Текст книги "Возраст гусеницы"

И тут я заметил это. В глазах Руфи, во всей ее напряженной позе, в том, как цеплялись пальцы за шаль, сквозил страх. Она меня боялась.

Я медленно опустился на стул. Положил руки на колени.

– Может, тогда кофе?

6

Шеф Клаус поднес ко рту дымящуюся кружку с кофе, который сварила для нас Руфь, и шумно отхлебнул.

– Плохо выглядишь, парень. – Его глаза пропали за запотевшими стеклами очков.

Я посмотрел на свои черные руки.

– Это просто сажа. Я помыться не успел.

– Такое так просто не смоешь. – Полицейский поставил кружку на стол.

Я вскинул взгляд и встретился глазами с его – темно-карими и окруженными лучиками морщинок, уходящими в туманную дымку, отступившую к краю стекол.

– В смысле?

– Тебе повезло, что накануне шел сильный дождь, и все отсырело. Огонь мог перекинуться на дом. Или на живую изгородь. Хорошо, соседи заметили дым. Ты вообще в курсе, что сжигать мусор на участке запрещено? – Клаус снова исчез за кофейным туманом.

Я помотал головой. Вот же блин. Мама жгла себе нашу историю, жгла, и хоть бы хны. А я один раз старые тряпки подпалил – и пожалуйста, с полицией сижу объясняюсь. Что за несправедливость?

– Я обязан выписать тебе штраф. Ты ведь уже совершеннолетний. За свои поступки придется теперь отвечать самому. – Карие глаза опять возникли за стеклами в круглой оправе, взирая на меня скорее сочувственно, чем осуждающе. – Заплатить сможешь?

– Смогу. – Я подумал о том, что мама говорила о пенсии и страховке.

– Это хорошо, – кивнул полицейский. – Но я с тобой не о том хотел поговорить.

Он немного помолчал. Нагнал туману на очки.

– Я в дом к тебе заходил.

Я подобрался на стуле.

– Зачем? И… разве это законно? Ну, без ордера?

Его радужки выплыли из-за стекол сомиками и присосались к моему лицу.

– Дверь была открыта. Звонок не работал. На стук никто не реагировал. Оба велосипеда стояли под навесом. – Клаус слегка пожал плечами. – Я подумал, ты дома. И, принимая во внимание огонь и то, как выглядит ваш сад… – Он обхватил ладонями стоящую на столе кружку, побарабанил пальцами по керамическим стенкам. – В общем, у меня был повод для беспокойства.

Я отвел глаза.

Шеф невозмутимо продолжал:

– Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Заглянул в прихожую. А там земля, грязь повсюду. Вещи разбросаны. Коробки разорванные. Да еще кровь на полу. Дальше в комнате – осколки. На первый взгляд похоже на ограбление. Но замок не взломан. Зато сломана некоторая мебель. Знакомая картина?

Я молчал, уставившись в стол. А что тут скажешь? Я вполне мог представить, как последствия моей охоты на привидений выглядели со стороны.

– Люди по-разному переносят горе.

Я не ожидал такого перехода. Съежился на стуле, разглядывая узоры на клеенке. Были там какие-то красно-коричневые линии с загогулинами. Мерзкий цвет.

– Знаешь, я ведь не с Фанё, – продолжал тем временем Шеф. – Служил много лет в Орхусе, повидал там всякого. Большой город, сам понимаешь. Потом женился, переехал сюда. А тут как раз полицейская реформа, требовался участковый. – Он вздохнул, снова шумно отхлебнул из кружки. – Я к тому, что иногда с горем трудно справиться. Особенно одному. И тогда людям нужна помощь.

Я фыркнул и дернул свисающую с края клеенки ниточку.

– Профессиональная в смысле?

– Я этого не говорил. Пока.

Я бросил на полицейского взгляд исподлобья. Миленько. Похоже, я допрыгался. Прямо до психушки.

– Со мной все в порядке. Я со всем справляюсь. Просто у меня прав нет, и я не мог мамины вещи вывезти. Вот и решил их сжечь.

Шеф сунул руку в карман куртки и вытащил оттуда маленький блокнот и ручку.

– Ну, это мы порешаем. Я тебе телефончик Орлы из Красного Креста дам. Они вывозят. Причем бесплатно. – Он заглянул в мобильник, выписал номер на листок из блокнота и положил его на стол передо мной. – А вот с остальным сложнее. Ты ведь, кажется, в гимназии учишься? Вместе с дочкой Питера Дюльмера, верно?

Такой поворот застал меня врасплох.

– Ну да. Учусь. И что? – спросил я настороженно.

– Я туда позвоню. И сообщу в коммуну. – Он пометил что-то в телефоне и сунул его обратно в карман вместе с блокнотом.

– Зачем это?! – Я выпрямился на стуле. – Я учусь нормально. Пропустил пару дней, ну так у меня только что мать умерла, вы же в курсе.

– В курсе, – Шеф кивнул, блеснув лысиной. – Мои соболезнования. Но ты-то жив. И относительно здоров. Пока.

– Что значит «относительно»? – окрысился я.

Он посмотрел на меня взглядом врача, способного поставить диагноз, основываясь на состоянии кожи пациента и выражении глаз.

– Кровь на полу у вас в доме откуда?

– Ноги порезал, – с вызовом ответил я. – Случайно. На стекло наступил. Это что, преступление?

– Нет, что ты. – Шеф вытащил из кармана скомканный бумажный платок и шумно в него высморкался. – Нанесение себе вреда у нас преступлением не считается.

– Нанесение… – Я задохнулся от возмущения и вскочил со стула. – Я же сказал, это случайно вышло! У меня все под контролем.

– Оно и видно, – с ледяным спокойствием заявил коп, поблескивая на меня очками. Клянусь, он нарочно меня выбешивал!

Я понял, что, психуя, ничего не добьюсь, разве что вызова добрых братьев в белых халатах. Потоптался-потоптался на месте, да и сел обратно на стул.

– В общем, так. – Шеф положил квадратные сухие ладони по обе стороны кружки. – Чтоб завтра дул в школу… в смысле в гимназию свою. Тебе одному нельзя оставаться. Там с тобой побеседуют. И из коммуны тебя вызовут. Письмо придет на и-бокс [11]11
  E-boks – сервис защищенной электронной почты, используемый для переписки с официальными инстанциями.


[Закрыть]. Ты ведь и-бокс проверяешь?

– Да из коммуны-то зачем? – затосковал я. – Я занятия больше не буду пропускать. Честно. И дом приведу в порядок. И штраф заплачу.

– Потому что так надо. – Этот гребаный Санта-Клаус поднялся со стула, подошел к мойке и поставил туда пустую чашку. – Руфь!

Хромосома, видать, под дверью подслушивала, потому что возникла из-за нее в мгновение ока.

– Еще кофе?

– Нет, спасибо. Мне пора. – Шеф повернулся ко мне. – Молодому человеку надо бы помочь дома прибраться.

Тетка аж просияла вся. Еще бы, такой повод сунуть свой нос в чужое грязное белье.

– Не волнуйтесь, Клаус. Я с удовольствием этим займусь. Мы прямо сейчас туда пойдем и наведем порядок. Спасибо вам большое за поддержку. И простите мальчика за доставленные неудобства. Он ведь только что осиротел, бедняжка. У матери опухоль была размером с голубиное яйцо, уж как она мучилась, болезная…

В общем, Хромосома долго еще распиналась. К счастью, она вышла вслед за полицейским в коридор, а потом на улицу, и я уже не слышал всей той хрени, что она несла. Нет, если мне все-таки захочется нанести кому-нибудь вред, то это точно будет она. Только сначала надо выпытать из нее все, что она знает о моей семье.

7

Из всех маминых вещей я решил оставить себе три: ее любимый халат, книгу с ее пометками и один из тех шарфов, что она для меня связала. Три – хорошее число, символическое. Мне оно обычно приносит удачу.

Пушистый голубой халат еще хранил мамин запах – не затхлый душок болезни, смешанный с лекарственной химией, а свойственный только ей тонкий аромат, который мне, как Парфюмеру, хотелось бы разлить по бутылочкам и все время носить по капельке на своей коже, где-нибудь на сгибе локтя, так, чтобы в трудные минуты можно было понюхать – и перенестись в безопасность и уют детства. А пока что в халате я лег спать. Вместо пижамы. Это успокаивало.

Книга называлась «Колесо времени», автор – какой-то испанец. Это была та самая, что долбанула меня острым углом по ноге. На ее желтой обложке было изображено что-то вроде мохнатых гусениц или куколок. Изнутри одной выглядывало человеческое лицо. Наверное, книга маме очень нравилась, потому что она подчеркнула многие места в ней красным карандашом. Я решил, что если ее прочитаю, то, может, смогу лучше понять ход маминых мыслей. Типа, стану к ней ближе.

Ну а шарф можно было просто носить – как раз похолодало.

В общем, отмытый до скрипа, я лежал на кровати, завернувшись в мамин халат и с «Колесом времени» в руках, когда в дверь моей комнаты постучали. На этот раз я знал, что меня беспокоит не призрак. С уборкой мы припозднились, и Руфь осталась у меня ночевать. За окном бесился очередной осенний шторм, и выставить тетку на улицу на ночь глядя у меня язык не повернулся. Еще завалится в какую-нибудь канаву на своем драндулете, а Шеф Клаус на меня потом мокруху повесит.

– Птенчик, ты не спишь? – В дверь снова поскреблись.

Я вздохнул, сунул книгу под подушку и натянул одеяло до подбородка.

– Как раз собираюсь. Завтра рано вставать.

– Можно я зайду? На минуточку.

Я еще и ответить не успел, а Хромосома уже протискивалась в комнату своей пингвиньей тушкой – впрочем, все как всегда. Посеменила к кровати, уселась на краешек, кутаясь в платок. И замолчала. А вот это как раз для Руфь было настолько нехарактерно, что я перепугался.

– Как вы себя чувствуете? Как давление? Как сердце?

Тетка вечно жаловалась на миллион донимающих ее болячек: ее послушать, так она уже одной ногой в могиле стоит, причем последние лет эдак двадцать. А сегодня и вовсе расклеилась. Сперва я на нее наседал с фоткой и пинетками, а потом мы здорово погрызлись из-за маминых вещей.

Когда Руфь своими глазами увидела, что именно заставило Санта-Клауса в погонах обеспокоиться моим психическим здоровьем, она за сердце схватилась и давай в кресле умирать. Как это я мог так мамиными вещами распорядиться. И даже ее Хромосомье Величество не спросил. Может, она хотела себе оставить что-то на память о единственной близкой подруге. А я эту память испоганил и с землей сровнял.

Тогда я возразил, что она-то меня не спрашивала, когда поминки по маме устраивала, хотя ни мама, ни я этого всего не хотели. Я на это сборище даже не пришел – не только из принципа, а потому что мне реально тогда хреново было. Я видеть никого не мог, тем более скопище чужих пьяных рож. Руфь меня потом долго за это пилила и теперь продолжила, пока не вывела меня из себя. В общем, кончилось все тем, что шваброй махал я, а она опустошала запасы валерьянки из маминой аптечки и жаловалась на жестокую судьбу и людскую неблагодарность.

И вот теперь это явление Хромосомы народу в полпервого ночи.

– Ах, птенчик, – Руфь заломила руки, всхлипнула жалобно, – это я тебя о самочувствии должна спрашивать, а не ты меня, дуру старую. – И она разразилась слезами.

Я настолько поразился такой самокритике, что сел в кровати, позабыв, в чем лежу.

– Да не убивайтесь вы так. Со мной все нормально.

– Нормально? – прорыдала Руфь, тыкая дрожащим пальцем в мою пушисто-голубую грудь. – Нормально?! Это я во всем виновата, я! Давно надо было тебе обо всем рассказать, но я не могла. Я же обещала ей… О господи, несчастная Тильда! – Она спрятала лицо в концы шали, но крупные мутноватые капли продолжали течь по запястьям и падать на одеяло.

При виде женских слез я всегда теряюсь. А тут и вовсе впал в ступор. С одной стороны, жутко хотелось, чтобы тетка выложила все, что знает; а с другой – ну не сволочь ли я, пожилую женщину так доводить? Да еще без одной хромосомы…

– Может, вам водички? – Я свесил одну ногу с кровати, намереваясь сбежать прежде, чем меня совсем затопит.

– Не надо, – простонала Хромосома и ухватила меня за запястье. – Ты должен знать… Мне нужно облегчить душу, пока не поздно. Твоя мама запретила мне, взяла с меня слово, но я чувствую, что лучше его нарушить, чем смотреть, как ты мучаешься. Я ведь обещала Тильде позаботиться о тебе и не прощу себе, если что-то с тобой случится.

Я повернулся к ней, с надеждой и страхом уставясь на дрожащие вялые губы – будто это был вход в пещеру с сокровищами… и драконом. Руфь с усилием сделала глубокий вдох и утерла щеки краем шали.

– Прежде чем я расскажу тебе то малое, что знаю, я хочу, чтобы ты крепко запомнил: все, что делала твоя мама, она делала из любви к тебе и ради твоего же блага. Она просто хотела защитить тебя, уберечь, дать тебе счастливое детство и все те возможности, которые открываются перед нами в юности. Когда она узнала, что смертельно больна, то поклялась, что не оставит тебя, пока тебе не исполнится восемнадцать. Мысль о том, что ты можешь попасть в детский дом или приемную семью, была для нее непереносимой. Порой мне казалось, что только этот страх и держал ее на плаву, помогал в борьбе с раком, и в итоге – Тильда победила. Ты знал, что, когда у нее нашли метастазы в желудке и печени, врачи дали ей максимум месяц? А она протянула четыре, Ноа. Почти пять! И все ради тебя. Помни это, прошу тебя, и не осуждай ее.

– Я и не думал… – прохрипел я, и голос сорвался. Горло перехватило сухой судорогой. Так бывает, когда чувствуешь себя последней сволочью. Я-то этот самый восемнадцатый день рождения провел не с ней. Не с единственным человеком, для которого значил все, а с кучкой безмозглых придурков, которым я интересен только как мишень для буллинга.

Руфь помолчала, словно собираясь с силами, а потом продолжила.

– Боюсь, на самом деле, я знаю очень мало. Мы с твоей мамой были близкими подругами, но она не доверяла до конца никому, даже мне. Думаю, в ее прошлом случилось что-то настолько ужасное, что она полностью утратила веру в людей. С другой стороны, это ужасное преследовало ее, терзало ее душу, и, как она ни пыталась оставить прошлое позади и забыть, временами становилось невозможно держать все в себе. Тогда она рассказывала мне кое-что – обрывками, клочками, так что полную картину составить не удалось, но я получила некое представление… или скорее смогла почувствовать, каково ей было. Ты не единственный ребенок Тильды. У нее есть еще двое – твои родные брат и сестра. Да, ты правильно понял. Я говорю о них в настоящем времени, потому что, насколько знаю, они живы.

– Живы?! – Я вцепился в дряблую руку Руфи, как в поручень во время качки. – Но где они? Как их зовут? Они знают, что я… кто я… А мой отец? Они живут с ним?

Руфь накрыла мою ладонь своей, мягкой и дрожащей, покачала головой.

– Сколько вопросов, птенчик. И как бы я хотела дать ответы на них все. Но я знаю только, что брату твоему сейчас около двадцати двух, его зовут Мартин. Сестра, Лаура, на пару лет старше. Кажется, у нее все хорошо. Замужем, недавно родился ребенок. Она как-то пыталась разыскать мать, но когда Тильда об этом узнала, то ушла с радаров. Она избегала любых контактов с детьми.

– Но почему?! – Я стиснул ладонь Руфи, чувствуя, как ускользает из-под ног знакомая почва и я ступаю на что-то темное и топкое, что-то, что может затянуть меня и поглотить с головой, как бездонное болото. – Они же тоже ее родные дети. Сейчас они взрослые, но когда… Когда она оставила их, они же были еще… – я пытался мысленно подсчитать возраст в уме, но цифры путались, превращались в бессмысленные арабские символы, и я сдался, – маленькими.

– Не знаю точно, что там случилось, – покачала головой Руфь, – но, по словам Тильды, эти двое совершили что-то страшное. Настолько непоправимое, что она так и не смогла их простить. Поэтому и отказалась от них и от общения с ними.

У меня в голове все шло кругом. Я судорожно напрягал фантазию, но все равно не мог себе представить, чего такого могли натворить дети, чтобы их бросила родная мать, причем бесповоротно и навсегда. Это же должны быть не дети, а монстры какие-то или антихристы, как в ужастике «Омен».

– А что отец? Он тоже от них отказался? – с дрожью в голосе спросил я.

– О нем твоя мама вообще отказывалась говорить, – прошептала с присвистом Руфь. – Я даже имени его никогда не слышала. Знаю только, что Мартин и Лаура воспитывались в приемной семье. Вот и все.

– Все? – Я замер с раскрытым ртом. Потом наконец подобрал челюсть и выпалил. – Как все?!

– Вот так. – Хромосома трубно сморкнулась в уже изрядно подмоченную шаль. – Я же сказала, твоя мама была очень скрытной. Но я уверена, она чего-то сильно боялась. Потому и сделала все, чтобы вас было очень трудно найти. Поселилась на острове с паромным сообщением, сменила имя, сделала тайными адрес и телефон, не пользовалась соцсетями сама, да и тебе не позволяла…

– Стоп-стоп-стоп! – Я не поспевал за обрушившимся на меня потоком совершенно невероятной информации. – Что значит «сменила имя»?

Руфь который уже раз тяжело вздохнула и обратила на меня полный жалости взгляд:

– Птенчик, Крау[12]12
  Krager – ворон (дат.).


[Закрыть]– это не ваша настоящая фамилия. Думаю, Тильда ее просто выдумала.

– Но… но… – Я потрясенно хлопал на тетку глазами. – А какая же фамилия настоящая?

– Этого я не знаю. – Руфь сокрушенно пожала плечами. – Твоя мама просто упомянула как-то, что сменила ее, чтобы скрыть свою личность.

Я вцепился руками в волосы и скрючился на кровати.

– Как же я тогда их разыщу? Мою семью… Если даже фамилии не знаю. Может… – Я вскинул голову и с надеждой уставился на Руфь. – Может, вы помните адрес? Ну, где мы с мамой жили до переезда на Фанё или где живет та приемная семья… Хоть что-нибудь?

Хромосома привычно уже потрясла щеками:

– Нет, птенчик, не знаю я адреса. Помню, Тильда упоминала, что с севера приехала, да и говор у нее северный был поначалу-то. Но, может, это и хорошо?

Я непонимающе на нее выпучился: что же тут хорошего?

– Сам посуди, – продолжала тетка. – Была ведь причина, почему мама твоя пряталась тут, на острове, и тебя прятала. Тильда никогда не была ни глупой, ни слабой, ведь так? Ты свою маму знаешь. И если помнишь, она хотела, чтобы все оставалось, как есть. Даже клятву с тебя взяла, что ты не покинешь дом, не уедешь с острова. Даже после смерти она пыталась тебя защитить. Так неужели ты теперь наплюешь на все ее усилия? – Ее красные, воспаленные от слез глаза нашли мои, губы горько скривились. – И ради чего? Ты уверен, что, если все узнаешь, будешь счастливее? Вдруг это принесет тебе только горе, как принесло Тильде? Надломит тебя, вывернет наизнанку, уничтожит?

Она немного помолчала, словно давая переварить ее слова. Я сидел совершенно оглушенный, едва отдавая себе отчет о том, где я или сколько сейчас времени. Мысли ворочались в голове тяжело, как каменные жернова на заржавевшей оси.

– Так не лучше ли оставить все как есть? – спросила Руфь тихо. – У тебя есть дом. Учеба. Друзья. Будущее. Есть я, в конце концов. Теперь ты знаешь правду. Просто найди силы отпустить ее.

Она уже вышла из комнаты, пожелав мне спокойной ночи, а я все сидел на кровати, теребя кончик пушистого пояса от халата. Уже не Ноа Крау. Даже не Кау. Неизвестно кто.

8

«Меня зовут Ноа, – вывел я пальцем на запотевшем зеркале в ванной. – Месяц назад мне исполнилось восемнадцать. Неделю назад умерла моя мать. Вчера я узнал, что меня не существует».

Не знаю, для чего я это написал и кому предназначалось послание. Вначале я даже не был уверен, мое ли это настоящее имя – Ноа. Может, мама просто придумала его, как и нашу фамилию. Выбрала потому, что ей понравилось, как оно звучит. Н-о-а. Но потом я вспомнил про плюшевого медведя. Он был реальный. Невыдуманный. Он говорил мое имя, а мама хотела его сжечь. Значит, и имя тоже было настоящим. Теперь оно стало единственным, что у меня осталось от старого меня. Н-о-а. Имя человека, который когда-то построил Ковчег и спас свою семью от потопа, а тем самым и весь род человеческий. Какая ирония. Вот я, его тезка, стою голый в ванной, вожу пальцем по зеркалу и понимаю, что, приди потоп, мне некого будет спасать, кроме себя самого. И я даже не уверен, стоит ли париться.

Одним движением я стер написанное и уставился на свое отражение в зеркале. Если мои родные брат и сестра – монстры, от которых надо бежать на край света, то кто тогда я? Ведь в моих жилах течет та же кровь. Почему мама не боялась, что зло, которое было в них, пробудится во мне? Может, оно просто спит внутри, вот тут, за клеткой выпирающих под кожей ребер, и ждет своего часа, чтобы вырваться наружу? Стать моим языком, моими глазами, моими руками. Уничтожать взглядом, словом, кулаками, ножом, молотком, пулей…

Что, если они убили кого-то? Лаура и Мартин. Сколько мне было, когда мы приехали на Фанё? Я помню, как пошел здесь в школу. В нулевой класс. А что до этого?

Я прижался пылающим лбом к прохладному зеркалу. Не помню. Ни хрена я не помню. Ну, допустим, мы переехали, когда мне было лет пять-шесть. Мартину тогда не могло быть больше десяти, а Лауре – двенадцати. Способны ли дети в таком возрасте на убийство? Хм, интернет говорит, что да. Я проверил. Сидел на физике и гуглил «дети-убийцы». Докатился. Особенно тщательно искал результаты по Дании. И просто офигел.

В нашей маленькой стране ежегодно примерно два убийства совершаются несовершеннолетними. За последние пятьдесят три года двадцать пять убийств. В одиннадцати случаях жертвами тоже были дети. В остальных – родители, братья, знакомые или совсем незнакомые люди. Большинство преступлений совершили мальчики. Жаль, но, кроме статистики и очень кратких описаний, никакой конкретной информации по убийствам не было, не говоря уж об именах преступников или потерпевших.

Капец. Мне просто в голову не приходило, из-за чего еще мама могла отказаться от брата и сестры. И бояться их. Даже спустя столько лет.

С другой стороны, Руфь ведь сказала, что Лаура и Мартин воспитывались в приемной семье. Разве их бы отдали в семью, если бы они грохнули кого-то? Конечно, за решетку их не могли посадить по малолетству, но убийство – это ведь не кража конфет из магазина. Есть же какие-то заведения для малолетних правонарушителей, особенно социально опасных. Нет, тут что-то не то. Лаура эта вроде живет нормальной жизнью: вышла замуж, родила ребенка. Разве она могла бы, если бы была убийцей? Хотя что за бред! Да у многих серийных маньяков были семьи, дети, работа. К тому же случилось все уже больше двенадцати лет назад – что бы там ни произошло.

Я отлепил лоб от зеркала и снова вперился взглядом в свое отражение. Капли конденсата стекали по нему, будто зеркальный я плакал, хотя мои глаза оставались сухими.

– Кто ты? – почти беззвучно произнес я.

Губы отражения повторили мой вопрос.

Возможно, где-то глубоко внутри я всегда это чувствовал. Пустоту. Я пытался заполнить ее чем попало, тупо копируя других. Привычки, модные словечки, увлечения, шмотки, цвет волос, фильмы, шоу по телику, комиксы – всю ту фигню, которую выносил на мой берег информационный поток. Я напоминал прозрачный елочный шарик с блестящей мишурой внутри.

Вытащи ее, и что останется? Пустота. Воздух в пластмассовой оболочке. Пуф-ф…

Наверное, окружающие это чувствовали. Поэтому все мои попытки соответствовать, не отставать, походить на других, быть, как все, были полным провалом. Меня отторгали, как ненужную в слаженно работающем механизме деталь. Я думал, это из-за мамы и ее воспитания. Из-за того, что у меня нет смартфона и аккаунта в «Снапчате» или «ТикТоке». Из-за того, что не хожу в пятничный бар [13]13
  По традиции в датских гимназиях раз в месяц открывается пятничный бар, где студенты разных курсов могут познакомиться, пообщаться и хорошо провести время.


[Закрыть]и на тусы с выпивкой. Из-за того, что живу на острове. Но все было гораздо сложнее.

Я оказался фальшивкой. Подменышем. Големом, слепленным из лжи – без прошлого, без истории, без собственного «я».

Лицо в зеркале было краденым. Моя жизнь шла взаймы, и казалось, вот-вот кто-то подойдет сзади, хлопнет тяжело по плечу и потребует отдать должок. Проблема была в том, что я не помнил своего преступления.

– Кто ты?! – заорал я, и отражение скорчило гримасу, зашлось в беззвучном смехе. Кто из нас теперь был копией?

Я размахнулся и со всей дури врезал по наглой хохочущей роже кулаком. Зеркало треснуло с глухим звуком. В раковину посыпались осколки, закапала темная кровь, множась в отражениях. Я вытащил из кожи между костяшками острый кусочек стекла. Поднял взгляд на зеркало. Вот теперь я выглядел правильно. Расколотый на фрагменты. Искривленный и искаженный. С черной дырой в центре. Как подобранный кем-то камешек – куриный бог.