Текст книги "Голуби над куполами"

Глава 8
Положительная динамика

После ухода бандитов Лялин приступил к распределению материальных благ. Каждый получил по лыжной шапочке с игривой надписью «Мачо». Высокие, до самых колен, вязанные из толстой пряжи носки были отданы Владику, у которого не было ни нормальных брюк, ни толковой обуви. Три куртки никак не делились на пятерых. Первую Юрий опять-таки отдал Владику, вторую – батюшке. За третьей подскочил было Бурак, но «обломался».

– Ты и так кудряво живешь. У тебя барахла, как у кота Матроскина гуталина, – кивнул опер на его чемодан.

Иван поджал губы куриной гузкой, всем своим видом демонстрируя справедливость известного афоризма об обиженном всеми художнике.

Поскольку какая-никакая куртка у Тетуха все-таки была, третий экземпляр достался Юрию, попавшему в подвал в спортивном костюме. Зато Павла Фортуна осчастливила шерстяной олимпийкой с триколором и гербом России.

Оставалась еще одна, такая же, и Лялин отдал ее разобиженному служителю Мельпомены. Тот тут же натянул трофей под пиджак и стал окончательно похож на кочан капусты.

Юрий обвел взглядом принарядившихся в обновки мужчин и расхохотался.

– Кутюрненько! – заметил он, глядя на Русича в подряснике, полевой куртке камуфляжной расцветки и шапочке с вышивкой «Мачо».

Рабочего настроения у мужчин не было. Да и откуда ему было взяться, если на весь подвал пахнет свежим белым хлебом и маслом, пачку которого батюшка развернул «для ускоренного размягчения». На этот запах даже Злыдень прискакал во внеурочное время. Ему, «сове», еще бы спать и спать, так нет, взобрался на плечо к Паштету, спустил ему на грудь лиану своего хвоста и уткнулся взглядом в желтый брикет, лежащий в алюминиевой миске.

– Ладно, мужики, будем дегустировать новый чай, – не выдержал всеобщего напряжения Лялин. – Все равно ваши мысли сейчас далеки от трудового процесса. Владик, бери чайник, иди за водой.

Хлеб с маслом оказались настолько вкусными, что белорус чуть не расплакался.

– Спасибо, Юр. За два года я уж и забыл запах сливочного масла. Дай тебе бог здоровья!

– Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, – завел Русич свою шарманку.

– Кончай, батюшка, распылять здесь свой религиозный опиум, – махнул кружкой Тетух в его сторону. – Причем тут твой бозя? У мента чердак хорошо варит. Это – его замутка, ему и спасибо надо сказать. Ему, а не господу.

– Вот и скажи, раз хочется, – ехидно улыбнулся Лялин.

Паштет растерялся. С одной стороны, все правильно – за доброе дело следует поблагодарить. А с другой… Выходит, что он капитулирует перед «мусором», признавая тем самым его превосходство. Сильная внутренняя борьба отразилась на лице мужчины: шрам налился кровью, губы поджались, брови съехались в одну линию. Было слышно, как в его голове скрипят шестеренки. В конце концов, человеческая сущность победила.

– Бла-го-да-рю, – произнес он по слогам. – Ты это… в натуре… Ну, ты понял…

– Понял, не дурак, – отхлебнул опер глоток крепкого обжигающего напитка. – Дурак бы не понял.

В сравнении с тем, что мужчины пили до сих пор, этот, вполне обычный чай показался им сингапурским императорским напитком. Владик от удовольствия даже глаза прикрыл. Кусочек рафинада на кружку кипятка до недавнего времени был для них непозволительной роскошью.

– Эх, сюда бы сейчас мою фирменную чашку-колобок! Большую, пузатую, расписанную синей гжелкой по белым бокам. Да дольку лимончика туда, да ложечку-другую рома «Капитан Морган», – размечтался Бурак.

Тетух тяжело вздохнул, делясь с крысаком своей пайкой. У него был собственный список того, «чего сейчас не дурно было бы сюда». Вот только дразнить сожителей, в отличие от белоруса, он не стал. Понимал, что это – изощренная форма мазохизма.

Пашка сделал из своего погнутого «тромбона» три больших глотка. Сонливость вмиг улетучилась, на душе стало теплее, захотелось поболтать за «жили-были».

– Сидел я по второй ходке с одним забавным таджиком, – начал он, поглаживая Злыдня по шерстке. – Звали его Рашад. Он так чай заваривал, «шо мама дарагая». Спиртного мужик не пил – вера не позволяла… Пить не позволяла, а тырить у бабулек пенсию – пожалуйста…

– Чье б уже мычало на тему господних заповедей, а ты бы даже не подмукивал, – презрительно фыркнул Лялин.

– Ты хрен с пальцем не путай, – ощетинился Паштет. – Я не людей, я государство накрячил, у которого сколько не воруй, а своего все равно назад не отобьешь.

– Ну да, ну да, – понимающе закивал Бурак. – Робин Гуд, Владимир Дубровский, Юрий Деточкин, Павел Тетух… Благородные разбойники, мил человек, экспроприированное отдавали бедным, а вы, небось, в кабаках, притонах и казино все прожигали.

– Завидуй, молча. Мне сейчас хоть есть что вспомнить. А что можешь вспомнить ты? «Кушать подано!» во втором составе в выездном спектакле Распердяй-Задрищенского театра?

– Гродненского, – поджал губы артист.

– Слышал, Злыдень? Грод-нен-ско-го, – скривился Пашка, пряча грызуна за пазуху. – Горжусь знакомством со столь звездной личностью. Ты наверняка и в «Гамлете» играл?

– Представьте себе! У нас эта пьеса шла под названием «Трагедия принца Датского».

– И кого же ты там воплотил? Тень его отца?

– Стражника, – выдавил из себя Бурак после длительной паузы.

– Со словами, стало быть, роль не доверили? С «кушать подано!» я погорячился…

– Да что вы понимаете в искусстве! – вскочил Иван на ноги. – В этой пьесе почти нет возрастных ролей! Я, между прочим, Бессудного в «Бойком месте» играл. Кочкарева в «Женитьбе», Телегина в «Дяде Ване»…

– Понял-понял! На тебе весь репертуар держался. Тока у Злыдня вопрос возник: «Че ж ты тада по Бульбостану мотаешься со своими композициями смехотворными?».

– Стихотворными, – поправил тот очки. – Сейчас не самое благоприятное время для творческих работников. Приходится подрабатывать.

– Бухать надо меньше творческим работникам. Тогда и жены уходить не будут, и дети презирать, и режиссеры на дверь указывать, – ударил Тетух в самое больное место белоруса. А не фиг было менту подгавкивать! То, что он мог заглотать от Лялина, не собирался заглатывать от Бурака. – Кстати, анек прикольный всплыл в тему: «Батюшка, а могу я пить водку во время поста? – Вкушай, но без радости!».

Все, кроме Русича, засмеялись, даже Иван.

– А вот еще один, – воскликнул опер, дожевывая свой бутерброд. – «Свидетели Иеговы, позвонившие в квартиру пьяного преподавателя философии, через полчаса приняли ислам прямо возле домофона».

На этот раз хохотали все, и громче других – отец Георгий, у которого в связи с услышанным возникли собственные ассоциации.

На сытый желудок работать хотелось еще меньше, чем на голодный, но, как пел Высоцкий, есть план, хоть удавись. Надев самодельные полиэтиленовые пелерины, бывшие когда-то хозяйственными мешками, мужчины приступили к фасовке муки. Настроение у всех было отличное.

– В нашем мировосприятии наблюдается положительная динамика, – заметил Лялин. – Так держать, мужики!

Все согласились с тем, что ругаться неконструктивно, а, стало быть, нужно выбирать для бесед нейтральные темы. Например, о бабах, охоте, рыбалке, футболе… Нет, о футболе, пожалуй, не нужно. Там тоже много подводных камней. Лучше остановиться на бабах, которых, по мнению Паштета, нужно любить, как ротвейлера, властно и отстраненно. Иначе с цепи сорвутся, что собственно, и произошло с его последней зазнобой.

– Это ты о той, к которой на такси ехал, когда к хачам в руки попал? – сыпанул Юрий соли на Пашкину рану.

– О ней, овце клонированной.

– Что ж вы о девушке-то своей так грубо? – произнес Бурак осуждающе.

– О бывшей девушке. Я Лильку на конкурсе красоты подснял. Она там утешительный приз «зрительских симпатий» получила. Это притом, что самой породистой была из всех тридцати мартышек, жаждущих торгануть своим обнаженным скелетом. Клянусь, мужики, это не девки, а призраки на ходулях. Мечта извращенца.

Так вот, протиснулся я за кулисы, а она там поливает слезами корзинку с эксклюзивной косметикой и сертификатом на тур по Золотому кольцу России. Как водится, представился продюсером какой-то труднопроизносимой хрени, забрал ее в ресторан на «переговоры», а оттуда – прямиком в коечку. В средствах я не особо стеснен, так что, вместо Золотого кольца, полетели мы с ней в Париж. Там она все по бутикам копытила, рвалась в Мулен Руж и мишленовские рестораны. На Эйфелевой башне фотосессию устроила, в Диснейленде на качельках сутки провела. Ни о Лувре, ни о Нотр Дам де Пари, ни о кладбище Пер-Лашез даже слышать не захотела. А учится девица, заметьте, на искусствоведа в МГУ. Дура дурой, но cиськи – «троечка» и глаза офигенные. Да и в постели такие рулеты заворачивает, будто в самой Индии Камасутре обучалась. На это я, собственно, и подсел.

Отец Георгий недовольно скривился.

– Пардонь, батюшка, что в твоем присутствии мы перетираем наши земные потребности, – приложил Павел руки к груди. – Но согласись, что мы с тобой читаем похожие книжки – Библия учит любить ближнего своего, а Камасутра объясняет – как именно. Уж прости меня за откровенность.

– Бог простит! И да пребудет с тобой разум и совесть, – перекрестил Русич хохочущего Паштета.

– Ты это… не отвлекайся, – обеспокоился Владик сменой темы. – Сиськи офигенные… Что дальше?

– Думал я, что влюбилась девка. А она меня просто использовала, навешав на уши быстрорастворимой китайской лапши. Сама-то Лилек бедна, как церковная мышь: стипухи не получает – учится так себе. Родакам ей помогать особо нечем. У них в Пензе, кроме нее, еще двое младших на горбу сидят. Да и что можно взять с учителей, кроме анализа? Вот она и кинулась в «красавицы», чтобы поднять свою цену полученным «сертификатом». С ним с престарелых буратин можно слупить куда больше.

Тогда я этого, конечно, не знал. Снял ей квартиру поближе к унику, шмотки покупал, культурную программу обеспечивал…

– Тебя че, паяльником пытали? – удивился опер. – Добровольные пожертвования, так сказать.

– Да не оскудеет рука дающего, – поддержал его монах. – Давайте, и дастся вам.

– Да мне не материального жаль! – выронил Павел из рук мерный стакан. – Меня бесит ее неблагодарность.

– Стряхни свои обиды, как прах, и не жди благодарности ни от кого. Христос исцелил десять прокаженных, и только один поблагодарил его. Так почему ты считаешь, что ты достойнее?

На последний тезис монаха Тетух не нашел контраргумента. Речи Русича всегда отличались логикой и продуманностью.

– Я ведь собирался с ней съехаться, ребенка завести, – пытался Пашка пробить слушателей на сочувствие. – Даже квартирку на сорок шесть квадратов присмотрел в двенадцатиэтажке, в пяти минутах ленивой ходьбы от станции метро Аннино. Пять с половиной лямов, между прочим.

– Хрустящих зеленых джорджиков? – аж всхлипнул белорус, услышав столь фантастическую сумму.

– Деревянных, – успокоил его Тетух. – Так вот, перед тем, как озвучить свои намерения, решил я, на всякий пожарный, пробить зазнобу по интернету, мало ли… Социальные Сети – это такое палево, похлеще, чем татуировки на собственной шкуре. Сто лет назад хрюкнул два слова в каком-нибудь комменте – и на всю жизнь вошел в историю. Ментам сейчас и бегать никуда не надо. Сел за монитор, заложил данные в поисковик и – собирай урожай.

Я сделал то же самое. Фамилия с именем ничего не дали – девка ником прикрылась, зато номер ее мобильного и электронный адрес вывели меня на один б…ский сайт, где Лилек зарегистрирована. Там за определенную сумму клиент получает доступ к откровенным фотографиям девушки, а за еще большие деньги может провести с ней время. Взглянул я на ее страничку и охренел. Кроме фоток полуголых и контактных данных, нашел я там и заполненную анкету, где моя зазноба информирует будущих пользователей ее тела о своем размере груди, татуировке на левой ягодице, пирсинге в причинном месте. Рядом – прейскурант. Оказывается, Лилька готова не только дефилировать в нижнем белье, участвовать в «креативных» фотосессиях, танцевать гоу-гоу, заниматься стриптизом, оказывать эскорт-услуги. Не погнушалась, прошмандовка, даже такой фигней, как консумация.

– А что это? – выкрикнул заинтригованный белорус.

– Привлекательные девки за определенный процент раскручивают в кабаках богатых папиков: комплименты им делают, соблазняют, возбуждают, раздают авансы, дабы те заказали как можно больше дорогого пойла.

Родаки ее понятия не имеют о том, что их наследница перевелась на заочное отделение и в стрипбаре трясет своей голой тушкой. Гейша, блин! – сплюнул он прямо в пакет с мукой. – Тогда я глазам своим не поверил. Решил, что Лильку кто-то подставляет. Написал письмо на указанный в анкете электронный адрес. Так, мол, и так, готовлю «частную мужскую вечеринку», набираю группу незакомплексованных девчонок для «крутого отрыва». Форма одежды № 1, то есть, голышом.

– Сколько платите? – по-таксистски грубо подошла к вопросу Лилек.

– Договоримся, – отвечаю. – А с пенсионерами работаешь?

– Обожаю антиквариат!

– Тогда встречаемся у фонтана в ГУМе, там и аванс получишь. Хочу видеть товар лицом. А то на фотке бывает одно, а на встречу приходит жаба болотная, обыкновенная.

До последнего я надеялся, что не придет она. Или придет не она. Одно дело – по пьяни заявку подать, совсем другое – ее отработать. Пришла. Расфуфыренная. Подаренным мной парфюмом за версту прет. Я к ней, ясен хрен, не подошел. Издалека наблюдал, как моделька моя восьмерки выписывает на лабутенах да на мобилу свою нервно поглядывает. И так мне, мужики, противно стало. С кем, думаю, съехаться собирался? С бл…щей, которую, как пиццу, можно по интернету заказать? Одним словом, прошла любовь, и сиськи набок.

С тех пор пользовал я Лильку только по прямому назначению, да и то с презиком, чтоб заразу какую-то на якорь мне не намотала. Ни о какой долгосрочной программе речь больше не шла.

– Как-то это не по-мужски, – вытер Бурак руки о новую шерстяную олимпийку. – Решил дать отставку – заяви об этом и больше барышню не эксплуатируй.

– А нефиг добру пропадать, – на полном серьезе заявил Павел. – Не хватало еще, чтоб она клиентов стала водить в квартиру, которую я оплатил на полгода вперед. А так – все время будет на стреме, у меня ведь имеется второй комплект ключей.

– Дааа, при таком спонсоре не расслабишься. Правильно она подстраховывается, – хмыкнул Лялин. – Ты что ее в ЗАГС позвал? Венчаться предложил? Фамилию свою дал? Нет! Ты просто подумывал съехаться и… завести ребенка. Какая вменяемая девка станет рожать от перманентного зека внебрачного ребенка? Бабам нужны гарантии. Природа в них заложила инстинкт ответственности за будущее потомство. Вот они и ищут того, кто в состоянии содержать и защищать это потомство. Нет, есть, конечно, клинические дуры, для которых больше важна форма носа и густота шевелюры. Есть неудачницы, которые из двух зол всегда выберут большее. Есть невостребованки, которым за счастье зацепить хоть какие-нибудь штаны. Но твоя-то – красавица, модель, будущий искусствовед с дипломом МГУ. Она себе цену знает и даже … готова ее обсудить, ха-ха-ха…

– Не моя она больше. Я себе другую наметил – Верону. Ротация кадров, так сказать. Ее на дискаче гопнули два урода. Трубку отжали и портмоне со стипухой, цепочку с крестиком с шеи сняли, колечко с пальца стянули. Она как раз ревела на улице, когда я мимо проезжал. Посадил я ее в машину, стал катать по городу. В мусарню она обращаться не стала – не верит правохрЕнителям. Так вот, повезло нам в ту ночь несказанно – узнала Верка своих обидчиков – сидели на корточках под киоском, пиво из банок потягивали.

Решил я их надрать с оттягом. Оба – дохелы, смотреть не на что. Сначала упирались: мол, не брали ничего – овца порожняк гонит. Пришлось одному разбить фаберже, другой отхватил в табло. Забрал я у них паспорта и выставил чисто символический штраф – полштуцера зеленых. Предупредил: если цинканут куда, ждут их пять сквозных ударов вилами в тушку и контрольный тычок в глаз. Кроме того, станут они героями Ютуба – профилактическую беседу Верка снимала на мобильник. Хлопчики вовремя вдуплились и замаксали. Бабосы я отдал пострадавшей. Та на радостях мне чуть на улице не отдалась. Я, как благородный разбойник, порывом девушки не воспользовался, пообещал при случае позвонить. И позвонил бы – зачетная телочка, ничем не хуже Лильки, пропади она пропадом.

– Бедная девушка, – вздохнул Бурак, давно заметивший, как Павла злит его солидарность с опером.

– А ты, бульбаш, не переживай за нее. Девица из эскорта за ночь зарабатывает косарь евро. За одну ночку! Вот ты в своем Бульбостане за месяц такую сумму наколотишь? Фигли! Потому-то половина вашего населения у нас и батрачит. И мы вас, нищебродов, вынуждены здесь терпеть.

– Вот вам и разговор о бабах, – сверкнул очками Иван. – Вот вам и положительная динамика.

Какое-то время мужчины работали молча. Тетух обижался на Русича с Лялиным за то, что те не приняли его сторону в вопросе порицания девиц легкого поведения. Артист тоже гневался на них за отсутствие должной реакции на выпад о понаехавших. Дулся, сопел, кряхтел и все-таки не выдержал.

– Вот вы, батюшка, умный, все знаете, объясните мне, недалекому провинциалу, почему русские такие ксенофобы. Почему им так трудно терпеть рядом с собой чужаков?

Монах поставил на стол свой мерный стакан, задумался.

– На протяжении своей истории русский человек всегда мечтал о двух вещах – выгнать нерусских из России и уехать жить за границу, – улыбнулся он виновато. – А ксенофобия, Вань, досталась нам в наследство от наших животных предков, у которых основной формой межвидовых взаимоотношений была борьба за выживание. Перестав быть животными, люди не прекратили эту борьбу. Просто межвидовое взаимодействие сменилось межнациональным. У homo sapiensa cохранился генетический страх перед чужим и непостижимым, а потому опасным и враждебным. Особенно это касается чужаков монголоидной расы. Со времен монголо-татарского ига в нашем фольклоре сохранилось огромное количество былин, сказов, пословиц и поговорок: «Нежданный гость – хуже татарина», «Бей сполох, татарин идет!», «Это – сущая татарщина»… Они веками передавались из уст в уста, из поколения в поколение. И это отложилось в нашей исторической памяти.

– При Советском Союзе этого и в помине не было!

– Было, Вань, было, но в облегченном варианте. В условиях тоталитарного режима любые попытки разжигания межнациональной вражды жестко пресекались. К тому же, внутри страны не было интенсивных миграционных потоков. Да и вообще народы СССР добрее относились друг к другу.

Проявления ксенофобии возникают обычно при столкновении сильно различающихся культур. Тут на первый план выходит уже не столько национальная нетерпимость, сколько неприятие чужих, противоречащих принятым у коренного населения моделей жизни, нравственных принципов и традиций. Отрицание чуждых культурных моделей всегда сопровождается и отторжением их носителей, подобно тому, как иммунитет отторгает чужеродные клетки. В ксенофобии есть составляющая, связанная с самосохранением целостности народа, его образа жизни, менталитета. В человеческом подсознании, как в ПВО, функционирует система распознавания «свой – чужой». Отсюда нелюбовь к инородцам, нежелание «портить породу», подозрительное отношение к чужакам.

– Ну, ты даешь, батяня Георгий! – восхищенно покачал головой Паштет, считавший монаха затюканным сектантом, не разбирающимся ни в чем, кроме религиозных догм. – Неужели вас так в монастырях натаскивают?

– Я ведь не всегда монашествовал, – сложил тот руки лодочкой. – Много лет был доцентом кафедры философии религии и религиоведения Московского государственного университета имени Ломоносова. Пятнадцать лет обучал студентов, занимался научной деятельностью, публиковался в зарубежных изданиях.

– Фигасе! – присвистнул Пашка. – Как же тебя, болезного, так покрутило? Для того, чтобы слиться из мирской жизни, надо иметь охренительные причины.

– Они у меня были, – улыбнулся Русич одними уголками губ.

Глава 9
Русич

– Расскажи, нам жутко интересно. Лично я с живым монахом ни разу не сталкивался. Никогда не мог понять мужиков, отказавшихся от баб, телика, бухла и сигарет во имя … непонятно чего.

– Я тоже, – поддержал Пашку Лялин.

Отец Георгий обвел присутствующих своим бархатным взглядом.

– Монастырь – учреждение не человеческое, а Божеское, и цель его – отдалить христианина от сует и попечений мира. Посредством покаяния соединить его с Богом, помочь ему вырваться из порочного круга бездушия и жестокости в мир, где высшими принципами являются терпимость и любовь.

– Но для того, чтобы понять это, вовсе не обязательно отрекаться от мирской жизни, – подал голос белорус.

– Так никто никого не неволит. Отречение от мирской жизни – сознательный выбор каждого, находящегося в обители. Возможно, для мирского человека мы и кажемся странными, уже хотя бы потому, что большую часть суток проводим в молитве, а не в угождении своим страстям и утробе. На самом же деле, мы не считаем, что лишили себя чего-то важного. Для нас жизнь вне мира – не лишение, а приобретение возможности спокойно мыслить, воспринимая себя Божьим созданием.

– Но монахам ведь ничего нельзя! У них – запреты похлеще, чем на зоне. Да и подъем в такую рань, что…, – захлебнулся Тетух в негодовании.

– Подъем в обители в полчетвертого утра. С четырех до восьми – утреннее богослужение. Затем трапеза, после которой вся братия отправляется на послушания. В двенадцать – отдых и чтение. В 13.45и– пятнадцатиминутная трапеза. Затем снова послушания. В восемнадцать начинается вечерня. За ней следует вечерняя трапеза и повечерие, после которого не следует вести никаких бесед, а только отдаваться келейной молитве. В обители запрещено курить. Не принято также ходить по келиям «в гости». Необходимые разговоры можно вести только в библиотеке. Спит братия, как правило, по пять часов в сутки. У кого есть потребность в более продолжительном сне, час могут доспать во время дневного отдыха.

– Офигеть! – покачал головой Пашка. – На строгом режиме живется полегче. Вас там хоть нормально кормят или вечные посты?

– Со временем у братии вырабатывается привычка мало спать и мало есть. Так что, мы не страдаем. В постные дни (понедельник, среду и пятницу) для подкрепления телесного вкушаем хлеб и чай, овощи, фрукты, крупы, макароны. Мяса не едим совсем – от него «возникает либо сонливость, либо игривость», а ни то, ни другое братии не к лицу. В обычные дни едим творог, масло, рыбу, орехи. Крепких спиртных напитков нет и в помине, но натуральное вино не возбраняется.

– А что делаете в свободное время, когда уже намолились до белой горячки? – почесал Лялин вилкой у себя под лопаткой.

– А его у нас почти нет. Не менее семи часов в день занимает пребывание на церковной службе, а еще – келейная молитва и послушания. Монахи не должны предаваться праздности. Их руки всегда что-то делают, а голова размышляет.

Мужчины обменялись скептическими взглядами. В глазах каждого из них читалось: «Лучше попасть в тюрьму».

– И при всем при этом вы считаете себя счастливыми людьми? – удивился Бурак.

– Считаем. Мы не мечемся в погоне за материальными благами, не боимся потерять работу, не гневимся на соседа, не страдаем завистью, не мучаемся от комплексов, не пытаемся играть какую-либо роль, навязанную нам обществом. Все внешнее, наносное нас не интересует. Мы не требуем от жизни невозможного, не горюем о непоправимом, не беспокоимся о вещах, которые не подчинены нашей воле. Мы живем с молитвой на устах и Богом в сердце. Разве это не счастье?

– Бла-жен-ный, – протянул по слогам изумленный Павел. – Как же ты дошел до такой житухи? Поведай, батя Георгий, не тихарись!

Русич замялся. Вспоминать жизнь, от которой отрекся, ему явно не хотелось, но отмолчаться было бы невежливо по отношению к сожителям, которые, достав скелеты из своих шкафов, уже выставили их на всеобщее обозрение.

– Ничего особо интересного в моей жизни нет, – произнес он тихо. – Отнюдь не «Житие протопопа Аввакума». Я – коренной москвич. Когда осиротел, мне было всего три года. Мои родители увлекались горным туризмом. В один из своих отпусков отправились на Алтай и погибли там при переправе через бурный горный поток. Жил я с бабушкой на Арбате в доме сталинской постройки с высокими четырехметровыми потолками, украшенными лепными ангелами. Бабуля сказала мне, что два ангела, расположившиеся прямо над моей кроватью, – души мамы и отца. Что они всю жизнь будут охранять меня от невзгод и опасностей. И когда приходило время укладываться спать, я всегда смотрел в потолок, обращаясь к ним с просьбами, жалобами или просто за советом. И что интересно: совет я всегда получал. Во сне. Просыпаясь, я точно знал, как мне следует поступить в той или иной ситуации.

Учился я блестяще. Бабушка жизнь положила на то, чтобы воспитать из меня вундеркинда. Она водила меня в театры, филармонию, планетарий, цирк, на передвижные выставки. Возила в Питер, Прибалтику, Ташкент, Киев. Каждое лето – на Черное море. Я увлекался художественным чтением, живописью, танцами. Посещал кучу учебных кружков, занимался с репетиторами. В итоге, школу закончил с золотой медалью и без проблем поступил на философский факультет МГУ.

Когда я был на втором курсе, бабуля умерла. Эта потеря стала самым большим горем в моей жизни. Я чувствовал себя преданным во второй раз. «Как она могла оставить меня один на один с этим жестоким миром?» – мучил меня вопрос, ответа на который просто не существовало.

Чтобы не думать ежечасно о своем горе, я полностью окунулся в науку. Загружал себя по самые брови: изучал латынь и церковнославянский язык, организовывал концерты и КВНы, просиживал в читальных залах библиотек, штудировал религиозную литературу, чтобы предметно дискутировать с «заблудшими душами». Я, хоть и крещен был во младенчестве, в Бога не веровал. Более того, возглавлял клуб воинствующих атеистов. Ездил с агитбригадой по предприятиям, колхозам, школам, училищам, критикуя служителей культа и высмеивая верующих людей. Читал лекции на темы: «Отрицательное влияние религии на советскую молодежь», «Является ли церковь силой добра?», «Советские писатели о религии». Чего стоило одно чтение «Крещения» Демьяна Бедного:

 
Дьячок Кирилл и поп Ипат
У старенькой купели
Под писк ребят
Козлами пели…
 

Как вспомню это кощунство, так вздрогну! За глумление над верой Господь меня здорово покарал. Я уже позже понял, что несчастья случайного не бывает. Что причину его нужно искать в себе. Правду говорят: «Если бы вам удалось надавать под зад виновнику большинства ваших бед, вы бы неделю не смогли сидеть». Согласен, сложно обвинить человека, которому на голову упал кирпич… А если он перепрыгивает с крыши на крышу забавы ради или куражится, как это делал я, над соблюдением духовных законов?

– Извини, батюшка, что перебиваю, – не смог промолчать Лялин, который уже давно ерзал на своем ящике, – но я категорически не согласен с твоей мировоззренческой позицией относительно неизбежности кармического наказания. В нашей жизни так много случайностей и совпадений, не зависящих от… – задумался он, подыскивая правильное слово.

– Понял – отвечаю, – кивнул головой Русич. – Человек заблуждается, думая, что он самостоятельно строит свою жизнь и имеет свободу выбора. Внешне это, вроде бы, так и выглядит: ты можешь выбрать одну профессию, а можешь – другую, можешь повернуть на перекрестке налево, а можешь – направо. Но все равно в конце пути ты выйдешь на ту площадь, на которую тебе предначертано выйти. По-другому не бывает. И погибает человек не в тот момент, когда не знающий промаха снайпер нажимает на курок, а тогда, когда полностью выполнил свою земную миссию. Но мы немного отвлеклись от заявленной темы.

Так вот, вуз я закончил с красным дипломом, поступил в аспирантуру, работал над диссертацией. За год до защиты женился на своей студентке, умнице и красавице. Казалось, фортуна повернулась ко мне лицом. Рядом со мной снова был верный и любящий человек. Я буквально на крыльях летал. Единственное, чего не хватало для полного счастья, это – ребенок. Но супруга с материнством не торопилась. «Дурное дело нехитрое, – говорила она. – Сначала ты защитишься, потом я получу диплом, выйду на работу и тогда уже пойду в декрет. Нельзя плодить нищету. Наш ребенок ни в чем не должен нуждаться».

На тот момент я считал, что в ее словах есть резон и полностью погрузился в пучину научных изысканий. К тридцати годам я уже был кандидатом наук, доцентом кафедры философии религии и религиоведения, стал неплохо зарабатывать. Купили мы машину, сделали в квартире евроремонт, поменяли мебель, съездили в круиз по Средиземному морю. Лена училась в аспирантуре, я корпел над докторской диссертацией. Очень уставал, страдал головными болями. Со временем у меня появились галлюцинации, сонливость, апатия. Я стал забывчивым. Меня начали раздражать яркие вспышки света, резкие запахи, странные монотонные звуки. Врачи диагностировали глиобластому. Это – рак головного мозга, с прогнозом на жизнь – максимум год. В тридцать пять лет я пережил серию тяжелейших операций, стал инвалидом. У меня удалили всю правую половину мозга. Как ни странно, я совершенно не утратил своих умственных способностей. Тем не менее, с преподавательской работы пришлось уйти. Бывшие коллеги и студенты от визитов ко мне воздерживались, как будто боялись заразиться. А, может, просто не знали, как себя вести с потенциальным покойником. Меня все списали. В том числе и супруга.

Лена, правда, сдалась не сразу. Вначале она за меня боролась. По врачам носилась, Интернет перелопачивала в поисках чудодейственных средств. Возила меня в дацан, к ламе-травнику. Записку с просьбой о моем исцелении носила к Софьиной башне, что в Новодевичьем монастыре. Кто не в курсе, это – наша местная Стена плача. Квартиру освящала. Экстрасенса ко мне приглашала…

Так вот, пока у нас были какие-то сбережения, жена держалась неплохо. А когда пришлось продать автомобиль и кое-что из обстановки, настроение резко изменилось. Ее стали раздражать коробки с лекарствами, упаковки одноразовых шприцов, многочисленные блистеры и пузырьки, лежащие на всех горизонтальных поверхностях комнаты. Жену угнетали мои ночные стоны, бесил заполонивший квартиру запах лазарета.

Как-то мне удалось на воскресенье отпроситься из больницы. Вернулся я домой сюрпризом, хотел Лену обрадовать. Открыл дверь своим ключом и услышал обрывок ее телефонного разговора с подругой. Супруга жаловалась, что завис я между мирами, как муха в глицерине – и жизни во мне нет, и смерть меня не берет, хоть доктора отпускали не больше полугода. Мол, ни на что я уже не годен: ни на секс, ни на научную деятельность, ни на домашнее хозяйство. Все ною, скулю, настроение ей порчу. И атмосфера в доме такая, что ей с работы возвращаться не хочется, а на сиделку денег уже нет. Опять же, квартира в центре. Как из нее уйдешь? Без доплаты двушку на полноценные однушки не разменять. Разве что на комнатки в коммуналке где-нибудь за МКАДом. Одним словом, от меня – один геморрой и денег ноль нарисованный. Остается лишь ждать моей смерти, а я все не отдаю концы.