Текст книги "Немецкий идеализм: от Канта до Гегеля"

4.3. Путь к открытию чистых понятий рассудка, или метафизическая дедукция категорий

Как уже отмечалось, трансцендентальная аналитика является таковой потому, что осуществляет не обычный анализ такой познавательной способности, как рассудок, а представляет собой «расчленение всего априорного знания на начала чистого рассудочного знания», т. е. те начала и принципы, без которых нельзя мыслить предмет. В качестве таких начал Кант выделил «понятия» и «основоположения», откуда и последующее деление аналитики на аналитику понятий и аналитику основоположений.

Таким образом, Кант осуществил мало применявшееся до него «расчленение самой способности рассудка с целью изучить возможность априорных понятий, отыскивая их исключительно в рассудке как месте их происхождения и анализируя чистое применение рассудка вообще» [1, т. 3, с. 165]. Несколько забегая вперед, отметим, что аналитика понятий включает в себя метафизическую и трансцендентальную дедукцию чистых понятий рассудка, в основе которых лежит идея о единстве чувственного и рационального в познании. Так, уже в эстетике, вычленив априорные формы чувственности, Кант доказал внеэмпирическое происхождение пространства и времени путем их метафизического истолкования. Подобно этому здесь, в аналитике понятий, он осуществляет метафизическую дедукцию чистых понятий рассудка, цель которой обосновать априорный характер и выстроить таблицу этих понятий. К этой дедукции мы и переходим.

Чистые понятия рассудка – это те матрицы, первичные ячейки нашего мышления, или, как их называет Кант, «начала чистого рассудочного знания, без которых нельзя мыслить ни один предмет». Философ предъявляет к ним ряд требований. Они должны: 1) быть чистыми, а не эмпирическими; 2) принадлежать мышлению (рассудку); 3) быть первоначальными, а не производными; 4) их таблица должна быть полной и заполнять всю сферу чистого рассудка, причем, как считает Кант, эта полнота не может быть каким-то агрегатом знаний, полученных из опыта; она являет собой полноту только априорно-рассудочного знания как целого. Так как чистый рассудок сам составляет это самодовлеющее и абсолютно независимое от познания единство понятий, то и расширить его за счет каких-либо добавлений извне не представляется возможным.

Вся аналитика понятий и выстраивается Кантом таким образом, чтобы раскрыть «тайну» происхождения чистых рассудочных понятий, анализируя их продуцирование и применение к опыту. Единственный путь к открытию чистых рассудочных понятий Кант усматривает через выявление главного действия самого рассудка, выражающего его глубинную сущность. Речь идет о суждении или о способности суждения как познании через понятия, посредством которых рассудок составляет суждения. Понятия являются своего рода формами связи многообразных представлений в суждениях – предикатами возможных суждений, поэтому именно через исследование предикатов в главных видах (классах) суждений и выявление их предметно-истолкованных логических функций единства в этих суждениях Кант и отыскивает так называемые матричные законы, на которые опирается вся деятельность рассудка.

В формальной логике того времени выделяли четыре класса суждений (количества, качества, отношения, модальности) по три вида в каждом классе. Каждый из этих четырех классов суждений и становится возможным только потому, что в его основе лежит особое чисто априорное понятие синтеза, сочетающее данные чувственности с деятельностью рассудка. Это единство чистого синтеза, составляющее главное условие познания являющегося предмета, оказывается возможным только благодаря чистым рассудочным понятиям, которые априори относятся к предметам и которых, по Канту, столько, сколько существует основных форм суждений. Таким образом, к предметам опыта мы всегда обращаемся с помощью уже имеющихся в нас неких формальных образований, которые и сообщают всеобщность и необходимость многообразию чувственности. Этими логическими формами нашего сознания являются чистые рассудочные понятия, или категории, с помощью которых многообразие чувственности как бы просматривается и связывается и через присоединение все новых и новых представлений получается новое знание (как синтез многообразного в едином акте познания). Итак, категории, по Канту, это только логические способности нашего мышления объединять априори в одно сознание многообразие чувственных представлений.

Кант выделил четыре класса таких чистых рассудочных понятий, или категорий, по три в каждом (всего 12): количества (единство, множество, цельность); качества (реальность, отрицание, ограничение); отношения (принадлежность и самостоятельное существование, или субстанция и принадлежность, причинность и зависимость, или причина и действие, общение, или взаимодействие между действующим и страдающим); модальности (возможность – невозможность, существование – несуществование, необходимость – случайность).

Согласно Канту, эта таблица выводится из одного общего принципа и устанавливает тесную связь суждений и понятий; осуществляет субординацию и связь между категориями; показывает их общий источник – логические функции в суждениях, в которых мыслится связь, единство понятий; устанавливает отношения внутри каждого класса через принцип триадичности, где каждая категория является самостоятельным и необходимым целым в триаде и в то же время есть необходимое звено в общей цепи категорий. Философ полагал, что его таблица категорий позволяет дать как бы полный план всей науки как целого, опирающейся на чистые априорные понятия, и разделить эту науку согласно определенным принципам; указывает все моменты и даже порядок спекулятивной науки. В этой схеме изложена «не полнота системы, а полнота ее принципов». Хотя Кант говорил, что при желании мог бы и это сделать, но не в этом он видел свою главную задачу [1, т. 3, с. 212]. Именно благодаря существованию этих категорий и возможно, по Канту, чистое естествознание; эти субъективные условия мышления имеют объективную значимость, т. е. являются условиями возможности всякого познания предметов. У Канта можно найти высказывания, где он толкует категории как «понятия, априори предписывающие законы явлениям, стало быть, природе как совокупности всех явлений», и не категории выводятся из природы, а «природа должна сообразовываться с категориями». Не следует забывать, что речь здесь идет о чисто гносеологическом отношении, когда сама природа понимается не как нечто, существующее независимо от человека, а как совокупность явлений, уже «явленных» человеческому познанию. В таком смысле категории действительно «приписывают» природе свои законы, являясь условиями возможности познания предметов природы.

4.4. Трансцендентальная дедукция: ее назначение и итоги

Считая главной задачей аналитики понятий не только продуцирование категорий, обосновывающее их неэмпирическое происхождение, но и применение категорий к предметам опыта, Кант наряду с метафизической осуществляет и так называемую трансцендентальную дедукцию. Во многом под влиянием Юма, так и не сумевшего на примере категории причинности доказать априорный характер категорий, Кант отыскал, как он полагал, такое строгое доказательство через открытие тождества категорий с логическими функциями рассудка в суждениях. Однако отсюда возник целый ряд вопросов: как возможны такие относящиеся к предмету представления без воздействия предмета? Почему предметы чувств должны необходимо соответствовать понятиям рассудка, имеющим нечувственное происхождение? Почему все события в мире соответствуют правилам рассудка, а не вытекают из вещей и их чувственных восприятий? И вообще, почему без правил рассудка ничего нельзя познать в опыте? Так, на примере категорий причины и следствия Кант показывает, что до опыта мы ничего не знаем о существовании такой связи между вещами и, хотя в опыте такая связь нами обнаруживается, она не может быть выведена из самого этого опыта и коренится исключительно в рассудке, т. е. уже до всякого опыта мы должны располагать категориями причины и следствия.

Отвечая на все эти вопросы, философ вынужден искать доказательства правомерности и необходимости применения категорий в опыте; будучи неэмпирического происхождения, они и доказывают априорный характер нашего знания (его всеобщность и необходимость), а это и составляет существо трансцендентальной дедукции, которая становится своего рода нервом всей критической философии. Кант так и напишет, что она нужна для того, чтобы «не действовать слепо, чтобы довести критическое исследование до завершения». Итак, главной ее целью является попытка объяснить тот способ, каким понятия (категории) априори относятся к предметам, причем само слово «дедукция» обозначает у Канта не просто «выведение», но и «оправдание» (как у юристов) возможности априорного познания и правомерности применения категорий к опыту.

Настаивая на невозможности эмпирической дедукции категорий, так как последние не могут быть получены на основе опыта и не зависят от него, философ сравнивает их с пространством и временем, которые не нуждались в такой дедукции. Будучи априорными формами чувственности, они напрямую апеллируют к наглядным представлениям, т. е. к предметам опыта. В случае же с чистыми понятиями рассудка такого рода дедукция необходима потому, что синтез осуществляется здесь без предметов чувственности. Более того, сами эти предметы могут являться нам и без их отношения к понятиям, так как это не те условия, под которые предметы даются нам в наглядном представлении.

Спрашивается: каким же образом субъективные условия мышления имеют объективное значение и являются условиями возможности всякого познаваемого предмета? Если необходимость сообразовывать предметы с формальными условиями чувственности, по Канту, ясна, то с категориями дело обстоит не так просто. Наглядные представления не нуждаются в категориях, а опыт не доказывает их необходимости. И все же Кант полагает, что существуют два условия познания предмета: наглядные представления и понятия. Только при условии пространства предметы могут являться; но не предваряются ли они также априорными понятиями, как условиями, благодаря которым предмет (не представленный наглядно) мыслится как предмет и все эмпирическое знание о нем должно сообразовываться с понятиями, без которых нет объекта опыта? Понятия о предметах, считает Кант, вообще должны лежать в основе всякого опыта. Объективное значение категорий и заключается в том, что опыт возможен только посредством их, так как они необходимы и априори относятся к предметам опыта. Трансцендентальная дедукция, таким образом, и показывает, что априорные понятия являются условиями возможности всякого опыта.

Подведем некоторые итоги. Итак, трансцендентальная дедукция объясняет, каким образом категории могут априори относиться к предметам как объектам научного познания. Более того, она демонстрирует сам процесс конституирования доступных познанию объектов благодаря применению категорий к созерцаниям. Кратко она сводится к тому, чтобы доказать, что категории предшествуют всякому отдельному опыту, что они возникают из самодеятельности рассудка и имеют объективное значение, т. е. относятся к предметам опыта. В этом смысле они делают возможным всякое познание, являются его непременным условием. Только само мышление, считает Кант, является первоисточником всех возможных видов связей, выявляемых нами в предметном мире. Дело в том, что на уровне чувственного восприятия объекты познания как некие определенные целостности вообще еще не существуют; здесь мы имеем дело лишь с неопределенным, недифференцированным многообразием. Так как чувственное познание не отражает сами вещи, связь этого многообразного не может содержаться в чувственном созерцании. Кант субъективизирует, т. е. приписывает именно деятельности субъекта, не только пространственно-временные связи, но и те связи, свойства и отношения, которые мы выявляем в познаваемых нами предметах. Все это, считает он, мы связываем сами с помощью синтезирующей деятельности рассудка, который фактически и конституирует предметы опыта. Опыт становится возможен только посредством чистых понятий; они необходимо и априори относятся к предметам, и только с их помощью вообще может быть мыслим любой его предмет.

4.5. Трансцендентальное единство апперцепции как высшее условие возможности всех синтезов рассудка и объективности знания. Итоги трансцендентальной аналитики

Утверждая основополагающую роль рассудка в познании в качестве первоисточника всех возможных видов связей, выявляемых в предметном мире, Кант особую роль придает факту единства сознания самого мыслящего субъекта. Речь идет о так называемом трансцендентальном единстве апперцепции как единстве самосознания, производящем чистое наглядное представление «я мыслю», которое дано до всякого мышления и в то же время не принадлежит чувственности. Это представление должно иметь возможность сопровождать все остальные представления и быть тождественным во всяком сознании. Иначе говоря, это единство сознания мыслящего субъекта, в отношении которого только и возможно представление о предметах.

Кант полагает, что без этого изначального единства невозможно никакое синтезирующее действие рассудка и поэтому оно есть высшее объективное условие возможности всех синтезов рассудка и высшее условие «объективности знания» (в кантовском смысле). Исследуя это единство «со стороны» сознания субъекта, Кант называет его «трансцендентальным единством самосознания», которое является констатируемой априорной данностью. Это означает, что оно не может быть результатом познания или опыта; оно предшествует опыту, т. е. априорно, и является условием возможности подведения многообразия чувственно наглядного представления под априорные понятия единства. Таким образом, именно принадлежность этого чувственного многообразия единому сознанию субъекта и становится высшим условием возможности всех синтезов. Проявления и функции этого невидимого единства Кант описывает через картезианское cogito, считая, что оно («я мыслю») должно сопровождать все мои представления, в противном случае во мне представлялось бы нечто такое, что вовсе нельзя было бы мыслить. Представление, которое может быть дано до всякого мышления, называется у Канта созерцанием [1, т. 3, с. 191–192]: «Все многообразное в созерцании имеет необходимое отношение к (представлению) “я мыслю” в том самом субъекте, в котором это многообразие находится». Но это представление, по Канту, и есть акт спонтанности, т. е. нечто, не принадлежащее чувственности. Это чистая апперцепция, самосознание, которое должно быть одним и тем же во всяком сознании. Единство апперцепции, по Канту, есть; оно дано изначально в качестве внутреннего неотъемлемого человеческого свойства. Вопрос о том, каким образом оно могло бы быть выведено, Кантом не затрагивается, хотя он явно против рассуждений о какой-то «вложенности» его в человеческое сознание Богом.

Таким образом, трансцендентальное единство апперцепции делает возможным применение категорий рассудка к чувственным созерцаниям, так как «объект и есть то, в понятии чего объединено многообразное, схватываемое данным созерцанием». Это так называемое объективное единство самосознания в отличие от субъективного единства сознания как данности сознания со стороны субъекта, а также от эмпирического единства сознания, принадлежащего отдельному человеку и его опыту. Благодаря этому объективному единству все данное в созерцании многообразие объединяется в понятие об объекте, и благодаря чему для человека и его сознания конституируется весь познаваемый им предметный мир (в гносеологическом смысле). Опыт, а следовательно, и естествознание оказываются возможны благодаря наличию в рассудке априорных категорий и их применению к чувственным данным.

Отталкиваясь от единства апперцепции, Кант далее воспроизводит и другие синтезирующие механизмы нашего познания – главным образом те, благодаря которым многообразие представлений объединяется в предметные целостности. Речь здесь идет об образе и схеме. Выяснению этого сложного, даже по мнению самого Канта, вопроса о схематизме философ посвящает специальную главу аналитики основоположений.

Поскольку рассудочные понятия (категории) и формы чувственности (пространство и время) имеют разные источники, спрашивается: как тогда понятия могут применяться к предметам чувств? Ответ на этот вопрос и содержится в учении о схематизме, в котором Кант пытается отыскать опосредствующие механизмы между понятиями и формами чувственности. Само подведение наглядных представлений под чистые понятия и соответственно применение категорий к явлениям и становится возможно благодаря их наличию в нашем сознании. Они-то и связывают чувственные созерцания с понятиями, образуя при этом как бы целый ряд ступенек, по которым можно постепенно переходить к понятиям. Такое опосредствующее представление, однородное с категориями, в одном отношении, и с явлениями – в другом и при этом не содержащее в себе ничего эмпирического, и есть то, что Кант называет схемой, формальным и чистым условием чувственности, которое всегда является продуктом способности трансцендентального воображения. В свою очередь схему как само представление об общем приеме способности воображения Кант отличает от образа, который доставляет понятию это представление, причем в основе чувственных понятий лежат не образы предметов, а именно схемы, так как образ еще в значительной мере привязан к чувственным созерцаниям. И хотя он представляет собой уже некоторое отвлечение от чувственности – результат творческой работы рассудка и воображения, та общность, которая присуща понятию, здесь еще не достигается. Это лишь первый шаг к обобщению.

Другое дело схема. Существуя в мышлении и обозначая, как уже отмечалось, само правило определения наглядного представления в соответствии с общим понятием, она продвигает познание дальше от чувственности – в сторону самого мышления. Она становится ближайшим шагом к понятию, начиная (опять же при всей ее связи с чувственностью) раскрывать «смысл» самого предмета, его суть самого по себе. Кант иллюстрирует эту мысль следующим примером: понятие собаки обозначает правило, согласно которому моя способность воображения может нарисовать форму четвероногого животного в общем виде, не ограничиваясь каким-либо единичным частным образом из сферы моего опыта или вообще каким бы то ни было возможным конкретным образом. Образ, следовательно, возможен только благодаря схеме, а с понятием он согласуется только посредством схем, которые не могут быть переведены ни в какой образ, ибо схема есть не что иное, как только чистый, выражающий категорию синтез в соответствии с правилом единства вообще. Она есть продукт способности воображения, составляющий определение внутреннего чувства вообще в отношении всех представлений, соединяемых в одном понятии априори согласно единству апперцепции. Схематизм нашего рассудка в отношении явлений, т. е. употребление рассудком схем, Кант называет «сокровенным искусством, настоящие приемы которого нам едва ли когда-либо удастся проследить и вывести наружу». Мы можем только сказать, что образ есть продукт эмпирической способности продуктивной силы воображения, а схема чувственного понятия (как фигуры в пространстве) есть «продукт, монограмма чистой способности воображения априори» [1, т. 3, с. 223].

Определенную роль в процессе перехода от чувственности к рассудку играет у Канта и время. Он полагает, что для установления их единства требуется нечто такое, что было бы однородно и с явлением, и с категориями: «Поэтому применение категорий к явлениям становится возможным при посредстве трансцендентального временного определения, которое как схема рассудочных понятий опосредствует подведение явлений под категории». Следовательно, любая категория может быть введена и рассмотрена только через какую-либо специфическую временную диалектику. Категории не могут браться независимо от чувственности и опыта, а также вне временных схем, ибо в таком случае они приобретают исключительно логическое значение (как у Гегеля).

Завершает трансцендентальную аналитику аналитика основоположений, или трансцендентальное учение о способности суждения, в котором определяются априорные правила образования суждений. Все возможные априорные знания философ суммирует в таблице основоположений как системе рассудочных знаний, совпадающей у него с базисом всего естественнонаучного знания. При этом начертанная им ранее таблица категорий становится здесь тем естественным руководством, на основе которого Кант выстраивает свою таблицу основоположений, так как именно они и являются правилами объективного применения категорий. Он относит сюда, в частности: 1) аксиомы созерцания: все созерцания суть экстенсивные величины; 2) антиципации восприятия: во всех явлениях реальное, составляющее предмет ощущения, имеет интенсивную величину, т. е. степень; 3) аналогии опыта: опыт возможен только посредством представления необходимой связи восприятий. Этих аналогий у Канта три, и их кратко можно представить так: в явлениях есть нечто постоянное; всякое изменение имеет причину и все, что сосуществует, находится во всестороннем взаимодействии; 4) постулаты эмпирического мышления вообще (которых также три).

После краткого фрагмента под названием «Опровержение идеализма», в котором философ критикует так называемый проблематический идеализм Декарта и догматический идеализм Беркли, доказывая «существование предметов в пространстве вне меня», он завершает аналитику основоположений. Главной идеей здесь является та, что категории и все вытекающие из них основоположения играют регулятивную роль в познании и могут применяться исключительно к опыту. Эта же идея об эмпирическом, но никоим образом не трансцендентальном их применении пронизывает и осуществляемое им здесь различение всех предметов вообще на Phaenomena (предметы как явления) и Noumena (вещь, поскольку она не есть объект нашего созерцания). И последний раз, уже в приложении к аналитике, он еще и еще раз скажет о недопустимости смешивать эмпирическое и трансцендентальное применение рассудка.

Вывод, к которому в конечном счете приводит трансцендентальная аналитика, заключается в том, что рассудок никогда не может перешагнуть за границы чувственности, в которой только и могут быть даны нам предметы. Что же касается основоположений, то они, по Канту, есть только принципы выражения явлений, а потому «гордое имя онтологии, выражающей притязание давать синтетические априорные знания о вещах вообще в форме систематической науки, должно быть заменено скромным именем простой аналитики чистого разума».