Текст книги "Унесенные блогосферой"

Пролистав страницу Анжелы дальше, я убедился, что ее записи действительно читает много народу. На странице диетолога паслись целые стада девушек разной степени недовольства своей внешностью и активно обсуждали все, что та постила, – от цвета нового купальника до новой диеты. Меня вдруг осенило:

– Слушай, Вик, а может такое быть, что Света, как ты говоришь, долдонила просто потому, что хотела популярности, как у подруги?

– Но ведь популярности не было, – развела руками тетка. – Ты сам видишь количество реакций на посты. Неутомимый долдон достигает своей цели только при условии высокого доверия и интереса аудитории. Это Елена Проклова может долдонить с экрана, что она хорошо выглядит из-за израильской косметики, а не из-за пластических операций. Кто-то ей в итоге поверит. Но Проклова известная актриса, у нее есть публика. То же с Анжелой – как-никак, но она практикующий врач, ее аудитория состоит из клиентов, бывших и настоящих. А кто такая эта Светлана Романихина? Ни она, ни ее муж публичными людьми не являются. Друзьям они уже приелись, любопытства не вызывают. Так зачем же продолжать долдонить?

– То есть ты думаешь, что вся эта неземная любовь и идеальная семья рассчитаны не на всех, а на кого-то одного? На конкретного адресата, которому убитые были небезразличны?

– Да. И они… или она, Светлана, – допускаю, что мужа использовали втемную, – точно знала, кто это.

– Ты подозреваешь кого-то?

– Пока нет, – отозвалась Вика, снова утыкаясь носом в свой ноутбук.

Больше в тот вечер мне не удалось добиться от нее никакого внимания к делу об убийстве, она занималась отдельно, а я, предоставленный сам себе, не придумал ничего лучше, чем вертеть туда-сюда ленту друзей Романихиных, размышляя, кто из этих ста пятидесяти улыбающихся или дурашливых физиономий был способен на жестокое двойное убийство.

Глава 7
Дом с садом

Воображение важнее знания. Знание ограничено. Воображение охватывает весь мир.

Альберт Эйнштейн

День никак не собирался кончаться. Стоило нам приняться за работу, как снова раздался звонок в дверь.

– Это твои девочки, – прошептал я, возвращаясь в комнату на цыпочках в надежде, что Вика попросит не открывать. Но она выругалась – на сей раз не слишком витиевато – и сама поплелась к двери.

Пока гостьи расшаркивались в коридоре, у меня внезапно возник кое-какой план, настолько корыстный, что я даже порадовался их позднему приходу. Я собрал волосы в хвост, на всякий случай, если девицы запомнили мою идиотскую прическу, которая благодаря неимоверной крепости профессионального лака все еще красовалась эмалированным ведром на моей голове, и вышел на огонек.

Вика обреченно ковырялась с чайником, а девицы были свободны.

Ту, что была похожа на пупса, звали Юля Волобуева. Второй я опасался гораздо сильнее и никогда не обращался к ней по имени, хотя имя у нее было невинное и простое: Надежда Колобкова.

– Привет! – сказал я как можно непринужденнее. – Как дела?

– Были бы прекрасно, но с вашим появлением стали великолепно, – своим низким голосом сказала Надежда Колобкова.

Как джентльмен, я должен был ответить, но, посмотрев на ее лицо, только обомлел. Если представляете себе макияж Фредди Меркури в клипе «I’m going slyghtly mad», то это был он: напудренная мучнисто-белая кожа, черные обводы глаз и губы цвета клюквы. Давленой кровавой клюквы, если быть точным, – во влажно поблескивающей нижней губе отчетливо отражались люстра и кухонный гарнитур. Образ дополняли хаотично торчащие волосы a-ля тропический куст. Совершенно ответственно заявляю, что я обомлел от страха. Надежда, видимо, была довольна произведенным эффектом, она улыбнулась и опустила голову, скрывшись в собственных волосах, как мурена в норе. Вся надежда была на Юлю.

– Юль, я ж с вопросом к тебе…

– Кто бы подумал, что просто так, – кокетничал большеголовый пупс.

– У меня зачет по Сандалетину. Он вел же у вас? Говорят, зверь?

– Да какой же он зверь? Он только напускает строгость, а так он любит пословоблудить, но больше всего Кирилл Михайлович любит восхищение и обожание. Ему даже и троечницы сдают, если в нужный момент замереть с выражением на лице: «Какой вы умный».

Как ни крути, но при всех своих странностях в людях Волобуева разбиралась.

– А парням он как ставит? – продолжал я косить под простачка.

Надежда и Юля переглянулись и перевели взгляд на Вику, которая, понятное дело, прислушивалась, хотя и делала вид, что увлечена заботой о чаепитии. Несколько раз рапиры наших с теткой взглядов перекрестились где-то посередине кухни, и снова понеслись молнии и мигающая азбука Морзе.

– Парням нормально ставит, – почти прошептала Надежда. – Но лично у вас, молодой человек, могут быть проблемы.

– Почему? – спросил я, стараясь обращаться к Юле.

– Ну-у-у, Вика же с ним…

С этого момента я уже ничего не видел и не слышал, потому что Надежда зашла со спины и склонилась надо мною так, что ее африканские волосы образовали вокруг меня колпак. Кажется, колпак был звуко– и светонепроницаем.

– Каждый человек – дом с садом вокруг него, – горячо зашептала мне на ухо девушка в гриме мертвого рок-певца. – У меня нет дома, я пришелец. У Вики дом – это рационально устроенный английский house с аккуратным садом для прогулок, а у Сандалетина дом – это сундук с двойным дном. Сверху дом как дом: заходите, гости дорогие. А в подземную часть он пускает только избранных. Вика побывала в подземной части. А платы не внесла. Сандалетин требует платы.

Это было выше моих сил, я высвободился и юркнул за свою перегородку. Почему Надежда свободно разгуливает по улицам? Как ей удается жить и работать среди нормальных людей? Это чудо в макияже a-ля Меркури после окончания филфака значилось журналистом в одном крупном аналитическом издании о политике и экономике. Если филфак как-то можно было объяснить, так как университет – это по определению место притяжения разных фриков и странных людей, то понять, кто взял эту девушку на работу в известную газету, было совершенно невозможно. Вика объяснила это просто: сначала Надежду Колобкову устроили в колонку юмора, потому что она была раскованна в фантазиях и умела сочинять причудливые и забавные прогнозы на будущее, которые нравились читателям. Например, однажды она сочинила историю о том, как случайно кто-то, перепутав с пьяных глаз, повесил российский флаг над мэрией одного провинциального города, перевернув его на 90 градусов. Надетый боком, на манер французского берета, наш триколор моментально превратился в триколор свободной Республики Франции, и под французским флагом жизнь города чудесным образом начала меняться. Уже открылись знаменитые «буланжери», откуда счастливые горожане несли по вечерам свежие багеты и круассаны, уже вошло в обиход местных красавиц слово «элегант», уже на сайтах госзаказов начали выкладывать заявки, напечатанные исключительно Times New Roman, в строгом соответствии с правилами русского языка, уже чиновники пересели с «Ландкрузеров» и «Мерседесов», конечно, не на «Лады», но на бюджетные «Рено»… Но в этот момент в город, который начал вызывать беспокойство столичного руководства, приехала проверка, в результате которой ошибка была установлена, флаг перевернут, виновные наказаны, и в городе все встало на свои места.

Воспаленное воображение Надежды выдавало подобные истории тысячами: прессовое производство в условиях марсианского вакуума, чудо-кастрюля, производящая в качестве выхлопа изысканные духи, изготовление жевательных макарон, которые насыщают организм на целую неделю. Нередко прогнозы Надежды выглядели пророчески, а некоторые и вовсе были неотличимы от реальности. Например, после того, как Жерар Депардье (с французской темой у девушки были какие-то особые отношения) получил прописку в городе Саранске, главный редактор окончательно уверовал в мистические способности Надежды, которая накануне предсказала, что Антонио Бандерас в ближайшем будущем снимется в рекламе Вяземского кожевенного завода, после чего подаст документы на российское гражданство под предлогом того, что теперь он живет в русской коже. Редактор объявил Надежду живым талисманом издания, и ее опусы перекочевали из колонки юмора на основные полосы газеты.

Несмотря на такой странный успех Надежды Колобковой в современной отечественной журналистике, мне все же было совершенно непонятно, зачем Вика пускает эту сумасшедшую в свой дом и какое удовольствие находит от общения с ней.

Глава 8
Утро вечера мудренее

Человек подвластен чарам красоты, любви, богатства – всего, чего мы подчас так жаждем и не можем достичь, – такова чаще всего любовь в нашем мире.

Теодор Драйзер. Американская трагедия

На следующее утро после долгого дня, в течение которого мы с теткой узнали об убийстве в семье известного физика Романихина, а также о страшном оскорблении, нанесенном режиссеру Новоселову критиком Вилкиным с привлечением средств массовой информации, я проснулся настолько поздно, что ехать на пары оказалось уже бессмысленно. Не испытывая никаких угрызений совести по поводу того, что не услышу сегодня ни сандаловых благовоний Кирилла Михайловича, а также никаких других увещеваний с высокой университетской кафедры, я решил остаться дома, тем более что парни в группе «Философия эротики» были сегодня в ударе. В обсуждениях появились две новые темы. Во-первых, кто-то открыл тему о последних новинках выставки военной техники «МАКС», что само по себе круто. Но был и абсолютный эксклюзив. Альберт, который учится на инязе, сделал русские субтитры трансляции с Worldwide Developers Conference (WWDC), то есть с американской выставки новинок компьютерной техники и всевозможных гаджетов. В основном, конечно, были представлены Яблоки. «Купертино, что может быть эротичнее?» – такой статус поставил Альберт перед тем, как выложить видео с переводом.

А, ну да, КупертИно, и надо обязательно добавлять Калифорния, ибо выставка проходит в Калифорнии, в городе КупертИно, а не в каком-нибудь подмосковном КупЕртино. Я сразу же скинул этот прикол на стену группы. За две минуты парни покидали туда едких комментариев вроде «КупЕртино Алексеевского района» и наставили лайков.

Честно, я не верю тем, кто утверждает, что ненавидит Apple, Стива Джобса и заодно всю Америку, включая США и Канаду. Обычно тут дело не в патриотизме, а в моде. Кто-то слишком любит быть в моде, а кто-то слишком рьяно от нее открещивается. И то, и то лицемерие, а эротика и лицемерие несовместимы. Моя мысль понравилась всем, не зря мы еще со школы одна команда. Короче, утро началось с вертолетов и компьютеров и было просто и великолепно, как изгиб бедра юной фигуристки.

Однако именно сегодня, как назло, Вика была не просто заметнее, чем обычно, а заметнее даже, чем в самые свои холерические моменты.

– Пришли мне по факсу… Нет, мне не сложно… Да, я много читаю и прочитаю еще пару страниц… Нет, мои прекрасные глаза не устанут. И фотографии с места убийства сканируй и тоже – на почту… Ага, спасибо.

Переговариваясь, она бегала по комнате и топала с сумасшедшей силой, как стадо дрессированных ежиков. На пару минут я оставил парней, которые уже смотрели трансляцию с конференции, и вышел к ней с выражением на лице «имей совесть, давай тише»!

– Это Борис! – прошипела она, закрыв трубку рукой, как будто это что-то меняло.

– И что?

Я мечтал скорее вернуться к себе, но она строчила, как из пулемета:

– Собирается приехать с материалами опроса семьи убитых. Категорически отказывается присылать по факсу. Можно, я скажу, что у тебя грипп?

«Грипп»? Нет, я не ослышался, спрятать голову в песок, да еще и сделать это чужими руками – вполне в ассортименте выходок Виктории. Противостоять ей в таком случае – значит делать безусловное добро для нее же самой.

– Бесполезно, он к тебе клинья подбивает, а не ко мне, – сказал я, удаляясь к себе и надевая наушники.

Но тетка шла по пятам.

– Про клинья это вопрос или утверждение? – уточнила она, нагло извлекая из моего уха наушник, который я только что вставил.

– Скорее утверждение, – ответил я, стараясь не раздражаться, и, показав на наушник, заметил: – Есть такое понятие – личное пространство.

– Не замечала, – ответила Вика, видимо, на обе реплики сразу. И если насчет пренебрежения к моему личному пространству это была ее принципиальная убежденность, то по поводу знаков внимания Бориса она явно слукавила.

Вопрос о Викиных поклонниках был чем-то вроде моей семейной ответственности. Хотя, если уж откровенно, то никакой такой ответственности я не испытывал. Просто всякий раз, приезжая на побывку домой, я слышал от матери, что наношу непоправимый вред теткиной личной жизни, потому что она уже не юная девочка, биологический механизм уже запущен и с последним ударом часы превратятся в бомбу. Матушка видела выход в том, что я устроюсь на работу и сниму жилье, освободив пространство для следующего Викиного брака, на который они с бабушкой все еще надеялись. Однако, обнаружив однажды газеты с объявлениями о работе, Вика просто вышвырнула их в мусорное ведро, категорично заявив, что тогда на факультете я ее опозорю раз и навсегда. Почему-то ей было дорого мнение всех этих провинциальных ученых, которых она сама же критиковала при каждом удобном случае.

Она предложила оплачивать мне съемную квартиру, но это уже было совершенно из рук вон. В общем, все осталось по-старому: жизнь за гипсокартонной стеной продолжалась как прежде, но осадочек остался, и я считал своим долгом оценивать Викиных поклонников, чтобы в случае чего моментально смыться хотя бы в общагу на первое время.

Правда, пока на этом фронте у тетки было без перемен: один человеческий мусор, с моей точки зрения. Кажется, она придерживалась того же мнения, если не считать какого-то испанца, с которым она увлеченно перекидывалась СМС, потому что ее до слез смешило, как он в своих страстных посланиях путает буквы «б» и «в». «Это выло беликолепно, любовь моя!» – писал испанец, и она минут десять ходила совершенно счастливая и довольная жизнью. Кстати, для испаноязычных путать «б» и «в» – довольно обычная история, и потому детский восторг профессионального филолога по этому поводу был мне не очень понятен. Как результат, к испанцу я относился более серьезно, чем к остальным, но и ему Вика однажды написала, что ответит «маньяна», и это вечное испанское «завтра» не наступило никогда.

«Замуж выходят от скуки», – как-то бросила Виктория в разговоре с девочками Миллер, которые горячо поддержали ее.

Когда мне было пять, а тетке семнадцать, бабушка втайне от родственников и особенно от соседей ездила с результатами Викиных психологических тестов к профессору в Москву, который раз и навсегда запретил вмешиваться и уж тем более лечить. Что это был за удивительный диагноз, который нельзя было ни вылечить, ни произносить вслух, я не знаю до сих пор. Бабушку же как раз тревожил тот факт, что всем нормальным людям иногда бывает скучно, особенно в одиночестве, а Вике не было скучно никогда. Моя мама вспоминала, что Вика могла часами сидеть по-турецки, когда ее наказывали и ставили в угол. Она смотрела в себя каким-то оборотным темным взглядом, напрочь забывая о существовании и преступления, и покаяния, до тех пор пока не затекали суставы. Бабушка говорила, что боялась за нее. Думаю, дело было в другом – мать боялась собственной дочери, потому что не понимала, что такое с ней происходит в этом потустороннем, оборотном мире, куда не было входа даже самым близким.

Даже в нашей небольшой семье Вика – добровольный изгой. Я единственный, кто по-настоящему сумел найти с ней общий язык. Думаю, это потому, что я младший, а удел младших – подстраиваться. Однако слово «брак» в сочетании со словом «Вика» все чаще даже мной воспринималось в значении «дефект, неудача», а не в значении «союз двух любящих сердец».

Если честно, то, как только я увидел Бориса на опросах возможных свидетелей, я почему-то сразу подумал, что это лучший из возможных вариантов. Причем он мог бы быть необыкновенно полезным в карьерном плане, и даже не одной только Виктории. Но как назло, именно с Борисом Виктория вела себя просто из рук вон отвратительно.

«Выставка!» – спохватился я, вспомнив, что парни в группе уже просмотрели, наверное, треть драгоценного ролика и обсуждение грозит просвистеть мимо меня.

– Давай разберись сама с Борисом, не маленькая, – бросил я и метнулся к себе.

Я подключился, когда показывали пробный вариант ноутбука, похожего на полиэтиленовый файл, но в отличие от файла на нем даже не оставалось залома при сгибании.

«Перепутали рубрику. Этот ноут должен быть в обзоре на МАКСе, – написал я. – Сразу после того самолета на воздушной подушке».

«???» – ответил Альберт.

«Потому что у этого прозрачного ноута цена должна быть как у истребителя», – пояснил я.

«Если наладить массовое производство, а потом продать Америку Китаю, то хватит на первый взнос», – появилось сообщение от Пашки, единственного из нас, кто ушел в армию. Он писал с телефона, но даже это удавалось ему не часто, поэтому все, кто был онлайн, радостно лайкнули.

– Факс прими, пожалуйста, – услышал я прямо у себя над ухом.

– А самой слабо? – неохотно отрываясь от виртуальной встречи с Пашкой, спросил я.

В ответ тетка показала мне руки с только что налакированными ногтями. Вот она – готовность уйти от ответа любой ценой: в любой непонятной ситуации крась ногти. Вика умильно улыбнулась, нежно подталкивая меня к компьютеру.

Я мысленно выругался. Факс истошно верещал. Пришлось нажать кнопку, и в комнату полезли протоколы опроса ближайших родственников Романихиных. Одновременно с фактом надрывался Викин телефон, который хозяйка не собиралась брать в руки. Судя по всему, о «Философии эротики» сегодня можно было забыть и погрузиться в «философию Викиного бардака». Особого выбора у меня все равно не было, потому что через секунду после того, как умолк телефон, на экране Викиного компьютера завибрировал звонок. На аватарке снова был Борис. Я нажал «ответить» и осторожно, но крепко придержал тетку за запястье как раз в тот момент, когда она собиралась срулить в ванную. Вика безуспешно дернулась пару раз, но видео уже загрузилось, и Борис заулыбался нам с экрана.

– Ты чего телефон не берешь? – спросил следователь, являя миру гладковыбритое лицо, зачесанный набок белокурый чуб и совершенно дурацкую голливудскую улыбку.

Увидев его в таком виде, Вика несколько секунд неловко молчала, как будто соображая, кто это, но в конце концов хлопнула ресницами и извиняющимся тоном пробормотала:

– Звонил? Прости, не слышала. Телефон на кухне бросила.

– Сейчас приеду, – радостно бухнул следователь, разбрызгивая по комнате звуковые помехи.

– Слушай, мне через полчаса надо убегать, – огорошила его тетка. – Давай по скайпу, а я потом посмотрю.

– Ну я тебя подвезу, куда надо, – настаивал Борис.

– Я на машине.

– А, да, забыл, ты же суперледи! – Борис глупо хихикнул и кивнул уже не так радостно, соглашаясь на сеанс связи по скайпу. – Ты представляешь, какая необычная семейка эти Романихины…

Разрываясь между желанием вернуться в «Философию эротики» и любопытством по поводу дела, я в итоге тоже решил остаться.

– Представьте себе, – рассказывал Борис. – Герман Романихин-старший, тот самый профессор, – единственный, кого пока удалось опросить. И то, из трех страниц его допроса информации даже меньше, чем от того мужика, что у убитого колесо одолжил: мол, Валерий Романихин является моим сыном, жили душа в душу, врагов не имел. Не употреблял, не привлекался, не был, не имеет. Мать вообще прикрылась медсправкой, причем я точно знаю, что липовой. Есть еще старший брат, Вадим Романихин, так тут вообще кино: отправил ему по прописке повестку, она вернулась из такой конторы, куда б я его сам с удовольствием послал со всеми его родственничками горе-конспираторами.

– На три буквы, что ли? – поинтересовалась Вика, просматривая протокол допроса.

– Они самые. И приписка: «В связи с производственной необходимостью просьба не привлекать нашего сотрудника к следственным действиям». Ты представляешь? Так и написали «производственная необходимость». Угля они там стране дают! Ага!

– Мелкого, но много, – улыбнулась Вика.

Лично для меня язык, на котором сейчас общались эти двое, был где-то между китайским и хоббитским, однако они друг друга как-то понимали.

– Мало того, – продолжал Борис. – Я пробил, что этот старший брат Валерия, то есть Вадим Романихин месяц назад улетел за бугор. И… та-дам… официально обратно в страну до сих пор не въехал!.. И тем не менее он здесь!

– Как здесь? – удивилась Вика.

– На следующий день после убийства этот товарищ прилетел к нам из Саратова.

– Точно?

– Сто процентов.

– И какого хрена он делал в Саратове в день убийства? – нахмурилась Вика.

Она отложила листы допроса профессора Германа Романихина, которые ее явно не заинтересовали.

– И был ли он там вообще? – подхватил Борис. – Кстати, еще момент, Вадим Романихин реально имел мотив убить своего брата. Мотив, конечно, так себе – но все-таки.

– Какой мотив?

– Деньги.

– Почему так себе?

– Там какая-то шняга в семье, типа старший сам себя обеспечит, он вроде гений с детства, а младшенькому помогать надо. Все деньги семьи отдавались охочему до красивой жизни младшему сыну и его жене. В сущности, эти Светлана с Валерой проматывали не только свое наследство, но и Вадима Романихина.

– Интересно, – пробормотала Виктория.

– Но Вадим Романихин вроде как по этому поводу не переживал. С такой-то работой!

– Говорил, что не переживал…

– Вот именно. Говорил, а думал, может быть, по-другому.

Растопырив пальцы, как будто от того, насколько широко они разведены, зависит скорость высыхания лака, Вика отчаянно махала руками.

– Да, интересный братец! По своей части я тебе одно могу сказать, – проговорила Виктория, кончиками пальцев поддевая сумочку, как бы намекая, что ей уже пора бежать. – Вадима Романихина в корреспондентах пары нет.

– Да, я в курсе, – бросил Борис и на некоторое время замолчал, колдуя у факса: уже через пару минут я ухватил за хвост очередного ленточного бумажного червя.

– Держи, тебе для вдохновения, – сказал следователь, но Виктория уже одевалась в коридоре, и мне пришлось позвать ее.

Это были фотографии с места преступления. Виктория высунулась из-за моего плеча.

– Что за гадость? – проворчала она. – Скинь мне, пожалуйста, нормальные фото, цветные.

– Да мне просто факс недавно в кабинете поставили, осваиваю, – широко улыбнулся Борис. – Я же тут недавно совсем майорствую.

– М-м-м, ну молодец, – вместо положенных поздравлений пробурчала Вика, но реакции Бориса на эту откровенную бестактность мы лицезреть не могли, потому что на экране уже загружались фотографии.

Квартира убитых была обставлена дорого и модно. «По всей квартире валялись лобстеры» – это Борис, конечно преувеличил. Наши ресторанные лобстеры, которых постеснялись бы подавать даже в послереволюционном Египте, не то что в Сингапуре или Тайланде, уместились в порцию в количестве трех штук. Все шестеро лобстеров окружили журнальный стол, вскинув клешни и тонкие задние ножки, словно пытались заслониться от увиденного ужаса.

– Видны следы борьбы, во время которой задели стол, в результате чего лобстеры разлетелись, – официально прокомментировал Борис, который, судя по тону, все-таки обиделся на Викин игнор его повышения и в конечном счете его самого.

Рядом со столом стоял фотоаппарат, заранее приготовленный для того, чтобы скрупулезно заснять шикарный ужин и, видимо, выложить его в Сеть.

– В фотоаппарате есть фото? – спросила Виктория, не обращая внимания на надувшегося собеседника.

– Есть. И кое-что поинтереснее есть. В кофре фотоаппарата обнаружили банковскую справку о покупке валюты на имя… приготовьтесь: та-дам… Вадима Романихина, ровно месяц и одну неделю назад. Технари нашли на флешке штук пятьдесят фотографий, удаленных ранее, и все они сделаны в квартире убитых. Отец подтвердил, что фотоаппарат принадлежит его старшему сыну Вадиму Романихину.

– А есть фото с вечера убийства? – поинтересовалась Вика, нервно пожевывая ручку.

– Нет. Не успели сфотографировать.

– То есть убийца пришел к началу ужина?

– Да.

– Может быть, убийцу ждали? – спросила Вика.

– Мы более чем уверены, что это кто-то из знакомых, но вряд ли его ждали, – кивнул Борис после некоторого молчания.

– Почему нет? – удивилась Вика. – Уже тот факт, что в квартиру этот человек проник ночью без каких-либо препятствий со стороны хозяев, пришел к ужину…

– Приборов только два, его не ждали, – возразил следователь, чем на пару секунд сбил Вику с мысли, но она быстро нашлась:

– Может, гость должен был за фотоаппаратом зайти? Он же вроде бы только что вернулся… то ли из Саратова, то ли с трех известных букв, но не важно на самом деле… Откуда-то прилетел старший брат и сразу младшему позвонил, мол, эй, дружочек, верни-ка мне фотоаппарат, куплю зеркалку, и штатив, и рыбий глаз, не хочу больше уголь добывать, хочу, как все, быть популярным блогером…

– Ну, мысль, кстати, – сказал Борис без особой, впрочем, надежды в голосе. – Ладно, дальше смотри.

На следующем фото был хорошо виден плакат, который висел над столом в ночь убийства. Плакат был самодельный, оформленный сердечками и тем, что в народе называется «чмоки». На плакате цветными буквами было написано: «С днем рождения, любимый сынок!» По краям налеплены фотографии сына и счастливых родителей.

– Ага, а сам сынок у бабушки с дедушкой, – подняла брови Вика, разглядывая фотографии.

– В этом натюрморте кое-чего не хватает, – наконец сказала она. – Это к вопросу, был ли убийца знаком с жертвами.

– Выкладывай, – оживился Борис.

– А сами? – лукаво улыбнулась Вика, и от этой улыбки Борис радостно и глуповато, как это обязательно бывает в подобных ситуациях, заулыбался в ответ и кинулся производить впечатление, моментально забыв о своем официальном тоне минуту назад.

Мне всегда было интересно, женщины это каждый раз просчитывают, или все улыбки, повороты головы и остальных частей тела совершаются на одних инстинктах? По поводу Вики я не сомневался. Она сама настаивала на слове «коммуникабельность», которое ни в коем случае не позволяла путать с понятием «общительность». Первое, по ее мнению, можно развить, натренировать, а второе – у меня было смутное ощущение, что очарование, легкость и непринужденная болтовня включались и выключались у нее в голове с помощью обычного тумблера, как в какой-нибудь микроволновке. Однако я хотел надеяться, что далеко не все дамы такие же ледяные джентльмены, как моя несравненная тетушка. Пока я думал о ерунде, разговор становился все интереснее и ужаснее.

– Ну, вообще-то сервировка стандартная ресторанная на две персоны, – заговорил Борис. – В ресторане сообщили, что сервировка стола входит в услугу доставки. Такая сервировка предполагает обязательное наличие тканевых салфеток помимо обычных бумажных. По одной на каждого клиента. Соответственно раз мы видим два прибора, салфеток тоже должно быть две. Но на столе салфетка только одна.

– Я так понимаю, при обыске вторую салфетку не нашли, – кивнула Вика.

– А в горле женщины обнаружены остатки ткани и крахмала, – многозначительно проговорил следователь.

– Значит, вот он, – кляп?

– Судя по всему, – подтвердил Борис. – Мы из-за этой салфетки даже мусоропровод перерыли и урны в округе. Ничего.

– Значит, что мы имеем. Убийца – близкий знакомый пары, который пришел в квартиру поздно ночью и его впустили, он пришел без намерения убивать, без оружия, без четкого плана, – пересказывала Вика книгу о признаках аффективного убийства, которая недавно заняла место на держателе для бумаги у нас туалете, что обеспечило ей стопроцентное читательское внимание. – Но в квартире убийца что-то увидел или поговорил с жертвами о чем-то таком, что вызвало в нем реакцию бешенства. Поэтому орудием убийства женщины становится пояс, кляпом – салфетка, а мужчину вообще выталкивают из окна, как пьяного жениха на сельской свадьбе. С той лишь разницей, что это не деревенский дом, а элитная многоэтажка и, как назло, десятый этаж. Это спонтанное, а не спланированное убийство.

Борис размял лоб большим и указательным пальцами, его крупная добрая физиономия выражала искреннее восхищение:

– А говорила: филолог, филолог.

– Кстати! – воскликнула Вика. – Соседи подтверждают, что слышали крик. Да, никто не обратил внимания. Но не это главное. Главное, что крик был, и убийца должен был испугаться этого крика. Но он почему-то не испугался.

– Почему ты так думаешь? – насторожился Борис.

– Потому что убийца какое-то время пытал после этого Светлану, потом спрятал орудие преступления, подтер все свои пальчики, если не был в перчатках, конечно, и так же спокойно, без паники вышел из квартиры. Кто же этот убийца? Человек с железными нервами и стальными яйцами? Джеймс Бонд какой-то…

Виктория многозначительно посмотрела на Бориса, а тот присвистнул:

– Вадим Романихин и контора из трех букв?

– Я не знаю, ты же у нас следователь А я филолог: что вижу, то пою.

Какую контору из трех букв они поминали всякий раз с таким азартом и конспирацией, я до конца так и не понял.