Текст книги "Проект «Платон»"

– И неудивительно. Психопаты не любят перемен. А смерть главврача – это, как ни крути, перемена!

– Психопат не отрицает перемен. И психопат не оперируют понятиями «люблю-не люблю». Психопат или отрицает. Или…

– Отрицает отрицание! – Подхватил Иван, улыбнувшись.

И Митрофанов наиприятнейшим образом улыбнулся ему в ответ. Пожалуй, даже искренне. Искренность – это тоже не чувство? Искренность – это честность. А честность – это не чувство. Это качество. Или категория. Философская категория «сущность».

– Да. Философия, молодой человек, это ни что иное, как методология. А без методологии нет учёного.

– И нет психопата.

– Именно так, Иван. Именно так. Любой учёный должен стать психопатом. Экспериментировать над лабораторными животными – зло. Учёный принимает это зло, творит его – во имя добра. Опять пластичность! Опять люфты и допуски. И запущены новые нейронные пути, которые не всегда приведут куда надо. Иногда запутают. Потому быть психопатом, заведомо знающим, что нет добра и зла, но психопатом высокоорганизованным, то есть понимающим, что такое хорошо, и что такое плохо, – вы же чувствуете разницу? – он вопросительно посмотрел на Ивана.

– Между парой «добро-зло», «хорошо-плохо»?

Митрофанов кивнул.

– Безусловно.

– Отлично.

– То есть… А великим… Великим учёным нельзя стать, если ты… Ну, если для тебя всё-таки существуют категории добра и зла?

Ивану стало стыдно за свой вопиюще детский вопрос. Но Митрофанов воспринял всё абсолютно нормально. Видимо, человеческие амбиции давно не были для него terra incognita.

– Для любого, кто решил посвятить себя науке, нет категорий добра и зла. Достаточно полей хорошо и плохо. Плоха метода ограничения и принудительного использования?

– Она великолепна! – Выказал Иван искренний восторг.

– Но она довольно зла. Идёмте, Иван Алексеевич, ко мне в кабинет. У моих подопечных заканчивается время прогулки, они отправляются на занятия. У меня для вас есть ещё полчаса.

Митрофанов встал, потянулся с явным удовольствием, наслаждаясь здоровьем и возможностями тела и, быстро пошёл по аллее в направлении главного корпуса. Иван потрусил за ним.

– А как же гуманизм, Михаил Александрович?!

– Идея гуманизма, Иван Алексеевич, возникла в эпоху Возрождения как противопоставление схоластике и абсолютному господству церкви. Как принцип свободного и всестороннего развития человеческой личности. Как альтернатива индоктринированию. Заметьте, ни слова о добре и зле. Довольно печальная ирония в том, что сам гуманизм нынче стал доктриной. И даже призывает нас не к свободе и развитию, а к одинаковости. Вплоть до отрицания таких простых и очевидных разностей, как «он» и «она».

Они уже зашли в здание.

– Но гуманизм – это же человечность! – Воскликнул Иван.

Митрофанов остановился и пристально посмотрел на своего спутника. Будто с некоторым сомнением. Как разглядывают лабораторный образец, от которого ожидали большего.

– И что это, по-вашему, значит, молодой человек? – спросил он тихо и так серьёзно и спокойно, что Иван вдруг окончательно осознал, что Михаил Александрович на самом деле психопат.

Ивану почему-то стало стыдно, как первокурснику, не выучившему элементарный урок введения в остеологию. Митрофанов вопрошал не риторически. Он ждал ответа. Ивану стало ещё более неловко. Это же просто срам какой-то для того, кто всерьёз претендует на аналитический склад ума. Да ещё и доктор наук. Стыдоба! За названием не видеть суть вещей! Позволить привнесенному, заёрзанному – заслонить чистоту восприятия! Будто ты не Иван Алексеевич Ефремов, а продавщица супермаркета, насмотревшаяся дневных сериалов. Жертва рекламы, долбёжки и промывки мозгов до полной унификации!

Упавшим голосом Иван ответил:

– Всего лишь характеристики человеческой личности.

Митрофанов удовлетворённо кивнул. Может, ещё есть толк в этом образце.

– Не превращайте науку в интеллектуальное болото. Всегда чётко и ясно мыслите. Не отмахивайтесь от первого слоя. Буквализм – не позор, но метод сохранения разума, в том числе – разума чрезвычайно развитого. Особенно: чрезвычайно развитого.

Митрофанов двинул вглубь одного из коридоров, Иван посеменил за ним, не особо вникая в суть сказанного начмедом лечебницы. Не любил вот таких ученических позоров. Будь на его месте Антон – он вряд ли бы потрясал перед Митрофановым гуманизмом. Возможно, разум друга действительно не засорен никчемными шаблонами, которыми так щедро пичкает нынешняя высшая школа.

Митрофанов уже открывал перед Иваном дверь своего кабинета, когда тот, вдруг вынырнув из мыслей, спросил его:

– Кто же мог убить господина Васильева? Ваши версии?

– У меня нет версий. – Без паузы ответил Михаил Александрович. – Прошу вас!

Кабинет Митрофанова был настоящим логовом учёного, и практикующего врача. Здесь явно не заботились о внешнем блеске. Хотя мебель и была дорогой, старой, но выглядела скорее «добротной», нежели «стильной». На стене висел портрет математика Чебышева. Поймав направление взгляда Ивана, Михаил Александрович усмехнулся.

– Вы ожидали увидеть здесь Фрейда или Юнга? А Создатель утверждает, что вы гений. Как минимум: носитель потенциала гения.

– Я? Нет-нет, я…

Иван снова растерялся. Прозвище Создатель ещё никак не прошивалось у него в мозгу. Виддер был для него Виддером, Ильёй Николаевичем, Учителем. Но Создатель? Господи! Надо же! Значит, Виддер утверждает, что он, Иван Ефремов, – гений?! Нет, пожалуй: «Создатель утверждает, что вы гений!» – солидней. Безо всяких «как минимум потенциалов». Маленькое инсайдерское честолюбие, которое стыдно показывать. Антон, вот, никогда не стесняется заявлять, что он гений. И хоть прикрывается своей обаятельной скоморошьей манерой, которой Иван никак не овладеет, но Иван-то знает, что Антон вполне серьёзно считает себя гением и ничуть не стыдится об этом говорить.

– О чём задумались, молодой человек?

– Простите! Не так, конечно, прямолинейно. Возможно, я ожидал увидеть здесь портреты Ганнушкина или Лурии, Бехтерева…

– Вы собираетесь перечислить всех известных вам столпов психиатрии, неврологии и нейрофизиологии?

Иван простодушно улыбнулся.

– Но никак не Пафнутия Львовича Чебышева. Вы верите, что случайность не случайна? – Иван уставился на хозяина кабинета.

– Чебышев всего лишь первым ввёл понятие «случайной величины».

Митрофанов пошёл к кухонной панели, – как у всякого, живущего больше работой и, соответственно, на работе, кабинет у начмеда был оборудован всем необходимым, включая плиту и диван. И кофейный агрегат, точь-в-точь такой же, как у Ивана в лаборатории. Взгляд Ивана упал на статуэтку Будды, стоящую на рабочем столе.

– Первым после Будды.

Иван подошёл к столу, и взял пузатую фигурку в руки.

– Если вам так угодно, – подмигнул Митрофанов, налаживая кофейный агрегат.

– Утверждавшего, что случайность – есть проявление неотъемлемого дополнения к законам необходимости. Всё в мироздании сплетено в единый клубок причинно-следственных связей, влияющих на судьбу всего сущего. Всё имеет свою причину и своё следствие, – подхватил Иван.

– Кофе, Иван Алексеевич?

Иван вернул Будду на место.

– А если чай?

– Тогда я заварю вам чай.

– А если ни то, ни другое?

– Или – ничего?

– И как и на что повлияют эти случайности?

– А это не случайности, молодой человек.

– Что же?

– Свобода воли.

Митрофанов вопросительно посмотрел на Ивана.

– Это просто. Я пью кофе. Мне несложно заварить вам чай. Предложить воды или молока. Или вы можете не хотеть ничего. Или же упростить мне задачу – и захотеть того же, что и я. И всё это вовсе не случайности, а совершеннейшая ваша свобода воли.

– Кофе! – Иван решил упростить задачу гостеприимному хозяину.

Ничего особенного Иван не выяснил во время визита. Разве что узнал, что Васильев, Митрофанов и Виддер вместе учились в медицинском институте. Что лечебной и научной работой занимался в основном Митрофанов. Васильев заведовал администрированием и связью с общественностью. Торговал лицом. Находил деньги и людей. Некоторая лечебная нагрузка у него, конечно же, была. Но Митрофанов отказался хоть что-то рассказывать Ивану. И тем более, показывать истории болезни.

– Увы, врачебная тайна, Иван Алексеевич. Сами понимаете.

– Но я врач! И связан соответствующими этическими обязательствами.

– А ещё вы учёный. И вас распирает от любопытства.

– Разумеется! Если в лечении других патологий вы используете столь же эффективные методики…

– Иногда действительно революционные, – ввернул Митрофанов, иезуитски подогревая и без того пылающий интерес. – Но! – Тут же оборвал он Ивана: – Сейчас вы – частное лицо. Которому мой однокашник попросил оказать внимание. В рамках дозволенного частным лицам.

– Но вдруг убийство Васильева связано с кем-то из его пациентов? Вы же занимаетесь и психиатрической патологией. Разве не мог разбушевавшийся псих…

– Исключено! – Отрезал Митрофанов. – Васильев не занимался действительно серьёзными пациентами. Или пациентами, могущими представлять угрозу для себя и окружающих. В том числе, для него. Абсолютно! – отрезал Михаил Александрович, поднимаясь и давая понять, что аудиенция окончена.

Но всё-таки проводил до выхода из главного корпуса, а не только до дверей кабинета. Был весьма мил, и даже дал понять, что одобряет любопытство Ивана, и его желание посетить врачебные кабинеты, процедурные, узнать спектр патологий, пользуемых клиникой. Но, увы, увы. Опять и опять врачебная тайна. И опасение, что результативные методы будут подвергнуты гуманистической критике, и многие и многие люди вместо активной функциональной жизни будут обречены получать только любовь и заботу в виде смены подгузников для взрослых и кормления с ложечки. У клиники и так сейчас грядёт ряд малоприятных ситуаций в связи с убийством главы. Хотя лично он, Митрофанов, не прочь оказать любую услугу Создателю, в рамках законности и этики, разумеется. И хотя бог знает, зачем Создателю понадобилось, чтобы его ученик играл в детектива, – но, в конце концов, у нас здесь и доктора физико-математических наук собирают детские конструкторы, возможно Создатель желает прокачать подобным образом некоторые навыки, необходимые его ученику в последующем, – но лучше бы поиски убийцы Васильева оставить соответствующим органам и структурам. А если так заинтересовались нашей клиникой – всегда пожалуйста на должность ординатора. Как только вам надоест то… чем бы вы там сейчас ни занимались. Впрочем, с Создателем никогда не бывает скучно. Большой ему привет.

Вернувшись в кабинет, Митрофанов достал из кармана халата мобильный. Нужный ему номер был забит в список для быстрого набора.

– Он был у меня. Обыкновенный мальчишка. Начитанный, сообразительный. Но… не более того. Никакой опасности он не представляет. Равно и стигм, указывающих на пользу от него – нет. Разве что он слишком уж отравлен моралью и нравственностью. Что в конечном итоге редко приводит к пользе. Или, если угодно, к добру. Кроме того, ты задал настолько взаимоисключающие параметры для активации…

Собеседник явно перебил его. Выслушав, Митрофанов усмехнулся и сказал:

– Это твоя идея, твой проект. … Да, теперь уже наш. Но ты его создатель. К тому же, мы всегда успеем утилизировать биологический материал. Или его часть.

Глава четвёртая

Иван отъехал от лечебницы и остановился у придорожной харчевни. Надо было поразмыслить, что дальше. Звонить Создателю? Тьфу ты, Виддеру! Хотя Илье Николаевичу удивительно шло это прозвище. До сей поры Иван учителя даже мысленно всегда именовал не иначе как по фамилии или по имени-отчеству. Вот Антон – тот не церемонился, и мог запросто спросить: «чё как у Илюхи?» Какой он ему Илюха!

Взяв кофе и заказав наименее подозрительную позицию из меню, – Иван вспомнил, что не позавтракал, – он достал ручку и блокнот. Необходимо было записать первые впечатления от Митрофанова и посещения клиники.

Сиди сейчас Иван в каком-нибудь модном московском заведении, наверняка удостоился бы удивлённых, а то и высокомерно-снисходительных взглядов. Кто сейчас пишет ручкой? На бумаге?! Какой анахронизм! Но Иван точно знал, что мозг – это орган, а разум – это тренинг. В том числе моторных навыков. Разум отличается от мозга примерно так же, как служебная овчарка от дворового пса. Взять гениальных мыслителей прошлого. Да бог с ними, с гениальными мыслителями. Взять обыкновенных выпускников гимназий. Или школ до шестидесятых-семидесятых двадцатого века. Любой мог связно сформулировать свою мысль. Как устно, так и письменно. Почти фанатичное внимание к почерку, тщательное выведение букв – формировало навык письма, повышая скорость и беглость чтения и речи. Заучивание стихов и фрагментов прозы – совершенствовало дикцию. А позже эти традиционные упражнения исключили из учебных программ. Как слишком скучные, строгие и неактуальные. Как будто учёба – это цирк и развлечение. И это неизвестно чьё решение – скорее всего, принятое слётом дворовых, а то и бездомных псов, – очень дорого обошлось и обходится цивилизации. Письмо, рисование и чтение систематически тренировали функции мозга, превращая его в разум. Не в орган, но в Систему. Натаскивали структуру на функцию: на распознавание, понимание и осмысление поступающей информации. Исчезновение этих «занудных» рутинных упражнений стало причиной снижения уровня не только ораторского искусства, требующего прежде всего хорошей памяти, но и общего уровня интеллектуальной мощи. Сейчас человек, помнящий несколько рифмованных строк, уже чуть ли не савантом числится. В то время как ещё не так давно участники научных дебатов могли говорить часами, без единой шпаргалки – и внимание оппонентов и аудитории не ослабевало. А сейчас даже получившие образование в самых престижных вузах без презентации в Power Point чувствуют себя как рыбы, выброшенные на берег. Иван не собирался ослаблять свою премоторную кору вплоть до полного разглаживания. Потому ежедневно писал от руки. Зачастую – каллиграфическим почерком. Но сейчас на изыски у него не было времени, ручка летала над листом, стараясь не упустить ни малейшей детали, увиденной глазом, ухваченной слухом. И эмоциональные впечатления ни в коем случае не стоит сбрасывать со счетов.

Митрофанов понравился Ивану. Немного напугал и очень понравился. Как нравится большое хищное животное. В котором, собственно, нет ни добра, ни зла. Только мощь, сила – они же и воспринимаются как красота. И функциональность. Митрофанов – эффективный практический врач. И, вероятно, отменный учёный. Митрофанов не стал бы убивать человека. Во всяком случае, если бы ему это было невыгодно. А Митрофанову невыгодно было убивать Васильева. Скорее наоборот. Смерть Васильева принесла Митрофанову массу ситуаций, которые надо было разрешать. Сам Митрофанов не хотел становиться главой клиники. Одним из немаловажных плюсов для иных из пациентов была как раз немедийность Митрофанова. Его незаметность для мира экранов и газет. Последние, впрочем, нынче читаемы, в основном, с экранов. Кроме того, клиника принадлежала Васильеву. Иван особо не разбирался в хитросплетениях мира бизнеса. Но ему было достаточно понимать, что некогда дело начиналось с денег инвесторов и акционеров, которых искал и вовлекал как раз Васильев. А затем, после успешного избавления от тех или иных недугов довольно известных персон, дела пошли на лад. Васильев со временем стал единоличным хозяином бизнеса. Митрофанов был всего лишь «на зарплате». Вероятно, на очень и очень неплохой. Но совладельцем не был. И вот Васильева убили и…

И у него есть жена! Наследница первого ряда. Вот кому могла быть выгодна смерть Васильева, потому что она бы получила хорошо налаженное наукоёмкое дело, приносящее солидный доход.

Митрофанов упоминал жену Васильева? Нет. А Иван его спрашивал? Тоже нет. При том, при всём, что беседа с Митрофановым казалась диалогом, вёл партию всё-таки Михаил Александрович. Кстати, одним из его высочайшего уровня навыков числился гипноз. Но вряд ли он пользовал его на Иване. Зачем? К тому же Ивана ещё ни один специалист не мог загипнотизировать. Да Иван и сам неплохо владеет массой методик гипноза. Он бы распознал любую попытку. Нет, Митрофанову нечего скрывать, кроме историй болезни пациентов. А тут к нему уже никак не придерёшься. Он безупречно следует профессиональной этике, блюдёт тайну, связывающую врача и пациента.

Итак, Васильев женат. Значит, следующий визит Иван нанесёт его жене. Пардон, вдове. Что он ей скажет? Кем представится? Какие вопросы задаст?

В машине Иван полистал тонкую папочку. Адрес вдовы и её фотография – прилагались. С виду – довольно умная женщина, ровесница супруга. Неплохо для её возраста сохранившаяся. Женщины пятидесяти лет представлялись Ивану такими немного уже… пятидесятилетними!

Особа, открывшая Ивану дверь, была совсем не такой пятидесятилетней, какой он её представлял. Если бы у него была мать – ей бы сейчас было, наверное, тоже около пятидесяти. То есть мать у Ивана, конечно же, была. Как-то же он появился на свет?! А иначе пока не придумали. Так что точнее будет сказать: если бы он знал свою мать. А матери своей он не знал. Хотя иногда и фантазировал о том, какая она. Ему было приятно представлять свою мать на манер соседки Евгении Владимировны. Вроде строгой, но на самом деле доброй; саркастичной – но воистину мягкой и ласковой. Образованной, насмешливой. И красивой. Иван никогда не замечал, что Евгения Владимировна не особо красива, хотя и похожа и на красивого папу и на красивую маму. Природа пошутила, немного перемешав красивые черты в не слишком строгом соответствии канонам геометрии трёхмерного пространства. Не замечал, потому что не черты лица, но свет; не пропорции, но смысл. Он даже не представлял, что его очаровательной соседке куда больше пятидесяти, потому что все женщины пятидесяти лет – уже были для Ивана старыми женщинами, и последующие двадцать или тридцать вряд ли что-то в них принципиально для него меняли. Во всяком случае, пока.

Представшая перед ним женщина пятидесяти лет была молода и ослепительно хороша. Это даже Иван понимал, хотя особенно в красоте не разбирался. Но её лицо было совершенно пропорционально, полностью соответствуя всем остальным представлениям о холодной северной красоте: чистая матовая кожа, густые светло-русые волосы, голубые глаза. Она была похожа на сбежавшую от него прекрасную Елену. Не по родственному похожа, а, скорее, схожа – как если бы модный дом подбирал подобных друг другу моделей для демонстрации коллекции в стиле «викинги».

– Здравствуйте, Иван Алексеевич! Проходите.

Иван сходу был огорошен. Во-первых, спокойствием вдовы. А, во-вторых: отсутствием удивления незнакомцу на пороге.

– Михаил Александрович предупредил меня о вашем визите.

Откуда он мог знать, что Иван отправится именно к ней? Иван, покидая клинику, ещё и сам понятия не имел, куда отправится.

– Господин Митрофанов довольно проницательный человек. Он, всё-таки, прежде всего нейрофизиолог. Не говоря уже о том, что он талантливейший когнитивный нейробиолог! – Улыбнулась красавица вдова, с иронией отвечая на незаданный вопрос.

Ирония – не слишком нормальное состояние свежеовдовевшей, но мало ли кто с чем и как справляется. В любом случае, пассаж выдавал её знакомство с профессиональным миром покойного мужа и, как ни крути, миром самого Ивана Ефремова.

– Здравствуйте, Александра Аркадьевна! – Наконец выдавил Иван. – Простите, что не предупредил о визите. И только собрался нажать кнопку домофона, как кто-то открыл, и я вошёл.

Иван покраснел. Он отчаянно врал. Он минут десять бродил по респектабельному двору, не рискуя подступиться.

– Проходите, проходите! – Александра Аркадьевна сказала ещё раз, улыбнувшись, на сей раз мягко и приветливо. – Идёмте на кухню, я сварю кофе.

Иван молча глотал крепкий горький кофе. Он не знал, с чего начать беседу.

– Примите мои соболезнования! – Вспомнил он приличествующую моменту формулировку.

Красавица-викинг благодарно кивнула.

– Спасибо.

И снова тишина.

– Вы хотите спросить, не я ли убила мужа?

Иван поперхнулся. Именно это он и хотел спросить, да кишкой слаб. Вот Антон, тот бы сейчас немедленно ответил вопросом на вопрос: «а вы убили?» – и глянул бы одновременно нагло и обаятельно. Его бы не смущало, что этой даме пятьдесят лет. У богинь нет возраста!

– Ну что вы! – Еле выдавил из себя Иван. – Я…

– Я не убивала мужа, – спокойно сказала Александра Аркадьевна.

«Почему же вы так спокойны?!» – не отстал бы от неё Антон. А Иван не знал, куда глаза деть и как руки вдоль тела повесить. Господи! Он же учёный! Чтобы там ни говорили о подобии специальностей, но необходимость разговаривать очень утомляет. Разговаривать, держа себя в рамках, соответствуя нормам и правилам человеческого этикета. Гуманистического, так сказать.

– Мы с мужем, Иван Алексеевич, давно не были, как бы это поточнее выразиться, чтобы не смутить вас ещё больше? Давно не были страстными возлюбленными.

– А что, убивают только страстных возлюбленных?

– Нет.

Она была совершенна, чёрт возьми! Антону бы она понравилась. Она что, тоже психопат? Только психопаты могут оставаться столь невозмутимыми.

– Убивают ещё ради денег, – продолжила Александра Аркадьевна, перехватив, так сказать, инициативу у Ивана. – И ради власти. Страстные мотивы, впрочем, лидируют. Хотя, по сути, стремление к власти и к деньгам тоже являются страстью.

– Это как когда мы говорим, что существует три инстинкта, их ещё называют безусловными рефлексами, что не совсем верно. Инстинкты самосохранения, пищевой и половой. Но по сути, пищевой и половой являются лишь разновидностью инстинкта самосохранения. Есть для того, чтобы жить. И размножаться, дабы сохранить свой генетический код во времени и пространстве, – скомканной скороговоркой пробормотал Иван. Скорее, чтобы замять своё смущение.

– Именно! – Кивнула Александра Аркадьевна. – Я давно не пылала к мужу страстью. Равно я не охотница до власти. И денег. Ещё больших, чем у меня самой имеется. Денег человеку в принципе нужно не так уж и много, даже чтобы жить хорошо. У меня просто нет мотивов убивать мужа, Иван Алексеевич. Да, я наследница первой очереди. Детей у нас нет. И, насколько мне известно, у него детей тоже нет.

Бог мой! Она шутит!

– Собственно, меня уже опрашивал следователь.

Ну да! Иван совершенно забыл, что вообще-то убийство – дело полиции. И наверняка первыми под подозрение попадают самые близкие. Ищи, кому выгодно. Кстати, почему она вообще с ним разговаривает? Почему не выгонит?! Ах, да. Митрофанов предупредил. Которого Создатель попросил. Заговор какой-то напоминает, честное слово!

– Вы наследуете клинику? – бледно пролепетал Иван и заставил себя посмотреть в глаза богине без возраста.

– Да. И это для меня огромная морока, признаться честно. Его клиника. Васильев любил своё детище. Холил и лелеял. Сделал бизнесом, приносящим доход. У меня есть своё дело. И у меня просто нет ни времени, ни необходимого опыта и знаний. Впрочем, знания есть у Митрофанова. Лечебная и научная части стабильны. А вот административная, организационная – сейчас под вопросом. При всём огромном предложении на рынке менеджеров, найти толкового управляющего, с профильным образованием – не просто сложно, а практически невозможно. На Васильеве очень многое держалось. Так что клиника в моём случае – не мотив, Иван Алексеевич.

– У вашего мужа не было врагов?

– Если и были – я об этом ничего не знаю. Мы даже друзьями, признаться честно, не были. Мы скорее, как это нынче модно говорить, состояли в семейном сотрудничестве. Мы не разводились только потому, что незачем.

– Возможно, у него были любовницы? Которым как раз очень нужно было, чтобы он развёлся?

– Понятия не имею. Но могу предположить, что вряд ли. Я знаю, что такое любовная страсть. Ещё помню, – рассмеявшись, поправилась она, этим ещё больше смутив Ивана. – Признаков любовного угара, или проблем от чужого любовного угара, мой покойный муж не проявлял. Впрочем, с возрастом и при определённой степени интеллекта, мы все способны себя контролировать. И, возможно, он просто не демонстрировал подобных признаков. Вот все ваши эмоции пока ещё моментально проявляются на вашем лице, в языке тела, во всех манерах и повадках.

Ивану захотелось провалиться на месте.

– Вы тоже врач?

– Я?! О, нет! – Рассмеялась она. – Я просто женщина пятидесяти лет, для которой самый умный молодой мужчина не является загадкой. С умными ровесниками и мужчинами постарше – всё немного сложнее.

Фактически назвали щенком. Поделом!

– Почему вы разговариваете со мной? – решился Иван.

– Почему нет?

Повисла недолгая пауза.

– Иван, вам может показаться, что я совершенно равнодушна к тому, что произошло. Это не так. Человек, бывший частью моей жизни, исчез из неё в одночасье. Я пока не могу понять, что по этому поводу чувствую. Но это не означает, что я не чувствую ничего.

Раздался звонок в дверь. Александра Аркадьевна поднялась.

– Иван Алексеевич, это мой любовник. У него есть ключи, но я попросила его позвонить, зная, что у меня будете вы.

– Я уже ухожу! – Подскочил Иван.

– И мой любовник тоже не убивал Васильева. Мой любовник женат. А мой покойный муж знал о моём любовнике, и не был против. Вы не возражаете «уже уйти» через чёрный ход? Мы сохранили его, делая ремонт. Это – отчасти глупое дешёвое барство, с оттенком романтики. И отчасти – возможность ловко спровадить любовника, о котором не знает муж. Или гостя, о котором не знает любовник. Прошу вас! Он пришёл оказать мне эмоциональную поддержку. И вот ему совсем не обязательно знать, что я понятия не имею, что чувствую. Ему я как раз обязана продемонстрировать всю гамму положенных стандартных эмоций.

Чёрный ход оказался здесь же, на огромной кухне. Иван думал, что это дверь в кладовку, но она вела на узкую лестницу, по которой он спустился во двор.

Кое-как отдышавшись и придя в себя – не часто Ивану приходилось покидать кухни зрелых богинь через чёрный ход, – он сел за руль и отправился в судебный морг. Надо было познакомиться непосредственно с господином Васильевым. Бог знает, зачем и почему. Но в тоненькой файловой папке было чёткое указание Создателя: осмотреть тело.

Домой Иван прибыл поздно вечером. И совершенно не удивился, обнаружив на кухне Антона. У него были ключи от квартиры. А даже если бы не было, или он их давно потерял, то вряд ли для него составило бы труд проникнуть сюда. Если уж он проник на секретный объект.

Оставалась слабая надежда на то, что всё это долгий дурной сон. На дельта-ритмах, внезапно вызванных знакомством с прекрасной Еленой. А то и само знакомство с ней – сон. Разум переваривает перемены в жизни в связи с новой работой, заставляя мозг беситься. И секретное размашистое модерновое подземелье в лесу ему тоже приснилось. И сейчас он проснётся, и всё в его жизни будет нормально. Никаких секретных институтов для начала. Никаких непонятных проектов «Платон». Просто перевозбудился эмоционально из-за предложения, поступившего от Виддера.

– Кофе будешь? – спросил Антон Ивана, прислонившегося к дверному косяку и пустыми глазами смотревшего в никуда.

– Кофе в меня больше не помещается.

– Подогрею тебе молока. – Антон пошёл к холодильнику. – Чего разузнал?

– Я вообще не понимаю, что происходит. И зачем?!

Иван уставился на старого друга в совершенной растерянности.

– Во-первых, ты не спишь! Уж прости. Ты бодрствуешь. И всё это происходит на самом деле. И секретный институт, и «Платон», и прекрасная Елена, и убийство Васильева. И, в особенности, я.

Иван вздохнул.

– А я так надеялся, что сейчас ущипну тебя и проснусь!

– Чего меня-то?!

– А чтобы ты заорал. Или дал мне пощёчину. Если хочешь проснуться во сне – себя щипать бесполезно. Что во-вторых?

– Во-вторых: у тебя есть доска? Как в полицейских сериалах? Или хотя бы флипчарт?

– Нет. Зачем?!

– А ещё учёный! – Ехидно бросил Антон. – Тебя заклинило на «зачем». Затем! У тебя есть конкретная задача. Выяснить, кто убил Васильева. Так?

– Да. Но зачем?!

– Всё! Хватит! Ты в школе спрашивал, зачем решать тупые задачки про бассейны, паровозы и ящики?! Затем, что учитель сказал! – Оборвал его Антон. – Так что мы тупо решаем пример! То есть – быстренько выясняем, кто убил Васильева. И чем быстрее решим тупую задачку – тем быстрее перейдём на уровень более интересных. Так что, в-третьих: тащи принтер, кнопки, клей и маркеры!

Через полчаса одна из стен кухни была превращена в «доску из полицейских сериалов». Стол был отодвинут, на нём разместилась офисная техника и канцелярская чепуха. По центру, довольно высоко, там, где ещё так недавно висели часы, была прикноплена фотография Васильева. Импозантного обаятельного мужчины пятидесяти восьми лет. Очень элегантных, современных, отлично выглядящих пятидесяти восьми лет. Иван сидел у раскрытого лептопа. Шуршал принтер. Антон с маркером в руках ораторствовал у стены.

– Жертва – господин Васильев. Благополучный человек в самом расцвете лет и сил. На выходе из второразрядной забегаловки вероломно убит выстрелом в грудь.

– Почему вероломно?

– Потому что убит очевидно знакомым ему человеком.

– Почему знакомым? И кому это очевидно?!

Антон замешкал лишь на секунду. Затем подошёл к Ивану и постучал его маркером по лбу.

– Да потому что незнакомец непременно бы обчистил карманы господина Васильева. При нём была немалая сумма наличными, и колода банковских карт. Если бы его порешил незнакомец с целью ограбления, наркоман в поисках бабла на дозу – карманы были бы обчищены. Плюс добавь к этому выстрел «лицом к лицу». Кто так близко подпустит к себе незнакомца? Согласен?

Иван кивнул.

– Вот, у нас уже есть некоторая информация. Искать надо среди знакомых. В лучших традициях детективного жанра – среди родных и близких. А самым близким человеком господину Васильеву – как минимум по документам, а, значит, и по земным законам, является его жена, госпожа Васильева Александра Аркадьевна!

Антон вынул из лотка принтера распечатанную фотографию свежеиспечённой вдовы, и прикнопил её чуть ниже и левее, и провёл маркером жирную стрелку от убитого к ней.

– Наша первая подозреваемая! – Торжественно огласил Антон. – Красивая баба, кстати. – Добавил он, одобрительно хмыкнув и плотоядно прищурившись.

– Да ей уж пятьдесят! – Фыркнул Иван. Ему не хотелось рассказывать другу, что он был поражён её пятидесятилетней статью. Хотя, конечно, вкратце о визите к ней поведал. Не поделишься информацией – не будет толку. Антон умел работать с информацией. А эмоциональная нагрузка Ивана от этого визита – не есть информация. Как минимум – не есть информация, значимая в рамках заданной задачи.