Текст книги "Руины веры"

Глава

3

Горячий душ, по-настоящему вкусный сбалансированный ужин на гладком подносе, мягкая постель – все это воспоминания о прежней жизни, кажущиеся теперь нереальными и чужими. А еще знаю, что за все в этой жизни приходится платить, поэтому кусок в горло не лезет.

Заставляю себя поесть, а потом помыться. Не помню, когда в последний раз приходилось мыться в горячей воде. У нас в общежитии и холодная – дефицит. Мыться приходится быстро: во-первых, в душ всегда очередь, во-вторых, в ледяной воде долго возиться не станешь. Хотя, конечно, со временем ко всему привыкаешь.

Выхожу из душа, завернувшись в огромное пушистое полотенце, и подхожу к зеркалу. Тянет меня сегодня к зеркалам. То, что, вижу, не нравится еще больше. Без одежды выгляжу еще младше, а с отросшими волосами, свободными от вечной кепки, слишком напоминаю девчонку. Вот этого нам точно не надо…

Роюсь в ящиках стола. Острые предметы таки не убрали, и я нахожу ножницы. Не знаю, хватило бы их остроты, чтобы перерезать вены, но волосы стригу ими без труда. Получается неровно и совсем некрасиво, но меня устраивает.

Одеваюсь в чистую, приятно пахнущую стиральным порошком пижаму, почти подходящую по размеру, и ложусь спать. Сон не идет, а из головы так и не выходят события сегодняшнего дня. Брюнета зовут Питер, Блондин так и не представился. Но, кто они такие, не было даже намека. Форму не знаю, да и знаков отличия никаких. Тем не менее, к Блондину обращались «сэр». Военные? Нет, у них зеленая форма. Полиция? Серая и синяя, но другого оттенка. Явно какое-то особое подразделение, вот только чье?

За этими размышлениями и проваливаюсь в сон.

***

Просыпаюсь, когда за окнами совсем светло. Как ни странно, меня никто не будил. Редкостная доброта, подозрительная. Что же им такого может быть от меня нужно, если у меня ничего нет?

Чищу зубы новенькой щеткой, только что вытащенной и полиэтилена. Расчесываюсь. Ищу свою одежду, но с удивлением обнаруживаю аккуратно сложенный черный комбинезон. Моих вещей – ни следа. Видимо, стащили еще вчера, стоило мне зайти в душ, ночью они беззвучно бы не пробрались.

Одеваюсь в непривычную вещь. Снова большеват, но не критично. Рукава и штанины подворачиваю. Ботинки в пору, надо же. И как им только удалось достать нужный размер?

Кепка!

Вспоминаю о ней, и сердце заходится трелью.

Обыскиваю всю комнату, даже заглядываю под кровать и под стол. Ее нет. Кепки, с которой я не расстаюсь уже не один год, нет, ее забрали вместе с остальной одеждой, которой ни капельки не дорожу, но кепка…

Кружу по комнате в бессильной ярости. Кулаки сжимаются сами собой, но ничего не могу поделать. Снова.

В этот момент в дверь кто-то стучит. Неслыханная вежливость.

– Открыто! – отзываюсь зло. Можно подумать, у меня была возможность запереть дверь изнутри.

Отсутствие кепки разозлило не на шутку.

На пороге уже знакомый мне со вчерашнего дня Питер.

– Привет, – улыбается.

Он. Мне. Улыбается.

– Где моя кепка? – это все, что интересует меня в данный момент.

Пит теряется от моего резкого тона. Удивленно моргает, чешет затылок:

– Не знаю, наверно, забрали с остальными вещами.

– Мне. Нужна. Моя. Кепка, – говорю медленно, с расстановкой, чеканя каждое слово, чтобы не пришлось повторять, и до него точно дошла важность требуемого предмета.

– Ну, извини, ничем не могу помочь, – парень тоже начинает злиться. – Я тебе не гардеробщик.

Выдерживаю его взгляд.

– А кто ты? – спрашиваю.

– За этим я и пришел. Сейчас все тебе объяснят.

– И вернете кепку? – тут же пытаюсь поймать на слове.

– Да на кой черт тебе эта кепка? – взрывается Питер.

Силой воли усмиряю рвущийся наружу гнев. Так, ясно, от этого ничего не добьешься.

– Ладно, – решаю, – веди к тому, кто имеет полномочия.

– Полномочия вернуть тебе кепку? – Питер начинает веселиться.

Награждаю его тяжелым взглядом:

– И это тоже, – и, обойдя его по дуге, выхожу в коридор.

***

Мы идем по ярко освещенным коридорам. Кое-где, где коридоры расширяются, стоят диваны и мягкие пуфики, журнальные столики, кувшины с прозрачной – прозрачной! – водой. Но людей нет, все абсолютно пусто, безжизненно и стерильно. Похоже, лишние свидетели моего присутствия здесь никому не нужны.

– Заходи, борец за свободу головных уборов, – усмехается Питер, открывая передо мной одну из безликих дверей.

У кого-то явно хорошее настроение. Одариваю его еще одним злобным взглядом и, принимая приглашение, вхожу.

Это кабинет, большой и светлый благодаря огромному окну во всю стену, из которого открывается прекрасный вид на город. У стены стоит стол, перед ним два мягких кресла. С другой стороны стола сидит вчерашний Блондин. Вид у него тоже благодушный, но мне это хорошего настроения не прибавляет. Когда влиятельные люди улыбаются тебе без всякой причины – жди беды.

– Ну, здравствуй, Кэмерон. Как спалось? – приветствует он.

– Здравствуйте, – отвечаю, сочтя вопрос о сне риторическим.

– Присаживайся, – кивает Блондин на одно из кресел.

– Мне выйти, сэр? – тут же подает голос Питер.

Почему-то не хочу, чтобы он выходил.

Блондин одаривает его оценивающим взглядом, а потом устремляет его на меня. Мысли он, что ли, читает? Потом откидывается на спинку кресла, сложив перед собой руки на столешнице:

– Как скажет Кэмерон.

Теперь на меня устремляются две пары глаз. Мне это не нравится. Ненавижу повышенное внимание.

Дергаю плечом.

– Без разницы.

Но Блондин проницателен больше, чем нужно.

– Останься, – кивает он помощнику.

Тогда Питер закрывает дверь и садится в соседнее кресло.

Я давно не верю людям и жду от них только подвоха. Но Брюнет попроще, что ли, а с Блондином чувствую себя совсем не в своей тарелке. Но приходится терпеть.

– Итак, Кэмерон, я думаю, у тебя к нам множество вопросов, – начинает хозяин кабинета. – Зачем ты здесь, зачем мы забрали тебя…

– Кто вы? – прерываю его явно давно и тщательно подготовленную речь.

Блондин сбивается, бросает на меня недовольный взгляд из-под светлых ресниц, но быстро берет себя в руки и снова становится сама любезность.

– Можешь считать нас специальным подразделением.

– Подразделением чего? – не удовлетворяюсь ответом. – Разведка? Наркоконтроль? Полиция? Служба безопасности?

«Не слишком ли много вопросов?» – так и читается на лице собеседника, будто и не он только что начинал речь о том, что мне есть, что спросить. Он явно колеблется, стоит ли мне говорить, но потом все же коротко изрекает:

– СБ.

Понятно. Поджимаю губы. Для этих типов практически нет ограничений в полномочиях. Вот почему полиция Нижнего мира так поджала хвосты при их виде.

Блондин внимательно следит за выражением моего лица, потом интересуется:

– Теперь мы можем продолжить?

Вы можете даже сжечь меня на костре посреди главной площади и сказать, что это меры безопасности государства… Ясное дело, не говорю этого вслух, только киваю. Думаю, он все и так прочел по моим глазам.

– Итак, – переплетает на столе длинные ухоженные пальцы жителя Верхнего мира. – Меня зовут полковник Коннери, полковник Сэм Коннери. Можешь обращаться ко мне «полковник», – можно подумать, мне бы пришло в голову назвать его «дядюшка Сэм». Киваю. – Я бы хотел тебе кое-что предложить, – продолжает полковник, – но сначала я должен узнать о тебе некоторые детали.

– Вы ведь уже узнали обо мне больше, чем знаю я сам, – решаю говорить начистоту.

– Отчасти, – соглашается Коннери, – но мне известны факты, меня же интересуют мотивы. Например, почему ты лишил мальчика глаза?

«Мальчика», ну надо же. Что я могу сказать? Что у меня не было выбора? Что это была самооборона? Что… Никто тут не ждет от меня умных речей и рассуждений, поэтому отвечаю коротко и грубо:

– Потому что этот «мальчик» чуть не лишил меня задницы.

Питер внезапно закашливается. Полковник хмурится. Надеюсь, однажды кто-нибудь скажет Питу, что маскировать хохот кашлем – избитая классика.

– То есть, ты спасал свою жизнь? – продолжает Коннери. Что ж, в выдержке мужику не откажешь.

Пожимаю плечами:

– Я сказал, что спасал, – по-прежнему не думаю, что моей жизни что-то угрожало. Цель Боба была унизить и подчинить.

– Хорошо, – принимает ответ полковник. – А другой? Морис Рамзи?

Сглатываю. Испуганные глаза Мо так и стоят перед глазами.

– Ложь, – не буду оправдываться. Если не верят, их личное дело.

Но я ошибаюсь, Коннери не собирается обвинять, только добавляет:

– В его шее была та же отвертка, что и в глазу Клемменса.

Хочу промолчать и снова сделать каменное выражение лица, но не могу. Наверное, слишком много молчу все эти годы.

– И как вы себе это представляете? – сжимаю пальцами подлокотники кресла, а корпусом подаюсь вперед. – Я вонзаю отвертку в Боба, потом выдергиваю ее, стряхиваю глазное яблоко и нападаю на Мо? Зачем?

– Убрать свидетеля? – предполагает полковник.

– Мне нужна была бы автоматная очередь, чтобы убрать всех свидетелей, – отрезаю жестко.

– Хорошо, – барабанит пальцами с ровно остриженными ногтями по столешнице. – Что ты делал после того, как воткнул отвертку в глаз Роберта?

– Натягивал штаны, – отвечаю чистую правду и замечаю краем глаза, как бледнеет Питер. Кажется, он только сейчас понимает, что слова про задницу не были метафорой.

– И кто же, по-твоему, убил Мориса Рамзи? – не отстает Коннери. Уж его-то история со штанами не впечатлила.

Боб. Кто же еще? Отвечаю:

– Меня там не было, – не буду говорить о том, чего не видели собственные глаза.

– Хорошо, – уголок рта полковника почему-то ползет вверх, будто ему понравились мои ответы. – Думаю, на данный момент мы уже кое-что прояснили, – только приподнимаю брови и молчу. Что он там для себя прояснил, понятия не имею. – А теперь перейдем к делу, – он тянется к ящику стола и достает кипу фотографий. Напечатанные на бумаге снимки – это немыслимая роскошь, мне очень давно не доводилось их видеть. – Смотри, – Коннери кладет пачку на стол и подвигает ко мне одним пальцем. Его взгляд мрачнеет.

Передвигаюсь на край сидения и смотрю на фотографии. На первой какое-то разрушенное здание. Явно Верхний мир, позолота на сломанной крыше. Рядом мертвые тела, изувеченные, изломанные, кое-где куски тел. Кровь, много крови.

Полковник внимательно следит за моей реакцией, но я не впадаю в истерику и спокойно убираю верхний снимок из стопки и смотрю следующий. Мне уже приходилось видеть столько крови и грязи, что еще несколько фотографий не подорвет мою психику.

На следующем снимке снова кровь и тела. Обломки флайера посреди когда-то жилого дома.

– Что думаешь? – интересуется полковник.

– Что я видел картинки и получше, – отвечаю равнодушно, отодвигаю от себя фотографии.

– И тебе не жаль этих людей?

– Мне никого не жаль, – не моргаю и не отвожу глаз, смотрю прямо на него, как и он на меня.

– Почему?

– Если ничего не можешь изменить, жалось никому не нужна.

– Хм, – Коннери, кажется, удивлен. – Я думал, ты скажешь, что тебе не жаль их, потому что никто не жалеет тебя, – признается.

Пожимаю плечами.

– А почему меня должен кто-то жалеть?

– Но тебе не нравится то, что ты видишь? – не унимается Коннери, бросает взгляд на фотографии.

Не вижу смысла лгать.

– Ошметки тел – не лучший пейзаж, – говорю честно. – А если вы о том, желаю ли я зла незнакомым мне людям, то нет. Я их не знаю, они меня тоже.

Полковник выглядит довольным. С чего бы?

– А если бы у тебя была возможность предотвратить кровопролитие?

Не ведусь на провокацию, не понимаю, чего он хочет и на что намекает.

– Предотвращать – ваша работа, – говорю достаточно дерзко. Начинается борьба взглядов. Питер притих на соседнем стуле. Дышит ли он там вообще?

– Хорошо, – вздыхает Коннери и сгребает фотографии обратно в ящик, потом снова впивается в меня взглядом. – Три таких теракта произошли в этом году. С момента последнего прошло около шести месяцев. Людные улицы, театры, места скопления людей. Есть подозрения, что этим занимаются жители Нижнего мира.

Ну, конечно же, Нижний мир всегда виноват в проблемах Верхнего. На меня вдруг нападает апатия. Они, что, решат сейчас обвинить меня еще и во взрывах?

Снова подаюсь вперед, не пытаясь изображать вежливость.

– Ну, так перевешайте всех подозреваемых, и дело с концом.

– Значит, такого ты мнения о правосудии? – приподнимает Коннери бровь.

– Мое мнение я оставлю при себе, – отвечаю и отворачиваюсь от него, смотрю в окно и молчу. Все, хватит с меня.

– Кэмерон, послушай меня, – полковник удивительно терпелив. – Сейчас мы получили информацию, что кто-то скупает материалы, предназначенные для создания похожих бомб. Наши аналитики полагают, что планируется еще один теракт. Все сделано мастерски, концов не найти. Мы долго вели расследование и, сопоставив данные камер наблюдения, вышли на банду из Нижнего мира. Мы можем, как ты сказал, перевешать всех, но это ничего не изменит, потому что заказчик останется жив и здоров и найдет себе новых исполнителей. Наша цель – найти того, кто все это финансирует.

Кажется, он искренен в своем желании. Ну, надо же, энтузиаст, преданный своему делу.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спрашиваю прямо.

– Потому что банда Нижнего мира – это банда подростков, и нам нужен свой человек среди них, чтобы выяснить имя заказчика.

Несколько секунд смотрю на него и тупо моргаю, не веря, что он сказал это всерьез. А когда понимаю, что так и есть, не выдерживаю и начинаю смеяться, громко, долго, бесконтрольно. Наверное, это и называется истерикой.

– И вы решили взять первого… попавшегося… подростка… из тюрьмы и завербовать? – выдаю сквозь хохот.

Полковник смотрит осуждающе.

Мой смех резко прекращается. Понимаю:

– Не первого. Ведь так? Есть и другие?

– Это тебя точно не касается, – отрезает Коннери, только подтверждая мою правоту.

– Хорошо, почему я? – вот уж что мне непонятно.

– Ты умеешь бороться за свою жизнь, – отвечает полковник с таким видом, будто спрашиваю несусветную глупость.

– И?.. – подсказываю.

– И, очевидно, у тебя есть мозги, – нехотя продолжает.

– И еще у вас есть, чем меня подкупить, а заодно угрожать, чтобы быть уверенными в моей верности, – жестко заканчиваю за него, внезапно охватив всю целостность картины. – Мой отец.

– Твой отец, – соглашается Коннери. – Мы обещаем ему полную амнистию в том случае, если ты поможешь нам раскрыть это дело.

Хмыкаю. Звучит красиво, вот только…

– Не амнистию, а снятие всех обвинений, – заявляю. – Мой отец осужден несправедливо.

– У меня другая информация, – полковник снова тянется к ящику стола, на этот раз правому, и извлекает оттуда планшет, несколько секунд роется в нем, потом официальным тоном зачитывает: – Ричард Феррис под действием алкогольного опьянения сел за руль транспортного средства, флайера, госномер… так, пропустим… И врезался в другое транспортное средство, в следствие чего скончалась жена обвиняемого Кира Феррис. По показаниям соседей, Феррисы поссорились накануне, что дает повод предполагать, что Ричард Феррис умышленно избавился от супруги, – победно заканчивает Коннери и поднимает на меня глаза.

– Зачем перед умышленным убийством напиваться? – интересуюсь.

– Для смелости, – тут же отвечает он. Да, помню, так и говорил прокурор на суде.

Пальцы вновь сжимаются на подлокотнике.

– Мой отец любил мою мать. И он не был пьян. Алкоголь, который нашли у него в крови – успокоительное, он выпил его перед заключением важной сделки, на которую они и ехали тем утром! У флайера отказали тормоза, именно поэтому они разбились!

– Проверка транспортного средства не подтвердила эту версию, – Коннери принимается пролистывать материалы дела.

Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Выдыхаю, стараюсь говорить спокойно.

– Проверка не проводилась. У нас не было на это денег, потому что все имущество ушло на погашение неустойки по той сделке, которую отец не совершил из-за аварии. Черт! – все-таки срываюсь. – Вы же знаете правила! Если есть деньги, тебя оправдают, если ты все потерял, за тебя не вступится никто!

Коннери смотрит на меня бесконечно долгую минуту. Очевидно, раздумывая, имеет ли моя версия случившихся событий право на существование. Молчу. Я знаю правду. И знаю, что все было именно так, как говорю. Мне только неизвестно, сами ли отказали тормоза во флайере моих родителей, или их кто-то испортил, но в невиновности папы не сомневаюсь.

– Хорошо, – решает вдруг полковник. – Если ты поможешь нам, я помогу тебе. Даю слово.

Усмехаюсь. Рассмешил.

– Письменно, – отрезаю, – договор, подписи, гарантии. Я не поверю вам на слово.

– Хорошо, – соглашается полковник. – Что-нибудь еще?

– Да, верните мою кепку!

***

Питер провожает меня обратно в комнату.

Идем в молчании, каждый думает о своем. Хотя, по правде, не знаю, о чем думать, в голове сумбур. После однообразия, длящегося изо дня в день годами, за последние двое суток случилось слишком многое.

– Если ты согласишься, я буду твоим связным, – неожиданно говорит Питер.

Ну, конечно, психологи СБ верны классике, связным становится знакомый человек.

Дергаю плечом:

– Хорошо.

– Все это время ты будешь выходить на связь только со мной, – зачем-то уточняет он.

– Хорошо, – повторяю, не понимая, к чему он ведет.

– Мы должны доверять друг другу.

Ах, вот он о чем.

– Пит… Можно я буду звать тебя Пит? – дожидаюсь кивка и продолжаю: – Пит, я никому не доверяю. А доверять мне или нет, решать тебе.

Питер замолкает, и несколько минут мы идем молча. Уже у самой двери во временно мою комнату он признается:

– Я просился сам пойти тайным агентом, по возрасту я бы еще смог, но полковник запретил.

Бросаю на него взгляд и соглашаюсь:

– Он прав. Ты не сошел бы за своего.

– Я бы переоделся, перепачкался…

Улыбаюсь. Он старше меня, но беззаботная жизнь Верхнего мира оставила в нем детскую наивность.

– Ты думаешь, «нижние» отличаются от «верхних» только грязью?

Не знаю, зачем разговариваю с ним. Не люблю пустой треп, а ничем другим нашу беседу не назовешь.

– Конечно же, нет, – обижается Питер, но не даю ему продолжить. Ни к чему это.

– Полковник прав, – повторяю. – Тебя раскусили бы в первые несколько минут, – Пит хмурится. – У тебя лицо не обветренное, – говорю и захожу в комнату.

Дверь закрывается, отрезая от меня удивленного собеседника. Несколько секунд стою и задумчиво смотрю на нее. Невольно проникаюсь уважением к Коннери. Удивительно добродушный парень этот Пит, нельзя его в Нижний мир…