Текст книги "Проект «Платон»"

– Много ты понимаешь, пацан! – Покровительственно-небрежно бросил Ивану друг-ровесник. – Но мы сейчас не об этом!

– У неё нет мотивов. И почему-то я ей верю.

– Твоя вера, как и любая другая вера – не истина, но лишь предположение правды. К тому же, у госпожи Васильевой нет алиби.

– Алиби совершенно не нужно невиновному человеку. Невиновный человек просто живёт свою жизнь, не задумываясь о том, что ему может понадобиться алиби. Её опрашивала полиция и не задержала. Если и у них нет оснований её подозревать, то почему мы должны?

– Мы не должны, но можем! – Менторски заметил Антон, прикнопливая следующую фотографию рядом с изображением Васильевой. – Господин Митрофанов! Коллега, однокашник, возможно друг…

– Мне показалось, что, скорее, всё-таки, товарищ. Соратник. Между Митрофановым и Васильевым не было дружеских отношений. Деловые, ремесленные, рабочие.

– Да-да, спасибо. Я знаю, какую смысловую нагрузку несут термины «товарищ» и «соратник», – съязвил Антон.

Иван, не ответив на выпад, продолжил:

– К тому же у Митрофанова алиби есть. Он всегда на работе. Почти всегда. Семьи и детей нет.

– Что это за профессия такая, ваша нейрофизиология?! Ни у Виддера нет семьи и детей, ни у Митрофанова. У Васильева – была только жена. Или, как следует из того, что ты узнал, – только товарищ по жизни.

– Нормальная у нас профессия.

– Ага. Вот и ты бобылём помрёшь. Даже Елену прекрасную не смог удержать! Шляпа!

Иван нахмурился.

– Ладно, ладно. Шучу. – В совершенно нехарактерной для него манере Антон дал задний ход.

Иван внезапно оживился, будто вспомнив что-то невероятно забавное.

– Ты знаешь, какое прозвище было у Виддера в институте? Создатель! Я его теперь иначе про себя и назвать не могу.

– Ему очень подходит. Кстати!

Антон достал из лотка ещё одну фотографию и прикрепил её рядом с предыдущими «подозреваемыми». Друзья несколько секунд всматривались в фактурное лицо Виддера.

– Почему у него всегда несколько выражений лица одновременно?

– Не знаю, – пробормотал Иван. И, встряхнувшись, воскликнул: – Его-то за что?!

– Митрофанов, Васильев и Виддер вместе учились. И, зная твоего Создателя, я не удивлюсь…

– Зачем?! – Ахнул от возмущения Иван. – Зачем ему убивать никак не связанного с ним долгие годы Васильева?! Да ещё и отправлять меня на расследование его убийства.

– А вот не знаю, не знаю… – Антон продолжал пристально смотреть на фото Создателя, уперев подбородок кулаком. – Хм! Тебе не кажется, что ты на него похож?

– Скорее уж ты на него похож! И я вовсе не внешность имею в виду. И похож я на него ровно настолько, насколько один представитель европеоидной расы может быть похож на другого представителя европеоидной расы, если учитывать что они примерно одного роста, строения скелета, черепа, мускулатуры, а, значит, и пропорций.

– Да шучу я, шучу! Откуда нам, детдомовским, быть похожими на академика. В общем, возвращаясь к теме: охватить всю картину я не могу. Я как раз действую в рамках заданной конкретной задачи. И пока ничего и никого не могу вынести за скобки. Даже твоего Создателя. Особенно: твоего Создателя.

Пожевав колпачок маркера, Антон провёл стрелки от Васильева к Виддеру. Подумав ещё, подрисовал стрелки между вдовой, Митрофановым и Создателем. Ему этого показалось мало – и он заключил всех четверых в комиксовый пузырь, увенчав его большим вопросительным знаком.

– Не стесняйся! – Иван постарался вложить как можно больше сарказма в свою ремарку. – Обои всё равно уже переклеивать!

Антон никак не отреагировал, сосредоточенно глядя на созданную им композицию. Внезапно бросил маркер, сел за стол, открыл лептоп и начал сосредоточенно стучать по клавишам, задав Ивану вопрос:

– Ты видел тело?

– Да.

Антон глянул на Ивана с насмешливым скепсисом, в котором сквозило недоверие.

– Я был в судебном морге и видел тело! – Упрямо повторил Иван.

– Ты?! Да я помню, как тебя штормило в анатомке! Ты же с таким пиететом относился к мёртвому телу, как какой-то средневековый схоласт!

Иван вспомнил, что ему сегодня говорил Митрофанов о гуманизме. И хотя с начмедом клиники он согласился, на Антона решил обидеться.

– И ничего я не схоласт! Просто… Просто… Просто каждый труп – он же чей-то дедушка! Или бабушка! Ты бы хотел, чтобы твою бабушку или дедушку потрошили посторонние развесёлые молодые студенты?!

– Я бы, возможно, хотел, чтобы у меня были бабушка и дедушка, – усмехнулся Антон. – Давно, в детстве хотел. И мне как-то было бы всё равно, что с ними станет после смерти. Я бы их любил, пока они живы. А труп – это просто труп. А тебя всегда штормило на вскрытиях. Это факт!

– То ли дело тебе было всё равно. Мне вообще было непонятно это твоё болезненное увлечение! Ты и студентом-то не был, хотя запросто мог стать!

– Мне было интересно. А потом – перестало. Но мы сейчас не обо мне. То есть ты присутствовал на вскрытии Васильева? – Антон пристально посмотрел на друга и не удержался: – Раз уж он не был ничьим дедушкой. И, тем более, бабушкой.

Ивана передёрнуло. И соврать было невозможно. Антон всегда знал, когда Иван врёт ему.

– Хватит надо мною издеваться! Не знаю, почему это доставляет тебе удовольствие! Нет. Я же чётко сформулировал: видел тело. Осмотрел. Уже после вскрытия. Ты же сам видел в файлах описание. Никто не будет меня специально дожидаться. Меня судмедэксперт и пустил-то по просьбе Создателя. Ну и всё мне рассказал про то да сё, и органы, и прочее. Ничего такого, чего бы не было отражено в протоколе. Всё как по учебному руководству.

– Это-то и смущает, Ватсон. – На мгновение скривился Антон, снова обхватив рукой подбородок. Как делал всегда в моменты концентрации мышления.

– Чего это я – Ватсон?

– Потому что ты не Шерлок. Ты его хоть потрогал?

– Кого?!

– Судмедэксперта, блин! Труп Васильева!

– Антон! Хорош ёрничать! Мёртвые заслуживают мало-мальски почтительного отношения.

– Мертвые заслуживают утилизации по нормам санэпида. А почтительного отношения заслуживают их прижизненные деяния. Если заслуживают, конечно.

Товарищ продолжал сверлить Ивана взглядом.

– Да потрогал, потрогал я его! Для того, чтобы понять, что человек окончательно и бесповоротно мёртв – совершенно не обязательно присутствовать на его потрошении. Или трогать. Но я – потрогал! И даже осмотрел! Тело было одной температуры с окружающей средой. И rigor mortis[1]1
  Трупное окоченение (лат.)


[Закрыть] и livor mortis[2]2
  Трупные пятна (лат.)


[Закрыть] присутствовали!

– Окоченение можно имитировать фармакологическими агентами. Трупные пятна легко изобразить.

– Кому это нужно?! И, прости, что я опять – но зачем?! – Закричал Иван, вцепившись себе в волосы.

– Я так. В качестве гипотезы.

– А что ты там всё читаешь? – Иван подошёл к другу и заглянул в монитор. – Это… Это… Это…

В глаза Ивана плескался ужас. Даже волосы стали дыбом.

– Это полицейская база данных. Её даже первоклассник ломанёт. Чего всполошился? – усмехнулся Антон.

– За нами же сейчас приедут. Группа захвата… – Иван в панике забегал по кухне, представляя кары, которые сейчас падут на их головы.

– Ага, на телегах.

Антон спокойно свернул окна и захлопнул лептоп.

– У них тоже ничего интересного. Покойный был настолько образцово-показательным гражданином, что совершенно некому и не за что было его убивать. А у полиционеров в работе столько дел, что им не до господина Васильева. И вообще, процент раскрываемости стремится к нулю. Разве кто сам откровенно запалится, подняв шумиху о пропавших. Вот поднял муж в ружьё все соцсети – точно сам жену и зарубил. А тут, на окраине, неизвестно почему – точно висяк. – Антон нахмурился. – Вот если бы Васильев числился пропавшим, а шумиху подняла жена, или Митрофанов, или Создатель… – Антон сделал Ивану страшные глаза.

– Шут! – Резко бросил Иван.

– Ты что, так же боишься страшных рож, как в детстве?! – Рассмеялся Антон. – Надо будет устроить ночь страшных баек с фонариками. – Антон стал серьёзен: – Возвращаюсь к первоначальной версии. Всё дело в работе. Собирайся! Поразнюхаем в психиатрическо-неврологическом гнезде.

– Это как?! – Испугался Иван, хорошо зная друга.

– Как, как! Известно как: с помощью хитрого проникновения с нехитрым взломом.

– Ты с ума сошёл! Там охрана, сигнализация!

– И вход тоже через коровник и сенохранилище? – подмигнул Антон.

В глазах Ивана плескался уже воистину панический ужас. Антон хмыкнул:

– Тебе знакома гипотеза Селигмена о выученной беспомощности?

– Конечно. Мне знакома вся, прости за контекстную тавтологию, известная нейрофизиология. В особенности – нейрофизиология рефлексов. Он бил собак током.

Ивана снова передёрнуло, как при упоминании вскрытий, но он взял себя в руки, чтобы не нарваться на насмешки товарища. Да, наука жестока. Он это знал, когда становился учёным. Но это не значит, что лично он должен любить жестокие опыты!

– Псы Селигмена получали электрический разряд при попытке покинуть вольер.

– Да-да, «получали электрический разряд» звучит не так грубо, как «он бил собак током», – всё-таки ввернул Антон.

Иван решил не обращать внимания и продолжил:

– А затем пересаживал из вольера в манеж.

– И пёсики не могли покинуть территорию мучений, – подхватил Антон. – Хотя от свободы нынче отделял низенький заборчик. Ни один даже не попытался. Когда в манеж поместили собаку, не участвовавшую в первом этапе эксперимента, собаку из группы сравнения, то есть – не битую током, – она тут же сбежала.

– Теория Селигмена о выученной беспомощности перевернула представления о свободе воли! – Иван подсел на волну научного энтузиазма, не замечая иезуитского настроения товарища. – Воля и желания атрофируются, если ты изначально запуган…

– Или обласкан, – вставил Антон.

– …и приучен подчиняться.

– Ага. Положительной или же отрицательной обратной связью – последняя безусловно эффективней, – приучен подчиняться. Ты всё ещё удивляешься, почему я не захотел получать эти ваши высшие образования, степени или быть всерьёз подчинённым хоть одной из подсистем норм и правил надолго?

– Ты к чему это? – уставился на друга Иван.

– Я – пёс, выросший свободным! Айда в пятизвёздочный дурдом, мой привыкший к электроошейнику дружочек!

Антон понёсся на выход. У Ивана не оставалось выбора. Хотя он и не одобрял затею. А что будет, если их поймают? Господи, неужели Антон прав?! И Иван, так восхищавшийся теорией Селигмена, сам относится не к группе сравнения, и не к группе контроля. А к самой что ни на есть группе обследования, отменно демонстрирующей выученную беспомощность. А, значит, и шаблонность мышления. И, соответственно – и это уже звучит как приговор для учёного, – невозможность выйти за рамки!

Ну, уж нет! Если существует выученная беспомощность, наверняка должно иметь место и выученное всемогущество! А Иван точно знал о себе одно: он способный ученик.

Возможно, это вообще единственный его талант.

Глава пятая

На территорию проникли довольно легко. Хотя Иван опасался, что здесь могут быть собаки.

– Ты совсем ку-ку?! – Уставился на друга Антон. – Здесь же не концлагерь! Вдруг пациенту ночью приспичит выйти, прогуляться, воздухом подышать? Так что если и есть собаки – рейды они совершают в сопровождении охранника!

Это Ивана не успокоило. Напротив, ещё больше напугало. Но к главному корпусу пробрались беспрепятственно, обходя зоны сенсорных фонарей.

– Где окна кабинета Васильева?

– Почему окна?

– Ты предлагаешь забраться в холл? Вот там наверняка есть охранник. Какой-нибудь пожилой вохровец. Не будем брать грех на душу, доводя дедулю до инфаркта!

Проследовали к окнам кабинета Васильева.

– Наверняка сигнализация! – Шипел Иван.

Он вообще изрядно нервничал, в отличие от товарища, бывшего просто нечеловечески спокойным! Будто ходить ночью по территории частной клиники – для него самое обыкновенное дело. Впрочем, хорошо зная Антона, Иван догадывался, что летняя прогулка под покровом темноты для его друга – действительно не самое шальное мероприятие. Неизвестно, чем Антон занимался во время своих довольно долгих отлучек из жизни Ивана. То есть, иногда кое-что прорывалось на поверхность. Но Иван предпочитал не замечать.

– Нет никакой сигнализации, – вынес вердикт Антон, внимательно осмотрев раму. – Точнее есть. Но она не включена. Интересно, почему?

– Митрофанов наверное на работе? – засуетился Иван. – Где ему ещё быть?! У него ни семьи, ни детей. А что если он сейчас преспокойно спит на кабинетном диванчике, а тут мы, такие: доброй ночи!

– Вот сейчас и узнаем!

Антон просунул руку в зазор между рамами – окно было открыто на режим проветривания. Лето выдалось жаркое. Что-то там повертел. Закрыл окно. И затем коротким сильным движением толкнул его внутрь. Окно открылось. Иван стоял на месте, не в силах пошевелиться.

– Давай уже, залезай!

Антон успел запрыгнуть внутрь, и протянул руку товарищу.

– Я… Я тут постою.

– На шухере? Ты хочешь, чтобы тебя обнаружили злые охранники с зубастыми собаками?

Иван мигом оказался внутри.

– Как ты открыл окно?

– Эти стеклопакеты только кажутся неприступными. Секрет надо знать!

– Какой?!

– Терпение и ласка.

Антон оглядел помещение. В кабинете царил уютный полумрак, лунного света было довольно для того, чтобы видеть и различать. Особенно людям с натренированными органами чувств.

– И где он хранит истории болезней?

– В регистратуре! Или в архиве. А даже если здесь – что ты хочешь в них найти?! Не говоря уже о том, что это неэтично! И у них тут лечатся богатые и знаменитые.

– Ага. Именно поэтому истории вряд ли хранятся в регистратуре. Тут наверняка и нет никакой регистратуры. Ты же был тут днём. Заметил регистратуру?

Иван недоумённо пожал плечами:

– Вроде нет.

– Не говоря уже о том, что это – стационар. И, значит, сперва истории находятся у лечащего врача. И только после выписки их сдают в архив. Или уничтожают – в случае богатых и знаменитых. Или, в их же случае, – надёжно прячутся, на случай «если».

– Какое «если»?!

– Шантаж, например. И вообще! Это всё должен знать ты, а не я.

– Про шантаж?!

– Про хранение историй болезни!

– Я знаю. Просто…

– Просто тебе мозги от страха отшибло.

Беседуя с товарищем, растерянно торчащим посреди кабинета Митрофанова, Антон быстро и последовательно открывал ящики стола, осматривал полки. Внутри одёжного шкафа стоял старый добрый несгораемый сейф, который редко встретишь в современных учреждениях.

– А вот и истории болезни! Или ещё что интересное. Судя по размерам – и то, и другое. Довольно добротная модель. С кодовым замком я бы быстрее справился.

Антон достал из кармана отмычки. Иван таращился на товарища во все глаза. Он и это умеет?! Да, и такое уже всплывало. Лучше не знать, не спрашивать, не задумываться!

Антон быстро справился. Внутри сейфа лежали только файловые папки. Он вынул их, положил на пол, сам сел рядом, надел налобный фонарик и обратился к Ивану:

– Так и будешь торчать несчастным привидением? Поздно, дружочек! Чебышев тебя уже сзумил!

Антон рассмеялся, увидав какой перепуганный взгляд бросил Иван на портрет учёного, днём казавшегося добрым дедушкой с ясными прозрачными глазами. Сейчас с портрета щурился подозрительный желчный старик.

– Да садись уже! Вдвоём быстрее. Вон их сколько!

Иван подошёл, сел, Антон вручил и ему налобный фонарик.

– Только головой не верти. Не надо тут устраивать ночную пляску прожекторов!

– Всё равно не понимаю, что ты хочешь найти в историях болезни пациентов Митрофанова!

– Может, и ничего. Не узнаем, пока не начнём искать.

Через час друзья закончили просматривать довольно увесистую кипу бумаги.

– Нашёл что стоящее? – поинтересовался Антон у Ивана.

– О, да! Массу всего! У Михаила Александровича тяжёлые патологии, невероятные неординарные подходы и методы! Он возвращает людям разум, движение, нормальную жизнь! А то и…

– Что-то интересное для нас! – Оборвал Антон поток восторга.

Иван пожал плечами и скривил красноречивую мину:

– Я всё ещё не представляю, что может быть интересным для нас. А ты?

Иван ни на секунду не сомневался в способности своего друга, не получившего ни единых вузовских или, тем более, кандидатских и докторских корочек, понять, о чём идёт речь в этих местами слишком мудрёных записях. На вопрос, с восхищением адресованный Антону: «Откуда вы так много знаете?!», он всегда довольно ехидно отвечал: «Я умею читать». Равно Антон умел осмысливать прочитанное, а уж его способность запоминать можно было приравнять к эйдетике. Которую он развил постоянными упражнениями.

– И я – ничего. Это архив. Честный медицинский архив. И тут нет ни единой неудачи. Сплошные улучшения, восстановления функций и так далее. Соответственно, ни одного мстительного родственника. К тому же – убит не Митрофанов. В пациентах Митрофанова нам действительно нет никакого проку! Идём, брат, в кабинет Васильева. Ты же был там днём?

– Да! Но…

– Никаких но! Это административное крыло. Дедушка-вохровец спокойно спит на стойке регистрации. А то и вовсе на раскладушке за ней.

Друзья вернули на место истории болезней, Антон закрыл сейф, вернул окно в первоначальное состояние. И отобрал у Ивана статуэтку Будды, которого тот взял в руки и нервно оглаживал, пока друг приводил в порядок стеклопакет.

– Господи! Я не помню, как он точно стоял!

– Помнишь, – усмехнулся Антон. – Мозг сканирует пространство в куда больших объёмах, нежели нужно разуму. Следует всего лишь уметь извлекать детали из архива.

Иван закрыл глаза, сосредоточился.

– Без нужды. – Антон уже поставил Будду. – Мой мозг тоже сканирует пространство. В больших объёмах, нежели твой. Во всяком случае – в больших осмысленных объёмах.

Иван скривил другу вредную рожицу.

– Ты только фамилии иных пациентов подальше в архив своего разума положи! На самую труднодоступную полку. А лучше – уничтожь.

– Это невозможно. В моих архивах всё находится на расстоянии вытянутой руки. Но я редко руки протягиваю без крайней необходимости.

– Вот и хорошо!

Замок на двери был английский. Легко открыть изнутри. Ещё проще захлопнуть снаружи.

– А вот столь легкомысленное отношение господина Митрофанова к хранению подобной документации меня удивляет, – прокомментировал Антон, аккуратно прижав язычок замка и закрыв дверь без единого щелчка.

– Тише ты! – Занервничал Иван.

– Да ты шипишь громче!

По коридору прошли быстро и беспрепятственно. Разве только Иван дёргался – одно дело под покровом условной темноты. Совсем другое – когда пусть приглушенный, но свет. Или пугала разница между лунным светом и электрическим? Ни одно животное не боится лунного света.

– Представляешь, как боженьке было страшно, когда он сказал: да будет свет, и стал свет!

– И увидел бог свет, что он хорош! – Пробурчал Иван.

– Вот и ты так же думай!

Антон невыносим! Но без него Ивану было бы ещё невыносимей. Он понятия не имел, как справиться с заданием Создателя. Сидел бы сейчас в пустой квартире и мучился вопросом: зачем вообще Создатель дал ему это задание? Так что хорошо, что есть Антон. И он вовсе не ехидный. Это чувство юмора такое. Специфическое!

– Кстати, о твоём бесконечном «зачем», – сказал Антон.

– Почему кстати?

– Потому что ты слишком громко думаешь. Так вот, ты ставишь вопрос «зачем?» – как философ, или же как исследователь?

– А в чём разница?!

– Э, брат! Ты или плохо освоил элементарный школьный курс, или в гордыне своей кое-что простейшее подзабыл.

– Но исследование – инструмент философии, – методологии, если угодно!

– Вот именно! Инструмент! А инструменту не стоит стремиться постичь глубочайший смысл мироздания вообще и даже исследуемого явления в частности. Постановка вопроса для инструмента гораздо скромнее: он должен выяснить нечто совсем простое. И для инструмента вопрос «зачем?» означает вполне определённое.

– И что?!

– И то! Зачем вообще Создатель дал тебе это задание? Да для того, чтобы ты его выполнил, чёртов ты инструмент!

Антон хотя и тихо, но с видимым огромным удовольствием рассмеялся собственной шутке. Иван лишь досадливо засопел. Крыть было нечем. Антон всегда уделывал его в дурацкой бессмысленной риторике.

– Не такая уж она и бессмысленная! Не говоря уже о том, что вовсе не дурацкая.

– Слушай, если нам не надо разговаривать, для того, чтобы слышать друг друга, то вот и давай помолчим! – Огрызнулся Иван.

– Мы разговариваем, не чтобы слышать, но чтобы слушать! – Надменно-менторски резюмировал Антон. Иван промолчал.

Офис Васильева выглядел совсем иначе, нежели кабинет Митрофанова. Едва глаза привыкли к полумраку, Антон оглядел великолепную обстановку и присвистнул.

– Да-а-а! Васильев был не просто делец и пиарщик. А натуральный сибарит. Я бы от такого дивана не отказался!

Стена над вызвавшим восхищение Антона диваном была сплошь увешана групповыми протокольными фото. Очевидно, с благотворительных вечеринок, балов и прочих подобных бессмысленных мероприятий, где владельцы частных самолётов, выгуливая бриллианты, стоимостью в годовой бюджет государственной ортопедической клиники, скидываются на инвалидные коляски для малоимущих.

Иван посветил фонариком.

– Васильев любил благотворительную ересь. Часто фотографировался с гламурными знаменитостями из мира моды, подиума и прочими прекрасными блондинками, бегущими за инклюзивное обучение, прыгающими за права аутистов и пьющими брендовую водку вприкуску с чёрной икрой – за даунов. Ну и всем таким. – Иван выразительно помахал ладонью. – Хотя, как пусть и даже проходной психоневролог, он должен был понимать вред всей этой инклюзии в первую очередь для больных детей.

– С блондинками, говоришь? Почему именно с блондинками? Фигура речи? Потому что среди озабоченных всем хорошим против всего плохого гламурных див давно уже достаточное количество прекрасных брюнеток.

– Вроде нет. Не фигура речи. – Иван замешкался, припоминая. В конце концов, у него тоже отменно тренированный мозг. – Может, Васильев и фотографировался с брюнетками, с рыжими и со всеми остальными, – но я видел только его фотографии с блондинками.

– Крашенными или натуральными?

– Да кто их разберёт. И причём здесь это?!

– Ещё не знаю. Просто наблюдение. Значит: блондинки. – Антон ещё раз внимательно окинул взглядом фотографии. Хмыкнул многозначительно. Переменил тон: – Ладно. Давай искать.

– Что?!

– Что-нибудь! Не мог он совсем не заниматься пациентами. Сейчас нет такой гламурной дивы, да и просто девицы из офиса, которая бы не считала себя пациенткой. У них очень модно лечить всякое…

– … что отменно лечится дисциплиной, – подхватил Иван.

– … или ремнём, – добавил Антон. – А раз он врач-пиарщик, то все эти пациентки были его.

Антон внимательно оглядел помещение.

– Где бы ты здесь, посреди всей этой кожи, стекла и металла, спрятал бы немодные бумаги? Ага! Вот зачем ты здесь, наш кокетливый островок стимпанка!

Антон направился к небольшому письменному столу, стоящему в углу, действительно выполненному в манере фантастической нарочито-технологичной псевдовикторианской эпохи. И открыл единственный ящик:

– А вот и ты, наш маленький дружочек!

В ящике стола лежал небольшой плоский сейф.

– Стильно! – Одобрил Антон, надевая налобный фонарик. – Но подошло бы пижону лет тридцати. Вроде меня. Но никак не мужчине шестидесяти лет. В шестьдесят это уже фи и моветон!

– Не вздумай! – Шикнул на друга Иван, осторожно подходя поближе.

– Федьке-Быку чужого не надо! – Фыркнул Антон. – Своё бы не упустить!

Он уже справился с шифром сейфа:

– Код отмены проще, чем в дешёвой гостинице, ей богу! Стоило так понтоваться?

Из плоского сейфа была извлечена тоненькая стопочка историй.

– Так-так-так, что у нас здесь? – Антон пробежал глазами первую: – «Обсессивно-компульсивное расстройство. По шкале Йеля-Брауна – ноль баллов».

– Врёт пациент.

– Пациентка, – поправил друга Антон. И протянул вложенное в историю фото. – Блондинка. Молодая. Красивая.

– Тем более врёт.

– Ты говоришь: «врёт», – а господин Васильев тактично записал: «субклиническое состояние». Поэтому он и бизнесмен. Был. Хотя скажи мне, брат Иван, у кого из нас не субклиническое состояние в принципе? Так что бизнес не врёт, бизнес – адаптируется к нуждам рынка!

Иван отмахнулся: не трать время, не у себя дома!

– М-да! – Взяв в руки вторую историю, Антон сразу же увидел фотографию. – Смотри ты! И тут блондинка! Очень похожая на первую! Его жена могла бы быть их матерью.

– Диагноз?! – Подал нетерпеливую реплику Иван.

– «Аффективные расстройства настроения», – прочитал Антон. – Оно и видно! – Хмыкнул он следом. – По капризно надутым губам.

– То есть ещё одна симулянтка, – подытожил Иван.

– Но-но! Она не симулянтка. Она осо-обенная! – Последнее Антон проныл, копируя интонации Эдди Мерфи из его весьма некогда известного стендап-шоу, высмеивавшего, в том числе, отношения мужчин и женщин.

– Давай дальше! Без шутовства!

– Ладно.

Антон открыл третью историю.

– «Диссоциальное агрессивное поведение».

– Понятно, хамка.

– И снова блондинка! И снова – роскошная фотография! Вот Митрофанов, тот свои истории болезней профессиональными студийными фотографиями не баловал. Разве только динамику изменений фотодокументировал.

– Нравилось человеку возиться с красивыми блондинками. Ненаказуемо. Что дальше?

– Дальше «социализированное расстройство поведения». Лентяйка. И снова, – он протянул Ивану фото.

– Блондинка! Того же типа.

– Бинго! И, наконец, финальный лот…

Антон открыл историю и застыл.

– Ты привидение увидел? Читай, давай! – Поторопил Иван.

– Прозопагнозия.

– Ух ты! Это идёт вразрез с предыдущими диагнозами. Это не просто сотрясающий воздух симптом. За подобным расстройством всегда стоит тяжёлая психологическая, а то и психическая травма. Прозопагнозия может быть самостоятельным проявлением, а может идти в комплексе с прочими расстройствами личности и поведения…

Тут Иван понял, что друг всё ещё молчит. Не прерывает. Не комментирует. Не язвит, что, де, и сам всё знает, умеет читать, и не надо ему тут расшифровывать.

– Блондинка? – настороженно уточнил Иван, почему-то сразу переставший хоть на йоту опасаться, что они, в общем и целом, совершают преступление, вторгаясь на чужую территорию, и роясь в документах, предназначенных исключительно для служебного пользования. И, наверное, даже не одно преступление. Страх прошёл. Появилось куда более мощное чувство, которое Иван не знал, как назвать. А он был нейрофизиологом. Он знал названия всех чувств. Как минимум – известных. В смысле – описанных.

Антон протянул ему фотографию. На Ивана смотрела Елена. Это была его Елена, сбежавшая утром. Его прекрасная Елена, едва обретённая и тут же утраченная. И она совсем не была похожа на врушек, капризуль, хамок и лентяек с предыдущих фото. На него смотрела несомненно умная и безусловно самая красивая девушка на свете.

– Блондинка. Того же типа.

– Ну уж нет! – Взвыл Иван. – Совсем не того же!

– Да-да, не того, – деловито согласился Антон, ещё раз быстро просматривая предыдущие истории, а затем и историю Елены. – Первые четыре блонды: дизайнер интерьеров, сценарист, психолог, актриса. И пятая, – Он выдержал многозначительную паузу. – Нейрохирург!

– Первые четыре профессии могут оказаться вполне настоящими.

– Но пятая – настоящая без сомнения. И ты соедини звукоряд диагнозов с мелодией профессий. У первых четырёх – надуманная чепуха. У пятой – серьёзный симптом. Чего? И к тому же, первые четыре согласно историям болезни – выбыли. Хм!

– Да, странная формулировка, – согласился Иван. – Не выписаны, не самовольно покинули. А выбыли. Чтобы это значило?

– Что угодно. А, может, и ничего. Заведение частное, девицы не больны. Как минимум первые четыре. Как хотят – так и пишут. Это даже историями болезни считать нельзя. Рабочие заметки психотерапевта в лучшем случае. Итак, у нас есть в этом кабинете пять историй. Четыре девицы с громкими ничего не значащими «болезнями» и, может статься такими же пустышками за «важными», точнее – звучными, – профессиями. И пятая. Нейрохирург с прозопагнозией. И отметки о её выбывании нет. Зато есть…

Иван вырвал из рук у Антона историю Елены и жадно уставился на раскрытую другом страницу.

– Есть номер коттеджа! Она ещё здесь! Идём! Я должен её найти!

– Тихо, тихо! Сейчас пойдём. Давай всё аккуратно сложим туда, откуда взяли. Закроем сейф и тихо и спокойно выберемся отсюда. И так же тихо и спокойно проберёмся в коттедж. Возможно, твоя Елена действительно ещё там. И даже хорошо, что у тебя не вышло её трахнуть. Не дело это – секс с пациенткой психоневрологической лечебницы.

– Как ты смеешь?! – Заорал Иван. Но тут же, перейдя на шёпот, ещё раз возмущённо выдохнул в лицо Антону: – Как ты смеешь говорить о ней в подобном тоне?!

– Господи! Да у тебя прям запоздалая первая любовь.

– И что значит «ещё там»?! Наверняка она там! Может, вышла…

– …за хлебушком! – скептически подхватил Антон. – В околотке свежих булок не обнаружилось – поехала в центр. Переночевала у первого встречного. И теперь спокойно дрыхнет в своей палате. Пардон, коттедже. Это всё входило в её лечебный план. Тайный. Потому что никакого лечебного плана в её истории я не заметил. Кроме рекомендованных сеансов групповой терапии в компании других блондинок.

По выражению лица Ивана было отчётливо заметно, что он и сам не верит в то, что Елена нежится сейчас в объятиях Морфея в коттедже лечебницы. Антон уже уложил всё в сейф, закрыл и тщательно стёр, как и прежде в кабинете Митрофанова, отпечатки пальцев.

«Зачем? – опять мелькнуло у Ивана, хотя он поклялся себе постараться даже мысленно не воображать это “инструментальное” слово. – Наши пальцы даже если и обнаружат, – кто и почему?! – нас нет в базах данных. Ну да, во всяком случае – меня!».

Антон, сосредоточенно раздумывая о чём-то, тем не менее изобразил короткую сценку в лицах:

– «Здравствуйте, меня зовут Марина – и я врушка!» – «Здравствуйте, Марина!» – «Я – Анастасия, и я капризуля!», «Даша, хамка!», «Юля, лентяйка!» – «Здравствуйте, Марина, Анастасия, Даша и Юля!», – «А я – Елена. И я нейрохирург, не узнающий пациентов в лицо!»

– Да уж, – пробормотал вконец растерянный Иван. – В клетку с хомячками входит арабский скакун. Никакого смысла.

– Я рад, что ты сохранил свои жалкие зачатки чувства юмора. Значит, не всё потеряно. Убираемся отсюда!

В лесу – большая часть территории клиники представляла собой ухоженный огороженный лес, – стояло несколько коттеджей. Довольно симпатичных. И хоть и разного размера, но выполненных со вкусом в едином архитектурном стиле. Друзья осторожно и бесшумно обошли по периметру небольшой коттедж, числившийся за пациенткой Еленой Вересаевой. Внутри было темно.

– Давай просто постучим! – Горячо прошептал Иван.

– И если она там – мы напугаем её до смерти!

– Не больше, чем если вломимся без стука и приглашения.

Но было поздно, Антон уже подошёл к дверям, и за считанные секунды открыл замок.