Текст книги "Багатель"

3

Проводив «ребят» всех до последнего, Лерина жизнь, как ни странно, не закончилась. Под пристальным вниманием родни Лере оставалось немного: прошелестеть, одними губами, или же просто кивнуть – о маршруте на сегодня. Леру ждала, например, Катюша в своей квартире, очень ждала. Катюша так Катюша.

И Лера села в Коленькину машину, чтобы ехать к старшей дочери.

Жизнь продолжалась. До поздней ночи Лера кормила всхлипывающую Катюшу на кухне остатками с поминального стола и курила в форточку. Без робости, спокойно Лера вошла в комнату, отведенную ей для ночлега: Славику не было места в Катюшиной квартире. По стенам висели бесчисленные фотографии молодоженов и их близнецов.

Разумеется, нечего было и думать, что сон придет к ней вот так запросто, просто потому что она добралась до постели, перед тем не спав несколько суток. Но ведь тогда, несколько дней назад, была другая Лера. Ничего не знавшая о том, каково это, когда Славика выкатывают из холодильной камеры и она дотрагивается до его кожи, чтобы удостовериться, что это его. И не знает – его или не его. О том, с какой сноровкой, как споро способны четыре пары рук с лопатами закопать человека, и человек этот не чья-то дряхлая бабушка, а один из них (в трудную минуту Лера помнит только о выпуске ЛИТМО восемьдесят восьмого года) – ее муж. Как ловко, профессионально, эти же руки принимают цветы из рук людей в черном, выстроившихся в очередь, одним махом срубают остро отточенной лопатой стебли наполовину и со смыслом, не без представлений о прекрасном, ваяют огромную клумбу – кладбищенскую альпийскую горку. Сотни объятий, поцелуи, ничего не значащие слова, много-много слов… Нет, время сна, очевидно, для нее еще не настало.

Лера принялась рассматривать фото близнецов. Осторожно, не то могут зашевелиться мысли, которых ей сейчас не одолеть. Нужно фильтровать картинки на стенке и одновременно всплывающие в мозгу. А лучше не думать вообще. Или думать о Катюше.

Хорошо думать о Катюше не получалось. Если бы не Славик, никаких бы близнецов не было. А если бы не близнецы, Катюша не оставила бы ее одну на похоронах…

Рано выскочившая замуж Катюша возникала на пороге родительской квартиры каждое субботнее утро – как будто всю неделю только и ждала выходных, чтобы повиснуть на шее у матери. Лера по-бабьи жалела свою девочку, садилась с ней в кухне, шепталась, чаевничала, учила уму-разуму – словно отдала свою Катюшу в большую семью в дальнюю деревню. Так продолжалось много лет. И вот потихоньку Катюшины бессюжетные жалобы стали приобретать конкретные очертания: Катюша вваливалась в кухню, в руках она держала увесистую папку с результатами анализов и медицинскими заключениями, а глаза ее были, как всегда, красны от слез. Поначалу они запирались вдвоем с Лерой, а потом просыпался Славик. Катюша, перебирая бумаги не видящими от слез глазами, долго, сбивчиво и непонятно объясняла отцу с матерью, что «слева у нее ничего не работает, а справа все забито», короче, на зачатие естественным путем рассчитывать ей не приходится.

– Ну не делать же ЭКО в двадцать восемь лет?

Делать, конечно, рыдала Катюша! Потому что Коленька… Если он бросит ее, она не переживет.

И так от субботы до субботы – и раз от раза папка утолщалась.

Лера злилась. Так и хотелось дать Катюше подзатыльник, так и хотелось огрызнуться, с чего это у Катюши в двадцать восемь ничего не работает и все забито…

– Так пусть идет лесом этот Коленька, другой найдется – и ЭКО, может, не понадобится, – злясь на свою беспомощность, говорила она.

Катюша заходилась слезами. Психоз уже притаился за спиной и вот-вот готовился схватить свою жертву в тиски.

Ночь за ночью Лера раздумывала, как помочь дочери, которая, ко всему, еще очень далеко находилась от понимания того, что ребенком мужа не удержишь. Тайком и недоверчиво присматривалась к Коленьке…

Свекровь серьезность ситуации подтверждала:

– Лера, в любой момент, в любой момент.

Халтуря по ночам, Славик зарабатывал деньги на ЭКО.

– А если не получится? – с раздражением спрашивала Лера, злясь и нервничая.

– Получится. Пробьемся.

У Катюши все получилось с первого раза.

Правда, денег все равно не осталось. Уж слишком дорого обошлось ведение экошной беременности. Зато вуаля: двое вместо вымученного одного!..

Ощутив привычную волну раздражения против дочери, Лера пожалела, что приехала сюда. Все равно она вся там – в их со Славиком двушке, и со всех сторон на нее смотрят Славик и минуты их жизни – фотоснимки за стеклом.

Стекла было много. В маленькой комнате, которая служила спальней, стояли сервант шестидесятых годов и семь гэдээровских полок вместо книжного шкафа – и единственные в жизни Леры разногласия со свекровью сводились вот к этим двум предметам мебели: свекровь нипочем не разрешала их вынести на помойку. «Вот я умру, тогда выбрасывайте что хотите. Вы за всю свою жизнь не купили ничего лучше, чем этот сервант и эти полки».

Если всё сначала, то вот черно-белые на самом верху, подальше от окна, чтобы не выгорали. Стройотряд после первого курса. Естественно, все хотели ехать на море, и большинство ребят возжелали заработать на поездку самостоятельно. Лера тоже: среди записавшихся был Славик. Сто раз пожалела, конечно, потому что не знала роздыху на том чертовом заводе древесно-волокнистых плит – девчонок заставили работать лопатами так, что бицепсы к концу месяца у них сделались, как у мужиков. Только к четвертой неделе пребывания на ударной комсомольской стройке Лера разогнулась, пришла в себя и как-то вписалась в общий ритм. Но самое главное, ради чего Лера потащилась на эту каторгу в Республику Коми, – нравится ли она Славику, – Лера так и не поняла. Казалось, он не интересовался девушками.

Потом все они на заработанные деньги полетели в Крым. И тут Лере оказалось не до Славика, потому что ее все время преследовали неприятности: то ожоги от какой-то травы, то ушиб о подводный камень…

А потом случилось ужасное – в тот день, когда они с девчонками поехали гулять в Феодосию, а вечером, возвращаясь на автобусе в их поселочек, Лера сошла в Щебетовке, потому что ей нужно было обязательно позвонить домой, маме. Покончив с телекомом и не дождавшись автобуса, Лера решила дойти до остановки другого автобуса, которая находилась, насколько она знала, совсем неподалеку. В общем Лера заблудилась. Всего за какие-то считанные минуты солнце, только что бывшее над линией горизонта, исчезло, потом за следующие считанные минуты тьма сгустилась до черноты, хоть глаз выколи, и объяла Леру так, что парализовала мозг. Спотыкаясь, Лера плутала на каком-то пятачке, стараясь не потерять тропинки, но в темноте было не видно, куда ступала нога. К черноте прибавился холод, какого никогда не бывает в городе на Неве летней ночью. Плача и проклиная Щебетовку, Черное море, стройотряд и Славика, Лера давала обещание Всесильному, что, если только Он поможет ей выбраться из этого ада, она больше из дома, от мамы, ни ногой. Несколько раз Лера, плача, останавливалась – настолько бессмысленным представлялся ей ее путь… Наконец Лерины ноги нащупали асфальт. Да, это была дорога, только какая? От редких машин Лера шарахалась в сторону. Когда же она, спотыкаясь, набрела на остановку, она не поверила себе. Каково же было ее изумление, когда к этой остановке через некоторое время подкатил ярко освещенный пазик!

Когда всего через каких-то пять минут он привез ее в их поселочек на кольцо, Лера, пытаясь сделать непослушными ногами нужное движение вниз по ступенькам, буквально вывалилась в руки Славику.

– Ты где была? – вытаращился он на нее. – Мы тебя обыскались! Я вот решил в Щебетовку съездить!

Трясущаяся Лера в его объятиях рыдала так, будто она спаслась после кораблекрушения, а не заблудилась между двумя поселками городского типа в курортной зоне. Компенсация настигла ее в стократном размере. В рекордные сроки из утешителя и друга Славик превратился в жениха и мужа. Собственно, и Катюшу они привезли оттуда.

Свадебные фотографии. Славик первый и последний раз в костюме, родители с испуганными лицами, она сама с абсолютно безликим выражением, которое не вмещало и просто не могло вместить той гаммы чувств, что ее переполняли. Волнение, восторг, нетерпение, робость, обещание… Припомнив день свадьбы, Лера удивилась тому, что тот день и сегодняшний имели между собой нечто общее: ожидание. Тогда Лера ждала, когда все кончится и они останутся наедине со своим счастьем. А теперь? Теперь тоже все кончилось и она осталась наедине с…

Трудности начались сразу, как только родилась Катюша. Уже через две недели после роддома ребенок принялся орать не переставая. Сутками. До двух часов они со Славиком качали на руках по очереди, потом Славик падал замертво, а Лера сидела до рассвета – кормила, наплевав на все графики и нормы, пристраивала пустышку, всовывала лекарство, развлекала, пела, качала. В пять утра Лера выкатывала коляску на улицу, чтобы соседи не убили ее. Наоравшись, на холоде ребенок засыпал, а Лера в страшном старушечьем пальто с чужого плеча дремала на лавочке, стараясь не уснуть.

Недолго думая, Славик перевелся в Лерину группу, чтобы учиться вместе и иметь один комплект конспектов на двоих. Приходил поздно. Расставшись с сезонными заработками, он начал работать в котельной сутки через трое. Когда Лера узнала, что снова беременна, ей не было двадцати, и первым ее побуждением было избавиться от бремени немедленно. Если бы не очередь на аборт и необходимые к нему документы и приготовления, про которые случайно прознал Славик, дочери в смешном черном платье у них бы не было. «Ду-у-ра! Идиотка!», – орал он.

Родилась еще одна Катька, которую Славик назвал Алисой, потому что такое имя выбрал БэГэ для своей дочери. А Лера назвала дочку Алисой из-за только что вышедшего на экраны звездного фильма «Гостья из будущего»: у ребенка были такие же голубые глазищи, как у Алисы Селезневой. Двадцатилетние придурки. Славик весело храбрился перед парнями в курилке, а пуще всего, вероятно, перед собой, – что в шестнадцать выдаст обеих замуж и заживет припеваючи, свободным художником – наверстает упущенное.

С огромным трудом Лера окончила институт: оценки (все тройки) ей ставились как «матери двоих детей, жене вон того блестящего парня».

Все бы ничего, да наступало новое время – когда исчезли сначала продукты, а потом деньги. «Пробьемся!», – твердил Славик, когда Лера после четырехчасовой очереди с потерянным видом предъявляла Славику трехсотграммовый кусок сыра, кулек печенюшек и два пакетика серых макаронных изделий. Или когда Лера раскладывала по кучкам только что принесенную Славиком зарплату – вся она была расписана вперед, и вроде бы получалось, что хватит, и тем не менее всегда выходило так, что не хватало. Лера перекладывала бумажки из одной кучки в другую, добавляла, убавляла, шевелила губами, как будто в результате ее манипуляций купюр могло стать больше. «Пробьемся!» Лера научилась стирать обмылками, подсолнечное масло использовать больше одного раза, делать мочалки из старых колготок, мыть и сушить пакеты, перешивать одежду вручную. Значительные силы были задействованы на получение урожая с шести соток матери. Уже с апреля половина их квартиры была заставлена рассадой. Лера охотилась за дешевой пленкой для парников. Тащила бесхозные деревяшки и кирпичи на участок. Спорила с соседкой бабой Катей, когда именно надо срезать первый огурец. Будут ли в этом году хорошие перцы, как в прошлом, или нет и что делать, чтобы были.

Однажды летом в будний день на дачу приехал Славик, и Лера сразу поняла, что что-то произошло. Таким она не видела его со времен жениховства. Глаза горят, улыбка обезоруживает – казалось, еще чуть-чуть и он запрыгает до потолка от радости. «Надо поговорить», – едва сдерживаясь, ликуя от какого-то своего счастья, сказал он Лере. Его настроение частично передалось и ей, поэтому Лера нетерпеливо пререкалась с детьми – кормила, умывала, укладывала и не могла дождаться, когда дети уснут и она накинется на него с расспросами. И еще она немного злилась. Потому что если бы это было что-то хорошее для них обоих, сказать об этом можно было сразу, не таясь. Лера всегда злилась, когда чего-нибудь не понимала.

Настал момент откровения. Славик, глупо улыбаясь, отводя взгляд, сообщил, что стал студентом Института живописи, скульптуры и архитектуры… Лера молчала, слишком потрясенная, чтобы говорить. Тогда заговорил он, сбивчиво, виновато. О том, что всю жизнь мечтал, что родители отговорили, что двое девчонок у них появилось, и какая это удача – поступить с первого раза, и как здорово попасть в мастерскую самого ЭмДэ… Лера сидела и молча рассматривала своего двадцатишестилетнего мужа, так, будто видела его впервые – человека, который «всю жизнь» мечтал о пути живописца. Молчала. Хватало ума молчать.

И снова злилась. На дворе стоял девяносто второй год. И Катюша и Алиса уже вышли из того возраста, когда дети возят еду по тарелке час за часом, практически до следующего приема пищи: теперь, да еще на открытом воздухе, они больше походили на голодных волчат, чем на двух маленьких девочек. За столом сметалось все подчистую – даже капризной болезненной Катюшей.

– Я буду все успевать, – меж тем клятвенно обещал Славик, хотя Лера по-прежнему не говорила ни слова против. – Гриша обещал договориться, чтобы меня взяли художником к ним на фирму. И я вернусь в котельную сутки через трое. Я все просчитал: денег будет дальше больше, чем раньше. А вон тебе Ксюша передает вещи для девчонок.

И он махнул рукой на большой мешок с детскими вещами бэу.

Стараясь не разреветься, Лера потянула на себя мешок и стала в нем копаться, выуживая то одну тряпку, то другую, раскладывая их без всякой цели, не видя их.

– Зачем же ты тащил этот мешок, горе, на дачу? – чтобы хоть что-то сказать, устало выговорила она. – Ну разве можно отдавать такие плохие вещи! – Теперь она по-настоящему вгляделась в содержимое пакета и ужаснулась, потому что вещи были сильно ношенными, и пятна на них, похоже, не отстирывались, а из колготок самыми приличными оказались ярко-красные, которые бы подошли Катюше, да только в школу их не наденешь…

Под занавес Славик, очень похожий в этот момент на гигантского лохматого пса, озабоченного выискиванием блох в длинной шерсти, засуетился по многочисленным карманам. В поисках денежных знаков – догадалась Лера.

– Вот тут Гриня одолжил до получки, обещали в понедельник точно-точно дать аванс. Зря одалживал: вот тут твоя мама посылает тебе, а это моя мама – в качестве подарка на день рождения.

Через некоторое время, уже в постели, когда к Лере вернулся дар речи, она сказала:

– Грине пока ничего не возвращай, пусть лежат. В понедельник запросто могут денег и не дать. А он перебьется.

– Ну правда все получится. Веришь, малыш? Пробьемся.

Пробьемся и пробьемся. Вот так всегда он.

Протянул Славик намного дольше, чем втихомолку ожидала его семья, – целых три курса. Денег не хватало катастрофически. Поэтому, когда ему предложили по-настоящему хорошо оплачиваемую работу, требующую, разумеется, его присутствия в офисе от зари до темна, – он сдался.

И так, потихоньку и полегоньку, пошел новый этап их жизни. Славик переквалифицировался в дизайнера-верстальщика глянцевых журналов, Леру случай привел в боулинг, и она сделалась инструктором. Соседка баба Катя умерла, так что у детей появилась своя комната.

Благосостояние семьи возрастало. Теперь им хватало от зарплаты до зарплаты, и еще оставалось. И первым приобретением Славика, как и следовало ожидать, явилось авто. Однако пару раз постояв в пробках, Славик передал машину Лере: в метро его везли, к тому же там можно было читать…

И всегда в их двушке было весело. Каждый год по осени у них собиралось до сорока человек бывших одногруппников. Никто из них, примета времени, не работал по специальности, только двое или трое – над ними беззлобно посмеивались. И все по кругу рассказывали о своих приключениях на пути к выживанию – или даже к успеху.

Одно беспокоило Леру: эта дружба Славика с парнями с архитектурного факультета из Репинки. Чуть ли не каждый год летом, беря отпуск, Славик брал еще за свой счет и ехал с ними в археологическую экспедицию – копал и фотографировал, фотографировал и копал. Собственно, эти поездки были событием года – Славик с мужиками летел к черту на кулички, бесконтрольно пил, рассекал на джипе и гулял по нехоженым просторам. Найдя какой-нибудь особенно значимый артефакт, матерился от восторга и без конца снимал его, добиваясь совершенства изображения. Лера, не смея протестовать всерьез, изо всех сил скрывала досаду…

Этот день подкрался незаметно, когда Славик, смущенный, растерянный, даже как будто расстроенный, уселся за праздничный стол по левую руку от Катюши в свадебном платье и, с оглядкой на Леру, робко взирал на невесту, словно не узнавая дочь. Алиса, неожиданно рослая восемнадцатилетняя девица, хихикала с подружками напротив. Получалось как в сказке, мол, проспал заколдованным сном много-много лет и только к свадьбе дочери очнулся!

Оставшись без Катюши, так внезапно разбуженные в торжественной обстановке отцовские чувства Славик перенес на младшую дочь. Лера очень отчетливо помнила, как это началось.

Проснувшись в воскресенье, как всегда около часу, Славик обнаружил, что дверь в комнату Алисы плотно закрыта, а Лера ходит на цыпочках и цыкает на него. Потребовалось время, чтобы Славик осознал, что дочь вернулась домой под утро. Да где ж она была?! Да с кем?! Что ж это за друзья-товарищи?! Славик ходил взад-вперед по большой комнате и размахивал руками: чтобы какой-то сопляк – его-то дочь! Его дочь?!

Лера, втайне злорадствуя (пусть узнает, наконец, чем занимается его копия), вяло отмахивалась. Все это твоя любимая художественная среда. Богема. Ты отдал в художественный вуз – вот, расхлебывай. Она уже нахлебалась.

Увидев валявшийся рюкзак дочери в коридоре, он потребовал, чтобы Лера обследовала его содержимое. Ну уж нет: матери она бы этого ни за что не простила. Тогда Славик, прислушавшись к тишине за Алискиной дверью, унес рюкзак в большую комнату и высыпал все, что там было, на покрывало кровати.

– Что ты надеешься тут обнаружить? Презервативы? Противозачаточные пилюли? – Лера присела на краешек постели.

Ничего криминального в рюкзаке не обнаружилось. Две ободранные тетради с конспектами, исписанными чудовищным почерком, невиданными сокращениями, вперемешку разномастные графические карандаши, ластики, уголь и очень много косметики. Почему-то все было очень грязным. Славик сидел и, верный себе, пытался разложить это барахло в каком-то логическом порядке.

– Это что? – спросил он, опасливо указывая на пластиковую коробочку, со всех сторон измазанную клячкой, словно жевательной резинкой.

– Палетка с тенями.

– Я вижу. А почему теней четыре коробочки, и все одинаковые?

– Они не одинаковые. Вот, видишь – эта с перламутром, эта с блеском, эта чуть другого оттенка. Ты же художник!

– А помад зачем три штуки? – И он тут же, не дожидаясь ответа, заголосил: – Лера, прикрой эту лавочку, прикрой!

Лере стало весело.

– А м-м-м… неужели у нее есть кто-нибудь? Ты бы поговорила, выяснила так осторожненько, а? – Лицо его на мгновение стало жалобным. – Я не потерплю в своем доме бардак! – с силой воскликнул он, меняя реплики и маски, словно актер провинциального театра.

– Да? Нам тоже было девятнадцать.

– Мы другое дело. Мы сразу поженились. И Катюша замужем. А для этой ты подними планку на взрослые отношения до лет этак… двадцати одного.

– Сам подними. Иди-иди, поговори с ней хоть раз. И узнаешь, что ей от нас, кроме денег, ничего не надо. Кстати, чтобы ты знал: билет на дневной сеанс стоит всего-навсего сто пятьдесят рублей. И деньги на обеды я всегда ей выдаю на неделю вперед.

Славик подкинул рюкзак на место и решительной поступью двинул к просыпающейся дочери. Лере даже подслушивать не пришлось – и так все было понятно.

– М-м-м… ты вообще как?

– Нормально.

– А что учеба? – Голос Славика почему-то сразу утратил воинствующие интонации.

– Нормально.

– А… ты что же, собираешься надеть это платье? Сейчас? Разве оно не вечернее?

– Пап, не вмешивайся в то, чего не понимаешь.

Вот и поговорили.

– И сколько ты ей дал? – первое, что спросила Лера, когда он, смущенный донельзя, вышел из «детской», как они все еще называли свою маленькую комнатку, и какой-то потерянный опустился на тахту.

– С чего ты взяла, что я дал? – пробормотал он.

Выдавив из Славика цифру, Лера ахнула.

– Ну ты понимаешь, – суетливо заговорил он, пряча глаза, – девочка поздно возвращается и у нее должны быть при себе деньги…

– Ну я поздравляю тебя. Завтра у нее в сумочке будет карандаш для бровей и новая подводка для глаз, а ночевать она вообще не придет. С живописно разрисованными глазами мальчики домой девочек не отпускают, не получив своего.

Славик ответил ей взглядом главного героя древнегреческой трагедии, последний акт.

Если до этого дня Лера еще сомневалась, то теперь ей стало абсолютно ясно: он пасовал перед дочерью! Она крутила из него веревки. Сильная и решительная Лера терялась перед своим солнечным богом. Но примерно такая же оторопь охватывала Славика перед младшей дочерью.

Да, Славик так и не научился быть отцом – только товарищем. Правда, самым лучшим товарищем…

Ох уж эта Алиса.

Вскоре Лерой были найдены фотографии дочери нагишом. Алиса с какой-то девицей сидела в лодке, и обе, если Лера что-то понимала в искусстве, демонстрировали публике обнаженную грудь. Долго не разбираясь, Лера влепила дочери звонкую пощечину. Дальше стоял один сплошной крик. Алиса верещала, что это «целиком постановочное фото», а Лера долго ругалась со Славиком, кто виноват и что делать. До сих пор эта разорванная надвое фотка лицом вниз хранилась засунутой под семейным альбомом «Наш ребенок» в нижнем отделении серванта.

Славик, выпустив пар, время от времени, тайком, перебирал другие дочерины снимки, надо думать, тоже «постановочные». На одном из них Алиска стояла посреди железнодорожного полотна в платье а ля русс пейзан, в глазищах у нее крупным планом застыла несчастная любовь, а на лице отчетливо просматривались живописующие потеки туши. Что и говорить, картинка убедительная. Она набрала тысячи лайков в Сети. Другой снимок (не иначе как развитие предыдущего образа) был сделан под проливным дождем – Алиса в средневековом плаще и холщовом мешке, перекинутым за плечо, с мокрыми волосами, липнущими к мокрому лицу, являла собой беглянку, пытающуюся, вероятно, укрыться в чаще, потому что неподалеку виднелась опушка леса. В кадре девушка тревожно оглядывалась, как можно предположить, опасаясь преследований.

По три серьги в каждом ухе. Мальчики. Алкоголь. Травка. Более чем сомнительные компании. Беспорядочный секс. Насколько беспорядочный – Лера пытать не смела. А еще Лера долгое время думала, что ЛГБТ – это название каких-нибудь «легких» наркотиков, пока кто-то в боулинге не просветил ее.

Однако потом у Алисы появился Монти – так его называли, и Лера со свекровью, после того как изрыли носом землю, махнули рукой и поверили, что это ее взаправдашний парень.

Иными словами, Лера стеснялась дочери и злилась оттого, что та не оправдала ее ожиданий. Один только вид дочери в нелепом черном платье, готовских полуботинках, вызывал в ней глубокое недоумение, а все, что она делала и говорила, – глубокое недоверие. Непонимание.

Дальше папина дочка выпросила у отца первый взнос на ипотеку – вбила ему в голову, что непременно станет преуспевающим фотографом и что для этого, как и для личной жизни (с Монти), ей необходимо свое жилье… Ну хотя бы какая-нибудь замшелая мансарда, чердак.

Славик с грехом пополам внес первый платеж за мансарду в центре города. «Дальше – сама».

И все-таки Алиса окончила свой высокохудожественный вуз и действительно сделалась модным фотографом. Она не только хорошо зарабатывала, но, удивительное дело, ее придурковатые снимки все чаще называли искусством.

Славик же смотрел на свою дочь как на чудо, молился на нее. Покупал ей дорогущие краски, бумагу, сертификаты на мастер-классы известных акварелистов, таскал на выставки, возил в Тибет. Они наперебой друг другу показывали каждый свои работы и часами не могли наговориться.

А как же она, Лера?

С Лерой у них оставался дом один на двоих! Самые последние фотографии за стеклом рассказывали о доме – самой давней Славиковой мечте: дом, который он построит сам… Удалось на распродаже участков под ИЖС возле Волхонского шоссе, на самой окраине, купить шесть соток, и весь последний год Славик рисовал, чертил, считал, пересчитывал, вызванивал…

Переночевать завтра у Наташки? Лера просто не могла заставить себя войти в квартиру, где они прожили с мужем тридцать два года. Всюду поджидала засада: под матрасом у Славика наверняка будет спрятана пачка сигарет, под кроватью вполне может обнаружиться бутылка, принесенная свекровью втайне от Леры и забытая («Лера, ты что – хочешь, чтобы я существовал, а не жил?» «То есть для тебя жить – это обязательно под градусом?! Мы же лечимся!» «Мы лечимся, в том числе и с помощью градуса»), расческа, носки, упаковки от лекарств, майки, массажер, очки, ручки…

В квартире у Наташки война. Абонент всегда в Сети. Ждет сеанса связи с Луганской областью. В оглушительном треске пиринговых сетей дядя Женя, Наташкин отец, странно помолодевший, похудевший, в сотый раз кричит с экрана за две тысячи километров, что никуда не поедет. Здесь его дом. И пусть девчонки за него не волнуются, потому что продукты у него есть. И вода. И даже хлеб есть!

– Врет! – Наташка утыкается Лере в плечо и ревет как маленькая.

А дядя Женя по ту сторону экрана машет руками: ободряет их. Как это он говорил в их с Наташкой детстве? «Шлюзы закрыть, тему сменить»?

И если раньше в Лериной душе шевелилось некое гаденькое удовлетворение от сознания того, что кому-то хуже, чем ей, то теперь… Теперь даже не осталось сил сообразить, кому хуже.