Текст книги "Община Святого Георгия. Второй сезон"

Это ты меня сейчас на место поставил?… Так, Иван Ильич. Давай разберёмся.

Извозчик, прищурившись, смотрит на Георгия – тоже оставляет работу.

Госпитальный Извозчик:

На кулачках, значит?

Георгий:

На кулачках.

10–17. Инт. Клиника/коридор. День.

(Вера, Матрёна Ивановна, Бельцева.)

Вера и Матрёна идут.

Вера:

Матрёна Ивановна, ты новенькую бабичьему делу обучай. Она сообразительная и руки способные.

Навстречу им бежит Бельцева.

Бельцева:

Кучер с санитаром драку затеяли! Я бельё вышла развесить…

Матрёна ахает. Вера, посуровев, стремительно – к выходу на задний двор, Матрёна – за ней.

10–18. Нат. Клиника/задний двор. День.

(Георгий, Госпитальный Извозчик, Вера, Матрёна Ивановна, Бельцева.)

Перевёрнутая корзина с бельём – мутузятся Госпитальный Извозчик с Георгием, держатся на равных, Георгий только в ногах потяжелее, но руками – вполне, Извозчик тоже силён. Тягают друг друга за грудки. Не бой, но сопящая ближняя драчка. Выносится Вера – сразу к ним. За ней – женщины. Вера легко разнимает пыхтящих мужиков, вклинившись между ними и неуловимым движением вывернув обоим руки так, что они вынуждены застыть в «нижнем поклоне». Матрёна и Бельцева выбежали следом.

Вера:

(обращаясь к Матрёне, резко) Выбирай!

Матрёна Ивановна:

Я?!

Вера:

Не из-за меня эти добры молодцы дерутся.

«Молодцы» трепыхаются, стараясь высвободиться. Вера чуть сильнее выворачивает им руки. Они застывают в ещё более глубоком «поклоне». Она окорачивает их окриком:

Вера:

Была команда?!

Строго смотрит на Матрёну. Та, что называется, в противоречивых чувствах. Бельцева наблюдает. Матрёна к Бельцевой:

Матрёна Ивановна:

Бельё собери!

Без паузы, к Вере:

Матрёна Ивановна:

А ни один предложения не делал!

Бельцева кидается собирать бельё. Матрёна горделивой павой – заходит в клинику. Вера отпускает мужиков. Они недовольны – одна баба двоих «бойцов» скрутила. Оправляются, друг на друга не глядя, но фыркая. Она смотрит на них – то на одного, то на другого, – с недоумением, пытаясь скрыть разбирающий её смех.

Вера:

Что, ни один?!

Госпитальный Извозчик:

(прорывает) Я – чего?! Она ж такая важная! Командирша вся из себя! Да и перед этим задом крутит!

Вера уставляется на Георгия. Тот тоже отвечает с нервом.

Георгий:

Я – чего?! Я почём должен знать, что он меня из-за бабы невзлюбил?! Я привык с товарищами плечом к плечу, а не с… интриганами боками тереться!

Последними словами Извозчик оскорблён до глубин.

Госпитальный Извозчик:

Ну знаешь!.. Ты говори, говори, да не заговаривайся!

И вот тут никто не ожидал от него: он бросается на уже расслабленного Георгия с рыком, толкает его двумя руками в грудь – тот не был готов, падает навзничь – брюки задираются, в ботинках видны деревянные протезы. Немая сцена. Эмоции Извозчика понятны – он хороший мужик. Вера только головой качает, вздыхая.

10–19. Нат. Клиника/задний двор. День.

(Госпитальный Извозчик, Георгий.)

Сидят на ступеньках, курят самокрутки – Извозчик угощает. Он чувствует себя крайне неловко. Муки совести, хороший русский мужик.

Госпитальный Извозчик:

Чего не сказал?!

Георгий:

Что это меняет?

Госпитальный Извозчик:

Всё это меняет!

Георгий:

Ничего это не меняет…(Подмигивает, после паузы) Во всяком случае – с бабами.

Госпитальный Извозчик:

Тьфу! Дурья твоя башка!.. Давай по новой: Иван!

Протягивает руку. Рукопожатие:

Георгий:

Георгий!

Госпитальный Извозчик:

Тот самый? Который: держит ангел копиё…

Георгий подхватывает:

Георгий:

…бьёт дракона в жопиё!

Смеются. Курят дальше.

Госпитальный Извозчик:

Теперь Матрёшка нам устроит. Показательную гастроль. Бабы страсть любят, когда за ними по двое сохнут.

Георгий:

Это если гниды.

Госпитальный Извозчик:

Есть бабы не гниды?

Георгий:

Мне не попадались…

Госпитальный Извозчик:

Вот и мне…

Смеются. Очевидно, это начало крепкой дружбы.

10–20. Инт. Зал ресторана. Ночь.

(Вера, Белозерский-Старший, Белозерский, Хохлов, Кравченко, Ася, Концевич, Матрёна Ивановна, Ася, Покровский, Метрдотель, гости, официанты.)

Банкетный зал. Во главе – Хохлов. Справа и слева от него – Белозерский-Старший и Вера. Рядом с Верой сидит Белозерский. Рядом с Белозерским-Старшим – Кравченко. Дальше Концевич, Ася, Матрёна Ивановна, профессура, ординатура, возможные меценаты и прочие гости. Белозерский-Старший стоит с бокалом. Одеты все в соответствии случаю, Вера – в женском платье, и даже Концевич выглядит весьма пристойно – на нём неожиданно костюм ничуть не хуже, чем на Белозерском.

Белозерский-Старший:

…И я уверен – клиника станет лучшей в городе!

В сопровождении Метрдотеля в зал заходит Покровский. Делая знак: без помпы. Но Белозерский-Старший уже заметил (заметила и Вера – никак не проявляет; заметил и Белозерский – слегка нахмурился).

Белозерский-Старший:

Илья Алексеевич! Рад, рад! (сыну, тихо) Саша! Пс!

Он даёт понять сыну: освободи место почётному гостю. Белозерский поднялся, в растерянности, ретируется неловко – беспомощно ища взгляда Веры – Вера смотрит не на него, намеренно избегая зрительного контакта и с ним, и с Покровским. Старший продолжает, обращаясь к публике.

Белозерский-Старший:

Господа!.. Дамы и господа! Хочу представить вам Илью Алексеевича Покровского! Человека не только богатого, но и щедрого. Не только умного, но и великодушного! Господин Покровский изъявил горячее желание пользовать своих фабричных в клинике Святого Георгия, и уже приобрёл как бы сказали заокеанские капиталисты – кор-по-ративную страховку! Мало того, я пригласил его стать акционером нашего предприятия – и он согласился!

Аплодисменты. Возгласы: «браво социально-ответственному капиталу!» Покровский уже пробрался на место рядом с Верой, и на протяжении речи Белозерского-старшего всем своим видом показывал, что он скромен – хотя и с достоинством, – на последних словах Белозерского-Старшего берёт бокал – уже наполненный бокал Белозерского, который тот держал в руках, когда папа начинал говорить, но к содержимому которого ещё не притронулся, – говорит алаверды, обаятельно, в меру шутливо и обманчиво простодушно:

Покровский:

Николай Александрович преувеличивает, как это свойственно действительно добрым людям. Я, да будет вам известно, фабрикант, отъявленный мироед, и в любом предприятии меня интересует прежде всего выгода. Здоровые рабочие и служащие – здоровая фабрика. Здоровая фабрика – богатая фабрика. Так что выпьем за здоровье и, соответственно, процветание!

Чокаются с Белозерским-Старшим. Аплодисменты. Звон бокалов. По Вере невозможно ничего сказать, она ровна, чокается с Хохловым, с Белозерским-Старшим, в сутолоке будто бы не замечает протянутого Покровским бокала. Дальше за столом: Белозерский оказывается напротив группы Ася/Кравченко/Концевич. Чокается с ними, вид – обиженно-обескураженного щенка. Ася смотрит на него с сочувствием. Концевич – чуть насмешливо. Кравченко – нейтрален.

Концевич:

Больше денег – лучше клинике. Лучше клинике – лучше нам. Мне уже жалованье подняли.

Белозерский вдруг срывается на Концевича:

Белозерский:

А как же – общее благо?! Как же твоё: «этот кабак – оплот „кадетов“, которые игрушечные и пособники власти сатрапов!»?! Как же твой со-ци-а-лизм?!

Концевич слегка сатанеет. Его окорачивает спокойный голос Кравченко (далее Кравченко говорит с интонацией слегка насмешливой, и его никак нельзя заподозрить в симпатиях к господам социалистам; напротив – любые сомнения подобными интонациями развеиваются):

Кравченко:

Господин Концевич социалист? Не знал, не знал…

У Белозерского немедленно раскаивающийся вид: «вот я, сука, выдал приятеля! Чего сорвался? Не на него же я раздражаюсь!» Кравченко же протягивает Концевичу руку:

Кравченко:

Позвольте засвидетельствовать самое искреннее почтение, Дмитрий Петрович. Вы открылись мне с новой неожиданно приятной стороны. Я и сам, признаюсь, социалист. Нет-нет, вне партий и фракций. По убеждениям. (Обращается к Белозерскому) В социализме, Александр Николаевич, нет ничего плохого. Как в идее. Другое дело, ЧТО нам (с сарказмом) всяческие деятели пытаются навязать. Возможно, в вашем батюшке и в фабриканте Покровском куда больше социализма, чем в каком-нибудь праздном негодяе, от скуки воображающим себя звонящим в колокол на батюшкины средства; или же в нищем мерзавце, жаждущим отомстить за брата-убийцу, а пока живущим заграницей, вытягивая матушкину жалкую пенсию и деньги за перезаложенное именьице…

Кравченко отвлёк внимание Белозерского на себя, он вовлечён в беседу. С удивлением переводит взгляд с Кравченко на Концевича – те после монолога Кравченко молча сверлят друг друга с таким пылом, что красноречивее слов. На том конце, где Вера и Покровский: Белозерский-Старший беседует с Хохловым, – это даёт возможность Покровскому обратиться к Вере, тихо, и не привлекая внимания:

Покровский:

Это всего лишь выгодные для меня вложения, ничего личного, не беспокойся. Я никоим образом не собираюсь на тебя давить или…

Вера:

(перебивая)Ты и не сможешь.

Покровский:

А ты не сможешь отказаться от денег. Потому что ты в клинике, как бы это сказать, при всём уважении к твоим талантам и успехам – всего лишь управляющий. Настоящий руководитель, а точнее сказать: фактический владелец – теперь вот он. (Указывает подбородком на Белозерского-Старшего)

Вера:

(поднимаясь) Я и не собираюсь отказываться от денег.

Встав, Вера смотрит в сторону Белозерского – уже вовлечённого в беседу с Кравченко, – и он не поворачивается на её взгляд (хотя она, видимо, ожидала, что он будет за ней неотрывно следить), и Вера (вся такая в своём изысканном наряде) лихо свистит. Белозерский мигом оборачивается, подскакивает, застольный фоновый гул замолкает на свисте. Вера, обращаясь к публике в наступившей полнейшей тишине, вежливо:

Вера:

Простите, дамы и господа, мы со старшим ординатором Белозерским вынуждены покинуть банкет, у нас… неотложное дело. Тяжёлый пациент. (К Старшему, поклонившись) Николай Александрович! (к Хохлову, поклонившись) Алексей Фёдорович!(К Покровскому, не кланяясь) Господин Покровский!

Выходит, мотнув головой Белозерскому-младшему: за мной. Белозерский-Старший заинтересованно наблюдает, но вовсе не за Верой и сыном, а как раз за господином Покровским. Взгляд добродушно-любопытный: «похоже, я чего-то не в полном объёме знаю. Пока что…»

10–21. Нат. Клиника/парадная аллея/у входа. Ночь.

(Ася, Кравченко, Концевич.)

Идут по аллее ко входу. Держатся как коллеги.

Ася:

Мне, право, неудобно. Совершенно незачем было меня провожать.

Кравченко:

Собственно я, как и вы, не люблю шумных сборищ. И у меня скопилось много бумажной работы.

Концевич:

Я сегодня патронирую господ студентов. Пардон, уже лекарей. То ещё удовольствие.

Ася:

А… Александр Николаевич, он сегодня не дежурит? Он ещё раньше нас ушёл.

Кравченко и Концевич переглядываются.

Кравченко:

Он сегодня не дежурит, Анна Львовна.

Они приближаются ко входу. На ступеньках стоит красивая большая корзинка, выстланная изысканной дорогой салфеткой (кружева, с монограммой А.А.). Ася приглядывается.

Ася:

Что это?

Стремительно подходит, наклоняется к корзинке. Кравченко, нагнав, отстраняет её:

Кравченко:

Ася! Кругом волнения, террористы… Позвольте!

Концевич бросает на Кравченко иронический взгляд (Ася не видит). Из корзинки раздаётся плач младенца. Все трое склоняются к корзинке. Кравченко поднимает корзинку, Концевич заглядывает, Ася – умильно-перепуганное выражение.

Концевич:

Тут у нас «бомба» совсем иного рода. Судя по антуражу: богатая уже-не-девица снесла неузаконенное яичко.

Ася:

Идёмте, идёмте же скорее! Младенец замёрзнет!

Все трое скрываются в дверях клиники.

10–22. Инт. Клиника/сестринская. Ночь.

(Концевич, Ася, Бельцева, Дух Бригадира.)

На кушетке распелёнутый младенец, громко возмущённо ревёт. Концевич (в действиях и текстах формален, равнодушен, но профессионален, собран, аккуратен) заканчивает выслушивать лёгкие и сердечные тоны. Рядом наседкой хлопочет Ася, Бельцева стоит чуть поодаль с неоднозначным выражением лица (ей недавно сделали аборт).

Концевич:

Совершенно здоровая новорождённая девочка.

Отходит. Ася к новорождённой – укутывать.

Ася:

Не плачь, маленькая! Сейчас мы тебя запеленаем, покормим и…

Концевич:

(подхватывает тон Аси, добавив иронии)…вызовем полицию и отправим в приют.

Ася:

(ошарашено) Как же?!

Концевич:

Таков протокол. Подброшен младенец в первых сутках. Полагаю, Владимир Сергеевич уже позвонил в отделение.

Концевич – на выход, кинув на Асю взгляд. Выходит. Ася к Бельцевой:

Ася:

Как можно выбросить собственного ребёнка?! Или того хуже… Убить… Помогите мне, пожалуйста.

Бельцева не реагирует. Ася, не дождавшись помощи, смотрит на Бельцеву – та белее полотна, лицо скривилось, она заплакала. Ася в растерянности, с младенцем на руках идёт к Бельцевой.

Ася:

Что с вами, Марина?!

Бельцева пятится. Дверь распахивается, входит Дух Бригадира. Его, разумеется, никто не замечает. Бельцева выбегает в распахнутые двери. Ася с ужасом смотрит на Дух Бригадира. (Попросту таращится вслед Марине Бельцевой.)

Дух Бригадира:

Вы меня видите?! Слава богу!

Ася:

Сквозняки… (к младенцу) Что это с тётей Мариной?

Это домашнее «тётя» со всей очевидностью свидетельствует, что Ася уже привязалась к младенцу. С ним на руках выходит, плотно закрыв за собой двери. Дух Бригадира шумно вздыхает, садится на кушетку.

Дух Бригадира:

Бабские дела!

Сосредотачивается, разводит руками.

Дух Бригадира:

Так. Что же делать? Ничего не понимаю!

Встаёт, выходит, плотно закрыв двери за собой. (Из коридора это выглядит как шумно захлопнувшаяся сквозняком дверь.)

10–23. Инт. Клиника/коридор. Ночь.

(Ася, Бельцева, Дух Бригадира.)

Ася и Бельцева стоят в дальнем конце коридора.

Ася:

Марина, ну что вы!

Дверь из сестринской распахивается, затем захлопывается, выходит Дух Бригадира, идёт по коридору. Бельцева и Ася смотрят на двери – обе напуганы. Духа не видят.

Ася:

Странно. Неоткуда взяться сквознякам.

Бельцева:

Анна Львовна, вы верите в привидения?

Ася:

(улыбается) Нет. Всему на свете есть объяснение.

Дух Бригадира уже дошёл до девушек, останавливается около них, саркастически усмехается, обращается к Асе, обводя себя руками:

Дух Бригадира:

И как же, любезная барышня, вы объясните эдакое?!

Бельцева:

Случается совершенно необъяснимое.

Ася:

Просто объяснения необъяснимому ещё не найдены.

Девушки смотрят друг на друга. Дух Бригадира, вздохнув, и сделав младенцу «козу», идёт дальше по коридору.

10–24. Инт. Клиника/кабинет профессора. Ночь.

(Концевич, Кравченко, Дух Бригадира, Городовой.)

Кравченко (за его спиной стоит Дух Бригадира, заложив руки за спину, с интересом читает из-за плеча Кравченко) и Концевич сидят с бумагами (папки со множеством листов, листы с записями и цифрами – отчётность по реконструкции), по разные стороны приставного, «заседательного» стола. По манере их обращения друг к другу нельзя заподозрить, что их связывает нечто большее, нежели формальные рабочие отношения. Кравченко, просмотрев один из листов, хмурится, протягивает его Концевичу:

Кравченко:

Дмитрий Петрович, посмотрите.

Концевич берёт протянутый лист, пробегает его. Хмурится. Берёт чистый лист. Смотрит в протянутый лист, чёркает своим пером – не тот цвет-оттенок. Встаёт, идёт к столу Веры, взять другие перо-чернильницу. Дух Бригадира тем временем обошёл стол, рассматривает бумагу, оставленную Концевичем. Хмыкает, смотрит то на Кравченко, то на Концевича.

Дух Бригадира:

Интересные дела-а-а…

Кравченко:

Вера Игнатьевна попросила к утру всё привести в полный порядок.

В кабинет входит Городовой. Кравченко, поднимаясь к нему навстречу, накрывает лист, переданный Концевичу, другой бумагой. Делает это спокойно.

Городовой:

Доброй ночи, господа!

Кравченко:

Здравствуйте, Василий Петрович! Прошу простить за беспокойство…

Городовой:

Оставьте! Не на помойке, и не задушенный – уже хорошо. Идёмте.

Кравченко, обернувшись к Концевичу:

Кравченко:

Дмитрий Петрович, вы продолжайте.

Концевич кивает. Кравченко с Городовым – на выход. В тот момент, когда Кравченко открывает дверь, Дух Бригадира поднимает с той бумаги, что должен подправить Концевич, лист, положенный сверху Кравченко, чтобы изучить (цифры и спецификации – стихия Бригадира). Выглядит это будто бумага слетела из-за созданного распахиванием дверей, потока воздуха. Концевич идёт, поднимает лист. А Дух Бригадира пока просматривает бумагу на столе, выражение на лице сомнительное, скептическое:

Дух Бригадира:

Надо же! Нет, понятно, по дороге ко всем ладошкам липнет, но тут щедро заскирдовано по амбарам, а не так, чтобы соломинка к сапогу принавозилась!

10–25. Инт. Клиника/сестринская. Ночь.

(Ася, Бельцева, Кравченко, Городовой.)

Младенец спит в корзинке. На столе – бутылочка с грудным молоком (клиника, где рожают, и, значит, есть молоко). Ася и Бельцева пьют чай. Ася добродушна, радостна; Бельцева – тревожна.

Ася:

Марина, у вас что-то случилось?

Бельцева:

С чего вы взяли, Анна Львовна?

Ася:

Прекращай! Мы с тобой ровесницы. Я – Ася.

Бельцева:

Я даже тем, кто младше меня, должна была по имени-отчеству обращаться.

Ася смотрит на неё с удивлением.

Бельцева:

К господским детям. Пока их папа…

Замолкает.

Ася:

Что: «их папа»?

Бельцева набирает воздуху, чтобы решиться рассказать Асе. Грех её тяготит, надо с кем-то поделиться. Ася добра к ней, чем не кандидат?

Бельцева:

Ася… Ты в чём исповедовалась последний раз?

Ася:

Для того и исповедь, чтобы только между мной и богом.

Бельцева:

Ты же не богу исповедуешься, а священнику.

Ася:

Священник связан тайной. Как врач.

Бельцева:

И если исповедаться в чём-то… страшном, – священник никому не расскажет?

Ася:

Нет. Не должен.

Ася сперва настроена почти легкомысленно, но серьёзный тон Бельцевой её настораживает. Она смотрит на недавно обретённую коллегу с тревогой. Но всё ещё пытается сохранить ободряющий шутливый тон

Ася:

В чём таком «страшном» ты можешь исповедоваться? Конфету хозяйскую съела?

Бельцева:

В… смертном грехе.

Ася подскакивает, одновременно в двери заходят Кравченко и Городовой. Ася смотрит на них, пытаясь сообразить: слышали? – нет?

Городовой:

Вы будто привидение увидали! Поверьте, их бояться не стоит. Бояться, увы, стоит только живого человека из плоти и крови. Добрый вечер, барышни. Надо оформить протокол, показания, изъятие улик…

10–26. Инт. Квартира Веры/спальня. Ночь.

(Вера, Белозерский.)

В постели, после. Белозерский, облокотившись на локоть, любуется Верой. Вера равнодушна, глаза открыты.

Вера:

Чего таращишься?

Белозерский ошарашен реакцией – только что был секс, и, видимо, всё было по высшему разряду, включая нежность.

Белозерский:

Любуюсь!.. С господином Покровским наверное не так себя вела?!

Вера, лишь усмехнувшись, безо всяких обид, встаёт.

Вера:

Не так. Точнее: так. Как ты сейчас…

Белозерский:

Отчего же со мной…

Вера, будто не замечая его реплики, завершает, надевая и запахивая халат:

Вера:

С той только разницей, что мне было пятнадцать, а не двадцать пять. Женщины раньше взрослеют.

Белозерский:

(с нервом) Это тебя его равнодушие сделало такой… (подыскивает слова, с соответствующим выражением лица, говорит с сарказмом)… мудрой такой, саркастичной такой, такой закрытой и циничной… сукой!

Вера, уже надевшая халат, смеясь, поворачивается к Белозерскому, распахивает халат.

Вера:

Куда открытей?!

Запахивает, становится серьёзной.

Вера:

Он не был ко мне равнодушен. И я – не равнодушна к тебе.

Вера выходит из спальни. Белозерский обессилено откидывается на подушку с выражением лица: «долбанный, блин, случай!» Но долго он в покое оставаться не может, вскакивает, натягивает штаны. Игриво кричит:

Белозерский:

Вера, а, Вера?! Вера Игнатьевна!

Выбегает за ней.

10–27. Нат. Улица/клиника/главная аллея/у входа. Ночь.

(Белозерский, Вера, Ася, Городовой, Кравченко.)

Белозерский и Вера (в мужском наряде) неторопливо идут по улице.

Вера:

Сосредоточься на пациенте. У нас интереснейший случай. Как минимум – с точки зрения механики мозга. Большая часть всего, происходящего с нами, сосредоточенна вот здесь!

Вера стучит костяшками пальцев по лбу Белозерского.

Вера:

Мы ничего об этом не знаем! Наш мозг – карта Вселенной. А тебя волнуют чувства совокупляющихся букашек.

Белозерский:

Совокупляющиеся букашки – часть Вселенной!

Вера:

Пойми ты! – у совокупления нет чувств! Всего лишь инстинкт, направленный на продолжение рода, а точнее: сохранение популяции. И как это ни прискорбно, но доктрина церкви не противоречит учению Дарвина. Напротив! Как бы мы ни вмешивались – у бога или, если угодно, вселенной – свои планы. И любовь здесь не при чём. Или – аборты. Когда букашек станет слишком много, чтобы они не пожрали друг друга и луг, – природа создаст что-то ещё.

Белозерский:

Что же?!

Вера:

Почём я знаю?… Например, гомосексуализм из развращённой забавы для пресытившихся или же, напротив, не имеющих рядом противоположного пола для удовлетворения сексуального голода, – превратится в норму. Потому сколько бы и как ни любили друг друга, предположим, Белозерский и Покровский, от этого не родится новой букашки и луг будет спасён.

Уже свернули с улицы в ворота, идут по аллее.

Белозерский:

Фу-у-у!

Вера подзуживает его, дурачится:

Вера:

Отчего же «фу!»? Представь себе, как, допустим, наш добрый Иван Ильич приносит Георгию Романовичу кофе в постель. И, поверь! – Природа, жаждущая ограничить планету от пожирания букашками, вышьет этот самый мозг…

Вера снова стучит Белозерского по лбу.

Вера:

…самыми замысловатыми эмоциями.

Белозерский:

Вера! Меня сейчас стошнит!

Вера уже заметила на ступеньках группу, ускоряется; за ней и Белозерский. Подходят. Вера, моментом оценив ситуацию (Ася держит корзинку с новорождённым, Городовой держит корзинку с другой стороны, надо отдать, – но выглядит так, будто Ася никак не желает выпускать из рук корзинку), обращается к Белозерскому, несколько иронично-патетически:

Вера:

Но люди испортили внятные библейские инструкции жалкими попытками метафорически их осознать. И вот запрет на аборты становится запретом рожать «во грехе». И тьмы запуганных дурочек бессильны не только перед природой, но и перед обществом. Но природа только велит. Не более. Общество же – наказывает!

Обращается ко всем на ступеньках (тоже внимательно прослушавших её речь, каждый с соответствующим характеру персонажа выражением лица):

Вера:

Доброй ночи, дама и господа! Анна Львовна, отдайте представителю власти подкидыша. Я не ошибаюсь?

Вера смотрит на Кравченко. Он кивает – тут всё очевидно, Вера при её опыте не могла неправильно считать ситуацию. Вера снова обращается к Асе.

Вера:

Василий Петрович ему ничего дурного не сделает. А вы ему не мать.

Ася отпускает корзинку. Городовой благодарен Вере, ему понятны чувства Аси, нравится сестра милосердия, как нравилась бы отцу хорошо воспитанная добрая дочь. Он хочет её успокоить:

Городовой:

Вы, барышня, можете навещать девочку в приюте. Что правда, удочерить не удастся. Об этом забудьте.

Ася:

Почему?!

Городовой смотрит на Асю, как на дурочку. Кравченко испытывает сочувствие к Асе. Вера усмехается, глянув на Белозерского. Ася смотрит на Городового – тот даже несколько смущён.

Городовой:

Потому что вы – барышня… Не замужем вы!

У Аси выражение лица: ах, да! – растерянное от осознания простейшего факта. Она и так знала, но её настолько захлестнули чувства к младенцу, что она забыла правила общества, существующие в Российской империи законодательные нормы.

10–28. Инт. Клиника/мужская палата. Ночь.

(Бригадир, Дух Бригадира, Вера, Белозерский.)

Бригадир Матвей Громов лежит на койке. Дух Бригадира стоит, опершись на спинку. Вера сидит на краю койки – щупает Бригадиру пульс на запястье левой руки и на шее справа (проверяет симптом асимметрии пульса). Белозерский прослушивает сердечные и лёгочные тоны фонендоскопом. Заканчивают.

Белозерский:

Здоров, как бык.

Дух Бригадира горделиво расправляет плечи.

Дух Бригадира:

Я вам, доктора, и сразу говорил…

Вера:

Корабль может быть весьма неплох, но при болезни капитана…

Дух Бригадира смотрит на неё с недоумением. Вера, улыбнувшись, к Белозерскому, с любопытством учёного:

Вера:

Очень хочу его вытащить, вернуть в сознание!

Дух Бригадира:

Да в сознании я! (немного ошарашено, будто ему открылась истина, что всё время была перед носом) Сознание – я?…

Белозерский, усмехнувшись, и постучав себя костяшками по лбу:

Белозерский:

Дух в тело?

Вера:

Если тебе так привычней. (кивая на обездвиженного Бригадира) Я бы сказала: программу, алгоритм – в тело, оболочку. Чтобы выяснить: понимает ли он язык метафор.

Белозерский:

И что это тебе даст?

Вера:

Это удовлетворит моё любопытство. Все довольно долго живущие с опухолями мозга имели траченной его правую половину. Фактически, она им была просто не нужна. Для жизни букашки, и хорошей букашки, на нашем жирном лугу, сдаётся мне, достаточно левой.

Белозерский:

Допустим. Но зачем же нам тогда правое полушарие?!

Вера:

Например, чтобы писать музыку, романы, поэмы. Правильно понимать Библию. Стремиться к большему.

Белозерский:

Быть не просто букашкой?

Вера:

(поднимаясь, иронично) Ага. Букашкой с воображением.

Вера подходит к Белозерскому, нежно целует его, едва коснувшись губами губ, отстраняется, смотрит. Он смотрит в ответ, ожидая чего-то важного… Но… Она снова слегка иронична:

Вера:

Печальна жизнь букашки с воображением. В пестиках и тычинках ей чудится любовь.

Дух Бригадира, внимательно наблюдавший за докторами, резюмирует:

Дух Бригадира:

Пожениться бы вам, господа хорошие!

Вера, уже вернувшись в рабочую парадигму, кивая на Бригадира, без движения лежащего на койке:

Вера:

В общем, если мы с тобой не напортачим, он вернётся здоровым к своей верной букашке-жене.

Дух Бригадира:

(радостно) Вот это дело! Вы уж не напортачьте! Я вам тут всё без халтуры делал. Вот уж и вы расстарайтесь!

Вера:

Иди в ординаторскую. Я здесь прилягу. В моём кабинете Кравченко отчётность подбивает. Твой отец завтра хотел посмотреть.

У Белозерского такое лицо: защищать отца. Вера смеётся.

Вера:

Я знаю, что он мне доверяет! Но он – купец, деньги любят счёт, тем более – это не одноразовая благотворительная акция, а, благодаря ему, акционерное общество.

Белозерский, кивнув, идёт на выход. Оборачивается от двери, говорит Вере:

Белозерский:

Я на букашечные совокупления не согласен! Так и знай! Я люблю тебя!

Быстро выходит. Вера улыбается. Затем, вздохнув, садится на пустую койку, смотрит опустошённым взглядом в никуда. Дух Бригадира садится рядом с нею. Вздыхает. Обращается к ней:

Дух Бригадира:

Там ваши валенки, госпожа начальница, так посчитают – что бес ногу сломит. Нихрена они в бухгалтерии не секут…

Тут его осеняет догадка, он суживает глазки, смотрит на Веру с подозрением.

Дух Бригадира:

…Или кто-то сечёт слишком хорошо!

Она его, разумеется, не слышит.

Новый день.

10–29. Инт. Клиника/операционная. День.

(Бригадир, Дух Бригадира, Вера, Белозерский, Ася, Нилов, Порудоминский, Концевич, Бельцева.)

Бригадир на столе, на левом боку, голова выбрита, правая теменная область обложена операционным бельём, на бритой коже метиленовым синим прочерчена область предполагаемого участка трепанации. Вера и Белозерский помыты на операцию, Ася слева у стола (у головного конца) у столика операционной сестры (набор инструментов на трепанацию, устрашающе выглядит), рядом, чуть сзади – Бельцева (учится). Концевич, Нилов и Порудоминский – смотрят. (Если под операционную будет аудитория как в «Никербокере» – рассадить студентов и ординаторов, так идеально.) Вера делает инфильтрационную анестезию (вкалывает иглу внутрикожно, пропитывает раствором кокаина кожу и подкожку, медленно постепенно давя на поршень шприца). Дух Бригадира стоит позади Веры, заинтересованно наблюдает.

Вера:

Вскрываем черепную коробку, формируем кожно-костный лоскут. С дальнейшими тактикой и объёмом определимся интраоперационно.

Ася подаёт Вере скальпель. Вера начинает разрез. Дух Бригадира, вздрогнув и перекрестившись, выходит из операционной, бормоча под нос из «Бытия»:

Дух Бригадира:

«И сказал Господь: потому что они плоть…»

10–30. Инт. Кабинет полицмейстера. День.

(Полицмейстер, Городовой.)

На столе стоит корзинка, в которой подбросили новорождённую. Полицмейстер стоит у окна, смотрит на улицу, в руках у него кружевная пелёнка, которая была в корзинке. Городовой стоит у стола, в некоторой растерянности смотрит Полицмейстеру в спину.

Городовой:

Парочка бытовых убийств. В одном вертепе: муж – жену. В другом: жена – мужа. И… (кивая на корзинку) Вот, собственно, и все происшествия, Андрей Прокофьевич. По нынешним временам – преспокойнейшее дежурство.

Полицмейстер не реагирует на слова Городового. Тот через несколько секунд прочищает горло.

Городовой:

Кхм… Я пойду?… Андрей Прокофьевич!

Полицмейстер оборачивается.

Полицмейстер:

А?!.. Да, иди.

Городовой:

Так это…

Кивает на пелёнку в руках Полицмейстера.

Городовой:

Вещественное доказательство. Дело дохлое, но приобщить надо.

Полицмейстер:

Я сам, Василий Петрович. Я сам.

Городовой – удивлён. Немного помявшись, надевает фуражку (держал в руках), козыряет, выходит. Полицмейстер становится мрачнее тучи, комкает салфетку в руках – сдерживаемые гнев, боль. На салфетке вышиты буквы А.А. На столе у Полицмейстера посреди прочих фотографий стоит фотография, где он моложе, а у него на руках сидит девочка лет пяти, на воротничке её платьица вышита идентичная монограмма: А.А.

Конец 10-й серии