзей и с детства окружает себя предателями.

Сотканный из оттенков и противоречий, Паштет всю жизнь собирал себя в кучу, как большую мозаику. Никто им всерьез не занимался. Некому было. Ни отца, ни бабок с дедками, ни теток с дядьками. Мать была вечно занята на работе и озабочена устройством личной жизни. Он по пальцам мог пересчитать случаи, когда его гладили по голове, да и то посторонние люди: воспитательница в детском саду, соседка по коммуналке, родительница Чмырюка… С одной стороны, понятно – нежеланный ребенок, принесший своим рождением только проблемы и неудобства. Но он ведь на свет не просился! Маман накосорезила. А потом всю жизнь срывала на нем досаду за «нескладывающуюся семейную жизнь». Все жаловалась подружкам, что женщину с ребенком мужики рассматривают лишь в качестве постельного варианта, а брать ответственность за чужое чадо никто не хочет. Чмырюк оказался единственным, кого не остановило наличие «прицепа». Но, как потом выяснилось, он не собирался тратить на пасынка ни время, ни деньги, ни душевные силы и при первой же возможности сбросил «балласт» за борт.

Выходит, кара божья постигла его, Павла, гораздо раньше, чем он успел нагрешить. И, если следовать логике батюшки, карму свою он подпортил еще в прошлой жизни… Фигня какая-то получается!

Ночь была бесконечной, мысли невеселыми, жизненный тонус низким. «Скорей бы наступил новый день!», – подумал Паштет и наконец впал в забытье.

Утром он пасюка не обнаружил. Тот уже смылся в свою крысиную банду, оставив на память о себе продолговатые зерна какашек. «Вот злыдень!» – чертыхнулся мужчина, смахивая экскременты на пол.

Подниматься со шконки ему не хотелось – сильно недоспал. Лежал и смотрел, как Лялин делает на турнике «солнышко». Молодец, додумался вбить трубу в удачный проем: до потолка далеко, по бокам просторно. Только б эта перекладина с места не соскочила – там живого весу пудов семь, не меньше. Бык стоялый, а не мужик.

Сам Пашка «солнышко» делать не умел. Для этого нужны ловкость, хорошая координация, сильные руки. На зоне он часто висел на турнике, но совсем с другой целью.

Рост у него был совсем никакой – метр семьдесят. Что это за рост для дерзкого мужика? Девки не замечают, рослые парни посматривают высокомерно, зеки и дубаки всерьез не воспринимают. Он долго пытался преодолеть свой комплекс – не вышло. Тогда решил побороться с природой. В зоновской библиотечке нашел книжку «Изменить себя», где вычитал, что, ежедневно вися на перекладине, можно вытянуть позвоночник на два сантиметра и больше. Оказывается, во время висения снимается нагрузка на позвонки и хребет растягивается. В таком положении следует продержаться минуты три, затем сделать перерыв и приступить ко второму подходу. А если еще и прикрепить к ногам гири, со временем увеличивая их вес, то рост можно вытянуть даже на шесть-восемь сантиметров.

На турнике Пашка висел ежедневно и по утрам иногда добивался небольшого результата, но к вечеру отвоеванный сантиметр утрясался обратно, оставляя парня в полном разочаровании. Причиной неудачи он считал невозможность достать гири. После того, как один из сидельцев гантелей разбил охраннику голову, на все тяжелые спортивные снаряды был наложен запрет. А без гирь, считал Павел, позвоночник не удлинишь.

На завтрак сварили кукурузу, оказавшуюся вполне съедобной. Раньше Тетух считал ее кормом для свиней и ел лишь однажды – в деревне у Чмырюков. Сейчас же признал «удобоваримой» и даже попросил добавки – бытие определяет сознание.

Не успели приступить к работе, как послышалось лязганье замков. Сегодня кавказцы явились во внеурочное время, обычно они дожидались ночи. Состав группы несколько изменился. Вместо Нияза, Умара сопровождал бородатый толстячок с четками в руках. Его широкая куртка-разлетайка не могла скрыть объемное пузо, а наброшенный на голову капюшон – глубокие залысины.

– Как зовут этого чуркобеса? – одними губами проартикулировал опер.

– Заман, – подсказал белорус. – Слава богу, что сегодня нет вонючки.

– Как заказывали, – оттопырил Паштет большой палец. – Наркот вмазался и «отъехал».

Бандиты поставили на пол большой картонный ящик, нажали на кнопку подъемника и тот поплыл вниз.

– Как поживаете, гяуры? – криво улыбнулся чернобородый.

– Бывало и получше, – ответил ему Лялин, погружая на платформу мешки с готовой продукцией. – А у вас?

– А чиво нам зыдэлается? – раздвинул Умар мощные акульи челюсти, улыбнувшись на ширину приклада.

– Какое у него хайло выразительное! – вполголоса «восхитился» Паштет. – Такое надо в кино снимать или в цирке показывать.

– Чиво-чиво? – сузил тот свои стеклянные глаза.

– Говорю: всякое бывает. В области вон грипп свирепствует. Власти кипишуют, что эпидемия надвигается.

– На все воля Аллаха! – закатил Заман глаза к потолку.

– А у нас говорят: на бога надейся, а сам не плошай! – подвел итог Тетух, косясь на монаха.

Пересчитав мешки и заглянув в один из них, Умар громко свистнул. Через мгновение, на свист прилетело тощее небритое существо по кличке ППП и, взвалив на спину тяжелую поклажу, понеслось наверх.

«Стало быть, он не глухой, – подумал Паштет. – Просто немногословный».

Следом за ним, к машине направился и навьюченный мешками Заман.

– Эй, Умар! Че твой шнырь молчит, как рыба об лед? – пристал к бандиту любопытный Пашка. – Ни тебе «здрасьте», ни мне «покедова»…

– Многа лишнева разговарывал – язык и отрезали. Аслан болтунов не любит. Ты минэ понял?

Паштет кивнул и заткнулся, обдумывая степень серьезности прозвучавшей угрозы.

Появившиеся на верхней галерее носильщики схватили новую порцию груза и исчезли с глаз. Умар же, поставил на платформу картонную коробку от телевизора и нажал на кнопку спуска.

Самодовольная гримаса исказила его, и без того уродливое, лицо.

– Прэмия! Джигит сыказал – джигит сыделал.

В коробке оказались две буханки белого хлеба, две пачки сливочного масла, упаковка сахара-рафинада, двухсотграммовый пакет «чая черного байхового мелколистового».

– Антибиотики где? – поднял глаза на чеченца Лялин.

– Нэт биотик. Тетка сказал: «Рецепт давай». Адыяла тожэ нет. Есть три куртка военный, два шерстяных кофта с Олымпиада, шапочки на лыжи и один носки теплий.

– Тааак… А где мышеловки, моющие средства, полотенца?

– Следующий раз, если Муса разрешит.

– А ручки, карандаши?

– Какой ручка? Зачэм писать?

– Мы же договаривались с тобой, – блефовал опер. – Я тебе вчера объяснял, что, упаковывая дозаторы с таблетками в ящики, мы подсчитываем их количество и без конца сбиваемся. Если б у нас были ручки и карандаши, мы бы прямо на коробках делали пометки и не теряли время на новый пересчет.

На челе джигита отразилась интенсивная работа мысли, в межбровье залегли глубокие морщины, стеклянные глаза застыли, как у свежемороженого окуня. После некоторого молчания он испустил благодушное кряхтение:

– Ладна, слэдущий раз.