Текст книги "Община Святого Георгия. Второй сезон"

Татьяна Соломатина
Община Святого Георгия
11-я серия

11-1. Инт. Клиника/мужская палата. День.

(Вера, Бригадир, Белозерский.)

Бригадир Громов лежит на кровати с перебинтованной головой. Глаза закрыты. Вера, мрачная, стоит над ним, внимательно смотрит. Белозерский сидит на краю, тестирует пульс.

Белозерский:

Пульс, сердцебиение, частота дыхания – в норме. Почему он не приходит в сознание?

Вера пожимает плечами. Хмурит брови.

Вера:

Может, нет у него никакого сознания. Мы мало что знаем о теле. И мы ничего не знаем о душе.

11-2. Нат. Клиника/главная аллея. День.

(Дух Бригадира, Жена Бригадира.)

Дух Бригадира Громова сидит на скамейке, погода не очень, но он в благостном состоянии, всё вокруг его радует. Он будто впервые действительно живёт, а не следует программе выполнения целей и задач. Со стороны улицы к клинике быстро идёт Жена Бригадира, мрачная, чёрная. Механически утирает слёзы, которые вольно текут по её лицу. Он провожает её любящим взглядом. Встаёт.

Дух Бригадира:

Почему все решили, что дух покидает только мёртвое тело? А сами из молнии лампочку сделали. И лампочка светит, и молния жива. Значит, и тут есть способ. Хотя, пожалуй, искре место в потоке небесного электричества. Тоже мне, дело для Света – праху земному сортир освещать. Но раз и такой подряд имеется, наше дело – исполнять.

Смотрит на небо. Затем снова жене вслед.

Дух Бригадира:

Прописано в инструкции просто и чётко: «и прилепится к жене своей; и будет одна плоть»… Эх, если бы не ты, Алёна Степановна!..

Довольно крякнув, встаёт и размашисто шагает к клинике, в дверях которой уже скрылась Жена Бригадира.

11-3. Инт. Клиника/мужская палата. День.

(Вера, Бригадир, Белозерский, Бельцева, Жена Бригадира.)

Бригадир Громов лежит на кровати с перебинтованной головой. Глаза закрыты. Вера всё так же стоит. Белозерский расхаживает, её раздражает его мельтешение.

Вера:

Саша, прекрати.

Белозерский останавливается.

Белозерский:

Вера Игнатьевна, может, вытяжку из надпочечников ввести?

Вера:

Ага. Давай ударим его по черепу молотком. Тоже метод. Мне нужна жизнь, а не её моментальный предвечный всплеск.

С шумом в палату врывается Жена Бригадира, которую безуспешно пытается удержать Бельцева. Из-за ширмы, за которой лежит Бригадир, слышны их голоса. Гневный – жены, и взволнованно-извиняющийся (ещё никак не разорвёт паттерн горничной) Бельцевой.

Жена Бригадира:

Голову резать, меня не спросившись?!

Бельцева:

У него доктора, к нему нельзя!

Жена Бригадира:

Это докторам нельзя, если жена…

Врывается за ширму. Останавливается, как ударенная молнией – прямо на неё смотрит муж, улыбаясь, ясным взглядом. Вера всё сразу заметила. Взор потеплел, без соплей. Белозерский тоже наконец увидел – погружаясь в размышления, он, в отличие от Веры, медленнее сканирует реальность. Жена Бригадира летит к кровати, падает на колени, целует руку мужа. Рыдает, теперь от счастья, не может ничего сказать, кроме сдавленного:

Жена Бригадира:

Матюша… Матюша… Душа моя… Плоть моя…

Бригадир ласково гладит супругу по голове. Вера обращается к Белозерскому, открывшему рот от удивления «чудесным возвращением в сознание». Говорит тихо, чуть иронично, но она верит в то, что говорит. Просто опасается, что эта её вера смешна:

Вера:

Любовь есть. Просто пока не уловлена. Не взвешена, не посчитана. Не выяснены её свойства. Любовь – субстанция, как кровь. И живёт только при совпадении ТОЙ сущности с ТЕМ потоком.

Белозерский:

(вопросительно-ошарашенным эхом) Как агглютинин и аглютиноген?

Вера:

(ехидно) Если угодно. Если тебе всё надо непременно облачать в аналогии и формулировки.

Белозерский:

(совсем тихо, к Вере) У нас не так?

Вера, сделав вид, что не заметила, обращается к Бригадиру:

Вера:

Матвей Макарович, как вы себя чувствуете?

Бригадир:

(будто пробуя на вкус формулировку) Я… себя… чувствую… Я СЕБЯ ЧУВСТВУЮ! (к жене, ласково) Да не реви ты, дура! Живой я. И мы с тобой умрём в один день. Точно знаю.

Жена продолжает рыдать, не выпуская руку мужа. Свободной махнув на неё: а, что с бабы взять?! – обращается к Вере. Речь его очень осмысленна, сосредоточена, он будто излагает спецификацию, а не открывшиеся ему метафизические откровения.

Бригадир:

Вера Игнатьевна, вы любопытствовали, – удовлетворю, раз уж не схалтурили: я воображаю только то, что могу сделать. Представляю это. Шкаф, скажем. В стихи-то одёжу не повесишь. Ещё я знаю, что у санитара деревянные ноги, а сестра милосердия хочет усыновить подкидыша. И я это не придумал, потому что вовсе не думал о них. Важное: доски, что мы пользовали, к лету рассохнутся, хотя по вашим счетам-фактурам – сухой лес. Причём по цене розницы. Но он – сырой, я с ним работал. Сырой лес много дешевле сухого.

У Белозерского округляются глаза. Вера же смотрит на Бригадира спокойно и внимательно. Жена перестала плакать, отпустила руку, смотрит на мужа перепугано.

11-4. Нат. Клиника/задний двор. День.

(Концевич, Госпитальный Извозчик, Георгий.)

На задний двор выходит Концевич, в руках у него папка бумаг, с которыми они с Кравченко ночью работали. Извозчик и Георгий невдалеке возятся с каретой. Концевич жестом подзывает к себе Извозчика. Тот подходит, вытирая руки ветошью.

Концевич:

Доставить по адресу.

Протягивает Госпитальному Извозчику папку и бумажку с адресом. Заходит в клинику. Извозчик, сделав ему вслед лицо: фу ты, ну ты! – идёт обратно к карете. Протягивает Георгию папку и адрес.

Госпитальный Извозчик:

Велено доставить. Запрягаем.

Георгий прочитал адрес.

Георгий:

Недалеко! И господина этого я знаю. Дня не проходит, чтобы Вере Игнатьевне букеты с его карточкой ни присылались.

Госпитальный Извозчик:

Что ж ты на деревяшках будешь бегать?

Георгий:

Зачем: бегать? – Ходить.

Извозчик хмыкает: «умник, ишь!»

Георгий:

Да и карета может понадобиться. Утром городового видел, приятель мой, – чертыхался. Не его дежурство, а сказали выйти после бессонной ночи. Волнения…

Госпитальный Извозчик:

(привычно, о надоевшем) Волноваться, понятно, проще, чем мешки ворочать. (С живым любопытством) А чего ж – букеты?

Георгий:

Любопытен ты, Иван Ильич, как тысяча чертей! (кривляет) «Чего ж – букеты?» – Цветы такие, кучей!

Госпитальный Извозчик:

И что Вера Игнатьевна с кучами цветов делает?

Георгий:

В помойку отправляет. Ну, пошёл. Я скоро. Опять же, запрягать не люблю, тут ты – дока. Вот уж где – дока, так дока!

Подмигнув польщённому извозчику, идёт с папкой со двора.

11-5. Инт. Клиника/кабинет профессора. День.

(Вера, Белозерский.)

Вера за столом, сосредоточена, делает пометки в истории болезни, отвечает, не отрываясь от бумаг. Белозерский взволнованно расхаживает по кабинету.

Вера:

У него гиперкомпенсированное здоровое полушарие. Отсюда феноменальные способности к счёту, и эйдетика.

Белозерский:

Он – гений?!

Вера:

Арифмометр и граммофон – гении?

Белозерский:

Но изобрели их – гении.

Вера:

Потому что гением движет воображение. Не арифмометром.

Белозерский, в ажитации сделав ещё рейс:

Белозерский:

Но бог с ними, с функциями. Этого в принципе не может быть. Того, что после… Это невозможно!

Вера не реагирует. Белозерский размышляет вслух.

Белозерский:

Предположим! – недостаток кислорода из-за сдавливания сосудов опухолью, последующее действие анестезирующих веществ… Но откуда реальность?! Пусть! Пусть неповреждённый слуховой нерв – но Матвея Макаровича и близко не было, когда нашли подкидыша.

Вера:

(равнодушно пожав плечами) Может, Ася в палате рассказывала новой подруге. Как и я – о своём любопытстве при нём говорила…Ты уже избавился от… инструментов на дому?

Белозерский кивает, машет в сторону двери.

Белозерский:

Все в акушерском отделении… Но откуда и почему – счета-фактуры?!

Вера:

(снова пожав плечами) Он же работал с материалом. По счетам – лес действительно сухой, я посмотрела.

Белозерский:

Неужели Кравченко мог…

Вера, вставая, обрывает:

Вера:

Не мог! Кравченко не побоялся лишиться всего, оглашая правду о состоянии дел на флоте. Не побоялся – и лишился!.. И вообще: мы с тобой обсуждаем слова человека, едва пришедшего в себя после операции гемисферэктомии! У него нет половины мозга!

Белозерский, прыснув:

Белозерский:

Которая ему и прежде не очень была нужна, похоже… Отличный случай для статьи.

Слышны звуки недалёких выстрелов. Вера с Белозерским подходят к окну.

Вера:

Все эти забастовки, стачки, демонстрации! К чему это?! Уже есть Манифест!

Замолкает. Смотрит на Белозерского.

Вера:

Мы слышим выстрелы. Но не видим их. Слышим – и знаем, – не предполагаем: точно знаем! – что за этим стоит. Возможно так и… с тем, что мы называем душой. Вероятно, она, как и любовь – субстанция. Корпускула – пуля, – вырываясь из ствола, – создаёт волну, – звук. И звук этот распространяется. И мы улавливаем эту волну. Почему бы и душа, дух, – не волна? Просто не фиксируемая нашими несовершенными органами? Почти нефиксируемая…

Ещё несколько выстрелов. Вера меняет тон, состояние:

Вера:

Хватит рассуждать, идём. Это недалеко. Будут раненые.

11-6. Нат. Улица. День.

(Городовой, демонстранты, жандармские нижние чины, Провокатор, Нянька, Ребёнок, Жандарм, любопытствующие.)

Группа демонстрантов-рабочих, их пытаются сдерживать нижние жандармские чины, среди демонстрантов – Провокатор с оружием. Невдалеке – любопытствующие, уже даже без особой опаски и удивления (скоро год как в Петербурге волнения, люди ко всему привыкают). Совсем рядом прогуливается Нянька с Ребёнком, «барским» малышом лет трёх. Городовой ещё раз даёт залп в воздух. Обращается к рабочим в увещевательном тоне.

Городовой:

Граждане товарищи рабочие! Я понимаю и разделяю ваши требования. Обидно, когда одни фабриканты идут навстречу, а другие…

В толпе ропот, выкрики: «Не нужны нам фабриканты!», «Сами жируют, а мы – работай!», «Даёшь восьмичасовой рабочий день!» Жандармы сдерживают рвущуюся толпу.

Городовой:

Тихо! (Строже, с угрозой) Я могу и не так. Это ж моя добрая воля. Сами знаете, Трепов приказал: «полиции решительно подавлять беспорядки, при оказании же к тому со стороны толпы сопротивления – холостых залпов не давать и патронов не жалеть». (Снова мягче, перестав цитировать; от себя) Мне, братцы, патронов не жалко. Мне вас жалко. У вас же семьи, дети… И здесь люди гуляют. Согласуйте – и собирайтесь сколько угодно, на то вам уже и свобода собраний дана.

Провокатор в толпе вынимает пистолет, стреляет в воздух, подзуживает толпу:

Провокатор:

Бей жандармов!

Стреляет в цепь жандармов, паника, толкучка. Жандармы пытаются навести порядок – бесполезно, толпа движется в направлении открывшей рот Няньки. Городовой, заметив угрозу Ребёнку, кидается к нему, держа в руке пистолет. Нянька визжит, как резанная, позабыв о питомце. Городовой замечает, что Провокатор целится в Ребёнка, с кличем:

Провокатор:

Наши дети голодают, наши малолетние дочери идут в услужение барчукам и в наложницы их отцам и старшим братьям!

Городовой бросается наперерез, закрывая Ребёнка собой. Звучит выстрел, Городовой оседает (поймал пулю в живот), но находит силы улыбнуться малышу, прикрикнув на него сквозь стон разрывающей боли:

Городовой:

Нут-ка, беги домой, малец!

Теряет сознание. Опомнившаяся Нянька хватает Ребёнка на руки, бежит, он через её плечо с детским любопытством смотрит на Городового. Свист, топот, жандармы стреляют на поражение, один из них подбегает к Городовому:

Жандарм:

Василий Петрович! Ох ты ж! Василий Петрович!..

11-7. Нат. Клиника/аллея. День.

(Вера, Белозерский, Концевич, Нилов, Порудоминский, Георгий, Городовой, Матрёна Ивановна, Ася, Бельцева, Жандарм, Провокатор, персонал, раненые.)

Суматоха. Вера на парадном крыльце, распоряжается в манере главнокомандующего. Доктора и персонал помогают ходячим раненым, несут лежачих. Нилов и Порудоминский транспортируют носилки с Городовым, он без сознания, живот окровавлен. Рядом с носилками идёт слегка оцарапанный Жандарм. Носилки нагоняет возвращающийся «с задания» Георгий. Видит Городового, шокирован – он испытывает к нему тёплые чувства.

Георгий:

Святые пассатижи! Василь Петровича за что?! Добрее душу и в раю не встретить!

Жандарм:

Типун тебе на язык! Жив он ещё!

Георгий:

Брюхо – это всегда погибель, навидался я на войне…

Видит Веру на крыльце, его «озаряет», орёт в её сторону:

Георгий:

Вера Игнатьевна! Сюда!

Вера немедленно реагирует на окрик Георгия – он зря голосить не станет. К носилкам – они уже ближе. Матрёна за ней.

Георгий:

Ваше высокоблагородие! Он мне жизнь спас! Чтобы я на вашу, значит, работу не наплевал. И вообще – хороший человек.

Кивает вниз, на ноги, говоря: «вашу работу не наплевал»; не вычурно – рядом стоит Матрёна. Вера властно указывает подбородком на двери в клинику.

Вера:

В операционную!

Сама – стремительно по направлению к дверям, по дороге кивнув Асе: за мной! Георгий с облегчением опирается Матрёне на плечо (ответственность за друга делегирована надёжному человеку, он неосознанно расслабляется). Матрёна чуть нахмуривается – очень уж близкий жест, не по этикету; но ей и приятно.

Матрёна Ивановна:

Что значит: жизнь спас?

Георгий:

Не препятствовал христарадничать, копейки за то не брал – разве сам подавал. А разок и вовсе из воды вытащил, когда я…

Опоминается (на ослаблении самоконтроля из-за переживаний за друга вывалил часть своего анамнеза, в которую не собирался посвящать Матрёну) нарвавшись на её тревожно-нахмуренный взгляд.

Георгий:

…случайно поскользнулся!

Матрёна Ивановна:

(подозрительно) Чего ж побирались, Георгий Романыч? (с укоризной) Здоровый мужик!

Он молчит, вроде и самое время признаться, дальше затягивать – уже труднее выбираться. Но надо решиться, а Матрёна его заминку трактует на свой лад. Ещё суровее:

Матрёна Ивановна:

Так вы к зелёному змию пристрастие питаете?

Георгий:

(дурашливо, как о безделице) Да какой там: питаю! Так, было горе – запивал. Сплыло – перестал… (деловито, скороговоркой, в никуда, все и без того носятся) Чего застыли столбами?! Вона, работы – рук не хватает!

Поспешно идёт помогать, не завершив ситуацию, скорее обрадовавшись временной отсрочке. Матрёна, прищурившись, глядит вслед, тихо:

Матрёна Ивановна:

Вот всё у вас так: горе запиваете, радость – обмываете.

У неё явное неприятие алкоголя, за этим – своя жизненная история, и таковая тяга мужчины сильно охлаждает её чувства. Но она моментально встряхивается на стон с носилок, которые проносят рядом с нею. На них лежит Провокатор, у него окровавлена грудь, он ещё в сознании. Несмотря на боль он будто испытывает облегчение. Шепчет.

Провокатор:

Всё равно умирать, хоть мать с сестрой обеспечил…

Закрывает глаза.

11-8. Инт. Клиника/коридор. День.

(Вера, Бельцева, Провокатор, персонал, раненые, Белозерский, Концевич, Раненый.)

Коридор переполнен ранеными; кто лежит на носилках, стонет, руки тянет; кто сидит на полу. Вокруг них – работает персонал, не успевая обрабатывать всех сразу. На носилках лежит окровавленный Провокатор, уже без сознания. Бельцева к нему, её отвлекает стон сидячего Раненого (рабочего лет пятидесяти), он держит левой рукой безвольно повисшую правую руку, смотрит на Бельцеву жалостливо.

Рабочий:

Дочка, мочи нет! Помоги!.. Оставь эту погань! Из-за него мирное собрание в кровавую бойню превратилось!

Бельцева, преисполнившись жалости – взгляд, голос Раненого, всегда беспроигрышная манипуляция неподготовленной психикой, – к нему, оставив провокатора. Мимо стремительно идёт Вера, моментально тормозит. К Бельцевой, строго, командно:

Вера:

Главное правило сортировки раненых: первой помощь оказывается тем, кто молчит. Кто кричит – у того жизненная сила ещё есть.

Негромко, властно, – невдалеке возящимся с ранеными докторам:

Вера:

Белозерский, Концевич! – Этого (кивает на Провокатора) – во вторую операционную!

Присев около с опаской смотрящего на неё Раненого рабочего, быстро прощупав сустав, и, фиксируя левой мыщелок сустава (большой палец левой ладони в подмышечной впадине, остальные четыре фиксируют сустав сверху), правой – резкое моментальное вытяжение прямо на себя. Рабочий издаёт резкий короткий крик – не сразу поняв, что произошло:

Рабочий:

А-а-а! Ежи те через брод!

Но! – ему резко полегчало, он снова может двигать рукой, боль прошла, взгляд прояснился, смотрит на Веру с благодарностью – она не улыбается, никак не реагирует на его невербальное «спасибо», напротив, глаза прищуриваются, взгляд становится из беспристрастного докторского по человечески злым, говорит тихо, но чётко и весомо:

Вера:

Где мирное собрание баранов перестаёт слушать овчарок – там волки устраивают кровавую бойню!

Белозерский с Концевичем уносят носилки. Вера поднимается, быстро уходит в сторону операционной. Рабочий смотрит Вере вслед, открыв рот. Бельцева слышит очередной стон, первое движение – броситься на помощь. Но она оглядывает коридор – один из сидячих раненых у стеночки потерял сознание, сполз на пол – она стремительно идёт к нему.

11-9. Инт. Клиника/операционная. День.

(Вера, Нилов, Порудоминский, Городовой, Ася.)

Городовой на операционном столе, Порудоминский держит дыхательную маску у него на лице. Вера на месте хирурга, Нилов – на месте ассистента, Ася – у инструментального столика. Вера в брюшной полости, кисти рук в крови.

Вера:

Кровотечение остановлено, перфорация ушита. Салфетку!

Ася подала салфетку. Вера промокнула рану. Осматривает брюшную полость. Спрашивает Нилова (не ища у него совета, а как учитель у ученика):

Вера:

Что это, господин Нилов?

Тот смотрит в рану как баран на новые ворота.

Нилов:

Опухоль?

Вера скептически усмехается. Кивает Асе:

Вера:

Стань на маску!

Ася слушается без второго слова и вопросов. Вера к Порудоминскому:

Вера:

Господин Порудоминский! Что застыли? На эвисцерацию!

У него и у Нилова – огромные глаза. Вера насмешливо:

Вера:

Лекарский экзамен сдали, говорите?! А теперь: физкультура!

11–10. Инт. Клиника/операционная. День.

(Белозерский, Концевич, Провокатор, Кравченко, Матрёна Ивановна.)

Провокатор на столе, на маске – Кравченко. Белозерский на месте хирурга, Концевич – ассистирует. Матрёна Ивановна у инструментального столика. Белозерский в грудной полости.

Белозерский:

Сосуд ушит, кровотечение остановлено… Сушить.

Матрёна подаёт марлевую салфетку. Белозерский промокает. Видит образование. (Спрашивает удивлённо, не знает, что видит. В отличие от Веры, которая в предыдущей сцене точно знает, что видит.)

Белозерский:

Что это?!

Концевич и Белозерский смотрят в рану. Туда же смотрит Кравченко.

Концевич:

Каверна?

Кравченко строит скептическую мину, он явно не согласен, до степени: «арбуз с помидором перепутал!» Белозерский тоже не понимает, что за образование он увидал.

Белозерский:

Владимир Сергеевич?

Матрёна Ивановна, с красноречивым выражением лица, уже идёт на маску, Белозерский подвигается, освобождая Кравченко место хирурга. Кравченко обрабатывает руки карболовой кислотой.

11–11. Инт. Клиника/операционная. День.

(Вера, Нилов, Порудоминский, Городовой, Ася.)

Вера на месте хирурга, напротив неё – Нилов и Порудоминский, держат на вытянутых руках простыню, на простыне разложен кишечник (это не обязательно показывать, просто парни, изрядно взмокшие, удерживают массу на стерильных простынях, не шевелясь, статическое напряжение всегда больше изматывает… И руки у них уже устали). Вера сосредоточенно работает в ране, объясняя молодым врачам:

Вера:

У нас, в России, принято удалять герминативную оболочку и дочерние пузыри. Но я училась в Швейцарии. В Европе без малого двадцать лет как выполняют резекцию участка печени в случае этой патологии…

Добралась до воротной вены (это-то и невозможно без эвисцерации – никак!). Поднимает взгляд на ординаторов, усмехается.

Вера:

Чего кислые, дохляки?! Больше почтения! Где священный трепет?! Вы не просто кишечник в руках держите! Вы держите в руках кишечник у престола господня! Кто видел воротную вену – узрел бога.

11–12. Инт. Клиника/операционная. День.

(Белозерский, Концевич, Провокатор, Кравченко, Матрёна Ивановна.)

Кравченко (спокоен, размерен, умелый оператор, грамотный клиницист) на месте хирурга, оперирует: берёт последовательно со столика несколько зажимов. Белозерский и Концевич – ассистируют.

Кравченко:

В тропиках – обычное дело. Там этой заразы кишмя кишит. И у нас немного имеется, особенно, кто с татарами дружит, мясо сырое уважает… Ну вот, а теперь…

Берёт со столика операционной сестры (Матрёна на маске, ревниво смотрит за Кравченко – лицом выражает одобрение: он и эту работу знает) ножницы.

Кравченко:

Для начала попробуем эктомию. Резекцию лёгкого сейчас выполнять не будем – он и так много крови потерял.

Концевич:

По своей вине!

Моментальный неодобрительный взгляд Кравченко. Говорит спокойно.

Кравченко:

На столе, Дмитрий Петрович, нет правых и виноватых. Здесь – пациент! Это потом пусть… В чьей власти…

Кравченко и Концевич переглядываются – неоднозначно, трактовать дуэль взглядов сложно. (Как нигде и никогда в случае их диалогов-взглядов и проч. Их отношения непонятны…) Кравченко закончил манипулировать с ножницами в ране. Белозерский наложил щипцы.

Кравченко:

Аккуратно, Александр Николаевич.

Белозерский извлекает из раны шарообразную окровавленную кисту, около сорока сантиметров в диаметре. Матрёна Ивановна крестится. Кравченко улыбается.

Кравченко:

Мне не впервой. Стояли мы, Матрёна Ивановна, в Южно-Китайском море…

11–13. Инт. Клиника/прозекторская. День.

(Вера, Белозерский.)

На цинковом столе уже разрезанные препараты удалённого участка печени (Городовой) и части лёгкого (Провокатор) с эхинококком. Совершенно одинаковые по патанатомической структуре.

Белозерский:

Надо же!

Вера:

Что?

Белозерский:

Какова ирония! Печень городового, лёгкое провокатора – а…

Вера:

(подхватывает)…если бы сегодня один не выстрелил в другого, а в другого не пальнули жандармы – оба они вскорости умерли. Теперь же – ещё поживут! Вот где ирония!

11–14. Инт. Клиника/мужская палата. День.

(Концевич, Провокатор.)

Провокатор с перебинтованной грудью лежит на кровати, за ширмой. Концевич стоит у инструментального столика, собирая и набирая шприц. Провокатор открывает глаза. Пришёл в сознание, слаб. Но видит Концевича. Концевич садится на край кровати, говорит тихо.

Концевич:

Здравствуй, Уголь. Всё как-то не удосуживался поинтересоваться: откуда кличка?

Провокатор:

(хрипло, слабо) В Камранге командовал погрузкой кардифского угля. Союзники хреновы. Тридцать тысяч тонн некондиции. Не в срок. Это только русские – беззаветны в коалициях! То ли дело в просвещённой Европе… (замолкает, обречённо, саркастично: «что говорить зря!») Ботами, с борта на борт. С тех пор и лёгкие…

Концевич мрачно усмехается.

Концевич:

Самое смешное, Уголь, что у тебя не туберкулёз. Симптоматика одна: лихорадки, ознобы, кровохарканье. Да только в Аннаме, или в Кохинхине, или где ещё, пока вы через три океана до япошек шли, ты или где мясца не того поел, не ту собачку погладил. Умер бы ты – и никто бы знать не знал, что не от чахотки. Если бы тебя сегодня не подстрелили. Но ты не переживай. Деньги, как оговорено, мать-старушка и сестрица-сиротка получат.

Концевич вкалывает в локтевой сгиб иглу, начинает вводить содержимое шприца.

Провокатор:

Что это?

Концевич:

Операция была тяжёлая, обширная. Морфий.

Провокатор закрывает глаза, облегчённо выдохнув.

Концевич:

В большой дозе, как всем морфинистам.

Смотрит на реакцию – Провокатор засыпает «на игле». Шприц наполовину пуст. Концевич, будто задумавшись на мгновение, равнодушно пожимает плечами:

Концевич:

Может даже в слишком большой. У нас теперь нет проблем с финансированием и, соответственно, с медикаментозным обеспечением.

Быстро вводит в вену всё содержимое шприца.

11–15. Инт. Клиника/мужская палата. День.

(Вера, Городовой, Полицмейстер.)

Мужская палата «для блатных» (сделана после реконструкции) – на меньшее количество коек. Сейчас там один Городовой. У постели стоит Вера. Едва пришёл в себя, открыл глаза.

Вера:

Как вы, Василий Петрович?

Городовой:

Как рубленая котлета.

Вера:

Чувство юмора есть. Значит, вы не из тех, от кого Господь отвернётся в первую очередь.

Городовой слабо улыбается.

Городовой:

Жене сообщите. Только осторожно.

Вера:

Для жены есть и радостная новость. У вас, полагаю, цирроз печени был диагностирован?

Городовой грустно кивает.

Городовой:

Выпивал. Есть грех. Но не так чтоб уж…

Вера:

Никакого цирроза. У вас был эхиноккокоз.

Городовой:

Что за зверь?

Вера:

Мясо сырое употребляли?

Городовой:

Очень уважаю! Особенно татарское. Или у сибиряков. Умеют они…

Вера:

(перебивает, улыбнувшись) Мясо теперь только варёное или жареное. Можно – с водкой. Но не сейчас, конечно же. Через месячишко.

В палату заходит Полицмейстер, мрачный, взволнованный. Подходит к койке.

Полицмейстер:

Здравствуй, Вера. Ты как, Василий Петрович?

Городовой пытается «лечь навытяжку», морщится от боли.

Вера:

Не шевелитесь. У вас, всё-таки, огнестрельное ранение брюшной полости, ушитая перфорация кишечника и резекция участка печени. (К полицмейстеру) Этот… стрелок… ему фактически жизнь спас. Как это ни ужасно прозвучит.

Полицмейстер:

Это как?!

Вера:

Обеспечив мне доступ к инвазивной диагностике. Симптомы цирроза печени и паразитарного её поражения схожи. Но первое – неизлечимо, а второе – вполне курабельно…Я оставлю вас, господа. Натворили сегодня дел и «мирные» демонстранты и доблестные стражи порядка. Андрей Прокофьевич, вы долго его не мучайте. Ему покой нужен.

Полицмейстер кивает, Вера на выход из палаты.

Городовой:

Виноват, Андрей Прокофьевич. Но иначе никак было… Я рапорт…

Полицмейстер:

Потом рапорт. Ты, давай, поправляйся. Благодарю за службу. Отпуск тебе и… к повышению, к награде. Ты мальчишке жизнь спас.

Полицмейстер, аккуратно пожав плечо Городовому, разворачивается на выход. Городовой слегка хмурится, вспомнив о найдёныше. В спину Полицмейстеру:

Городовой:

Андрей Прокофьевич, меня всё мысль не отпускает, про найдёныша: уж больно хороши корзинка и тряпки. Надо бы толком поискать. Дура какая молодая родила, со страху подкинула. Потом мучиться будет. Всю жизнь. Но сейчас-то не то, что прежде. Поймут родители. Простят. Документы справят. За своего выдадут. Не идёт из головы…

Полицмейстер слушает, чернея. Но поворачивается к Городовому, справившись с собой, улыбнувшись через силу.

Полицмейстер:

Ты же знаешь, Василий Петрович, раскрываемость таких дел – ноль целых, шиш десятых.

Городовой морщится, будто его тревожит что-то неуловимое (куда больше боли).

Городовой:

Я будто видел где-то эту пелёнку. Или что-то похожее. Вы её обязательно приобщите. Я как оклемаюсь… Может, и тут вспомню, в покое.

Полицмейстер улыбается, бодрее прежнего:

Полицмейстер:

Оклёмывайся, давай! Пулю в брюхо поймать – не кот чихнул! Выкинь всё из головы!

11–16. Инт. Клиника/кабинет профессора. Ночь.

(Вера, Кравченко, Белозерский, Концевич.)

Рабочее совещание.

Вера:

Клиника справилась хорошо. Проверили боевую готовность, будь она неладна, в полном объёме.

Кравченко:

Можно даже сказать: отлично.

Вера:

Можно было сказать, если бы Крыжановский не умер.

Кравченко:

Кто?

Концевич:

Тот самый, выстреливший в городового. Вы с ним в одной эскадре служили, между прочим.

Вера:

Его полицмейстер опознал, у них сведения из охранки. Член боевой технической группы при цэ-ка эр-эс-дэ-рэ-пэ.

Белозерский:

Чего член?!

Кравченко:

Центральной боевой организации большевиков.(с презрением, даже брезгливо) Террорист.

Вера:

В любом случае, он был человек. Пациент, перенесший тяжёлое оперативное вмешательство на фоне общего истощения от тяжёлой болезни. В его смерти нет ничего удивительного.

Обращается к Белозерскому и Концевичу:

Вера:

Господа, пусть под вашим руководством Нилов и Порудоминский подготовят доклад по эхиноккокозу. Немаловажная проблема. Прежде всего – гигиеническая.

Концевич:

В этом даже есть какая-то элегантность: они оба были больны эхинококкозом. Герой избавлен от страдания стрелявшим в него злодеем. Злодей же…

Вера:

(перебивает) Для нас, здесь, нет ни героев, ни злодеев. Такое совпадение говорит лишь о том, что эхиноккокоз широко распространён.

Встаёт. Все поднимаются. Кравченко, тихо, с горечью, последнее предложение – со значением:

Кравченко:

И не только этот паразит проник во все сословия и классы. Любой из нас подвержен, если вовремя не осознает пагубность…

Замечая, что Вера, в отличие от остальных, его внимательно слушает:

Кравченко:

…нового. Могущего оказаться губительным… Сырое мясо, может, спасает от анемии, но если в нём есть паразиты – анемия усугубится, хотя станет далеко не первой в ряду смертельных угроз.

11–17. Инт. Клиника/мужская палата. Ночь.

(Городовой, Георгий.)

Георгий сидит у постели Городового. Он рад, что всё обошлось. Качает головой, улыбаясь.

Георгий:

Ну ты дал, Васька! Впрочем, ничего удивительного! Это же Вера Игнатьевна. Она…

Городовой:

…даже тебя, болвана, спасла!

Улыбаются.

Георгий:

Дважды!

Городовой:

Слушай, как там этот… Стрелял который.

Георгий:

Помер.

Городовой:

Как – помер?!

Георгий:

Он в тебя; твои – в него. Тебя спасли, его – нет.

Городовой шокирован. Георгий не сразу замечает.

Георгий:

Надо же! Он, говорят, лейтенантом был на флоте. И снесло человеку кукундер. Допустим, борец с… мне тоже не всё нравится. Но в детей целить?!

Замечает состояние городового.

Георгий:

Ты чего такой? Помер и помер, погиб Максим и хрен с ним! Ежели волнуешься, что от суда и следствия ушёл – так ему уже другой суд, тот самый.

Кивает на потолок.

Городовой:

Я… Я, получается, человека убил?!

Георгий:

Здрасьте, кума Насти! Ты ж на войне был!

Городовой:

То – война, с врагом. А тут… Мир… И мы сами… друг в друга… Я никого и никогда ещё не убивал. Своего.

Закрывает глаза. Георгий понимает его состояние, хочет успокоить, ему больно за Городового.

Георгий:

Ну, знаешь! Если свой на тебя, или, вот, на мальца – руку поднял, – значит, уже не свой! Значит, стал враг!

Городовой молчит, по щеке – слеза. Георгий машет рукой, с горечью:

Георгий:

Хотя и то правда! На войне проще. А тут разбери, кто свой, кто чужой, кто друг, кто враг! На одном языке говорим – а не понимаем… Чего там – свои-чужие! В семьях, бывает, такое творится! Ту же Веру Игнатьевну – родной отец когда-то из дому выгнал. Она ещё совсем девчонкой была!

11–18. Инт. Кабинет Полицмейстера. Ночь.

(Полицмейстер, Дежурный.)

Полицмейстер сидит темнее ночи, смотрит на фотографию (из последней сцены прошлой серии). Берёт её со стола, достаёт фото, хочет порвать. В кабинет заходит дежурный.

Дежурный:

Ваше высокоблагородие!

Полицмейстер:

Тьфу, чёрт! Напугал!

Дежурный:

(тише, домашнее) Андрей Прокофьевич, что с задержанными делать?! Там образованные есть, они требуют, подзуживают…

Полицмейстер:

Ничего не делать. Пусть посидят до утра. Утром образованных лично допрошу.