Текст книги "За закрытыми дверями. Почему происходит домашнее насилие и как его остановить"

Влияние патриархального нарратива на семью

На восприятие насилия влияет и нарратив[30]30
  Нарратив – способ наделять смыслом и обосновывать события, в результате которого создается субъективная реальность говорящего.


[Закрыть], разделяемый членами семьи. В широком смысле он отражает наше понимание устройства мира, фактически – создает контекст, в котором рассматривается событие.

Сейчас основными бытующими и конкурирующими нарративами можно назвать традиционный патриархальный и феминистический. Они определяют совершенно разный взгляд на отношения в семье.

В патриархальном нарративе мужчине приписывается главенствующая роль, а женщине – роль помощницы и «хранительницы очага», отвечающей за «погоду в доме». Такой контекст предоставляет мужчине право на насилие для поддержания своей лидирующей роли. Легитимное насилие и контроль видятся не как проблема, а как долг и обязанность. От женщины ожидают смирения, послушания, заботы по отношению к мужу и власти над детьми. Современные интерпретации этой модели часто развиваются не только внутри консервативной части общества, но даже и там, где люди ищут для себя чего-то нового. Например, на разнообразных женских тренингах, в частности в идеях о ведической женщине.

Патриархальный взгляд на мир не появился из ниоткуда. В недавнем прошлом это видение выглядело экономически обоснованным. В общем-то, человек не более ста лет живет в ситуации, когда всем хватает еды. До этого основное производство строилось на базе сельского хозяйства. Мужчины выполняли тяжелую физическую работу, и потеря кормильца всерьез угрожала выживанию семьи. Из-за высокой смертности требовалась высокая рождаемость, как следствие, в семьях было много детей. Женщина почти постоянно была беременной или кормящей и, вероятно, истощенной, поэтому обеспечивать семью продовольствием должен был мужчина. Старшим детям приходилось ухаживать за младшими, младшим с 5–7-летнего возраста – начинать работать. Брак не был источником любви и романтики. В первую очередь он связывался с имущественными правами, и муж с женой нередко знакомились во время свадьбы.

Устройство такой семьи – особый статус мужа в доме, отношение к женщине как к собственности, четкая возрастная иерархия – отражало экономическую ситуацию и помогало выживать. Эта картина мира уже учитывала, что ресурсов на всех не хватит и одному придется существовать за счет другого. Семейное насилие становилось почти неизбежным: требовалось объяснить, что мужчины ценнее женщин, что старшие имеют власть над младшими и с раннего возраста надо работать.

Эта семейная структура сейчас кажется несправедливой, но в итоге она позволяла выжить кому-то в роду. Все, кто уцелел, обучались такому способу действия и мышления, реализуя его и в новых семьях, в следующем поколении.

Стратегии выживания законсервировались в языке. В русской традиции всем известны пословицы: «Муж – голова, жена – шея», «Не выноси сор из избы», «Милые бранятся – только тешатся», «Бьет – значит любит», «Не жалей розг для сына». Даже детская считалочка про сороку-ворону, где сорока не дает каши младшему, так как он дров не рубил, воды не наносил, тоже отражает быт крестьянской семьи, жившей лет двести назад.

Есть культуры, чей образ жизни очевидно влиял на выраженность проявлений насилия. Так, животноводческие культуры, в которых пастухам приходилось отражать набеги хищников и воров, резать скот, менять место жительства, перегоняя стада в поисках новых пастбищ, отличались большей дифференциацией женских и мужских ролей и большим уровнем насилия, чем земледельческие культуры. И до сих пор народы, происходящие из животноводческих культур, демонстрируют признаки, которые были важны когда-то для выживания.

Ситуация в семьях народов на Кавказе качественно отличается от семейной ситуации на европейской территории нашей страны. Ролевые ожидания от мужчин и женщин отражают быт народа, которому приходилось постоянно сражаться за свои территории и выживать в борьбе за существование. У женщины из Грозного или Махачкалы положение в семье качественно иное, чем, например, у женщины из Саратова или Кемерова. Кавказская женщина не сможет принять самостоятельное решение о выборе партнера, профессии, месте жительства, не посоветовавшись с семьей, хотя девушки из других регионов вполне самостоятельны в этих вопросах. Кавказские мужчины гипербдительны, ревнивы и воинственны, они наделены большей властью в семье и имеют право и даже обязанность контролировать поведение женщин своей семьи. Очень часты ситуации избиений не только со стороны отцов и мужей, но и сестер братьями за «плохое поведение», причем не в детстве, а уже во взрослом возрасте. Для европейской женщины такой «присмотр» воспринимался бы как явное насилие и повод обращения в полицию. Насилия в кавказских семьях, особенно по отношению к женщине, очень много. Это повторялось веками и помогло народу выживать в трудных ситуациях, поэтому закрепилось как норма. До сих пор существуют практика «убийств чести», похищения невест и женское обрезание – но никакой яркой реакции общества на них нет, они ощущаются как неизбежные. Конечно, в семье из другого российского региона точно так же может существовать насилие. Но все же оно, будучи вынесенным в общественное пространство, получит негативную оценку.

Когда образ жизни меняется, а нарратив остается

За последние сто лет экономическая ситуация в мире сильно поменялась. В городах мужской труд не тяжелее женского, женщина может не только выжить сама, но и сама обеспечить детей, а ребенком при благоприятных условиях и вовсе возможно оставаться лет до тридцати.

Экономической необходимости в патриархальной модели больше нет, и она начинает отмирать, временно находя другие обоснования на уровне верований и убеждений. На наших глазах патриархальный нарратив сменяется феминистическим. Но и прежняя, основная модель пока не сдает позиций. Она становится чем-то вроде консерванта, удерживающего старый образ жизни, хотя реальный опыт подсказывает, что жизнь изменилась.

Свою роль в объяснение насилия вносит религия, а также ее индивидуальное понимание. Например, для только что пришедшего к вере православного человека очень важно следовать по духовному пути, терпеть скорби и смиряться со страданиями. Это может дополняться идеей «жена да убоится мужа» и идеей вечности брака. Тогда абьюз будет для человека духовным испытанием, в котором надо выстоять, жалобы станут сопротивлением божьей воле, а развод окажется невозможен.

Священник может поддержать эту позицию или не согласиться с ней. И от его поддержки или осуждения будет сильно зависеть судьба прихожан. Отношение РПЦ к домашнему насилию видоизменялось от категорического осуждения домашних агрессоров до поддержки декриминализации побоев и требований не вмешиваться в семью. К сожалению, последнее возобладало сейчас.

Существуют и другие варианты сохранения патриархальных взглядов, например когда они маскируются феминистскими мотивами. Нередко сталкиваюсь в практике с такой концепцией, когда женщина не согласна с традиционным распределением семейных ролей и власти, но по-прежнему считает, что задача мужчины – поддерживать экономическую стабильность. «Деньги, которые я зарабатываю, мои, а мужчина должен обеспечивать семью». Тогда на самом деле мы получаем вариант патриархальной модели, но дискриминированы уже мужчины. Часто этот взгляд дополняется приписыванием мужчинам изначально негативных свойств и ожиданием от них репараций.

Возникает как бы реванш за годы дискриминации, подобный тому, какой случается в семье, где в детстве мать жестко наказывала ребенка, а потом он вырос и начал сам с ней жестоко обращаться. Так искажается изначальное феминистическое представление о равенстве вне зависимости от пола.

Зачем обществу виктимблейминг

Обычно из патриархальной модели или ее модификаций вырастает виктимблейминг – обвинение жертвы. Ей приписывают желание провоцировать агрессора: неправильно оделась, плохая жена, хотела и сама напросилась… В виктимблейминге насилие все же видится как проблемное поведение, но ему ищутся причины. Оно переосмысливается как способ наказания виноватых.

«Ты меня вывела», – оправдывает абьюзер очередной скандал. Почему же так соблазнительно обвинить того, кто и так страдает? Мне кажется, все просто. Такое объяснение как бы делает происшедшее справедливым и снимает дальнейшие претензии. Больше не надо разбираться, ситуация разрешилась: жертва хотела, чтобы ее избили, и специально спровоцировала агрессора. Преступления нет. Стоит жертве согласиться (позже мы рассмотрим, как возникает это как бы добровольное принятие на себя вины), и проблема «решена».

Желание минимизировать усилия, снять проблему есть и в сравнительно новой тенденции – видеть в авторах насилия законченных негодяев. Назвав кого-то «абьюзером», мы выносим отношениям смертный приговор, ведь «абьюзеры» не меняются. Как станет понятно из следующих глав, это не совсем так, и мысль о неисправимости абьюзера – тоже уловка сознания.

Как феминистический нарратив влияет на семью

Феминистический нарратив развивается с конца XIX века, но, по большому счету, захватывает общественное сознание в России только последние десятилетия. Феминизм борется за экономические права женщин (право на равную оплату труда мужчин и женщин и одинаковую возможность реализовывать себя в профессии), репродуктивные права (право на аборт и контрацепцию), право на телесную неприкосновенность (против изнасилований и женского обрезания). В целом феминистическая оптика предполагает, что люди, в том числе партнеры в браке, имеют равные права. Разделяя эту точку зрения, мы сразу получаем возможность опознать некоторые коммуникации как насилие.

Мне, безусловно, близка феминистская оптика. И не потому, что я женщина. А потому, что она кажется мне точнее отражающей современные экономические реалии. Она лучше, чем патриархальная модель, помогает любому человеку, вне зависимости от пола, адаптироваться, раскрыть свой потенциал, опираться в большей степени на себя. Да, благодаря этому взгляду мы перемещаемся в эпоху индивидуализма, где самостоятельной, отдельно осознающей себя единицей становится каждая личность, а не род, семья или народ. В этой перспективе отношения перестают быть неизбежностью, но одновременно и не могут быть тюрьмой. Человек волен выбирать, хочет ли он быть в паре или ему хорошо одному, какие именно отношения ему нужны. Больше внимания в паре можно направить на доверие, близость, секс, взаимную поддержку, а не на бытовые и экономические вопросы.

Нарратив либо маскирует насилие, делает его законным, либо, наоборот, проявляет и обнаруживает его. Одна и та же бытовая задача будет по-разному решаться семьями, где есть иерархия партнеров или где оба считают друг друга равными. В патриархальной семье чаще будет применяться насилие, но в ней оно не будет так названо. В семье с партнерством насилия будет меньше, но о нем будут чаще говорить даже при небольшом нарушении границ. Например, вся нагрузка по воспитанию детей в патриархальной семье, скорее всего, автоматически ляжет на женщину – а как же иначе, она же мать. В семье, где есть равенство, партнеры могут обсудить, как они распределят эту нагрузку, вплоть до того, кто возьмет декретный отпуск. Продавливание собственной позиции или отказ от диалога в такой семье будут определены как насилие. Но в патриархальном нарративе это же поведение будет воспринято как норма.

Психологи: помощь или вред

Если насилие все же опознано в семье как проблема, тогда на него возможно реагировать. В действие вступают нарративы помогающих профессий. Семья оказывается на приеме у психолога, но часто после этого ситуация становится еще более запутанной. Далеко не все подходы полезны и эффективны в данном случае.

Одно из распространенных психологизированных обоснований насилия – идея о «созависимых отношениях» и треугольнике Карпмана как его схематичной модели. В этом треугольнике человек постоянно меняет свою роль, становясь то жертвой, то агрессором, то спасателем. В нем заявляется обоюдная ответственность агрессора и жертвы (их роли постоянно меняются) и утверждается, что у каждого есть выгода оставаться в зависимых отношениях.

В итоге тот, кто применяет насилие, может обоснованно сказать: «Так ты меня провоцируешь, потому что у тебя есть свои выгоды». И в этом, конечно, есть своя правда, выгоды как будто существуют, но, честно говоря, совсем небольшие. Скорее это минимальная компенсация за нанесенный ущерб, которая существенно меньше самого ущерба. Избил, потом подарил цветы. Стали бы вы таким путем добиваться цветов, если бы были свободны выбирать? Сомневаюсь. Но обычно у пострадавших выбора нет.

А тот, кто страдает от насилия, может прийти к выводу: «Со мной что-то не так, я эмоционально зависим(а), и, значит, в происшедшем есть моя вина». Сам термин «созависимость» определяет зависимость как свойство человека, неотъемлемую часть его характера, предполагает, что он, видимо, родился таким. То есть существуют люди зависимые и независимые, и ничего мы с этим не поделаем, ситуация безнадежна. Мы очень мало можем повлиять на то, какого мы роста, какова скорость наших мыслительных реакций и каковы неотъемлемые свойства нашей личности. Придется это учитывать и подстраиваться, нести свою часть ответственности за «зависимый» характер. Но я категорически не согласна – никаких специальных зависимых людей в момент рождения не существует. Мы все появляемся на свет с одинаковой потребностью в привязанности, так как мы совершенно беспомощны. А свойство всегда подстраиваться под другого образуется в результате применения к нам насилия. Созависимость – временное состояние. Мы можем повлиять на него и освободиться от этого бремени.

К тому же переход ролей, который рассматривается в треугольнике Карпмана как обязательное условие, на самом деле случается далеко не всегда. Кто-то может менять роли и быть как жертвой, так и агрессором, а кто-то всегда находится только в одной ипостаси. Применение и этой схемы, и понятия «созависимость», на мой взгляд, скорее запутывает ситуацию, чем проясняет ее.

Наверняка читатели уже сталкивались с объяснением, в котором объединяются насилие и тот, кто его производит, образуя конструкт «нарциссы» и «психопаты». Речь идет о том, что в паре есть «нарцисс» или «психопат», который отличается отсутствием эмпатии, желанием власти и контроля, жестокостью, тенденцией к самовозвеличиванию. Все это личностные дефекты, и «нарцисс» или «психопат» на протяжении жизни не изменится. Такая концепция наделяет абьюзеров неотъемлемыми, неизменными качествами. Они служат объяснением насильственного поведения и приговором одновременно. Эта простая теория, казалось бы, находит причины происходящего (насилие случилось из-за обидчика, опасного «нарцисса»). И сразу предлагает решение: надо изучать людей и больше не вступать в отношения с подобными личностями.

Но вопросы остаются. Например, почему кто-то становится «нарциссом»? Особенность генетики, искажение человеческой природы? Эта теория мало того что ведет к постоянной настороженности у пострадавших, вышедших из отношений насилия, и к стигматизации абьюзеров, но еще и порождает вопросы пострадавших к самим себе: «А если я кричала на детей после того, как на меня злился муж? А если я пилила его за выпивку и лежание на диване? Неужели и я нарцисс и психопат? И как же тогда быть?»

В результате такого видения человек капитулирует перед проблемой. Он утверждается во мнении, что некоторые люди изначально являются плохими, а отношения, где насилие возникло, уже не изменятся. Представление о неисправимости ситуации приводит к тому, что кто-то с большим трудом сознается в насилии, старается скрыть его даже от самого себя, а обнаружив насильственное поведение у другого, дорисовывает его образ до «опасного нарцисса». Такое представление ведет к маскировке насилия, внутреннему напряжению и изоляции.

Не все известные психологические концепции одинаково продуктивны в работе с насилием. Эта книга написана, чтобы рассказать о другом терапевтическом взгляде.

* * *

Попробуем подытожить. Насилие в семье возникает в результате множества факторов. Среди них общественное отношение к насилию, принадлежность к определенной культуре и нарративной концепции, наличие экономических ресурсов и их распределение, ранний детский опыт, коммуникативные навыки личности и семьи, а также травматический личный опыт (об этом поговорим дальше) и, наконец, влияние биологии в виде различных заболеваний (пока оставим это за границами нашего обсуждения).

От сочетания факторов будет зависеть, называет ли человек происходящее насилием, готов ли он с ним мириться, в какой мере насилие будет использоваться как инструмент воздействия в каждой конкретной семье.

Там, где насилие не опознается, его выраженность ничем не ограничена и зависит только от желания и потребностей тех, у кого сила и власть. Пострадавшие не имеют оснований ни сопротивляться, ни обращаться за помощью – ведь происходящее «нормально».

Насилие – проблема неявная. Сложно определить, сколько в итоге таких семей, где его практикуют. Даже подсчет случаев физического насилия затруднителен. Далеко не каждый пострадавший обращается за помощью и часто делает это только тогда, когда терпеть происходящее уже физически невозможно. Статистика по домашнему насилию на государственном уровне сейчас не собирается. Но косвенные показатели масштаба проблемы у нас все же есть. Так, по декриминализованной 116-й статье УК за те годы, пока побои еще считались уголовным преступлением, в Москве ежегодно подавалось чуть больше 100 тысяч заявлений. Как мы понимаем, подают их не сразу, а лишь когда все другие формы уговоров и воздействий исчерпаны. Случаев насилия намного больше, чем заявлений в полицию. При этом уголовные дела заводились лишь в 3 % случаев. Цифры говорят нам вовсе не о том, что насилие – проблема незначительная, а о том, что полиция и государство не были готовы на нее реагировать. Но даже эти цифры не отражают реального масштаба.

Насилие может возникнуть в результате следующих факторов:

Более правдивую картину можно было увидеть во время коронавирусного карантина в марте – июне 2020 года. Количество обращений в центры помощи выросло в 8–10 раз. И в 80 % случаев пострадавшие рассказывали о физическом, сексуализированном насилии, об истязаниях. Стало ли на самом деле в этот период больше семей, где применяют насилие? Как показывает анализ случаев – нет. Все пострадавшие сообщали, что проблемы были и раньше, но они терпели. Карантин стал катализатором, под действием которого ситуация обострилась и пострадавшие начали искать выход. Получается, что видимую статистику предположительно надо умножить на 8–10. И тогда на наших глазах проявляются масштабы этого айсберга – мы видим сотни тысяч семей только в Москве.

Глава вторая
Как работает насилие внутри семейной системы

Насилие – это узурпация свободной воли.

Гегель

На что именно воздействует абьюзер?

Почему мы соглашаемся с насилием и начинаем зависеть от других людей?

Иерархия – это всегда насилие?

Как насильственные паттерны передаются из поколения в поколение?

Как устроен цикл насилия?

Чем отличается насилие у человека и у животных?

Как проще – с насилием или без?

К чему именно применяется сила

В предыдущей главе я хотела показать, насколько важен и сложен вопрос об определении и опознавании насилия. И если с физическим насилием все более-менее понятно, хотя даже его люди не всегда замечают («он всего лишь толкнул меня», «я просто дала ему пощечину»), то с психологическим насилием все еще более запутанно. У меня не раз возникала идея описать это неощутимое, субъективное явление – и все время останавливала неподъемность, масштабность и неопределенность задачи.

Но однажды мне написал незнакомый человек, не психолог, а социолог и пиар-специалист Игорь Костриков. Он предложил сделать тест, определяющий насилие в отношениях. Как человеку, только столкнувшемуся с этой темой, ему казалось, что это будет несложно. Я заразилась его энтузиазмом и подумала: а вдруг у нас получится?

Идея была в том, чтобы записать максимальное количество ситуаций и высказываний, которые воспринимаются как насилие, выбрать из них самые точные и на их основе сделать тест. На тот момент у меня уже имелись идеи для опознавания насилия, все-таки я обучала психологов и видела множество клиентов. Опорой стало представление о насилии как о воздействии одного человека на другого. И производится оно на довольно неощутимые вещи: на представление о себе, на принципы и ценности, на контакты с другими, на твою зону ответственности, твои ресурсы, на тело, территорию, деньги. В психологии для этого есть понятие «психологические границы». Но как определить, где они начинаются? Там же нет видимой разделительной полосы.

Мы можем почувствовать, когда наши границы нарушают, по ощущению тревоги и дискомфорта в ответ на чьи-то действия или слова. Представления о границах у нас начинают закладываться с момента рождения и достраиваются в течение всей жизни. Сначала мы понимаем, что это моя игрушка, потом – что это мои свойства или мои ценности, потом ассоциируем себя с определенным сообществом, профессией, достижениями и так далее. Все эти границы образуют внутри нас рабочую модель реальности, помогающую осознать, кто я и как мне себя вести в мире. Она определяет наши действия и наше понимание происходящего.

Так вот, насилие – воздействие через границы на эту внутреннюю рабочую модель реальности другого человека. Воздействие происходит без согласия человека и вопреки его интересам, но в интересах агрессора или системы в целом (в данном случае семьи).