Текст книги "Афоризмы, мысли и высказывания выдающихся женщин. Полное собрание женского остроумия и жизненной мудрости"

Новелла Матвеева

(р. 1934) – русская поэтессса

 
Поэзия есть область боли
Не за богатых и здоровых,
А за беднейших, за больных!
 

 
Все сказано на свете:
Несказанного нет.
Но вечно людям светит
Несказанного свет.
 

 
Странен путник без пути,
Страшен путь без цели
И в ночном кошмарном сне,
И на самом деле.
 

 
Поэт и слава – нет опасней сплава.
Не в пользу лбам название чела.
И часто, часто – чуть приходит слава —
Уходит то, за что она пришла.
 

 
Эстет и варвар вечно заодно.
Их жесты, разумеется, не схожи,
Но пить из дамской туфельки вино
И лаптем щи хлебать – одно и то же.
 

 
Черпать из детства мы будем всегда,
Хоть бы и не было в нем ничего!
 

 
Поэт, который тих, пока дела вершатся,
Но громок после дел, – не знает, как смешон.
Поэт не отражать, а столь же – отражаться,
Не факты воспевать, а действовать пришел.
 

 
Что значит «мещанин» – как следует не ясно.
Непознаваема его земная суть.
Пытаясь уловить его натуры ртуть,
Умы сильнейшие срываются напрасно.
 

 
Только тело одно – не душа.
 
 
Кому дано за родину бороться,
Тот чаще всех живет в разлуке с ней.
 

 
Определенья поэзии нет.
Можно сказать, что поэзия – дух!
 
 
Определенья поэзии нет.
Можно сказать, что поэзия – плоть.
 
 
Определенья поэзии нет.
Мы бы назвали поэзию – сном.
Определенья поэзии нет.
 
 
Можно сказать, что поэзия – явь.
Определенья поэзии нет.
 
 
Можно сказать, что в поэзии – суть.
 

 
Познанье – скорбь.
 

 
Да свершается науки торжество!
Открывателя не гложет червь сомнений:
В тайну вечности его вникает гений,
Но вникает ли и гений: для чего?
 

 
Мы тайной бытия силком овладеваем.
Вопросы праздные натуре задаем:
«Как пламя сделано?» – и пламя задуваем.
«Как песня сделана?» – и больше не поем…
 

 
Даже завидуя гению, зависть ленива,
Даже завидуя диву труда – нерадива,
Даже завидуя доброму делу – злонравна,
Даже завидуя правде – коварна и лжива.
 

 
Люди всему позавидуют, надо – не надо.
 

 
Тем более дорого стоит,
Кто тайное в явном откроет.
 

 
Бессмертие вовсе не странно,
Но смерть изумляет, ей-богу!
 

 
Кто смешным боится быть, кто в смешные положенья
Не стремится угодить, тот боится униженья.
Кто боится униженья,
Кто вкусил от поношенья,
Кто забит и напряжен,
Тот не может быть смешон.
 

 
Людям быть людьми – возможно.
 

 
Одно – мечтать и к звездам тяготеть,
Другое дело – вправду к ним лететь.
 

 
Все благо в свой черед,
Когда не перескакиваешь фазу.
 

 
Исполненная гнева и печали,
Поэзия не базис, а надстройка:
Она голодным хлеба не устроит.
 

 
Все едино? Нет, не все едино:
Ум – не глупость. Край – не середина.
Все едино? Нет, не все едино;
В рощах нет повторного листочка!
Потому что это «все едино»,
Значит – «все дозволено». И точка.
 

 
Откуда мы взяли, что вещая жизни загадка
Сродни аппетиту? И выглядит лакомо, сладко?
И надо ль быть гением, чтобы приметить незлобно:
Пред нами Земля. И явленье сие – не съедобно.
 

 
Лишь истина стоит забот.
 

 
Находчивость в ответах
При споре и в беседе
Случается от прочных
И выстраданных мнений,
От опыта в раздумьях
Того, кто в споре с нами
Или в живой беседе
Находит мыслям русло.
 

 
Ах, тот, кто много мыслей
Во лбу своем содержит, —
Не вдруг решит, какая
Из многих тысяч – лучше
Для быстрого ответа.
 

 
А тот, кому Фортуна
Три мысли подарила,
Уже тот (наверно!) знает:
Где у него – какая…
 

 
Что гений ни сморозь – оно всегда прилично.
Какой ни выкинь трюк – получится мораль,
И блеск, и нравственность…
 

 
Саморугание – коварнейшая штука:
Вот где юродивости непочатый край!
Пускай раскаянья скрываемая мука
Игрушкой площади не станет невзначай.
 

 
Очень многое – так нам сдается, —
Существует. Но… ах! – не поется.
Грусть – поется. Надеждой на чудо,
Упованием песня жива.
Но у блуда нет певчего люда;
Вещий голос-то взять им – откуда?
(Что поделаешь: – жизнь такова!)
 

 
Говорят: «Народный юмор груб.
Грубостью простому сердцу люб».
Что вы! Юмор грубый чересчур —
Он как раз для избранных натур!
 

 
Привет сочинителям славным, чьи судьбы предивны!
Но колбасникам, тайным и явным, поэты противны —
Что в чужие встревают печали, вопросы решают…
Ах, вопросы нам жить не мешали: ответы – мешают!
 

 
О эти светские пустые предрассудки,
С унылой чопорностью ждущие от нас
(Для вящей светскости!) то грубой сальной шутки,
То откровенности, лишенной всех прикрас!
 

 
Богопротивная, дрянная вещь – тоска!
Три вида есть у ней, самим грехом творимых:
Тоска нипочему. Тоска из пустяка.
Тоска по случаю причин непоправимых.
 

 
У людей дарования разны:
Те из гипса, а эти алмазны.
Но у всех, КТО РАБОТАЕТ, силы
Одинаково на пределе
Пребывают в мирской канители.
 

 
Все равно остается что-то
(Что бы это могло быть такое?!)
Выпадающее из расчета,
Не дающее дурням покоя…
 

 
К России все подходят разно: кто робея,
Кто любопытствуя: мол, дескать, вот она,
Анекдотическая даль… Гиперборея!
Страна величественных вихрей! Царство сна.
Отольется, братцы, все на свете!
Где-то на неведомой черте…
Ну так что ж? Семи тысячелетий
Не пройдет – и мы отыщем – где!
 

Айрис Мердок

(1919–1999) – английская писательница

Откровенная глупость может быть неотразима в женщинах.

Бывает, что близкие друзья соглашаются между собой о том, что в чем-то важном они не согласны, и эту область обходят молчанием.

Художники – обидчивый народ.

Бывают такие женщины. Они заражают вас энергией, которая как будто открывает перед вами мир; а потом вдруг в один прекрасный день обнаруживается, что вас пожирают живьем.

Есть люди, которые от природы являются «уничижителями», «принизителями» других. Наверно, всякий человек кого-нибудь унижает. Иначе надо быть святым. Но большинство знакомых благополучно уходят из нашего сознания, как только мы перестаем их видеть. С глаз долой – из сердца вон, такова хартия человеческого выживания.

В каждом есть, вероятно, глубоко запрятанная жилка зловредности.

Беды наших друзей мы, естественно, воспринимаем с определенным удовольствием, которое вовсе не исключает дружеских чувств. Отчасти, но не полностью это объясняется тем, что нам импонируют полномочия помощника, которые нам при этом достаются. И чем внезапнее или неприличнее беда, тем нам приятнее.

Между женатыми и холостяками существует некая родовая вражда.

Неодобрительное отношение к творчеству другого служит у художников почвой для самой глубокой вражды.

Некоторые женщины, я бы сказала даже, многие женщины, по моим представлениям, отличаются какой-то зыбкостью. Не здесь ли кроется основная разница между полами? Может быть, это просто отсутствие эгоизма в женщинах? (С мужчинами, по крайней мере, все ясно.)

Мужчины, несомненно, играют в жизни роли. Но и женщины тоже играют роли, только менее четкие. В театре жизни им достается меньше выигрышных реплик.

Женский плач пугает и мучит нас сознанием вины…

Все мужчины, в сущности, презирают женщин. А все женщины боятся мужчин. Просто мужчины физически сильнее, вот и все, в этом все и дело. Они пользуются своей силой, за ними всегда последнее слово.

Брак – это долгое плаванье в тесной каюте. Естественно, нервы сдают. В каждом женатом человеке сидит скрытый зверь, иначе просто не может быть.

Не одобрять вещи – это куда ни шло. Плохо не одобрять людей. Можешь оказаться в изоляции.

Чтобы существовать как личность, надо уметь провести границы и сказать чему-то «нет».

Надо уметь держать язык за зубами. Не только не судачить, но иногда даже не думать о других людях. Настоящие мысли рождаются из молчания.

Надерганные из жизни подробности – это не искусство.

Подслушанные сплетни и подсмотренные подробности – это еще не искусство.

Без воображения остаются, с одной стороны, идиотские детали, с другой – пустые сны.

Искусство – это не болтовня плюс выдумки. Искусство рождается из бесконечного самоотречения и безмолвия.

Странный и бурный мир – мир супружества.

Бессмысленно быть художником, если не добиваться совершенства.

Выразить в письме какое-нибудь пожелание равносильно тому, чтобы осуществить его. Письмо – это стена, за которой можно спрятаться, отсрочка важных свершений, защитный талисман, заговоренный от жизни, это почти безошибочный способ воздействия на расстоянии (а также, нельзя отрицать, способ свалить с себя ответственность). Письмо дает возможность остановить мгновение.

Уродливое и недостойное особенно трудно, труднее даже, чем дурное, поддается переработке в приемлемое для обеих сторон прошлое. Мы готовы простить свидетелей нашей низости, но не свидетелей нашего унижения.

Искусство – неблагодарный и часто безвозмездный труд…

Самое важное, что должен научиться делать писатель – это рвать написанное. Искусство имеет дело с Правдой, и не главным образом, а исключительно. Эти два слова, в сущности, синонимы. И художник ищет особый язык, чтобы высказать на нем правду.

Сколько беспокойства с этими поездами. В них воплощается для нас угроза полной, необратимой неудачи. Кроме того, в них грязно, шумно, очень много незнакомых людей, в них убеждаешься, что жизнь полна досадных неожиданностей: разговорчивых спутников, детей.

Удивительно, как трудно порой назвать терзающее тебя чувство. Бывает, что это и не нужно, а бывает ужасно важно.

Женщины, быть может бессознательно, передают дочерям свою глубокую неудовлетворенность жизнью.

Женщинам всегда приходится мириться с эгоизмом мужчин, такая уж у них участь.

Как легко становится человеку, когда он может отступить назад и даже признать свое поражение, признать поражение в таком контексте, где нет опасности, что это прозвучит фальшиво! Когда верующий – счастливый человек! – просит бога отпустить ему не только те грехи, которые он за собой помнит, но и те, которых он не помнит, и, еще того трогательнее, те грехи, которых он, по темноте своей, вообще за грехи не считает, каким грандиозным должно быть даруемое ему чувство освобождения и наступающего затем покоя!

Возможно, всякий художник должен быть немного маньяком, сознавать себя Богом. Не должен ли всякий художник испытывать иногда восторг от своей работы, упиваться ее блеском, видением ее совершенства?

Мало кто из художников интересуется своими современниками. Кто имеет кумиров в сегодняшнем дне, сам принадлежит дню вчерашнему.

Только того, кто вульгарен, может беспокоить хвала, которая достается другим. Чувство собственного превосходства чуждо зависти, не ведает точной меры, вероятно, полезно, быть может, необходимо. И столь же необходимо чувство собственного ничтожества, то сознание пределов своих возможностей, которое должен иметь художник, различая за жалкими плодами своих трудов головокружительный, сияющий призрак совершенства.

Маргарет Митчелл

(1900–1949) – американская писательница

Война была бы пикником, если бы не вши и дизентерия.

Война – занятие мужское, а отнюдь не дамское…

Низкорослые мужчины обычно кажутся немного смешными, если начинают пыжиться и напускать на себя важность, но бойцовский петух, даже если он мал, всегда пользуется уважением на птичьем дворе…

Чтобы брак был счастливым, муж и жена должны быть из одного теста.

Ни одна жена на всем свете не смогла еще переделать мужа…

Любовь приходит к женщине уже в браке.

Маленький человек должен быть крепок, чтобы выжить среди больших.

Нельзя вмешиваться в разговор джентльменов, даже если знаешь, что они не правы и ты лучше осведомлена, чем они. Джентльмены не любят чересчур самостоятельно мыслящих женщин.

Барышни, которые все хмурятся да задирают нос, – «Нет, не хочу!» да «Нет, не желаю!» – всегда засиживаются в старых девах…

Оставаясь всегда правдивой, честной, справедливой, любящей и готовой на самопожертвование, невозможно наслаждаться всеми радостями жизни и наверняка упустишь очень многое…

Желать – это еще не значит получить.

Победа не всегда достается тем, кто идет напролом.

Настоящую леди всегда видно по тому, как она ничего не ест в гостях.

Ни один мужчина, который настолько глуп, чтобы приходить в восторг от…жеманства, притворных обмороков и лицемерных «О, какой вы замечательный!», не стоит того, чтобы за него бороться.

Чтобы заинтересовать мужчину и удержать его при себе, нужно сначала вести разговор о нем самом, а потом постепенно, незаметно перевести на себя и дальше уже придерживаться этой темы.

Для девушки достаточно быть красивой, доброй и обаятельной, а образованность может только нанести ущерб ее чарам…

Для счастья в браке одной любви недостаточно.

Брак не может принести счастья, если муж и жена совсем разные люди!

Мэрилин Монро

(1926–1962) – американская киноактриса

Карьера – чудесная вещь, но она никого не может согреть в холодную ночь.

Любовь и работа – единственные стоящие вещи в жизни. Работа – это своеобразная форма любви.

Муж: человек, который всегда забывает твой день рождения и никогда не упустит случая назвать твой возраст. Мужья, как правило, хороши в постели, когда изменяют женам. Мужчины питают искреннее уважение ко всему, что наводит скуку.

Свою карьеру я начала как глупенькая курва-блондинка. И так же кончу.

Хотя я и появляюсь на календарях, но пунктуальностью не отличаюсь.

– Что вы надеваете на ночь? – «Шанель № 5».

Я не привыкла быть счастливой и потому не считала счастье чем-то обязательным для себя.

Я никогда не загораю – мне нравится быть сплошной блондинкой.

Я совершенно определенно женщина, и это меня радует.

Нонна Мордюкова

(р. 1925) – русская киноактриса

Думая о большом балете, о его роли в моей жизни и жизни окружающих меня людей, я испытываю чувство несказанного уважения и восхищения. Прежде всего трудом балетного артиста…Знаю, как много надо вложить, чтобы твое актерское деяние стало для других Зовом…

Вот ведь что интересно: школа, чьи-то устные рассказы, фильмы зрительно создают в нашем воображении то или иное явление. Или еще вот говорят, что человек когда-то уже жил на свете один раз и часто видит те места, где как бы жил в той, прошлой жизни… Какую-то улицу или город.

Были и теперь есть дети пугливые, послушные, застенчивые, голодные, оборванные. Они обычно молчат, общаться не желают, спросишь у такого о чем-нибудь, а он лишь головенку набок – и стоит этаким бычком.

Человеку с достоинством проститься трудно, даже когда он смотрит смерти в лицо.

Дети тоже как лакмусовая бумага, если попадают в эту область горя, где нет ни возраста, ни привилегий, ни эгоизма, ни капризов, повторяют нас и в величии, и в падении.

Нет такой силы, чтоб могла разрушить тягу общения одних людей с другими.

Народ во все века приспосабливался только для жизни, пока не начнут расстреливать или вешать. И пока пуля не полетела в лоб, человек еще надеется, считает каким-то недоразумением все это, и каждая секунда для него – это огромное время для чуда: кто-то поймет всю бессмысленность происходящего и прекратит это…

Что за влюбчивый дурной характер был у меня? Чуть что, я уже создаю образ, добавляю к нему, потом ревную, восхищаюсь – и пошло! Возраст, правда, ставит все на свое место.

В фильмах о войне демонстрируют только таинственность страха, ожидание смерти. Черта с два! Будет вам человек унижаться в оккупации. Он найдет прибежище и для веселья, и для любви, и для еды, и для свидания с партизанами, где поменяют коней больных и худых на местных.

Люди не виноваты в том, что сильные мира сего не поделили чего-то и затеяли войну. И вот уже бомбят, и вот уже первые трупы пограничников, и пожары, и ужас от незнания продолжительности происходящего. Дальше человеку свойственно осознать положение, взять себя в руки и делать дело.

Земля… Крестьянин любит принюхиваться к ней: не наклоняясь, не беря ее в руки, а как-то повернет слегка голову, выберет нужную позицию, «поймает» струю запаха от земли и дышит ею, будто лечится от какой-то болезни. Стоит он, прикрыв глаза, как бабка среди цветущих яблонь. Она чувствует этот прекрасный запах, но не выдает себя. Хорошо! Дышит и молчит.

Как хочется всем родителям, чтобы их дети были спокойны, уважительны, примерны, чтоб не водились с так называемыми плохими девочками и мальчиками.

Земной шар – вот территория, по которой ты теперь передвигаешься, и земной шар этот круглый, и так четко он доказывает тебе, что некуда притулиться спиной, ни о какой забор не обопрешься: нет нор, убежища, нет тупиков, закрытых от чужих взоров, – все наружу. И на этом шаре все большущие и малые страны, такие сильные и такие вооруженные люди…

Разум твой вырос, и выросла беззащитность, пространство твоего движения увеличилось, а точки непричастности к житейскому коловороту не стало. Что теперь та хатка, которая, быть может, еще стоит и служит людям, что теперь та малая твоя родина, где можно было укрыться в лихолетье? Ты заложник сильных мира сего. И ты, и твоя хатка, и твое родное житье-бытье – все это пыль, не имеющая ни сердца, ни страха потери близких на последней секунде жизни красивого, яркого гриба…

Так почему же рождаются на свет такие люди, для которых главная цель их жизни – владение земным шаром?! Это же не брелок для ключей. Ну, предположим, нашелся такой «гений», наконец-таки завладел. А перед кем же ему хвастать этим владением? Ведь нету других земель, где позавидовали бы владельцу. Как скучно ему будет жить! И одна-то у него цель – поддерживать свою власть, а дальше что? Снова борьба за власть. Опять свержения, восстания, призывы к справедливости… Так же, как земля не может бороться с засухой, наводнениями, землетрясениями, так же она не может воспротивиться рождению подобных индивидуумов, что, как смерч, возникают, с непобедимой силой преумножают подобных себе и начинают смертоносное наступление на человека нормального, трудящегося, производящего на свет людей, выращивающего хлеб, строящего…

Простой народ везде одинаков. Различны только люди, рвущиеся к власти, которые, получив ее, вершат мировые дела.

Конечно, в простом народе есть масса такого, скажем прямо, непростого.

Человеку вообще свойственно отвлекаться от тяжелых дум и дел и направлять свой интерес к происходящему, к тому, что наступает новый день.

Почему детвора так яростно помогает и служит? Услужливость ли, угодничество или просто широта души?

Что касается одной из красок в нашем поведении на сцене и на съемочной площадке – истинно плакать, истинно страдать, биологически быть невменяемой – вот это и есть педагогический ход: любыми путями указать на то место, где должно быть больно и обидно. Пусть будешь сначала плакать не по поводу сцены, но доведи себя до рева, до драмы, до истинной трагедии, а там уж и научишься на это разгоревшееся место накладывать нужный текст. Нетрудно это состояние переместить в действие, а там уж и вера в то, что делаешь, и реакция публики, и знание материала – все распалит предложенную тебе драматическую ситуацию.

Вот, к примеру, живет корень дерева. А что такое лист? Это посыльный корня для сборов света, дождя, углекислого газа и т. д. Листья выросли из корня. Когда же осенью корень укрепился для дальнейшей жизни, он листья сбрасывает, чтоб они не были его нахлебниками, а ему надо перезимовать, накопив силы.

Как ни хотелось бы сознавать собственную узость, но я сильная только там, где я посыльная от земли, от родины, от болей и радостей сегодняшней жизни, от людей, но людей не всех, а тех, которых люблю, притягательных для меня, к которым суждено мне быть привязанной. Я лист от корня, которому служу всей душой. Пусть я отлечу когда-то, меня сменят по весне другие листья из моей породы.

Герой есть герой, и его героические дела должны быть как-то приподняты в искусстве. Это же агитация, это же для миллионов!

Я за то, чтобы в искусстве все было укрупнено, приподнято, чуть оторвано от земли для зова к лучшему. Не дело хвастаться натурализмом, который, по-моему, несет в себе неподвижность, застой, скуку.

Сытых и устроенных мам дети зачастую любят мало, а вот многодетных, отдающих себя детям, не успевающих порою и поесть, и в зеркало заглянуть, – таких любят щемящей, сильной любовью.

Человек – не человек, а полчеловека, если он не трудится. Это колдун, или блаженный какой, или не уважаемый никем тип…

Почему так рвется молодежь на ответственные и трудные стройки? Как блицтурнир в шахматах, так и здесь, кратчайший путь к осознанию себя личностью с именем, с гордостью, с собственной нужностью людям. Уж не говоря о дружбе, о веселье, об умении крепиться в трудную минуту. Хорошие ребята и девчата, по-моему, трудятся везде.

К сожалению, так же, как одни люди неукоснительно научены жить, трудясь, так существуют и другие индивидуумы, у которых начисто отсутствует тяга к труду. Как это – жить на зарплату? Зарабатывать деньги? Нет. Это надо много дуться, а денег все равно мало. Да вы что, смеетесь, это сколько же я жизней должен прожить, чтоб на все то, чего хочу, заработать? Нетушки! Я лучше буду химичить. Это, конечно, рискованно, но ведь деньга немедля течет в кейс – и вот уж не закроешь его…

Однако праздная жизнь, как сказал Макаренко, не может быть честной. Да, жизнь наша коротка, и надо, чтобы было в ней хорошо – и на душе, и дома, и на работе. Порой кажется, что такое невозможно, но к этому надо стремиться.

Я, честно говоря, никогда бы не разделяла артистов, кого куда посылать выступать – к колхозникам или к рабочим. У них только место работы разное, у этих людей, а судьбы и души абсолютно одинаковые.

Гармошка – она не гордая. Играет себе везде, где попросят.

В оснащенной до зубов рок-музыке есть опасность раздухариться до разбоя. Но, кто бы ни услышал впервые такую музыку, обязательно потянется к ней надолго или ненадолго. Не ходи в рок! Он недобрый! Куда там! Что человек слышит, что видит, то и перерабатывает в себе. Попробуй одернуть такого – закричит как резаный!

Сейчас ведь, чтоб дружить, надо красить ресницы, надевать пальто, сапоги и долго ехать по Москве, а утром, как во время эвакуации, спешить домой.

Москва не способна предоставить людям сельское общение. Так, корябаются к соседям, пытаются обуютить свое житье-бытье, да получается поверхностно, так сказать, шапочно. Ничего не поделаешь…

Возьмем Америку – запляшем и закричим, как они. Законно, преклонение перед Америкой – прет устроенность быта, красота в одежде, яркость предметов… Возле гармошки навоз, корова и беднота. Эти же, патлатые, богатенькие, в красоте живут. Достать их не достанешь, а в музыке – пожалуйста! Под них, под них и только под них.

Музыкальный инструмент – выходка образа жизни, национальности. Народ создает свою музыку органично; и ему, этому народу, подобраны соответствующие музыкальные инструменты. Неимущий, нищий народ склонен к ломке своих устоев. Они ему не дороги, как не дорога нищета. Кидается туда, где блестит, сверкает и манит. Тянется не к заморской музыке, он тянется к той, что исторгает музыкант, богато и красиво живущий. Кто-то рвет корни и летит в «счастье», но далеко, далеко не все. Бывает, как ковыль от ветерка, колыхнется с любопытством – да и только. Рвать и лететь – сохрани, Боже… Треснет жизнь, умрет родня, свои люди, закончится род… Нипочем не надо!

Детство избавляет от таких трудных задач. В детстве легко и радостно. Какая-то ты невесомая, всеми любимая, защищенная гуртом людей.

Слово казака – закон. Казак никогда не сделает плохого. Он и защитит, и научит, и разберется.

Казак значителен. Военизированная форма – это не знак войны и драки. Это обозначение его принадлежности к казачеству, как мантия судьи. Правда, мантия надевается на время суда, а казацкое обмундирование навсегда. Это его стать, самоутверждение и клятва.

Казак не предаст, не соврет, не навредит. Только честность, только отвага и справедливость.

Спасу нету – как тяжело работать в поле. Там заваривается какой-то ритм, от которого можно сдохнуть. Жара, непрерывность, неверие, что могу справиться с рабочим днем.

Когда массовка какого-нибудь завода вываливается из автобуса, чтоб подышать и отдохнуть, люди не думают, чей это праздник – видеть природу. Это общая красота, общая радость.

Печь – это зев добра. Она кормилица. Сосок от земли. Затопить печь – это сладить приготовление пищи, это ожидание к столу близких. Счастье, когда горит печь.

Сперва она горит неаппетитно, трещит, поддымливает, потом набирает благо – и стелется тепло, и веет запахом кипящей в чугунках еды. Хозяйка то кочергу возьмет в руки, то ухват. Гордится. Лицо вспотело.

Тепло, пища, хлеб. Хлеб. Хлеб! Какой бы ни был – белый-пребелый или темный, как земля. Ничего, что с примесями. Корень – «месить». Пусть там и макуха, и лебеда, и крапива. Это ж хлеб! Испекся! Пахнет буханочка. Косятся ожидающие на хозяйку – скоро ли… «Скоро, скоро!» «Чем Бог послал».

Печь надо топить обязательно; пусть там булькает всего лишь мелкая рыба с травой. Процесс святой. Это действо для страждущих от холода и голода. Остуженная, давно не топленная печь – скорбь, обида, безысходность. Дует из нее холодным кирпичом и золой, напоминающей о прогоревших когда-то дровах.

Во все времена аборигены угодливы и приветливы, а у спустившихся с трапа извечное назидание на лице, угроза забраковать товар, не купить.

Как трудно бывает иногда нам, женщинам, когда есть муж и сын, а в тебе молоточком стучит воспоминание о ком-то другом!..

Я не отрицаю: эмоциональный аппарат актера или писателя накаляется за весь день до такой силы, что человек вроде бы ничего уже не замечает, он как бы уже встал на дыбы, увлекшись творчеством. А потом – спад. Работа кончилась, бежать уже не надо, но человек еще долго бежит, волнуется, и сердце вырывается из груди… Вот тут тебе и предательское успокоение – полстакана водки. «Ох, хорошо! Тихо, спокойно – отключка от рабочего дня». Потом для отключки доза выпитого увеличивается. И понеслось… Долго еще, наверно, не появится другой заменитель наркотиков для успокоения нервной системы, очень долго… Хотя он, кажется, по значительности не уступает средству для излечения от рака.

Наверное, выживут по-настоящему только те таланты, которых превозносит и анализирует противоположный пол. А что? Это естественно. Искусство – это торжество пола!

Не такая я особа простая и молодая, чтобы не знать, что такое для нас – хорошо играть. Но есть такая недоступная для актера зона, куда он очень редко попадает, будь то хрип его сорвавшегося голоса или какая-то целая фраза – такая, знаете, ненормальная, потревожившая всего его надолго. В ту зону, повторяю, попасть трудно.

Бывает такое явление, когда подбирается компания в особенном сочетании разных индивидуумов и образовывается как бы магическое кольцо, замок. То есть все, кто здесь находится, сделают то, что сделает один из первых.

С неприязнью или «приязнью» смотрят на актрису или актера их поклонники или антипоклонники, если удастся им впасть хоть на миг в ту высшую зону исполнения – идет крушение всех и всяких отношений поклонения. Ведь идет как бы всевышний гипноз, и все без исключения пробиты насквозь молнией настоящего искусства, которое ведь действительно существует, оно неподвластно вкусам, чтобы отказать ему в праве на жизнь. Оно бывает у нас с примесью грамотного анализа, а бывает как содрогание, как испуг и восхищение, без нужды анализа и описания.

Но как же трудно даются эти мгновения небытия! В кино они так же редки и так же дорого ценятся, как и в любом виде искусства. Если в роли есть два-три таких места, считай, что она в кармане. А то, что фильмов снимается много и дорога в кино сегодня сильно расширилась, вовсе не освобождает создателей фильма от мечты о крещендо. Зрителя надо удивить, привлечь, расшевелить. А иначе зачем кино?

Когда гаснет свет и оканчивается съемка, узел напряженного деяния коллектива мгновенно распадается.

Есть такие слова, которые не забываются…

Тембр голоса не дается мужику просто так. Тембр характеризует мужское начало. А если еще и говорит с легким акцентом – просто праздник души.

Я так думаю: очень мужественны американские пастухи – ковбои и северные богатыри – скандинавы, прибалты, этакие супермены.

Бывают мужчины настолько обаятельные, обходительные, что женщина воспринимает знаки внимания с их стороны как оказанные исключительно ей одной.

Когда в лифте застревают два незнакомых человека, между ними возникает контакт, одинаковые мысли: «Где застряли?», «Почему погас свет?», «Не вижу вас, не интересуюсь»… Появляется принудительное общение – оба объединены одним и тем же происшествием. Стук, возгласы о помощи, страх и в конце концов доброжелательный финал. Если потерпевшие мужчина и женщина примерно одного возраста, на них печать нового знакомства. Случилась «лифтовая», «аварийная» близость…

Что за чудо – сауна! Правду говорят – будто заново на свет народился.

Мне кажется, обучение в творческих вузах надо начинать с так называемого наивного искусства.

Душа человека неисповедима… Нечего советовать, нечего быть умнее всех! Поделом мне.

Удивительно – там, где строго, богато, домработницы живут вечно, лишаются личной жизни, полностью принадлежат хозяевам. Где бедно, где с ними как с подругами, они не приживаются, хоть и оплата та же самая. Уж по найму так по найму: ты хозяин, а я тебе угождаю за определенную плату. Свойскую да простенькую хозяйку домашние работницы не уважают.

Чеченцы всегда особенные. Как правило, мудрость свою и силу чеченцы проявляют только на родной земле. Они не мыслят властвовать в России. Их душу и глаз ласкают только горы, они верны обычаям предков.

А уж если унизишь горца хоть словом, хоть взглядом – держись! Свою воинственность они придерживают до поры до времени, но всегда готовы к бою. И не только к бою – какими только уловками они не пользуются, чтобы достичь цели.

Горы и скалы формировали этот народ. Он молчалив и непобедим. Нарушишь его статус – изощренно отобьется, беспощадно расправится. Бывало, чеченец поделится с тобой последним куском хлеба, отдаст последнюю рубашку, защитит, не разбираясь, русский ты или еще кто. Но это до тех пор, пока не унизишь его, не встанешь поперек пути.

Пока есть земля, ни одна национальность не изменится. По задиристости и амбициозности всегда на первом месте будет чеченец. Однако с чеченцем всегда и договориться можно, обходной маневр, так сказать, найти. Но это получится только в одном случае – если ты досконально знаешь, глубоко изучил нравы, обычаи этого народа.

Главный командир над всеми нами – солнце. Мы поднимаем головы, ищем НЛО… А солнце ходит над нами, и рождаются под ним разные человеческие особи. Где солнце припекает шибче – люди со смуглой кожей, черными чубами, карими очами, темпераментные, вспыльчивые… У помора своя стать – он не сразу решает, не сразу дает отпор, но если решится, то вряд ли уступит горцам.

Надо знать обычаи, нравы тех, среди кого живешь. На факультете журналистики этому не учат. Ползут по-пластунски с кинокамерой только что испеченные журналисты: рискуют жизнью, гибнут на войне, а снимают очень часто брак. Разве можно растерзанного человека снимать? Издавна люди торопятся прикрыть погибшего.

С понятием «гласность» нужно уметь обращаться. На телевизионном экране идет преднамеренное перенасыщение патологией. Секс ли это или расчлененное тело человека, выловленное из колодца. Закордонные сюжеты так же подобраны: авиационные катастрофы, пожары, стрельба, изувеченные трупы. Слишком ударились в анатомию. Воистину воспитывают непредсказуемый тип человека. Экран приучает «к натуре» гибели человека. Приучают детей и подростков с легкостью лишать жизни себе подобных.