Текст книги "Сказки на ночь для взрослого сына"

«Вот и поговорили», – с раздражением буркнул себе под нос Андрей. Он надулся на мать, хотя прекрасно понимал: он сам без особого сопротивления сдал ей свои позиции. Его беда в том, что он не чувствовал себя независимым от нее, несмотря на новенький недавно полученный в милиции паспорт. Поэтому злился. И на нее, и на себя. Разговоры, которые он уже два часа подряд вел с матерью, были, по сути, пустыми: на самом деле все упиралось в ее панический страх за единственное чадо и отсутствие у самого чада конкретной причины последовать призывам, звучащим из телевизора.

Около половины восьмого «Останкино» замолчало, успев сообщить, что первый этаж телецентра захвачен. В черно-белом эфире остались лишь российское телевидение и Егор Гайдар, созывающий жителей столицы прийти к Моссовету и защитить демократию.

Ну, да, наверное, на защитника демократии Андрей не слишком тянул…

Но ведь совершенно невозможно сидеть дома, когда где-то там без тебя решается вся твоя будущая судьба!

Мать Андрея ушла на кухню, достала из пачки последнюю сигарету и закурила. Она долго уговаривала сына не выходить сегодня из дома и уговорила, но очень устала; бесконечный разговор вымотал ее. Разумеется, он прав: нельзя мириться со злом, злу надо сопротивляться. Только почему же злу, вооруженному «калашами» и гранатометами, должны противостоять шестнадцатилетние мальчишки и женщины, а не специально обученные вооруженные мужчины?

Раздался телефонный звонок, сын взял трубку.

Мать вслушалась в его разговор и с ужасом поняла: всё напрасно, он сейчас уйдет. Уйдет, что бы она ни делала.

Сын решительно пошел в прихожую одеваться.

– Что случилось? Ты мне можешь объяснить, что происходит? Мы же, кажется, договорились, – на повышенной ноте безнадежно затянула она.

– У Сёмки мать в «Останкино». Связи с нею нет. Он едет туда. Я – с ним. Встречаемся в метро.

– Скажи, если я лягу тут в прихожей перед дверью, ты через меня переступишь?

Сын промолчал, но она поняла: переступит.

Мать пересчитала деньги в кошельке, вынула из заначки новую пачку сигарет. Сын посмотрел вопросительно. Она вспыхнула соломой:

– Если уж вы с Семёном там пригодитесь, то я – тем более. Все-таки медсестра запаса. Поеду с вами. Сейчас оденусь, а ты записку оставь. На всякий случай.

Андрей пожал плечами, взял шариковую ручку, пошарил глазами в поисках какого-нибудь клочка бумаги, заметил пустую пачку из-под сигарет и написал на ней: «Ушли к Моссовету вечером 3-го. Я, мать и Сёмка Гинзбург».

До метро почти бежали по малолюдным улицам, которым и положено быть малолюдными в спальном районе поздним вечером накануне новой рабочей недели.

Встретили Сёмку. Его план был незатейлив: ехать в Останкино и пробраться в телецентр.

Андрей, уверенный в том, что его мать будет возражать, молчал.

Она подавила острое желание наорать на двух ничего не понимающих балбесов и сухо возразила, что спонтанные неорганизованные действия увеличивают общий хаос, но вряд ли служат достижению поставленных целей. Она прибавила, что людей призывают прийти не к останкинскому телецентру, а на Тверскую, к Моссовету, следовательно, необученные и невооруженные жители Москвы наиболее полезны именно там, и значит, идти необходимо именно туда…

«Где вас, молокососов, может быть, не убьют!» – чудом не прибавила она в завершение железобетонной речи.

Сёмка поправил очки, нервно провел рукой по торчащим во все стороны волосам: убедительно…

– Вера Николаевна, а где же милиция, где армия? – немного отступил Семён. Он имел слабость к логичности изложения, а мать Андрея, надо отдать ей должное, излагала логично.

Андрей не без удовольствия отметил про себя: не он один пасует перед Верой Николаевной. Мощная женщина мамуля, просто танк! А так посмотришь – никогда не догадаешься. В очках, в вязаной шапке с помпоном и спортивной куртке мать походила скорее на десятиклассницу, а не на взрослую тетеньку, кандидата наук.

Она усмехнулась, подумав про себя, что если б милиция и армия не попрятались, ей бы не пришлось с двумя мальчишками ехать прикрывать собою… «А что прикрывать-то? Кого? Будем считать, народовластие…»

Помедлив немного, она ответила Семёну:

– Наверное, милиция и армия еще не определились, кто для них свой, а кто – чужой… Ты мне лучше скажи, Сёма: кто-нибудь знает о том, где ты?

– У матери рабочий телефон не работает, а до отца я не дозвонился. Да вы, Вера Николаевна, не беспокойтесь! Отец сегодня – на ночном дежурстве, я ему позвоню. На Тверской телефоны-автоматы, наверное, найдутся…

Люди, выходившие из метро к памятнику Пушкина, присоединялись к тем, кто шел пешком от площади Маяковского, по Бульварному кольцу, по маленьким боковым улочкам, впадающим в Тверскую улицу. Мужчины и женщины, разного возраста, разной наружности и разной судьбы, глядя друг на друга, сдержано радовались тому, что их много, что каждый из них, стало быть, не одинок.

Тверскую у Пушкинской площади перегородили сваленными в кучу арматурой, мусорными баками, автомобильными шинами и попавшимся под руку хламом. Свалка играла роль баррикады, рядом с нею стоял малочисленный отряд людей с трехцветными повязками на рукаве.

Пойдут танки – и такая баррикада задержит их ровно на то время, которое потребуется, чтобы разутюжить собранное в кучу малоценное имущество гусеницами. При условии, конечно, что танк не будет стрелять, потому что даже одного залпа было бы достаточно, чтобы разметать в прах это заграждение вместе со всеми его безоружными защитниками.

Влившись в нескончаемый человеческий поток, Андрей и Семён вслед за Андреевой матерью миновали несколько таких баррикад.

Люди стекались к Моссовету, там шел митинг. На балконе Моссовета один выступающий сменял другого; в их голосах, если не вслушиваться в произносимые слова, звучала решимость, но какая-то отчаянная, без особой уверенности.

Люди с волевыми лицами в потертых кожаных куртках время от времени энергично рассекали людское море. Они собирали добровольцев на оборону выстроенных укреплений на подступах к Кремлю и Моссовету, однако неизменно просили откликнуться тех, кто имеет боевой опыт. Ни Андрей, ни Семён в качестве боевых единиц не заинтересовали людей в кожанках, и Вера Николаевна выдохнула с облегчением.

Телефонная будка с работающим аппаратом обнаружилась неподалеку от Моссовета, Сёмка с третьей попытки связался с отцом и получил от него нахлобучку за самоуправство. Но главное: Сёмкина мать объявилась. Она позвонила и сообщила, что отбит Макашовский штурм телецентра, и утром она вернется домой.

Перевалило за полночь, холодало, на улице жгли костры. Вера Николаевна и мальчишки пристроились погреться к одному из них, разведенному почти под дланью Юрия Долгорукова.

Ожидание и неизвестность давили на всех собравшихся у огня; разговор то вспыхивал, то затухал. В основном люди обсуждали угрозу атаки баркашовцев на Моссовет и возможность продержаться до подхода подкреплений; вспоминали вояк из Минобороны с их лозунгом «армия вне политики», говорили, что на деле они предали Ельцина и бросили Москву на произвол Хазбулатова, Руцкого и Макашова.

Тем временем с балкона Моссовета послышались призывы раздать оружие собравшимся на митинг сторонникам президента.

У Андрея мелькнуло в голове, что выступающие с балкона люди выходят на него из теплого помещения; там, наверное, стоит большой стол, накрытый белой скатертью, уставленный тарелками с разными бутербродами и пирогами, чашками с горячим сладким чаем, бутылками с водкой и коньяком…

Ему явственно представилась эта картинка, и рот его заполнился густой слюной. Он смачно сплюнул и сказал:

– У них там, наверху, похоже, не холодно!

Вера Николаевна, поглядев на него и Сёмку, предложила пройти до Центрального телеграфа.

Они спускались вниз по Тверской, народу вокруг заметно поубавилось. За Центральным телеграфом – темнота и пустота. Навстречу им, опираясь на палку и прихрамывая, шел невысокий человек в длиннополом темном пальто. Он остановился и негромко заговорил знакомым с детства голосом:

– Дорогие мои! Спасибо, что вы пришли! Мы с вами никуда не уйдем отсюда! Мы так нуждаемся сейчас друг в друге… Мы должны друг другу помочь… Должны же мы стать свободными!

– Это ж сам Зиновий Гердт! Здесь, с нами, – прошептал Семён.

– Не на балконе… – шепотом продолжил Андрей.

И они никуда не ушли, они мерзли и ждали. Ждали, когда понадобится защищать свободу, может быть, даже прикрыв ее своими телами. Но с ними тогда не случилось ничего, кроме рассвета.

В понедельник Вадик пришел в школу и обнаружил: из двух одиннадцатых классов к первому уроку собралось человек десять, включая Бориса. Жаль, что Вадик не сообразил тоже сачкануть и остаться дома! Хотя с Вадиковой мамой такие шутки шутить не получалось: все десять лет, которые Вадик учился в этой школе, они с матерью по утрам вместе выходили из дома, за исключением тех редких случаев, когда ее отправляли в командировку, или сам Вадик подхватывал инфекцию.

Делать в школе было абсолютно нечего: педагогический коллектив загрузил тех, кто приперся в школу, самостоятельными работами. Наставники то и дело отваливали в учительскую и громко обсуждали политический момент. Спустя некоторое время завхоз вместе с военруком вытащили из подвала и отнесли туда старый телик.

На третий урок к одиннадцатому «А» на замену пришла Инна Ивановна, их классная. Она мрачно велела читать по учебнику новую тему и хотела удалиться, но ученики начали задавать ей разные вопросы. Сначала она старалась лечь на крыло, потом на глубоком скорбном выдохе сказала, что в Москву введены танки, и они бьют прямой наводкой по Верховному Совету; затем Инна Ивановна резко оборвала начавшийся галдеж и вынесла себя из класса.

На перемене Вадик позвал ребят выйти во двор перекурить и обсудить новости. Сошлись во мнении: такое хорошо бы увидеть не по ящику, поэтому прямо сейчас нужно ехать на место событий. Все с этим согласились, договорились отлинять по-тихому, по одному, ничего никому не сказав. Однако, когда Вадик пробирался окружной дорогой от школы к метро, его догнал один Вован, а остальные, похоже, отвалили.

Вадик с Вовкой добрались до Нового Арбата; они увидели, что таких умных – пруд пруди. Народу много, позади толпы видимости, можно сказать, никакой, а протереться в первые ряды получилось не сразу.

Вадик с завистью смотрел на людей, пробравшихся каким-то образом на крышу дома на набережной. Оттуда, понятно, открывался роскошный обзор: Белый дом, покрытый копотью, там наверняка виден, как на ладони.

Ребята принялись считать танки и насчитали их шесть. После заспорили о том, какие это танки. Незнакомый мужик влез в их разговор, процедив сквозь зубы, что это танки Т-80.

Тут один из танков шарахнул по верхним этажам Дома Советов. Вадик почувствовал, как у него под ногами качнулась земля. Залпы следовали один за другим. В коротких перерывах между ними отчетливо слышались автоматные очереди. На другой стороне виднелись маленькие фигурки людей, которые пытались набегу пересечь простреливаемое пространство. Кто-то пробегал, кто-то падал, так и не достигнув укрытия – маленькие такие фигурки, больше похожие на мультяшных героев, а не на настоящих людей.

Вадику не хотелось видеть это, он хотел зажмуриться, но почему-то не мог отвести взгляда.

Он смотрел на горящий Дом Советов, на затянутую черным дымом площадь перед ним, на палящие танки, на милиционеров в армейских касках, стреляющих по верхним этажам «книжки» на Калининском, на людей вокруг себя, на Вована, притухшего и сникшего.

«А тетки с детскими колясками чего здесь потеряли?» – зло подумал Вадик. Он постепенно наливался злостью и раздражением, в том числе и на Вована, и на себя самого: чего они сюда приперлись? Их затея оборачивалась подлостью и паскудством.

За спиной у Вадика долговязый белобрысый парень, торчащий над толпой, как антенна, описывал низкорослой спутнице разворачивающееся побоище:

– Тебе видно? Ну вот, по дому шмякнуло… во… народ дернул… о! в одного попали, упал, лежит…

Вадика взорвало. Он обернулся к парню и басовито рявкнул: «Заткнись, блин! Комментатор хренов нашелся…»

Парень удивленно уставился на подростка, который позволяет себе хамить старшим, оценил его крепкую коренастую фигуру, увидел, что нахал – не один, и решил с ним не связываться. Белобрысый подцепил подружку за шею и сказал, понизив голос: «Двинемся левее, здесь публика нервная».

Вадик тронул Вована за рукав куртки: «Давай отсюда отваливать!»

Вован согласно кивнул.

Тут перед ними возник пожилой милиционер в майорских погонах. Он внимательно оглядел Вадика и Вована, потом негромко заговорил хриплым лающим голосом: «Ну, детки, надумали посмотреть, как люди друг друга убивают? Понравилось? А ничего, если сами случайно пулю словите? Мамки ваши такое событие спокойно переживут? Других себе детей нарожают? Отправляйтесь-ка немедленно по домам, иначе отправлю вас в отделение!»

Вадик, против своего обычая, без препирательств буркнул: «Уходим уже!»

Майор пошел дальше сквозь толпу, повторяя: «Граждане! Расходитесь! Нахождение в данном месте опасно для вашей жизни!» Удаляясь от Вадика и Вована, он, тем не менее, отслеживал взглядом, как эти двое выбираются из толпы в направлении Садового кольца.

Мальчишкам разговаривать не хотелось. Хотелось покурить, но у Вадика сигареты закончились, а у его напарника, вроде бы, одна сигарета оставалась.

В эту секунду над самым ухом Вадика раздался острый свист, который ни с чем не спутаешь, и он инстинктивно дернулся всем телом в сторону от него. Вован вдруг споткнулся, вскрикнул, резко побледнел и медленно завалился на асфальт.

– Вован… Вовка, Вовка! Ты чего, Вовка? – заорал Вадим, хватая друга за бледную ватную руку.

– Вовка! Не умирай! Нам домой надо! Вовчик, миленький, не умирай! – заходился криком Вадик, ползая на четвереньках рядом с бездыханно лежащим другом и размазывая грязными кулаками слезы по щекам. Но, странное дело, его крика никто как будто бы не слышал, никто не подошел к ним, даже не обернулся в их сторону; все смотрели в сторону Дома.

Вовка, словно откуда-то издалека, тихо прошелестел: «Тише… Не ори…»

Вадик замолчал, уселся на асфальт, уперся взглядом в оживающего друга и замер, как будто боялся спугнуть происходящее на его глазах чудо.

И вот уже Вовка неловко подобрал свое распластавшееся тело, сел с Вадиком, привалился к нему, задрал штанину и какое-то время рассматривал левый голеностоп; затем посетовал:

– Я, похоже, опять ногу подвернул, потянул связки… Больно – жуть! Я от сильной боли всегда отрубаюсь. А ты чего так орал?

Вадик решил, что ничего не станет говорить Вовке ни про пулю, ни про свой испуг:

– Да не орал я… А ты тоже – как мешок с мукой повалился…

Вовка полез в карман брюк, достал оттуда сплющенную пачку «Явы», извлек из нее изрядно помятую, но не сломанную сигарету, и протянул Вадику:

– На… отделал я ее, конечно… Ну, ладно… Давай курнем в пополаме… И домой двинем…

Вадик предложил Вовке сразу поехать в травмопункт, но тот наотрез отказался; сказал, что сейчас для него важнее всего – пораньше попасть домой, чтобы бабка с матерью не успели запсиховать.

На трех здоровых ногах и одной поврежденной, раздувающейся на глазах, как рыба фугу, давясь от смеха, которому они были не рады, Вадик и Вовка доковыляли до Садового кольца. Сердобольный дядька посадил их в свою машину и задаром домчал до Таганки. Потом самым сложным стало преодолеть эскалатор в метро, остальное – практически ерунда…

Вовкина бабка увидела их из окна, выскочила на улицу в домашнем халате, подхватила внука. Они с Вадиком подняли Вовку по лестнице на пятый этаж. Там у двери в квартиру бабка предупредила Вадика: их классная Инна Ивановна знает о том, что они удрали с уроков; она разговаривала с нею по телефону часа два назад. Светлана Константиновна, Вадикова мама, тоже в курсе. Она звонила, спрашивала про Вовку и Вадика. Еще Светлана Константиновна сказала, что Инна Ивановна дозвонилась к ней на работу и что она срочно едет в отделение милиции, чтобы, может быть, начать поиски мальчиков.

Семь бед – один ответ.

Вадик добрел до дома, открыл ключом дверь, вошел в прихожую и столкнулся с заплаканной матерью нос к носу.

– Где был?

Он знал: его об этом спросят, но всё равно оказался не готов к вопросу; начал мычать про то, как удрал с Вовкой с уроков и гулял с ним, а тот подвернул ногу…

За спиной у матери по телевизору показывали расстрел Белого дома.

– Вы были там?

И сын не отвечал матери, потому что врать ей не хотел.

– Значит – там, – сделала окончательный вывод мать, помолчала и прибавила:

– Ну… был, и был. Хорошо, что вернулся… Есть хочешь?

«В качестве мерила благосостояния страны можно использовать статистический показатель валового национального продукта, приходящегося в среднем на одного жителя…»

Инну Ивановну заинтересовал не сам тезис, который она непроизвольно выделила из информационного потока, привычно изливавшегося из телевизора, а то занятное обстоятельство, что в России этот показатель считается на «душу населения», а в Великобритании – «per head», то есть на голову. Задумавшись об очевидных ментальных различиях, она взяла с полки толстый англо-русский экономический словарь и углубилась в его изучение, неожиданно для себя потратив на это весь остаток вечера.

Ее впечатлила еще одна пара: «realty estate» и «недвижимость».

Недвижимость – то, что связано с землей и не движется. Realty estate – реальное достояние, настоящее достояние.

Почему же для них определяющим стало то, что, например, дом является настоящей, реальной ценностью, достоянием, которое и по прошествии времени не потеряет своей стоимости, а для нас – то, что дом нельзя запросто передвинуть? Любопытно… Но не очень понятно.

…В начале 2014 года объявилась Светлана Кольцова с идеей собрать по весне бывших одноклассников. Спустя какое-то время – звонила, рассказывала, что о ком удалось разузнать; с кем созвонилась, с кем списалась.

Выяснилось, что наладить коммуникацию при наличии Интернета – не проблема, но зазвать всех в конце мая в родные пенаты оказалось делом совершенно неосуществимым. Обещают: как-нибудь потом, в более подходящее время… например, на двадцатипятилетие…

Счастливые! Они, по молодости, могут себе позволить ждать подходящих времен!

Кольцова пересказала шутку Андрея Мельникова, который сказал, что бывшим одноклассникам проще и дешевле собраться у Сёмки Гинзбурга, чем слетаться в Москву. Хотя, вполне возможно, что отыскавшийся в Калифорнии Андрей не шутил.

Кто бы сказал двадцать лет назад Инне Ивановне, выпустившей тогда нелюбимый одиннадцатый «А» на все четыре стороны и вздохнувшей с облегчением, что Сёмка Гинзбург будет профессорствовать в Оксфорде!.. И если он уже сейчас – доктор физмат наук, то, глядишь, в будущем и Нобелевскую премию получит.

Вот оно, реальное достояние! И воспитала его она, Инна Ивановна! А для кого воспитала – большой вопрос. Видимо – для Англии.

…Realty estate… Реальное достояние… Прицепилось же!..

Разлетелись ее ученики по всему миру; девочки, мальчики – кто где…

Владимир давно перебрался с семьей в Германию, Вадим – в Испании…

Почему же эти дерзкие мальчишки не пригодились там, где родились и выросли?

Почему они нужны в Оксфорде, Сан-Франциско, Штутгарте, Мадриде, но не нашли себе места в Москве?

Они уезжают – и талантливые, и не слишком; они всё реже появляются здесь. Их дети вырастут там, их внуки вряд ли будут говорить по-русски…

Для самой Инны Ивановны это всё так больно, так близко; ближе – не придумаешь.

Ее сын, Борис, вот уже пять лет как уехал с женой и детьми в австралийский Ньюкасл, работает инженером на местном металлургическом комбинате, говорит: там не так страшно за детей. У него растут два мальчика.

Конечно, там водится много всяких ядовитых тварей, разных змей и пауков…

В Австралии сейчас весна…

А из Австралии в Россию не налетаешься…

Охота на фазана

Темное многоэтажное здание с огромным козырьком нависло над ним. Он остановился перед узкой стеклянной дверью с табличкой «ВФЛ от себя» и полез в карман куртки за бумажкой с адресом. Пока он сличал адрес с номером на углу здания, мимо него пропорхнула стайка молоденьких блондинок в бодрящих мини-юбках; они привлекли его внимание, но не более чем на мгновение.

Да, все так. Ему – сюда.

Он прибыл на полчаса раньше указного ему срока, но решил дожидаться в здании, а не на промозглом ветру; толкнул дверь и вошел в тесное помещение, большую часть которого занимала стеклянная будка пропускного поста и турникет. Он протянул в окошко будки паспорт. Через пару минут ему вернули паспорт, прибавив к нему маленький бумажный прямоугольный пропуск; на турникете загорелся зеленый огонек.

Он заглянул в пропуск: четвертый этаж, кабинет 4-0310, СККППР – и шагнул сквозь турникет в облицованный серым мрамором лифтовый холл.

Сам того не желая, Владимир Ильич принялся разгадывать чудовищную, с его точки зрения, аббревиатуру, но дальше первых двух букв он не продвинулся.

Лифт открыл огромную светящуюся пасть, чтобы пожрать его вместе с толпой неизвестно откуда взявшихся людей, которые ринулись в раскрытые створки и чуть не увлекли его вслед за собой.

Нет-нет!

Лучше – лестницей. До четвертого этажа дойти не сложно. И опять же: тренировка. Врач настоятельно рекомендовал тренировать сердечную мышцу умеренными нагрузками, меньше есть на ночь и сократить время пребывания в Интернете, особенно с учетом сидячего характера работы.

Он вынул из кармана смартфон и с изумлением обнаружил: мобильная телефонная связь и Интернет вырубились полностью, а настройки вайфая взбесились. Из любви к экспериментам Владимир Ильич нажал кнопку дозвона на номер жены и убедился в том, что вызываемый абонент недоступен.

«Однако! Забавное место; суперсекретное, что ли? Спецглушилки и все такое. Неплохое начало», – но почему-то он погрустнел.

Владимир Ильич вышел на лестничную площадку. Хваленые отечественные энергосберегающие лампы со сроком эксплуатации в полтора десятка лет натужно горели в среднем по одной на лестничный пролет, остальные или угасли навсегда, или конвульсивно мигали, подавая из последних сил своему создателю сигналы «SOS».

«М-да, – он обвел взглядом очевидные свидетельства недавних малярных работ. – Даже здесь не могли нормально сделать… Тщательней надо, ребята… тщательней… СН₃СОС₂Н₅… два часа на пару… Не вернуться ли к лифту?» – он медленно брел, с усилием увлекая собственное тело вверх, от ступеньки к ступеньке.

«Нюта правильно грызет меня… обленился… растолстел… ничего, скоро Филиппов пост… глядишь и похудею за шесть недель, – разговаривал он сам с собою. – Эх, грехи наши тяжкие! Надо, надо поговеть, поисповедоваться…»

Он трижды останавливался, чтобы перевести дух, и аккуратно вытирал носовым платком выступивший на лбу пот.

А раньше он легко взбегал на пятый этаж наперегонки с лифтом. Раньше…

«Когда?.. Да лет тридцать пять назад!» – сам ответил на свой вопрос Владимир Ильич.

И пару раз получалось – обгонял! Хотя с годами ему стало казаться, что дело не обошлось без мелкого жульничества со стороны матери: она, похоже, войдя в кабину лифта, сначала нажимала кнопку третьего этажа, и только потом, после того как он пробегал мимо, нажимала пятый. Спросить ее? А зачем?

Владимир Ильич с жалостью вспомнил о дряхлеющих матери и отце, видится с которыми удавалось все реже и реже – много работы, да и Нюте без его помощи с мальчишками не справиться.

Он достиг, наконец, четвертого этажа. На выкрашенной белой краской двери, ведущей в искомый коридор, висел вороненый замок. Маленький, но лишающий каких-либо шансов достигнуть цели. Напрасно Владимир Ильич дергал дверную ручку: дверь заперли намеренно и надежно.

«Тьфу ты, паскуда!.. Пожарных на вас нет», – прибавив к паскуде все, что по случаю подумалось, он напоследок в сердцах стукнул неприступную дверь кулаком и принялся перебирать ступеньки лестницы в обратном направлении; с надеждой подергал дверь на третьем этаже, потом, без надежды, – на втором.

Он вернулся к лифту и покорно в него вошел. В полном одиночестве воспарил до четвертого этажа: раз, два, три, четыре, полет нормальный…

Владимир Ильич продвигался по длинному петляющему коридору, внимательно вглядываясь в таблички с номерами на дверях кабинетов. Лампы в коридоре светили тускло, цифры на табличках читались с трудом. Но он шел, и кабинет с указанным ему номером неотвратимо приближался. Сердце колотилось отчаяннее, ощутимо дала о себе знать дрожь в ногах, заныл живот.

«Зря я вчера вечером налегал на баранину. Все нервы, нервы!» – он остановился у нужного кабинета и постоял минуту-дру-гую, опершись плечом в стену рядом с дверью.

«Даже не позаботились расшифровать эту галиматью!» – подосадовал он и открыл дверь с табличкой «СККППР».

Прямо напротив за огромным письменным столом в фиолетовом кителе с узкими позолоченными погонами сидела во всей своей монументальной красе Галина Антоновна Курлыко собственной персоной.

Владимир Ильич Полипенко никак не рассчитывал ее здесь обнаружить.

Или не Курлыка?

«Не отличить! Будто взяли Курлыку эту и клонировали», – с изумлением и неприязнью подумал Владимир Ильич. Он хорошо знал и обоснованно не любил Галину Антоновну, служившую в городском центре коммуникаций; она (надо сказать справедливости ради) платила ему той же монетой и терпеть его не могла.

Клон Курлыки поднял на посетителя аккуратно нарисованные глазки и протянул руку, в которую догадливый Владимир Ильич вложил паспорт и пропуск; ни одна клеточка не дрогнула на широком нарумяненном лице. Заглянув в паспорт, неКурлыка принялась шарить в компьютере.

«Почему мне кажется, что я брежу? Или я и вправду брежу? Да нет… я же реально ощущаю дурноту и рези в животе», – Полипенко томился в «СККППР» духовно и телесно.

У него в голове вспыхивали разнообразные вопросы; вспыхивали – и гасли от категорического нежелания задавать их монументу. Владимир Ильич чувствовал, что вопросы здесь и сейчас задавать бессмысленно.

Наконец кителевладелица завершила поиски и застучала кровавым маникюром по компьютерной клавиатуре; спустя минуту оживший принтер выплюнул распечатанный листок. Она по линейке оторвала половину листка, вложила его в паспорт Владимира Ильича, водрузила на бордовую книжицу пропуск, двинула указательным пальцем на край своего стола, посмотрела в сторону входной двери, обозначила ежевичными губами улыбку и монотонно проинструктировала:

– Возьмите направление и паспорт, не забудьте пропуск. Его необходимо сдать на выходе из здания. Вам в ОООСС, кабинет номер 17-0511. Выйдете из двери – сразу направо, рядом с туалетом увидите лифт. Нужный вам кабинет на 17-м этаже.

«Говорит странно, не по-людски… теперь – в «СС»… час от часу не легче!.. Кому бы лет двадцать назад пришло в голову назвать эдак структурное подразделение в приличной конторе? Если она приличная, разумеется… Общество с ограниченной ответственностью «СС»! Придурки! Не помнят ничего, не понимают… Думать вообще разучились! Учудили! Небось, какой-нибудь особый отдел обработки секретных сведений», – Полипенко задержался, раздумывая: в лифт или в сортир? – и выбрал сортир.

«Вон оно как разложилось; хорошо, что приехал сюда заранее. Однако же любопытно: что за сведения у них нынче определены в секретные?» – Полипенко вошел, наконец, в лифт, нажал нужную кнопку и приготовился к подъему. Но лифт стремительно полетел вниз – Владимир Ильич готов был в этом поклясться.

Когда двери лифта открылись, он оказался в точно таком же коридоре, как и на четвертом этаже. На ближайшей двери он обнаружил номер «17-0511» и ниже табличку: «ОООСС».

«Ну и времена! Бумажки никому не нужные, таблички идиотские, кители», – Владимир Ильич, постучавшись, открыл дверь в ОООСС на пять минут позже назначенного срока, обозрел с порога пустынную комнату, по середине которой стоял низенький стул с невысокой спинкой.

– Опаздываете? – спокойный и приятный баритон раздался практически рядом с его правым ухом.

Владимир Ильич вздрогнул и развернулся в направлении голоса.

Он увидел в трех шагах от себя сидящего за письменным столом молодого человека в модном спортивном костюме и в кроссовках с яркими шнурками; между краем тренировочных брюк и кроссовками виднелись голые волосатые ноги молодого человека.

Владимиру Ильичу и так было не по себе. Ощущение внутреннего дискомфорта усилилось еще больше под долгим взглядом обитателя комнаты: он, откинувшись на спинку стула, смотрел на Владимира Ильича в упор поверх раскрытого ноутбука.

«Каков! А ведь, небось, капитан уже! В засаде он тут! Сидит, ждет своего фазана! Здрасьте! Вот он – я! Сам пришел!»

– Зря вы в гардеробе куртку не оставили, у нас тут тепло. Можно даже сказать, жарко, – молодой человек широко улыбнулся, обнаружив безукоризненной белизны ровные крупные зубы.

«Во – зубы! В горло вцепится и запросто перекусит», – прострелило Владимира Ильича.

– У двери – вешалка. Раздевайтесь и давайте знакомиться, – распорядился предположительный капитан, неизвестно почему одетый в спортивный костюм. Жена уговаривала Владимира Ильича купить такой костюм старшему сыну Даниле. Владимир Ильич молодежную моду на дух на переносил: глядя на штанины с резинками и пузыри на коленках, он сразу вспоминал отцовские синие сатиновые шаровары; отец донашивал их на даче чуть ли не до восьмидесятого года. Кстати, за костюм в магазине хотели пропасть денег. Всю семью на них можно прилично одеть!

– Здравствуйте! Я – Михаил Михайлович, – заявил молодой человек и замолчал, выждал немного и с многозначительностью прибавил:

– Михайлов. Вы присаживайтесь, присаживайтесь!

«Не два процента, а в кубе; и поет еще, наверное», – оприходовал Михаила Михайловича Михайлова Владимир Ильич и протянул полученную у клона Курлыки бумагу. Присел на предложенный стул, пробормотал вслух, стараясь выказать доброжелательность:

– Очень приятно!

Михаил Михайлович на приветствие Владимира Ильича ответил простым кивком головы и продолжил:

– Приступим. Назовите, пожалуйста, ваши фамилию, имя, отчество и год рождения, – Михайлов изобразил на лице крайнюю заинтересованность.

– Полипенко Владимир Ильич, 68-го года рождения. Тысяча девятьсот.

– Место рождения?

– Город Москва. Позволите узнать причины и цели моего вызова в Ваше ведомство?

– Мне поручено провести с Вами предварительную беседу. Ваши родители?

– Мои родители? Предварительную беседу о чем?.. Да, родители… Илья Григорьевич Полипенко и Наталья Львовна Полипенко.

– Живы?

– Оба живы.

– Национальность?

– Родителей?