Текст книги "Руины веры"
Автор книги: Татьяна Солодкова
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава
5
Планету Аквилон открыли всего какие-то три сотни лет назад. Вдалеке от основных торговых путей, небольшая планета с силой притяжения и составом воздуха, схожим с Земным. Никто и не ждал, что Аквилон когда-либо займет значимое место на политической арене Вселенной, но что она пригодна для жизни стремительно увеличивающегося в количестве человечества, решили сразу.
Заселение началось с южной части планеты, потому как там оказался более мягкий климат. Часто идущий снег и сильный ветер замедляли строительство, но, тем не менее, прошло несколько десятков лет, и на Аквилоне воздвигли настоящие города, которые могли бы сравниться своим великолепием с городами Лондора, Нового Рима и даже самой Земли.
Северное полушарие использовалось только в промышленных целях. Здесь добывали и перерабатывали полезные ископаемые, построили огромные, никогда не засыпающие заводы. Было решено, что жить в подобных климатических условиях некомфортно и опасно для здоровья, поэтому люди только приезжали сюда на заработки в командировки со строго ограниченными сроками.
Полезных ископаемых было море. Несмотря на неудобное расположение, Аквилон завязал торговые отношения с другими планетами. Сотни грузовых рейсов, казалось, деньги текли нескончаемым потоком. Казалось…
А потом на Вселенской арене появилась Эдея, планета, торгующая теми же ресурсами, что и Аквилон, но расположенная гораздо ближе к основным маршрутам. Эдея установила меньшую цену на товар, а при учете еще и меньших трат на доставку в связи с близким расположением, экономия выходила колоссальная.
Сначала объемы продаж сократились, а затем экспорт и вовсе сошел на нет. А правительство стало смотреть на север.
Все началось с того, что на север ссылали неугодных, в основном политических преступников. Заводы сократили объемы производства, так как экспорт заглох, хозяева заводов уже не могли платить достойные зарплаты работникам. Люди отказались работать за гроши и разъехались. Зато нашлись те, кто был готов работать не за деньги, а за тарелку похлебки. Многие разорились, и, чтобы не умереть с голоду, отправились на север.
А потом кто-то остроумный употребил в прессе выражение «Верхний и Нижний мир». И понеслось.
Лет через пятьдесят Нижний мир населяли уже одни бедняки. Работоспособным возрастом приняли двенадцать лет. Большинство тюрем перевели в Нижний мир. В Верхнем осталась всего одна, так называемая тюрьма для элиты, в которой родственники заключенных оплачивали государству содержание узников в человеческих условиях.
Аквилон не мог прокормить всех, а численность населения росла, поэтому «ссылка» в Нижний мир стала прекрасным выходом: здесь люди вымирали сами и не горели желанием рожать детей. Никто не удосужился даже построить тут капитальные здания, не считая заводских построек, люди ютились в плохо отапливаемых бараках. На ремонт, естественно, также не выделялось средств. Бараки ветшали, жильцы замерзали на смерть в собственных домах, а выжившие по-прежнему ходили работать на заводы, чтобы иметь возможность питаться. А при удачном стечении обстоятельств можно было даже надеяться на получение комнаты в общежитии, где была пригодная температура для жизни, и, засыпая, можно было быть уверенным, что на утро проснешься…
А еще через десяток лет жилых домов за пределами заводов почти не осталось. Все жители Нижнего мира работали на заводах. Вне территории производства сколачивались банды, которые чаще не вели оседлый образ жизни, а бродили от одного полуразрушенного строения к другому в поисках наживы.
Откуда мне было знать об этом, будучи жителем Верхнего мира? Мой отец был уважаемым членом общества. У него была престижная работа, собственная строительная фирма, имеющая госконтракт. Большинство новых жилых домов в Верхнем мире были построены именно ей.
Мы жили как в сказке и считали это нормой. Откуда нам было знать, что в часе полета флайера умирают от голода и холода дети? Что люди гибнут от ужасных жилищных условий и от отсутствия профессиональной медицины?
Действительно, откуда нам было знать? Мы ведь и не интересовались, у нас все было хорошо. Было…
Иду по скрипучему снегу, уткнувшись носом в высокий воротник, и зачем-то снова и снова прокручиваю все в мыслях. Пришло бы мне в голову рассуждать о несправедливости жизни, сиди я сейчас в тепле и уюте? Нет.
От мыслей уже ноет в висках. Мне дали задание, не соизволив ни составить план действий, ни как следует проинформировав. Где-то здесь бродит банда Проклятых. Где их искать? Как втереться в доверие? Не думаю, что у меня располагающий к себе вид.
Дохожу до одного из грустно стоящих в темноте бараков. Ни о каких уличных фонарях в Нижнем мире нельзя и мечтать. Выпавший недавно снег дает какую-никакую видимость, и за это уже нужно сказать спасибо.
Вижу барак с вырванной с петель дверью. Вот она валяется неподалеку, став уже вполовину меньше. Видимо, кто-то находчивый использовал доски для растопки.
Сжимаю покрепче выданный мне Питом складной нож и приближаюсь к темному дверному проему. Мне надо где-то переждать ночь, и заброшенное строение – то, что нужно. Но осторожность подсказывает, что так мог подумать кто угодно, и место может быть занято.
Крадусь в тишине, пригнувшись и стараясь не шуметь, но моя предосторожность напрасна, помещение пусто. Насколько позволяют увидеть уже привыкшие к темноте глаза, здесь было много гостей до меня, жгли костры прямо посреди прогнившего пола, используя остатки мебели.
Тоже поднимаю несколько ножек от табуреток, выхожу на улицу и лишаю дверь еще одной доски. Она немного подгнила, и мне удается ее оторвать всего с третьей попытки. Это удача.
Стаскиваю добычу в выбранное место ближе к глухой стене и разжигаю костер зажигалкой. Простой нож и зажигалка – вот и все дары, полученные мною от моего «начальства». При этой мысли становится смешно. Начальство – тоже мне… Несколько минут сижу, грею руки над огнем и тихо смеюсь, плечи трясутся, и когда позыв смеяться проходит, еще несколько минут не могу перестать трястись.
***
– Папа! Папа! Снег! – восторженно кричит девочка, подбегая к окну в просторной гостиной. Они только что вернулись из путешествия «в теплые страны», и для отвыкшей от зимы девочки снег – праздник.
– Здесь всегда снег, – мягко напоминает отец, но все же отрывается от чтения, откладывает документы в сторону и подходит к дочери, мягко треплет по волосам. – Уже соскучилась по Аквилону?
Девочка молчит несколько секунд, задрав голову и наблюдая за танцем снежинок. Она чувствует восторг, белые «мухи» кажутся ей гостями из сказки.
– Я люблю Аквилон, очень-очень, – выдает она скороговоркой, чуть коверкая звуки. – Пойдем гулять! – девочка стремительно хватает отца за руку и тащит за собой к двери. Он смеется и не сопротивляется.
– Ну, что ж, пойдем, сделаем тебе снеговика.
– С морковкой? – тут же восторженно подхватывает девочка. – Честно-честно? С настоящей?
– Если мама выделит тебе морковку, – уточняет отец.
В глазах девочки озорной блеск предвкушения. Она бросает отцовскую руку и с топотом, свойственным детским ножкам, мчится на кухню.
– Маааам! Маааам! Папа сказал…
Вздрагиваю, резко просыпаясь. Сонно оглядываюсь и понимаю, что уже совсем светло, а мой костер давно потух.
И как только можно было умудриться уснуть в заброшенном доме без двери, куда за ночь мог войти кто угодно? Ругаю себя и поднимаюсь, опираясь о покрытую инеем стену. Рука скользит, пальцы зябнут. Ноги трясутся из-за того, что провели несколько часов согнутыми под неудобным углом.
Окончательно проснувшись, оцениваю новую одежду должным образом. Усни я в своем прежнем тряпье, кто знает, удалось ли бы мне проснуться.
Прохожу по своему временному пристанищу, разминая ноги, и думаю, где бы добыть еды. За два дня пребывания в Верхнем мире желудок успел разбаловаться и теперь просит есть. Скверно.
И тут слышу шум. Он раздается с улицы. Кто-то кричит, а потом доносится скрип снега, ругань, удары, снова крик. Детский крик.
Хмурюсь, закусив губу. Судя по звукам, на улице идет борьба между взрослым мужчиной и ребенком, мальчиком или девочкой – непонятно, голосок слишком тонкий и испуганный.
Стою и не двигаюсь, усмиряя резко подскочивший пульс. Нравы в Нижнем мире варварские. Вполне может статься, что это выяснение отношений между отцом и сыном, или дочерью. Ребенок мог в чем-то провиниться, и крики, которые я слышу, всего лишь часть воспитательного процесса, и посторонним не стоит совать в него нос.
Ухожу в тень, подальше от дверного проема.
Мужчина матерится, ребенок ревет.
Внезапно вспоминаю Мо, его белесые глаза и заискивающую улыбку.
Сами собой сжимаются кулаки. Нет, больше никогда не буду стоять в стороне.
Убираю руки в карманы и решительно покидаю свое убежище. Что я могу сделать против взрослого мужика – дело десятое. Стоять и слушать – не могу.
На ссору между отцом и сыном не похоже, а лежащий на снегу ребенок все же мальчик, маленький, лет десяти, а может, и меньше, тощий и слишком легко одетый даже для «нижнего». Крупный мужчина за тридцать навалился на свою жертву, воткнув колено ей в живот и сомкнув здоровенные ручищи вокруг тоненькой шеи. Мальчик хрипит, глаза закатываются, скрюченные пальцы бьют по затоптанному снегу.
– Руки убери! – не знаю, откуда у меня этот командный голос, но он звучит так неожиданно на пустой улице, что душитель, и правда, убирает руки (а вот колено – нет) и удивленно пялится на меня.
– Малый, иди по добру… – рычит мужчина и смачно сплевывает в снег.
Он может убить меня одной левой, но мне не страшно. Нынче у меня слишком много шансов умереть, и очередной ничуть не портит коллекцию.
– Отпусти его, – говорю спокойно.
Пожалуй, именно это спокойствие больше всего дезориентирует противника.
– Чего? – тупо выдает он.
Приближаюсь, но все еще остаюсь достаточно далеко, чтобы мужчина не смог преодолеть разделяющее нас расстояние одним прыжком. Впрочем, по тяжело поднимающейся и опускающейся груди не похоже, что у него хватит физического здоровья на акробатические этюды, но, тем не менее, не рискую.
– Найди кого-то покрупнее, – говорю уже откровенно грубо.
– Чего? – повторяет незнакомец и, наконец, убирает костлявое колено с уже порядком посиневшего мальчишки. Ребенок тут же сворачивается в позу зародыша, обхватив руками колени, и тихо поскуливает.
Нет, я не герой и не борец за справедливость, но в этот момент испытываю лютое отвращение к Аквилону, Нижнему миру, опустившемуся ниже некуда и Верхнему, позволившему ему это сделать. Пальцы обхватывают нож в кармане брюк.
– Ты его мамочка, что ли? – мужик снова сплевывает. – Эта мразь украла у меня вещь, и я ответил. Вали отсюда, пока ноги целы.
Только теперь замечаю дешевую цепочку с маленьким синим камнем, которую мужчина сжимает в кулаке.
В этот момент мальчишка встает на четвереньки, его сотрясает крупная дрожь, заметная даже с такого расстояния.
– Она… мамина! – слышу то ли хрип, то ли стон на выдохе.
– Теперь она для моей крали, – рычит настоящий вор украшения, которое не стоит ничего, кроме детских воспоминаний, и вновь бросается на пацана, которому следовало бы отползать подальше, а не качать права собственности.
Помню хлюпающий звук, с которым отвертка входит в глазницу Боба. Как твердый металл рвет податливую плоть. Как теплая кровь течет мне под рукав.
Не хочу до рвотного позыва.
А еще я помню Мо, Мориса Рамзи. Никто даже не знал его настоящего имени, просто Мо, две буквы, кличка…
Нож раскрывается легко, а садист слишком занят своей жертвой, чтобы обратить внимание на тихий щелчок…
Приближаюсь в два широких шага и втыкаю нож по рукоять в основание черепа мужчины сзади. Он резко вздрагивает, пальцы на шее мальчика расслабляются, а сам душитель заваливается набок, падая щекой прямо в снег. Мертвые глаза открыты, и в них застыло выражение искреннего удивления, изо рта стекает тонкая струйка крови.
Все.
Из ступора выводит громкий выдох мальчика. Когда прихожу в себя, обнаруживаю, что сижу на корточках возле убитого мной человека. Руки обхватывают колени. Окровавленный нож валяется у ног. А мальчишка сидит, опершись руками о землю позади себя. Его глаза полны удивления не меньше чем другие, мертвые. Лицо парнишки мне смутно знакомо, но сейчас я не в состоянии думать.
– Со снега встань, – говорю, и голос напоминает скрип несмазанных колес телеги. Этой самой старой телегой сейчас себя и чувствую.
– А?
– Встань со снега, обморозишься!
Мальчишка вскакивает на ноги, будто его пнули под зад. Теперь замечаю, что он бос. В мороз.
Тоже встаю и приближаюсь к телу. Наклоняюсь. Стягиваю ботинки. Ему они больше не понадобятся.
– Как тебя зовут? – спрашиваю. Не то что мне интересно, но надо же к нему как-то обращаться.
– М-мышь.
Мышь? Нет, так везет только святым или прокаженным. И, вряд ли, я отношусь к первым.
Вскидываю брови, делая вид, что слышу эту кличку впервые. Теперь понимаю, откуда мне знакомо это лицо.
– Мышь?
– Мышь! – пацан произносит так, будто назвался Королем зверей.
– Почему Мышь? – повторяю вопрос, ранее заданный Питу. Наверное, со стороны наш разговор напоминает беседу двух сумасшедших. К сожалению, это недалеко от правды.
Мальчишка приподнимает сбоку край тонкой вязаной шапки, демонстрируя неровно отросшие волосы.
– Смотри, серые. Как у мыши.
На мой необразованный взгляд, такой цвет волос называется пепельно-русым, но серый, так серый.
– Ну а имя-то твое как?
– Меня зовут Мышь, – повторяет с нажимом, явно не желая говорить правду.
– Ладно, буду звать тебя Мышонком, – сдаюсь без борьбы. В самом деле, какая мне разница, это я не люблю клички, а ему, похоже, нравится. – Где обувь потерял?
– Не знаю, – Мышонок шмыгает носом и вытирает сопли прямо рукавом. – Пока убегал, – он, наконец, делает решительный шаг к мертвому и вытаскивает из его сжатого кулака цепочку. – Она мамина, – поясняет, – все, что осталось от мамы. А он… – быстрый взгляд на убитого обидчика, – украл.
– Ясно. Иди сюда, – протягиваю ему полученные мародерством ботинки.
Мышонок шарахается и находит отговорку своему страху:
– Они большие!
Чувствую, что если пробуду еще некоторое время в непосредственной близости от убитого мной человека, то непременно сяду в снег и разревусь. Поэтому добавляю металла в голос:
– Плевать. Подвяжешь! – слова не расходятся с делом, приседаю, стягиваю куртку с мертвого тела, еще теплого и податливого под моими непослушными пальцами. Затем поднимаю нож, обтираю о снег и отрезаю от нижней рубахи тонкие длинные полосы. – Держи, – протягиваю Мышонку лоскуты. – И куртку надевай.
Пацан слушается. Дрожит, но послушно сует ноги в огромные для него ботинки. Просовывает под подошву ткань и несколько раз обвивает подъем и завязывает узел на лодыжке. То же самое проделывает со второй ногой, а затем накидывает на себя куртку. Ему неприятно брать вещи этого типа, но, кажется, теперь он боится меня не меньше, чем его.
– Ему они больше не понадобятся, – говорю сухо. Выпрямляюсь, складываю нож, убираю в карман.
– Ты такой смелый, – внезапно выдает Мышонок, смотря на меня в священном ужасе. М-да.
– А ты дурак, что полез к тому, кто втрое старше и крупнее тебя.
– Он забрал мамино! – он переизбытка чувств Мышонок даже притопывает ногой в огромной ботинке.
Вздыхаю и говорю неожиданно мягко даже для себя:
– Твоя мама здесь, – касаюсь указательным пальцем виска, – и этого никому не отнять.
Резко замолкаю и прокашливаюсь, чувствуя себя неловко из-за минутной слабости.
Так, надо собраться, взять себя в руки и напроситься с пацаном. Или, на худой конец, проследить за ним.
– Иди домой, – говорю равнодушно, – или где ты там живешь, пока друзья этого парня тебя не нашли, – и отворачиваюсь. Иди, Мышонок, мне совсем неинтересно, у меня куча своих дел…
– А ты пойдешь со мной? – ребенок, ну нельзя быть таким предсказуемым! – Коэн всегда говорит, нам нужны смелые парни, и будет рад всем, кто умеет за себя постоять.
– Коэн? Кто это? – щурюсь. Солнце слепит глаза, и я не могу понять, с каким выражением мальчик произносит имя.
– Коэн, наш главный, – с готовностью поясняет Мышонок, – ты о нем не слышал?
Дергаю плечом:
– Не приходилось…
– Пойдем, они недалеко, – парнишка начинает пританцовывать от нетерпения, болезненно напомнив девочку из моего утреннего сна.
– Пошли, – соглашаюсь. – Кстати, меня зовут Кэмерон, можешь звать меня Кэм.
Глава
6
Мы идем в молчании. Вернее, сначала Мышонок без перерыва болтает, видимо, от переизбытка впечатлений, но потом видит, что я морщусь от каждого его слова и если и отвечаю, то сквозь зубы, и мудро смолкает.
Знаю, веду себя не дальновидно. Этот мальчик, к тому же, обязанный мне жизнью, сейчас способен дать огромный объем информации, которую впоследствии мне придется добывать с трудом. Но сейчас я совершенно не в настроении.
Отвертка в глазу Боба – чистой воды самозащита, к тому же, он остался жив. А этот тип (не знаю его имени и, бог даст, никогда не узнаю) непосредственно моей жизни не угрожал. У меня была возможность отсидеться в заброшенном бараке и даже уйти в тот момент, когда несостоявшийся убийца объяснил свою позицию. Ему не было до меня дела.
Несмотря на погружение в неприятные мысли, замечаю, что шагающий рядом Мышонок, забавно переставляющий ноги в большой обуви, периодически обхватывает себя руками, а только видит, что я обращаю на него внимание, немедленно убирает руки в карманы.
– Ребра?
– Угу, – шмыгает носом мальчишка.
– Тебя надо перевязать.
– Сейчас доберемся до дома, там помогут, – Мышонок говорит настолько уверенно, что меня берут сомнения. – Помогут-помогут, – видимо, мальчишка замечает скептицизм в моем взгляде. – Они – моя семья.
Семья… Прекрасно помню снимок того, что вначале мне показалось пугалом. Сильно подозреваю, что бедолага тоже считал себя членом «семьи».
– Как ты попал к ним? – пересиливаю себя и задаю вопрос.
– Я остался сиротой, – отвечает, будто этим все сказано. Молчу, и он таки продолжает: – Я сбежал из приюта, и скитался. Проклятые наткнулись на меня и приютили.
– Почему?
– Не знаю, – Мышонок снова шмыгает.
– Нет, – мотаю головой, – почему сбежал из приюта? – не понаслышке знаю, что такое приюты Нижнего мира. Мне «посчастливилось» пробыть там всего несколько месяцев до моего распределения на завод. И могу сказать, что жизнь в каморке общежития при заводе показалась мне гораздо терпимее. – Били?
Мышонок опускает голову и кивает. Его щеки становятся пунцовыми. Ему стыдно за то, что его били, и он не смог этого вытерпеть.
– А ты бил? – спрашиваю.
– Что? – вскидывает голову.
– Ты, спрашиваю, бил? Бил кого-то, кто младше и слабее тебя?
Глаза мальчонки округляются.
– Нет.
– Тогда чего краснеешь?
Он так долго смотрит на меня во все глаза, что спотыкается и растягивается на снегу. Приходится его поднимать за шиворот. Мышонок ойкает, адреналин покидает кровь, и теперь боль в ребрах дает о себе знать все больше.
– У вас там есть кто-то, кто сумеет правильно перевязать? – интересуюсь.
– Райан, он все умеет! – сообщает Мышонок с такой гордостью за товарища в голосе, что хочется зажмуриться.
Если не ошибаюсь, Райан Кесседи – главный помощник Фредерика Коэна, главаря банды, тот самый, о ком данных еще меньше, чем о Мышонке. Он еще и мастер-золотые руки? Интересно.
– Пришли, – сообщает Мышонок, указывая на длинное ветхое строение. – Туда.
Прищуриваясь, вглядываюсь. Это жилой барак, самый обычный, и уж точно не походящий на место дислокации преступной группировки. Между специально вбитых столбов протянуты веревки, на которых сушится белье, среди которого заметны детские вещи, крыльцо очищено от снега, наледь сколота.
– Вы живете здесь? – удивляюсь.
– Не совсем. В подвале, – поясняет Мышонок. – А здесь живет Гвен и ее семья. Остальные комнаты заброшены. Гвен – это Гвендолин, она еще молодая, но ее уже обрюхатили, и она каким-то чудом родила. Живут тут с матерью и с дитём… Ой! – моя оплеуха перебивает его повествование. – Ты чего?!
– Мал еще осуждать, – отвечаю сухо.
Мышонок розовеет:
– Да я это… просто…
– Повторил чужие слова, – знаю и без него. – Ладно, пошли.
Мышонок срывается с места и тарабанит в покосившуюся дверь.
– Кого несет? – слышится изнутри старческий голос. Щелкает задвижка, и на пороге появляется пожилая женщина. Действительно пожилая, что в Нижнем мире с его уровнем смертности чуду подобно.
– Привет, Рында, – панибратски здоровается Мышонок, за что мне снова хочется его огреть, – мне пройти.
Теперь понятно, вход в подвал через дом непосредственно. Если власти начнут проверять местность, они постучат, и им откроет эта женщина, которая знать не знает, естественно, ни о каких Проклятых. «Какие Проклятые, сынки? Тут только я да дочка с приплодом!»…
– А этот? – женщина хмуро смотрит в мою сторону.
– Он со мной, – Мышонок пытается гордо выпятить грудь, но тут же складывается пополам от пронзившей ребра боли. То-то же, хвастун.
– С Коэном будешь сам разбираться, – равнодушно пожимает хозяйка плечами и пропускает нас внутрь.
В доме полутемно. Возле печи возится молодая женщина в заштопанном платье, должно быть, та самая Гвендолин. Прямо по полу ползает от силы годовалый ребенок. От печи в помещении тепло. Сразу же расстегиваю куртку.
– Привет, – Гвендолин улыбается мне усталой улыбкой, и не думая интересоваться, что я за птица, и что мне нужно. Должно быть, привыкла, что дела Проклятых – не ее забота.
– Привет, – бодро отвечает за меня Мышонок.
– Здравствуй, – откликается она снисходительно.
Ей не больше двадцати, но двигается женщина, будто ей давно за сорок, а у нее на плечах мешок с углем.
Чувствую себя неуютно, переминаюсь с ноги на ногу.
– Пошли, – Мышонок уверенно шагает за перегородку в углу комнаты, где обнаруживается дверь, стучит.
– Пароль! – тут же отзываются из-за двери.
– Это Мышь, открывай!
– Пароль! – не унимается невидимый страж.
– Ох уж эти ваши пароли, – кряхтит Мышонок, явно подражая хозяйке со странным именем Рында. – Пароль: «крыса»!
«Крыса». Как поэтично. Ведь сейчас я среди них крыса и есть.
Раздается звук отодвигаемой задвижки, дверь открывается. Вижу уходящую вниз деревянную лестницу, на верхней ступени которой стоит долговязый паренек примерно моего возраста.
– Кто это? – говорит он, смерив меня взглядом, но задает вопрос непосредственно Мышонку, будто я не умею говорить.
– Это Кэм, – отвечает мальчишка. – Он убил Здоровяка Сида, когда тот хотел убить меня.
Здоровяк Сид… Теперь знаю, как его звали. Черт.
– Ого, – уважительно протягивает охранник двери, и я удостаиваюсь личного приветствия, – ну, привет, Кэм, заходи. Я Пол.
– Привет, – отзываюсь равнодушно. Желание понравиться отсутствует абсолютно.
– Пошли, – Мышонок пропускает меня вперед, и у меня нет выбора, кроме как начать спускаться по узкой лестнице. Сам мой проводник задерживается на верхней ступени на несколько секунд. – Фред дома?
– Да, – слышу ответ. – В хорошем настроении, так что веди.
Вести, так понимаю, следует меня. Стало быть, смотрины. Ладно.
Спускаюсь вниз. Подвал гораздо больше, чем можно было бы предположить. Кажется, даже больше дома наверху. Стены каменные, электрическое освещение, хотя и тусклое, но, тем не менее, его наличие уже удивительно. Все пространство разделено шторами, играющими роль стен. В конце помещения печь, труба которой уходит в потолок и, очевидно, выходит на улицу. Возле печи куча угля (вот уж чего в Нижнем мире с избытком). Печь и сейчас топится, потрескивает, благодаря чему, в подвале даже теплее, чем наверху.
– Здорово, да? – догоняет меня Мышонок.
– Здорово, – отвечаю, причем не кривлю душой. В Нижнем мире здорово везде, где тепло.
В этот момент из ближайшей «комнаты» высовывается заспанное лицо с торчащими в разные стороны рыжими волосами.
– Мышь вернулся! – растягивается в щербатой улыбке мальчишка лет четырнадцати и спрыгивает на пол. – Мы уже думали, все, кранты тебе!
Мальчишка радостно подбегает к Мышонку и довольно похлопывает того по спине. Мышонок морщится от боли в ребрах, но молчит и терпит. Сторонним наблюдателем присутствую при встрече старых друзей.
На крик просыпаются остальные. Очевидно, промышляя ночью, в первой половине дня банда отдыхает, а потому все здесь.
Из импровизированных спален появляются уже знакомые по досье «верхних» мне лица. Кого-то даже помню по именам. Например, рыжего, поднявшего шум, зовут Брэдли Попс. Его отец помешался после увольнения с завода и перерезал всю свою семью: мать Брэда и двух его сестренок. Сам Брэдли сумел сбежать, и его приютили Проклятые. «Помешался» – это прямая цитата из доклада Питера. Как по мне, человек не выдержал того, что не в силах прокормить семью.
– Вернулся, значит, – хриплый голос звучит с конца помещения.
Всеобщий гам затихает, мальчишки расступаются, и я вижу обладателя голоса во всей красе.
Коэн именно такой, каким мне уже приходилось видеть его на фото. Только, кажется, еще более тощий, лицо заросло щетиной, из-за которой шрам на щеке выделяется белой полоской, пересекающей поросль от губы и уходящей к виску.
Цепкий взгляд главаря замечает меня, хотя остальные бросились к Мышонку, и на меня в тени у стены никто не обратил внимания. Коэн направляется к нам грациозной походкой хищника, совсем не вяжущейся с его внешним видом. Члены банды расступаются, а он останавливается перед Мышонком, вперив в него внимательный взгляд темно-карих, почти черных глаз.
– Мышь, ты привел незнакомца, – говорит он спокойно, но вижу, как остальные ежатся от этого тона. Мышонок тоже начинает заметно дрожать и несколько раз судорожно сглатывает, прежде чем ответить.
– Да, Фред, привел…
Теперь взгляд-прицел перемещается на меня. Глаза Коэна нездорово блестят. Или наркоман или серьезно болен, решаю я.
Коэн рассматривает меня не спеша, внимательно и надменно, будто я новая вещь в его коллекции. Наверное, мне стоило бы испугаться, ведь этот человек может прикончить меня одним кивком: здесь слишком много народа, никакого сопротивления оказать не смогу. Но мне почему-то не страшно. Смотри, Коэн, если тебе нравится смотреть, смотри, мне не жалко.
Главарь ухмыляется, как мне кажется, одобрительно.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
Что ж, во всяком случае, обращается ко мне.
– Кэмерон.
– Кэмерон, – повторяет он мое имя, все еще не спуская с меня глаз. – Мышь, Кэмерон, побеседуем, – а затем поворачивается и направляется туда, откуда появился, в сторону, где располагается печь.
– Пошли, – шипит шепотом Мышонок и толкает меня в бок. – Фред не любит ждать.
Не спорю и иду за ним.
Мы проходим весь подвал и заходим в одну из «комнат», вход в которую также прикрыт шторой.
Без стеснения, и не таясь, рассматриваю обитель главаря банды: узкая койка, прикрытая лоскутным одеялом непонятного линялого цвета, ободранный письменный стол с настольной лампой на кривой ножке, трехногий табурет. Для человека, вне закона живущего в Нижнем мире, настоящая роскошь. А еще тут удивительно чисто и аккуратно, отмечаю, что на столе и лампе ни следа пыли, а одеяло на койке расправлено так, что нет ни единой складки. Тут же ставлю себе в мозгу «галочку»: Коэн помешан на порядке.
Коэн проходит и усаживается на табурет у стола. Снова бросаю взгляд на идеально расправленное одеяло: вряд ли нам предложат присесть. Мышонок вытягивается по струнке, руки по швам и, кажется, почти не дышит. Боится? Вглядываюсь в него. Нет, это похоже не на страх, а на раболепие. Он смотрит на главаря как на некое божество, которое может как наградить, так и покарать. И Коэну это нравится, вижу, чувствую. А вот то, что я почему-то не дрожу и не падаю ниц, ему не нравится совсем.
– Рассказывай, – коротко приказывает главарь, и Мышь сбивчиво и торопливо начинает повествовать о том, как убежал вчера, выслеживал Здоровяка Сида, а когда подвернулась возможность, стащил кулон матери у его женщины, которой тот успел его подарить, и дал деру, и о том, как Сид догнал его и чуть не убил, если бы не я.
Мышонок волнуется, забывает слова, прерывается на середине фразы, начинает заново, а Коэн молчит. Ни единого слова, подсказки, наводящего вопроса. Смотрит своим давящим темно-карим взглядом на мальчишку и молчит, а голос Мышонка становится все тише. Вижу, как из-под шапки стекает капелька пота, течет по виску, щеке, улетает за воротник. Что это? Изощренная пытка? Им виднее. Не вмешиваюсь и отключаю эмоции. Во внутренние отношения Проклятых вмешиваться и не подумаю.
Рассказ затягивается, а в помещении откровенно жарко, не хочу обливаться потом, как Мышонок, со стиркой мне никто не поможет. Снимаю куртку, кладу на идеально чистый пол и усаживаюсь сверху, скрестив ноги. Краем глаза Коэн отмечает мое перемещение, но не снисходит до комментариев. Оно и лучше.
– …Кэм его зарезал, – заканчивает мальчишка, – он бы меня задушил, вот! – он оттягивает ворот кофты, демонстрируя лиловые следы, оставшиеся на шее от пальцев Здоровяка Сида.
Вот теперь Коэн переводит взгляд на меня. Слышу, как Мышонок тихонько выдыхает от облегчения, что рапортовать больше не придется.
Взгляд у Коэна подходящий для главаря, кажется, будто он прожигает насквозь, а его обладатель видит все твои потаенные страхи и секреты. Так смотреть надо уметь. Но я-то точно знаю, что все это только шоу для мнительных, что бы там ни казалось, Фредерик Коэн обо мне ничего не знает, не может знать.
– Зарезал, говоришь?
Мне хочется выбежать на улицу и снова и снова оттирать уже давно чистые руки от несуществующей крови.
– Зарезал, – подтверждаю.
Сижу на полу, Коэн на табурете. Получается, что он смотрит на меня сверху вниз. Ему это нравится. Пусть.
– Зачем? – интересуется главарь со все той же скучающей интонацией.
Знать бы мне еще зачем. Если бы на тот момент мне было известно, что Мышонок связан с Проклятыми, мое поведение и убийство были бы целиком и полностью оправданы. Но мне просто повезло.
– Я хотел его остановить, – отвечаю.
Коэн чуть склоняет голову набок:
– Ты мог ударить его, скажем, камнем, а потом убежать.
Пожимаю плечами:
– Не стоит оставлять живых врагов за спиной, – Боб с завода ясно дал мне это понять, убив Мо, а потом повесив его смерть на меня.
– Не многие это понимают, – замечает Коэн одобрительно. Потом встает, делает шаг вперед и наотмашь бьет Мышонка по лицу. – Я сказал тебе забыть про цацку! Ты отвлекся, Сид украл! Твоя вина!
Мальчишка падает недалеко от моих ног. Опустошенно смотрю на сцену разборок.
– Оно мамино, – хнычет Мышонок, сжавшись в комок на полу.
– Дай, – Коэн протягивает руку. – Отдай немедленно.
Мышь молчит и не шевелится. Жду, что сейчас Коэн размахнется и ударит его снова, возможно, ногой по уже поврежденным ребрам. Смогу ли я и тогда не шелохнуться?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
