Текст книги "Сказки на ночь для взрослого сына"

Бабушкин пятиалтынник
(что-то вроде еще одного святочного рассказа)

У каждой истории должно быть начало.

Та, которую я вам сейчас расскажу, началась очень давно, больше чем полвека назад, на монетном дворе Госбанка уже несуществующей сегодня страны. Там начеканили новенькие медно-никелевые пятнадцатикопеечные монеты, расфасовали их по весу в специальные холщовые мешки, опечатали печатями и развезли по разным местам, где работали жители этой страны, для выплаты им зарплат, и еще – в сберкассы, в отделения почты…

К Сашкиной бабушке, Прасковье Осиповне, почтальонша Зоя рыжая всегда приходила в начале месяца – приносила пенсию. Каждый раз, когда Сашка видел Зою, он удивлялся: почему седую уже Зою все зовут по имени, да еще и рыжей? А вот, например, учительницу пения Анну Павловну – по имени-отчеству? Хотя она рыжая-прерыжая.

Отсчитывая бабушкину пенсию, Зоя выложила из своей почтальонской сумки помимо бумажных денег еще и новенькие, только что отчеканенные монеты. Прасковья Осиповна надела очки, расписалась химическим карандашом в ведомости и проводила Зою рыжую. Потом бабушка достала из ящика комода белый ситцевый платочек, в котором хранились ее пенсионные деньги «на

черный день», сложила туда только что полученные бумажные купюры, аккуратно завернула и убрала сверток обратно в комод. Монеты она хотела ссыпать в пухлый черный кошелек, но вместо этого разложила монеты на столе, покрытом клеенкой, и позвала Сашку.

Понятно, что Сашка в полсекунды уже был рядом с Прасковьей Осиповной: в малогабаритной «двушке» заблудиться невозможно. Бабушка, показывая ему монеты, называла их на старый лад: «пятак», «гривенник», «двугривенный» и «пятиалтынник».

– Ба! А что, пятиалтынник – это чего – пять? алтынников? – спросил Сашка.

– Не алтынников, а алтын. Раньше была такая монета, называлась «алтын». Три копейки.

– А когда раньше? До войны? Или до революции? – уточнил Сашка.

– Еще раньше.

– А-а-а… При проклятом царизме, значит, – констатировал Сашка, как бы невзначай напомнивший бабушке отцовскую присказку: «Теща у меня – золотой человек, хоть и родилась при проклятом царизме».

– Ну да, при нем. При царизме.

Со словами: «На что-нибудь хорошее», бабушка решительно протянула пятиалтынник Сашке и погладила его по кудрявой голове.

– Спа-си-ба, ба-а-а! – с чувством сказал Сашка.

Перепавший на ровном месте пятиалтынный был Сашке совсем, совсем не лишним! Внимательно рассматривая подаренную бабушкой монету, Сашка предался приятным размышлениям о том, как он потратит внезапно свалившееся на него богатство.

– А старыми-то деньгами – целый рубль с полтиной! – уже себе самой сказала Прасковья Осиповна, убрала в кошелек оставшиеся монеты, протерла мокрой тряпкой клеенку, на которой лежали деньги, и занялась приготовлением ужина.

Десятилетний Сашка мечтал о многом. Но он уже умел уложить безграничные мечты в жесткие границы, определенные родительской установкой: «у нас на это денег нет». Поэтому, имея целые пятнадцать копеек в нераздельной собственности, он мыслил весьма конкретно. На пятиалтынный можно было купить пятнадцать коробков спичек. Или три пирожка с повидлом. Или одну порцию сливочного мороженого в сахарном вафельном рожке, только он бывает очень редко… Можно купить булочку калорийную с изюмом за десять копеек, и пять копеек еще останется. Можно – коробку с шестью карандашами «Сакко и Ванцетти». А можно купить новый значок с летящей ракетой. Или три раза проехать на метро. Или пять раз – на трамвае. Но в районе-новостройке, куда недавно переехал жить со всей своей семьей Сашка, не было ни метро, ни трамваев…

А самое главное – Сашка теперь мог купить две или даже три новые марки в свою коллекцию! С этой замечательной мыслью Сашка не расставался уже до самого позднего вечера и заснул почти счастливым. Он твердо решил реализовать свою мечту уже на следующий день.

Тем временем пятиалтынник почти освоился в кармане серых школьных брюк, по соседству с ластиком, куском проволоки, бумажной пулькой, винтиком, гайкой, двумя мебельными гвоздями, куском мела и еще другими, не менее полезными вещами. Судя по всему, многие из них были в кармане старожилами.

На следующее утро Сашка проснулся легко, несмотря на зимнюю темень, без лишних слов умылся, позавтракал, оделся и выскочил на улицу. Он бежал, нет! летел, размахивая портфелем в правой руке и мешком со сменкой и физкультурной формой – в левой. Вот уже Сашка вбежал в школу, быстро снял в раздевалке пальто и шапку, переобулся. И вдруг он отчетливо понял, что нет, не удержится он! Пойдет в буфет после физры и обязательно купит чего-нибудь съестное, потому что после физры всегда так есть хочется, что просто невозможно… и… прощай, марки!

Сашка подумал еще немного. Потом он вынул из кармана школьных брюк пятиалтынный и переложил его в карман своего зимнего пальто с коричневым цигейковым воротником, где уже лежали про запас три канцелярские кнопки. Только после этого Сашка побежал в класс, в свой четвертый «В».

Надо сказать, что в раздевалке за Сашкой внимательно наблюдал его одноклассник, второгодник Серега Калинкин по кличке Калина. Калина в отличие от Сашки в класс не спешил. Сидя на полу раздевалки и попеременно то развязывая, то завязывая шнурки своих стоптанных осенних ботинок, он спокойно дождался звонка на урок. Потом ловко спрятался в углу от дежурной учительницы, которая проверяла, всели ученики покинули раздевалку после звонка.

Стало совсем тихо. Серега Калинкин неспешно проследовал вдоль вешалки с пальто, проверяя по ходу содержимое карманов. Конечно, всякую ерунду (варежки там, платки сопливые) он не брал. Он брал деньги.

Постепенно Калина подобрался к Сашкиному пальто и запустил руку в карман. Он больно укололся о кнопки, чертыхнулся, но пятиалтынный все-таки выудил. Он увлекся, рассматривая новую блестящую пятнадцатикопеечную монету, поэтому не заметил, как за его спиной вырос директор школы, бывший фронтовик, Николай Соломонович, которого боялись все. Не исключая и самого Серегу.

– Калинкин! Ты что тут делаешь? По карманам чужим шаришь? – гремел директор, как черная туча, надвигаясь на бедного Калину.

Калинкин от неожиданности выронил зажатый в руке пятиалтынный, и с этого момента пути их разошлись навсегда: первый побрел за директором в кабинет на очередную проработку, а второй – все катился, катился, катился, да и выкатился из ученической раздевалки и закатился под лавку в вестибюле школы.

А в это время, вооружившись ведром с водой, шваброй и тряпкой из старого мешка, на уборку вестибюля вышла нянечка тетя Галя, мама первоклассника Федьки Боговеева, которая пришла на работу в школу по настоятельному совету Николая Соломоновича, чтобы не терять Федьку из вида ни на минуту.

Тетя Галя старательно драила школьные полы, зашлепанные больше чем девятью сотнями пар ног. Но она думала о Федьке, поэтому не обратила внимания на выметенную из-под лавки какую-то монетку.

Зато это монетку вовремя увидела отличница и председатель совета пионерской дружины школы Лена Чистова, которая незадолго до конца урока вышла в туалет, но потом решила в класс не возвращаться. Лена быстро подняла пятиалтынный, положила его в свой черный передник и направилась в буфет, правильно рассчитав, что на этот раз у нее есть все возможности встать первой (или почти первой) в очередь. Поэтому пятиалтыннику не суждено было надолго задержаться у ответственной пионерки Лены Чистовой: через минуту после звонка на перемену он уже перешел в руки буфетчицы Раисы Борисовны в уплату за язычок слоеный (1 шт.) и чай с сахаром (1 ст.).

Раиса Борисовна опытным взглядом сразу отметила только что отчеканенную монету и подумала, что хорошо бы ее придержать до конца работы, потом поменять на другую, а эту – новую и красивую – отнести любимому Николаше, сыну буфетчицы. Но работы было много, ученики галдели и вопили, учителя орали и шипели, поэтому Раиса Борисовна быстро забыла о своем намерении.

К тому времени, когда Сашка, томимый ужасными предчувствиями (ему, как и всем в его классе, была уже известна причина отсутствия ученика Сергея Калинкина на уроках, а также срочного вызова Калинкина отца к директору школы), спускался после уроков в раздевалку, его пятиалтынный уже мирно лежал в кошельке купившей кое-чего в школьном буфете учительницы домоводства Гринасы Васильевны, славной и милой женщины, которую все любили.

Понятно, что Сашка обнаружил в кармане своего пальто только кнопки. Никакого пятиалтынного. Но! Ни капельки не заплакал! В первый момент он прямо вскипел на этого гада Калину. Хотел пойти в директорский кабинет и рассказать про свою пропажу.

Но делать этого не стал. Ребята рассказывали, что отец у Калины – очень суровый мужик, скорый на расправу. А вдруг он

Серегу забьет насмерть? Вздохнув, Сашка пошел домой, приговаривая почему-то: «Вот! Потратил на хорошее! Вот!..»

Ему было жалко бабушку Прасковью Осиповну. И пятиалтынный. И марки, которых он себе не купит.

Дома Сашка получил от мамы задание сбегать к почтовому ящику: надо было отправить родне и знакомым поздравительные открытки к новому году. И еще мама велела сходить в аптеку, купить бинты, йод, зубной порошок и еще чего-то, название чего записала на кусочке бумажки.

Открыток было много: больше десятка, это точно. Пока Сашка заталкивал открытки в почтовый ящик, он вспомнил, что новый 1962 год наступит уже через десять дней, а через неделю начнутся зимние каникулы. Вот и хорошо! И Гагарин в космос полетел – хорошо! А то всё школа да школа…

Рядом с аптекой стояла соседская Лидка и ревела навзрыд. Пройти мимо и сделать вид, что Сашка ее не заметил, было невозможно. Лидку послали за хлебом, а она встретила Майю и Тамару, они поиграли и побегали совсем немного! И вот она всё потеряла: и деньги, и авоську, а времени много прошло, и мать с дедом ее ищут уже, конечно, а она тут без хлеба, без авоськи и без денег, о-о-ой!.. что же будет-то?

Вообще-то Сашка Лидку недолюбливал. Как и всех девчонок, впрочем. Но не удержался и пожалел эту растяпу.

– Пойдем, поищем, чего ты там потеряла, – предложил Сашка Лиде.

– Да я искала уже! Три раза все обошла! Ничего не нашла! – Лидка смотрела на Сашку с явной надеждой.

– Пойдем еще раз посмотрим, может, найдем, – сказал Сашка. И неожиданно для себя самого вдруг прибавил: Если не найдем, я тебе дам денег на хлеб. У меня есть.

Между тем на потерянный для Сашки пятиалтынный Гринаса Васильевна купила в автобусе у кондукторши Зиночки билет за пять копеек, получила гривенник сдачи и поехала восвояси до следующего рабочего дня.

Залежаться в кондукторской сумке у Зиночки у пятиалтынника вообще не было никаких шансов. Так и получилось: почти сразу же он вместе с автобусным билетом перекочевал в карман телогрейки сантехника Степана Ильича, как раз вспомнившего про свое обещание жене купить батон хлеба. Так пятиалтынный оказался в кассе булочной.

Пятиалтынный изрядно поработал, переходя из рук в руки и помогая людям. Но вот вместе с несколькими другими монетами пятиалтынный оказался в дырявом (как оказалось) кармане брюк Алика Николаева, отличного парня, комсомольца, выпускника педагогического института, гитариста и барда. В кармане у него зацепиться было не за что, поэтому все монеты потихоньку выкатывались одна за другой из брючины на покрытый снегом и песком асфальт, совершенно незаметно для Алика.

Сашка и Лида, внимательно оглядывая дорогу по сторонам, добрели от аптеки до того места, где, по словам Лиды, она играла с подружками. Сумерки уже сменились чернильной темнотой зимнего вечера, на фонарных столбах зажигались тусклые фонари. Сашка понял, что поиски надо заканчивать. И идти за лекарствами и за хлебом для Лидки.

– Пошли назад, – сказал он девочке.

И ровно в этот момент прямо на тротуаре под фонарем он увидел какую-то затоптанную в снег веревку… или шнур… Ручка от Лидкиной авоськи – вот что это было! А в авоське – сложенный в четыре раза бумажный рубль!!!

Лидка так запрыгала от радости, что у нее чуть не свалились с ног валенки с галошами.

– Я ж тебе говорил: найдется! – проговорил Сашка, почему-то басом.

И, уже по привычке, внимательно посмотрел себе под ноги.

Под носком своего правого валенка он увидел серебристую монетку. Пятиалтынник. Бабушкин пятиалтынник. Сашка его сразу узнал.

Сашка и Лида вместе сходили в аптеку и в булочную. Вместе вернулись домой. Взрослые уже беспокоились, но бранить детей не стали.

Часа через полтора в дверь Сашкиной квартиры позвонили. Прасковья Осиповна открыла дверь и позвала Сашку.

В дверях стоял дед Лиды, Василий Максимович.

– Здравствуй, Саша! Лидочка сказала, ты марками интересуешься? Тогда – на, возьми!

И он протянул Сашке настоящий альбом для марок, уже заполненный марками до половины…

* * *

Академик Александр Иванович Мельников, известный ученый, писатель, тонкий знаток и ценитель музыки, филателист и нумизмат, искренне считал, что всему самому главному в жизни он научился у своих родителей и их родителей (как он говорил, «у пра-отцев», с ударением на «а»). И еще у своего любимого школьного учителя истории Альберта Александровича Николаева.

Первые праздничные дни нового 2015 года академик Мельников проводил с семьей: к нему приехали внуки на каникулы, чему Александр Иванович был очень рад.

Внуки упросили Александра Ивановича показать им коллекцию монет, и он раскладывал на огромном письменном столе свои толстые монетницы:

– Здесь – монеты Российской Империи: полтинники, гривенники, есть еще царские копейки и полушки… Здесь – иностранные монеты… А этой бронзовой монете больше двух тысяч лет!..

Мельниковы-младшие рассматривали монеты, расспрашивали…

Александр Иванович бережно взял в руки старенький маленький кляссер для монет и сказал:

– А вот с этого началась вся моя коллекция монет, – и показал советскую пятнадцатикопеечную монету. – Бабушкин пятиалтынник.

– Бабушкин? Нашей бабушки Лиды? – спросили внуки.

Дед засмеялся и отрицательно покачал головой:

– Нет-нет. Не вашей бабушки. Этот пятиалтынный мне дала моя бабушка Прасковья Осиповна. С этой монетой у меня связана одна история…

Понятно, что после этих слов внуки прилипли к деду и загундосили:

– Ну, расскажи, расскажи, расскажи!

Александр Иванович и не собирался отказывать внукам.

Начал он так:

– Я часто вам повторяю: у каждой истории должно быть начало. Но сегодня еще прибавлю: совсем неплохо, чтобы история и закончилась хорошо…

2015 год, канун Рождества

Моя германская звезда

 
Германия – мое безумье!
Германия – моя любовь!
 

М. Цветаева. Германии 1 декабря 1914 года

Самая главная война в истории закончилась, а эта история – только начиналась. Советские офицеры Павел и Анна встретили долгожданный День Победы в Австрии, в городе Вене. Решив присоединить ко всеобщей мировой радости свою, личную, они в День Победы поженились.

Осенью пришел приказ о демобилизации, и молодожены отправились на родину. К декабрю они добрались до небольшого текстильного городка – повидаться с родителями Павла; потом поехали в Москву, где в подвале бывшего доходного дома в маленькой комнатушке коммунальной квартиры жила Анина мать.

Возвращение двух фронтовиков, тем более под новый год, всколыхнуло всю многокомнатную коммуналку. Хотя особо душевных отношений между жильцами не водилось никогда, тут все порадовались: наконец-то и Михайловне, потерявшей в войне сына-летчика, счастье привалило! Дочка, Нюрка, с фронта живая вернулась, не покалеченная; да еще мужа оттуда привезла. Тоже не инвалида. За четыре фронтовых года из смешной девчонки она превратилась в красивую взрослую Анну, и Нюркой соседи ее больше не называли.

Отметили, как положено. И победу, и новый 46 год, и Анино замужество. Михайловна с Анной напекли ржаных пирогов с капустой, отварили ведро картошки. Павел поставил выпивку и консервы. Соседи поучаствовали, чем богаты; выставили на общий стол соленья разные, варенья. Одинокая подслеповатая старушка Ольга Филипповна из угловой комнаты щедро пожертвовала на празднество шмат деревенского сала. Посидели на славу, попели, поплакали. Правда, обошлись без драки: кроме Павла в коммуналке молодых мужиков не наблюдалось, а он, хоть и фронтовик, пил мало, не задирался, держался с соседями степенно и уважительно.

Посиделки эти вся Якиманка обсуждала почти неделю. Ну, может, и не вся Якиманка, и не неделю, но народ обсуждал, и нежданно-негаданно общественный резонанс получился широкий. В том смысле, что замоскворецкие домушники вскорости узнали о возвращении фронтовиков и, имея виды на великий улов фронтовых трофеев, навестили хозяев. В их отсутствие, разумеется. Однако главное сокровище Павла и Анны, надежно спрятанное, находилось при Анне неотлучно: его появление на свет ожидали в первую декаду февраля. А других сокровищ у Анны и Павла не имелось.

Но визитеры этого не знали. Проинспектировав весь немудреный скарб Михайловны и ее дочки с мужем и не найдя ничего мало-мальски стоящего, они, наверное, расстроились несказанно. И забрали из комнатушки всё, что пролезло через маленькое окошко, верхняя рама которого находилась вровень с асфальтом. Воры вытащили всю заначку круп и муки, всю одежду, старенькое постельное белье и полотенца, а главное – пеленки, распашонки и всё прочее детское приданное, подаренное Аннушке свекровью.

Приехавшие на место происшествия милиционеры ничего не нашли, но выдали важную справку; благодаря ей Анна то ли на каком-то складе, то ли в женской консультации, под роспись получила перед родами: хлопчатобумажные пеленки (две штуки), байковую пеленку (одну) и три метра небеленой марли для подгузников. С тем Аннушка и отправилась рожать.

Погоревали, да стали дальше жить. Соседи немного помогли бельишком, для малыша кое-что удалось приобрести на барахолке в обмен на Павловы наручные часы. Сами-то Павел и Анна в военной форме и кирзовых сапогах ходили еще до-о-олго. Но нельзя сказать, что молодые от скудности своей жизни сильно тужили. Чего тужить-то? Многие тогда жили скудно. И Павел с Анной – молодые, полные планов на светлое будущее – внимания на бытовые трудности не обращали.

Павел устроился на работу, собрался продолжить учебу: до того, как он ушел добровольцем на фронт, он два года проучился в Ленинградском университете. Павел надеялся без потери курса перевестись в МГУ. Фронтовик все-таки. И как-нибудь совместить и работу, и учебу.

Аня родила; месяца через три или четыре она вышла на работу, оставив сына на попечение бабушки Михайловны. Не от хорошей жизни, кто ж спорит! Но на работе ей тоже выдали карточки – и сводить концы с концами стало легче.

«С карточками вполне прожить можно, а тряпки всякие – ерунда, не в тряпках счастье!» – так, наверное, говорила себе Аня, собираясь рано утром на работу и надевая полинявшую гимнастерку, уже тесноватую в груди.

Как и всем работающим советским гражданам, Ане и Паше приходилось в изрядном количестве приобретать облигации государственных займов: надо же в стране послевоенную разруху преодолевать. Стране нашей надеяться не на кого, никто из капиталистических стран беспокоиться о нас не будет. Лишь сами за себя и способны постоять. Не до платьев тут и не до туфель! Шутили: вот через двадцать лет государство займы погасит – сразу по три пары обуви всем купим! и печатную машинку для Павла докторскую диссертацию печатать! и Аннушке – овчинный тулуп, чтобы зимой в морозы не мерзла! А морозы в те годы стояли знатные, не то что сейчас; холодно в шинельке-то…

Справедливости ради, нелишне заметить, что и Павел, и Анна не отказались бы жить сытнее и богаче. Масло растительное каждый день в картошку добавлять. Чай с сахаром пить не «вприкуску», а «внакладку». И с лимоном! И чтобы появилась какая-нибудь другая еда, кроме пустых щей, картошки и пшенной каши, хорошо бы – колбаса…

Молодые были работящи, настойчивы в достижении целей и небесталанны. И вот уже Павел получил университетский диплом и направление в аспирантуру, Аню на работе повысили, и она в свой черед подумывала об учебе в институте; их сын, дитя победы, рос под бабкиным присмотром, радуя собою родителей и многочисленных соседей по коммуналке.

Одним словом, нам ли стоять на месте! В своих дерзаниях всегда мы правы…

И вот в конце 49-го года один фронтовой товарищ предложил Павлу и Анне поработать в Восточной Германии: образовалась Германская Демократическая Республика, для укрепления кадрового состава советских оккупационных войск подбирали надежных товарищей. При этом возвращаться на военную службу не нужно: группа наших войск в Германии многочисленная; теперь требовались и гражданские специалисты. Товарищ советовал поехать для начала на пару лет, а там – как получится.

Товарищ был человеком очень серьезным, и предложение – серьезное.

Павел и Анна подумали и решили ехать.

Михайловна поворчала, но согласилась с доводами дочки и зятя, хотя понимала, что подрастающий внук останется целиком и полностью на ее руках.

Пошли бесконечные собеседования, проверки, оформление документов. Придирчиво собеседовали. Бдительно проверяли. Тщательно оформляли. Уж точно не меньше полугода. Но ничего порочащего Павла и Анну не обнаружили. Компетентные органы вполне удовлетворились результатами своей деятельности: Павлу и Анне дали санкцию на выезд за границу СССР. А дальше – бумажки, бумажки, бумажки…

Оформляли отъезд долго, а сборы были скорыми. Потом – Белорусский вокзал, граница; пол-Европы медленно прокручивалось перед глазами, как в кино, и путники вспоминали: было, было…

Но вот – немецкий город /V, пункт назначения.

Знакомились с обстановкой; удивляло – всё.

Их ждала высокооплачиваемая работа. Роскошное, по их московским меркам, жилье: уютная квартира с отдельным входом в аккуратном домике, утопавшем в зелени. Квартира с гостиной, спальней и кабинетом, с туалетом и собственной ванной комнатой!

Обвыкали на новом месте, присматривались. И, как пузырьки воздуха к поверхности воды, сами собою стали подниматься вопросы. Множество вопросов.

С одной стороны, вроде бы есть страна Германия, а с другой стороны, очевидно: государств немецких – два; а кроме двух немецких государств совсем обособленно существует Западный Берлин со своими порядками.

Или, как, например, уложить в голове: в нашу восточную зону Берлина можно попасть исключительно через паспортный контроль, там – граница! А между Восточным Берлином и Западным Берлином никакой границы нет. И контроля – нет. Гуляй туда-сюда, сколько хочешь. Но почему-то гуляют в одном направлении. Говорят, что уже больше 50 тысяч немцев удрали из ГДР под крыло американцев и англичан с французами. Неужели у капиталистов лучше?

С одной стороны, немцы обязаны репарации заплатить, и мы, победители, оборудование с заводов забираем и вывозим, а с другой стороны, не одобряют репарации свои же товарищи – немецкие коммунисты, а капиталисты – наоборот, говорят: вывозите на здоровье!

Немцы войну проиграли, а мы – выиграли, и живут немцы не сахарно и не мармеладно, но разве сравнить их бедность с той нищетой, которая досталась на долю победителей?! И еда, и одежда, и всё другое в магазинах есть. Только деньги плати. Почему? Не по-советски, честное слово!

Да и с деньгами сплошная путаница: есть марка восточногерманская, есть – западногерманская…

Множество вопросов задавали самим себе Паша и Аня. Или друг другу шепотом в постели перед сном.

Но вопросы – вопросами, а жизнь потекла спокойно и размеренно: работали, зарплату получали, ходили по магазинам. Обживались, обзаводились хозяйством. Покупали кастрюли, чайники-кофейники, посуду, столовые приборы и много всякого разного, чего в Союзе и не видывали. Присматривались к сервизу «Мадонна». У Ани появились модные крепдешиновые и шерстяные платья, плиссированные юбки, жакеты, батистовые и шифоновые блузки; туфли, ботиночки, ботики, белье шелковое – она даже и не мечтала о таком. И еще шубка под котик. С муфтой. Павлу справили два костюма: шевиотовый и бостоновый, сорочек дюжину и еще – модное габардиновое пальто. Купили печатную машинку «Optima» (немецкие умельцы уже наладили выпуск машинок с кириллицей).

В магазинах, неожиданно для себя, Аня просила иногда показать ей вещи для новорожденных, рассматривала их и со вздохом откладывала в сторону. Она грустила от того, что ее единственный и любимый сыночек вырос в какой-то застиранной рванине. Теперь-то, конечно, они с Павлом с каждой оказией слали домой и игрушки, и одежду, чтобы ребенок ни в чем не нуждался. Даже собрались купить для него немецкое пианино, чтобы сынишка учился музыке. Но батистовых с кружевами пеленок, распашонок, чепчиков судьба ее мальчику не подарила. И Ане, глядя на эти милые вещицы, хотелось плакать.

Павел и Анна постепенно приобрели новые привычки, невозможные в московской коммуналке. Хорошо принять душ с утра и позавтракать чашкой кофе со свежей белой булочкой, намазав ее сливочным маслом или мармеладом. Перед работой – зайти в парикмахерскую. Они быстро привыкли не надевать два дня подряд одну и ту же одежду. Все чаще по вечерам хотелось посмотреть фильм в кино, заглянуть в кафе до сеанса, поужинать там. Павел и Анна быстро восстановили подзабытый ими немецкий язык, свободно общались и читали по-немецки.

И чего уж греха таить, им все больше и больше нравилось то, что их окружало: от прибранности немецких домов, улиц и городов до рисовых зернышек в солонках на столах в кафе и пивных. Чтобы соль не слеживалась. Очевидная аккуратность и разумность немцев в обустройстве человеческого быта пришлись по душе Павлу и его жене, недавние враги вызывали невольную симпатию своим трудолюбием. В определенном смысле победа в войне приобретала в глазах Анны и Павла особую весомость: такого врага победить не просто. Но мы-то победили! Значит, и в своей стране устроим разумную, сытую и аккуратную жизнь.

Мало-помалу сложился круг общения. У Павла появились хорошие товарищи по работе, подружились семьями. Алексей и Валентина Бариновы прибыли из Ленинграда, из Казани – Володя и Люся Крузины. Многое сближало: одна далекая родина, одно поколение, одна война…

Они часто проводили вместе выходные, и вскоре дружеские воскресные обеды вошли в традицию.

Аня и Паша остро переживали разлуку с оставшимися в Советском Союзе сыном, родней, друзьями и знакомыми. И в первый год работы в Германии они считали дни до отпуска, как солдат считает дни до дембеля. Но когда они приехали в Москву, обнаружилось, что, несмотря на радость долгожданного свидания, они через силу могут находиться в шестнадцатиметровой подвальной комнате коммунальной квартиры с единственным сортиром на двадцать с гаком жильцов. Поэтому Павел и Аня, прихватив с собой пятилетнего сына и Михайловну, гостили почти весь отпуск в доме Аниной сестры Клавдии в подмосковном Перово. И возвращались они из отпуска к месту своей длительной заграничной командировки с мыслью о том, что не мешало бы максимально продлить ее срок.

Два года, два счастливых года для Павла и Анны промелькнули незаметно. Наступил 53-й год. Паша и Аня решили после отпуска в конце лета забрать с собой в Германию семилетнего сына; его ждал первый класс школы военного городка. И еще они решили: пора родить второго ребенка. Здесь, в Германии.

Между тем с родины пришли страшные новости: умер Иосиф Виссарионович Сталин.

Жизнь в городке не то чтобы замерла – она как будто стекла в подпол, словно талая вода весной, оставив на поверхности Чейн-Стоксово дыхание, глубокую скорбь всего советского народа и непоколебимую решимость дать достойный ответ врагам. Советские граждане за рубежами отчизны равным образом скорбели на партсобраниях; в свободное время все предпочитали сидеть по домам.

И вся эта тишина рванула мармеладным бунтом 16 июня. В городах Восточной Германии и в восточной зоне Берлина на улицы высыпала тьма-тьмущая народа. Немцы кричали: «Иван! Уходи домой!»

Организацию подавления антисоветских волнений поручили Берии. Он прилетел ночью из Москвы в ГДР, и наши вывели танки на улицы немецких городов восточной зоны.

«Опять будет война?» – Павел видел в глазах Ани немой вопрос и, успокаивая, обнимал, гладил ее по голове… Нет, родная, не бойся!

Воевать с СССР в 53-м году в Европе желающих не нашлось. Но спокойствие, размеренность и безбедность существования далеко от родины оказались – увы! – иллюзорными.

Прошел месяц, и на партийном собрании, созванном в спешном порядке, ответственные товарищи из Москвы информировали коммунистов военного городка: товарища Лаврентия Павловича Берию на пленуме ЦК исключили и из ЦК, и из партии, и из товарищей; его разоблачили как врага коммунистической партии и советского народа! На самом деле он подготавливал передачу ГДР американцам и англичанам!

Пошли гулять слухи: якобы сам Берия на пленуме отсутствовал, его арестовал Жуков 26 июня, почти за десять дней до начала пленума. И даже был слух, что не арестовали его, а застрелили. В общем: «Берия, Берия вышел из доверия…»

И Аня с Пашей поняли: сын пойдет в первый класс в далекой Москве. И планы на увеличение семьи в такой ситуации правильнее отложить. Надо пережить тревожные дни. Тем более что в группе войск пошли кадровые чистки. Хотя Павла с Анной и их ближний круг чистки эти не затронули, они встречали новый 54-й год с искренней надеждой на лучшее.

Время бежало вперед, бури улеглись, жизнь возвращалась в свою колею.

В библиотеку военного городка поступило письмо из редакции Большой советской энциклопедии. В письме рекомендовали вырезать из новенького пятого тома энциклопедии страницы с портретом Берии и статьей о нем, затем вклеить на их место страницы, приложенные к письму. Разумеется, на присланных страницах никакого Лаврентия Павловича уже не было, но количество строк в новой статье в точности совпадало с количеством строк в статье о бывшем товарище. Павел, Алексей и Владимир беззлобно пошутили по этому поводу. Что-то вроде того, что авторам БСЭ необходимо не только уметь писать, но и хорошо считать…

Постепенно возобновились воскресные обеды в дружеском кругу. Особенно обеды удавались у Ани: она отлично готовила. Собирались, ели, понемногу выпивали, обсуждали последние местные новости и вести с родины. Шутили, смеялись, но вполголоса.

Однажды в конце лета Анин начальник, проходя мимо в кабинет, попросил ее зайти к нему.

В кабинете он, проверив, плотно ли закрыта дверь, молча, протянул ей листы бумаги с машинописным текстом.

Анна читала, и ее лицо сначала стало пунцовым, потом – мертвенно бледным.

Начальник, понизив голос до шепота, проговорил:

– Видишь, какую интересную бумагу один добрый человек для меня выловил. Не бойся, хода я ей не дам. Но вам с Павлом я советую ехать домой. По семейным обстоятельствам, что ли… Сообрази что-нибудь! И не откладывай! Чтобы к октябрю – ноябрю вас здесь уже не было.