Текст книги "Пир на закате солнца"

Глава 3
Вечер в Архангельском

Ума Турман – белокурая бестия – взмахнула клинком… Рассеченный, раненный насмерть, изувеченный американский… Кровь горлом… булькающий хрип… О, великолепная мамочка! Черная мамба – американская мечта, ты показала класс, показала истинный класс… Ну, а еще что ты можешь, Ума? Покажи мне все, ПОКАЖИ, КАК ЭТО ДЕЛАЮТ, – я весь целиком на острие твоего меча…

– Данила, выключи телевизор!

– Это плеер, мама.

– Все равно выключи.

– Это «Убить Билла-2».

– Что?

Мать возникла на пороге гостиной. Данила не обратил внимания, он следил за тем, что происходило на экране. Героиня Умы Турман Черная мамба не просто сражалась, она убивала – нет, ДОБИВАЛА кого-то, корчившегося от боли.

Даниле Москалеву скоро должно было исполниться двенадцать. Он был крепкий, не по годам развитый мальчик. Совсем недавно он подслушал разговор родителей о себе – мать говорила отцу о каком-то «раннем созревании, переломном моменте».

Мать вообще чересчур много им занималась, постоянно контролировала: «Я люблю тебя, я очень тебя люблю. Ты самое дорогое, что у меня есть. Если бы ты знал, как трудно ты мне достался, какие были тяжелые роды. Но когда мне тебя принесли, маленького, совсем крошечного, в одеяльце… боже мой… Ты всегда должен помнить, как я люблю тебя, каких сил мне стоило то наше вынужденное расставание с тобой».

Вынужденное расставание – так мать называла четыре последних года, которые Данила провел в доме бабушки в Питере. Отец Данилы Виктор Москалев – генерал-майор, командир спецназа внутренних войск МВД – был назначен начальником Антитеррористического центра на Северном Кавказе. Его жена Регина поехала с ним сначала в Моздок, потом в Нальчик. Данилу в Нальчик родители с собой не взяли. Питер и бабушка были признаны гораздо более безопасным вариантом. В итоге четыре года жили врозь, с редкими наездами во время отпуска.

Этой зимой жизнь семьи снова переменилась – генерал Москалев был отозван в Москву и ожидал повышения. Семья поселилась на государственной даче в подмосковном Красногорске. Коттеджный поселок «Старица» располагался рядом с усадьбой Архангельское. Дома были добротные, новые, инфраструктура развитой, рукой подать до чудесного Архангельского парка, до старицы Москвы-реки. В поселке жили в основном бизнесмены и чиновники-федералы. Последние получали назначения и отправлялись к месту службы на периферию, освобождая госдачи. Бизнесмены же в связи с кризисом пачками уезжали за границу. Свою дачную недвижимость пытались сдать, но им в этом что-то не очень везло. Так что, несмотря на чудесные окрестности и развитую инфраструктуру, большинство особняков в поселке пустовало.

Это Данила отметил сразу во время первой же своей прогулки. Со школой, в которую он поступил, точнее, с показательной красногорской гимназией, тоже что-то не заладилось. Он привык к питерской своей школе на Лиговке. И был рад, что этот учебный год практически закончен.

Впрочем, друзей особых у него не было и на Лиговке. Максимум, на что его хватало, это смотаться с пацанами в кино – глянуть «Матрицу» или «Другой мир». Но все это были ненастоящие фильмы, какие-то комиксы для малолеток, там все было бутафорским, виртуальным, и страха особого не было, и боли настоящей. Фильмы, которые задевали его за живое, как, например, эта Черная мамба, он не любил делить ни с кем и смотрел в одиночку.

Прекрасная Ума со своим нелепым самурайским мечом… Взмах! Вопль! Вырванный глаз – и каблучком на него… Расплющивая в слизь…

Или та сцена драки в «Кванте милосердия»…

А кадры «метания копий» в «Апокалипсисе» Мэла Гибсона, все так натурально было снято – копье летит, вонзается в бегущего пленника, и он корчится на траве, как жук на булавке, землю царапает… Наверное, много грязи потом из-под ногтей актерам пришлось выковыривать.

– Ты чем тут занимаешься?

– Чищу ногти.

– Детка… Этот фильм… Выключи, это сплошное насилие. – Мать смотрела на экран. – Я не понимаю, как тебе может нравиться такое. Отец не переносит. Он звонил, он едет домой, сейчас будем все ужинать. Так что выключи, ты же знаешь, он будет ругаться.

Отец-генерал и правда ругался, когда заставал Данилу за просмотром такого кино. Данила не понимал отца – как так? Ведь сам сколько лет провел на войне, в «горячих точках» – сначала был в Косове, сам рассказывал, в каких-то там международных силах КЕЙ ФОР, потом в Чечне, в Дагестане. Борьба с терроризмом на Северном Кавказе, с вооруженными бандитами. Бандитов в плен не берут, вон по телевизору всегда сообщают – «убиты в ходе спецоперации, так как оказывали активное сопротивление». Данила в свои двенадцать неплохо во всем этом разбирался. В душе он был доволен, что его отец – генерал, это как-то грело. Не то чтобы крылья вырастали, но все равно это было приятно. Отец – генерал, герой-воин… Когда-нибудь он расскажет, КАК ЭТО БЫВАЕТ. КАК ЭТО ПРОИСХОДИТ НА САМОМ ДЕЛЕ. Уж он-то знает наверняка. И какой резон ему это скрывать? Вот уже несколько раз он обмолвился, что хотел бы, чтобы и Данила после школы поступил в военное училище. Ну если не в училище, то в Военный институт или в Высшую школу ФСБ или МВД.

Так отчего же он гневается, когда застает его, Данилу, за просмотром фильма Квентина Тарантино, где убивают и…

Странные люди – эти взрослые…

Мать не уходила из гостиной, и «Убить Билла» пришлось выключить. Мать подошла, потрепала его по голове, заботливо пощупала лоб.

– Как в школе?

– Двадцать третьего заканчиваем.

– Отец ждет назначения. Так что в ближайшее время нам всем вместе поехать отдыхать не удастся. Может быть, в августе.

Мать нравилась Даниле. Она была молодой и современной. Мелировала волосы, носила джинсы. Была высокой и стройной. Они с отцом были отличной парой – хорошо смотрелись со стороны.

– Ты куда, детка?

– Погуляю.

– Сейчас папа приедет, будем ужинать.

– Не хочется, голова болит.

– Ну хорошо, только недолго. Пойдешь в парк? Смотри, осторожнее.

Данила не ответил. Мать, только не начинай… детка… очень люблю, когда тебя принесли такого крохотного в одеяльце…

О своем появлении на свет Данила знал массу ненужных подробностей. Сморщенное личико, волосенки на голове, и самое главное – зубы. Оказывается, он родился уже с зубами – с двумя-тремя малюсенькими молочными клыками. Мать отчего-то это так умиляло, так умиляло. Она взахлеб по телефону могла часами рассказывать старым питерским своим подругам еще по институту, как Данила, когда она кормила его грудью, кусал… Он кусался…

Данила однажды представил себе, как это было. И что-то произошло. Случилось – один в один такое же, как, бывало, смотришь в Интернете тайком порнушку. Пришлось даже в туалет метнуться. А потом сидеть с пылающими щеками в гостиной, задыхаться, гадать – заметил ли отец, заметила ли она…

– Данила, а разве парк уже не закрыт? Семь часов. И погода портится.

Данила и на это не ответил матери. Хлопнул входной дверью, скатился по лестнице, выскочил за ворота.

В парк Архангельское он никогда не ходил через главные ворота, где была касса и продавали билеты. У него был свой путь туда. Он открыл его для себя еще зимой. Правда, тогда навалило высокие сугробы и преодолевать ограду было легко. Но потом он нашел липу, растущую у ограды. Взобраться на нее было пара пустяков, а уж затем как по мосту. Ловкости ему было не занимать.

Зелень и свет. Зелень майская, свет вечерний. К тому же погода и правда подвела: серое облако – первое в нескончаемой череде облаков, появившихся неизвестно откуда, зацепилось за шпиль башни, венчающей Старый дворец. Данила по аллее быстро дошел до террас, взобрался наверх. Вот здесь хорошо, далеко видно – луга, поля, рощи, весь парк как на ладони. Это место…

«Хорошо бы тут остаться насовсем, – думал Данила. – И жить бы здесь». Не в этом скучном дворце-музее, где тетки-смотрительницы заставляют надевать безразмерные войлочные тапки, а тут, в парке… в этом парке…

Ночью, когда светит луна.

И в сумерках, когда туман ползет с реки.

И днем, когда начинает накрапывать дождь.

Когда пропадают толпы туристов, когда охрана запирает ворота, когда все уходят, прячутся по домам…

Это хорошо или плохо, когда тебя все боятся?

Гуляющие в парке спешили к выходу: молодые мамы с колясками, стайка девиц. Данила провожал их взглядом. Первые капли дождя заставили его спуститься и нырнуть в боковую аллею.

Белые статуи, мокрый мрамор, темные стволы лип. Данила натянул на голову капюшон – дождь, а ему нипочем. Вот искусственный грот, если там затаиться, а потом выскочить с криком, то, возможно, те, кто будет мимо проходить… те девчонки, которые вчера играли тут в бадминтон, в обморок хлопнутся или же обо…ся – вот будет умора!

Они будут визжать, но их никто не услышит. А он…

То, что он видел на экране во всех этих «биллах», «квантах», «бондах», «чужих», то, что было на мониторе, когда он самозабвенно играл, жил там, в виртуале компьютерной игры, – ВСЕ ЭТО сейчас плескалось, как море, где-то там, далеко внутри, куда лень было заглядывать. Все это он уже проходил, как алгебру. Все это было уже надоевшим и пресным.

Даже Черная мамба – мамочка Ума… А ведь не прошло и часа, как он следил за ней, затаив дыхание.

И вот все улетучилось в один миг. Данила чувствовал пустоту. Это было непривычно, дискомфортно. Непонятный неприятный внутренний вакуум должно было что-то заполнить – очень скоро, совсем скоро.

Данила посмотрел на свои ладони, они были мокрые от дождя или от пота. Что-то должно было случиться.

Он поплелся по аллее, поднялся по ступенькам под своды открытой колоннады. Куртка и джинсы промокли насквозь, но он не замечал этого. Прислонившись к колонне, он смотрел на дождь. Невысокий русоволосый мальчик – крепкий, спортивный.

Двое охранников, шедших по аллее, не обратили на него внимания. Как не обращали внимания и на старую липу возле театра Гонзаго, по ветвям которой ловкому существу ничего не стоило пробраться в Архангельский парк хоть днем, хоть ночью.

Глава 4
My love…

– Слушай, долго мне еще унижаться тут перед тобой?!

– Тебя никто не заставляет унижаться.

– Ты не заставляешь?

– Я? Дорогой мой, веди себя потише, сотрудники услышат.

– Плевать, пусть слышат. Мне деньги нужны сегодня!

За панорамным окном офиса – потоки дождя. Сумерки, огни. Конец рабочего дня…

– У меня нет денег. – Анна Гаррис сделала плавный жест, разводя руками.

Холеные руки, на безымянном пальце колечко – «Тиффани», безупречный маникюр, серый неброский брючный костюм, полностью соответствующий деловому дресс-коду, тщательно уложенные светлые локоны. Что еще нужно энергичной самодостаточной сорокавосьмилетней женщине для счастья?

Муж – иностранец? Был американец из штата Айдахо, владелец фирмы лакокрасочных изделий. Они познакомились в 98-м через агентство, переписывались, потом он приезжал в Москву на смотрины, затем сделал предложение. Ему не терпелось отведать «русской жены», а ей в 98-м просто хотелось выбраться в большой мир, слинять от бедности, проблем, от дефолта. Они прожили три года, а потом муж решил, что «русской жены» с него хватит, и переключился на поиски жены-мексиканки. Зацепиться, осесть в Америке не удалось, пришлось вернуться. На память о тех временах остались только американская фамилия Гаррис и кое-какие сбережения, которые позволили здесь, дома, встать на ноги, войти полноправным партнером в бизнес, играть на бирже.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

Когда он так говорит… таким голосом… Вор, негодяй… Мошенник, подонок, на меня ВСЕ ЭТО больше не действует – тон, взгляд…

Вор… лжец…

– Я ухожу. Прощай.

– Нет! Андрей!

Кабинет Анны Гаррис, корпоративного директора по работе с персоналом, был отделен от помещения, где трудились сотрудники инвестиционного фонда, стеной из прозрачного пластика. Две трети сотрудников, оторвавшись от мониторов, с живейшим любопытством наблюдали за сценой, разворачивавшейся в «аквариуме».

Но корпоративный директор этого уже не замечала. Он же ненормальный, он действительно уйдет – с него станется. И она не увидит его больше никогда. Чем, чем она может его удержать? Крашеными волосами? Растяжками на бедрах? Вечной непреходящей диетой своей – утром овсянка на воде, этот проклятый зеленый чай, днем опостылевшая отварная рыба и овощи на пару, от которых тошнит до самого вечера?

Пятнадцать лет – огромная разница. Где были ее мозги, когда они познакомились? Она вышла из ГУМа нагруженная пакетами. Наступил март, и было очень скользко, а чтобы поймать машину до дома, следовало пройти по Никольской. А он подошел и спросил: куда вас отвезти? Сначала она подумала, что это бомбила, потом, увидев его «БМВ», решила, что это чей-то водила, подрабатывающий на хозяйском авто. Но это была его машина. Он довез ее до дома, не взял ни копейки. Сказал, что у нее потрясающие духи. Ей, идиотке, сразу бы тогда догадаться, что это просто жиголо, караулящий у ГУМа добычу – баб со средствами, из тех, которые и в кризис могут себе позволить зайти в «Боско», в «Барберри», в «Сониа Рикель». А она не догадалась.

Ей (неужели она тогда уже в него влюбилась?) показалось, что этот парень, этот молодой мужчина – или прибалт, или сотрудник МИДа. Отчего именно такой расклад – «прибалт», «мидовец», – она и сама толком не понимала, наверное, тут все совпало – его внешность, его одежда (синий кашемировый шарф, черный бушлат), его вежливость, его юмор, его манеры. Он так мило и так едко злословил о правительстве, когда они проезжали Кремль, что сразу было видно, что это «наш человек», просвещенный вольнодумец, не зашоренный комплексами, потом так же злословил про олигархов, про кризис высказал пару-тройку горько-мудрых мыслишек, сказал еще, что «с такой, как вы, умной женщиной легко разговаривать, потому что вы понимаете с полуслова».

– Как вас зовут? – это она спросила его. Сама спросила. Он не навязывался. Хитрец! Он знал, как подобрать ключ к такой «умной», как она.

Его звали Андрей Угаров. И он не был ни прибалтом, ни сотрудником МИДа. Это она узнала гораздо позже, узнала и то, что он моложе ее на пятнадцать лет. Узнала, что в принципе она для него – та жирная курица, которую надо ощипать до последнего перышка. Но было уже слишком поздно. Эти открытия ничего уже не могли изменить.

– Андрей! Ты куда?

Он хлопнул дверью так, что хлипкий «аквариум» дрогнул. Она вскочила из-за стола. Догнала его уже у лифта. Это был Новинский пассаж. Инвестиционный фонд занимал весь шестой этаж. На первом этаже располагались торговый центр, кафе, рестораны, химчистка, несколько радиостанций. И везде были стены из прозрачного пластика, и некуда было укрыться от зевак.

Лифт – она ринулась за ним в тесную кабинку. Его лицо так близко… Вор, негодяй…

– Давай поговорим.

– Не о чем больше разговаривать. Тебе хочется, чтобы я унижался. Так я не буду. И так уж, баста. – Он отбросил от себя ее руки.

– У меня правда нет денег. Свободных нет.

– А вот этого не надо… Врать не надо. Что для тебя эти сто пятьдесят тысяч?

Он просил не доллары и не евро, он действительно на этот раз просил «в рублях». В прошлый раз было две тысячи евро, а до этого сто тысяч рублей, и потом еще три тысячи – уже долларов, и вот теперь снова…

– Но сейчас время такое, все ужимаются, сокращают расходы. – Она почти оправдывалась перед ним. – Нужно жить по средствам, Андрей… Никто не заставлял тебя брать эти сумасшедшие кредиты…

Кредиты… Она даже в этом не была уверена, что он что-то где-то брал и теперь ему надо срочно отдавать, гасить задолженности. Вор, негодяй, обманщик…

– Не читай мне нотаций в лифте.

– Я просто… это не…

– Ну, убей меня за то, что я наделал долгов.

Он наклонился к ней. Высокий и стройный.

– Лучше ты, чем другие.

– Что ты сказал?

– Ничего. Это мои дела. Все, приехали.

Лифт открыл двери. Огромный торговый зал. И они на виду у всех, как на ладони.

– Тебе что, кто-то угрожает? Ты кому-то задолжал?

– Не бери в голову. Прощай, Аня.

– Подожди, – она схватила его за руку, – Андрей, скажи мне правду. Тебе правда угрожают?

– Я с этим разберусь сам. Один.

Один… А ей мечталось, чтобы они все делали вместе, вдвоем… Пятнадцать лет разницы – при строжайшей диете, при регулярных походах в СПА-центр, может быть, это не так уж и много? В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЧТО ТАКОЕ ЭТИ СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ…

Только вчера в новостях она слышала о какой-то немке-миллионерше, которая попалась в сети международному жиголо на альпийском курорте. Тот требовал сначала восемь миллионов, потом еще сорок… Она слушала, качала головой: бедная, бедная, надо же так проколоться…

ОН все лжет. И о том, что ему угрожают, тоже лжет. Я ни единому слову его не верю, потому что он вор и подонок… обаятельный подонок…

– Возвращайся к себе, Аня. И прости за резкий тон. – Он дотронулся до ее лица. – Ни о чем не беспокойся. Я все понимаю, сейчас время такое, надо о себе думать в первую очередь. Я только не хочу, чтобы мы лгали друг другу. Я тебе говорил – я из-за лжи со своей бывшей расстался. Противно стало – вечное вранье… Когда я чувствую, что мне лгут, особенно любимая женщина, ради которой умереть готов, то я… – Он махнул рукой.

– Андрей!

Анна Гаррис, корпоративный директор по управлению персоналом, не узнала своего голоса.

Это она ему лжет? Она? А он готов «ради нее умереть»?

– Тут есть банкомат. У меня кредитка с собой. Сколько ты сказал надо – сто пятьдесят?

Банкомат, где получали зарплату все сотрудники фонда, к счастью, работал. Она сняла деньги в два приема. Это был срочный депозит, и в результате проценты накрылись, но она уже об этом не думала. Как так вышло, что она об этом даже не переживала?

Андрей Угаров забрал деньги. Он был, кажется, смущен.

– Спасибо, Аня.

Они вместе вернулись к лифту.

– У нас в семь совещание, я буду дома часов в десять. Заедешь?

– Нет.

– Нет?

– Я деньги должен отвезти. Расплатиться надо сегодня. Иначе…

– Я поняла. – Она почувствовала, что не может больше владеть собой, корчить из себя эту чертову бизнес-леди. Она порывисто обняла его, прижалась к нему, пряча лицо на его груди. – Андрей, Андрюша… будь осторожен… Эти люди, кто бы они ни были, держись подальше от них… Обещаешь мне?

– Обещаю. – Он поцеловал ее в губы.

Двери лифта открылись. А у нее ноги подкашивались, она уже не могла сделать и шага – бедная, бедная, это ж надо так проколоться…

Она вернулась к себе в офис, прошла в туалет и там долго стояла перед зеркалом, все смотрела на себя.

Андрей Угаров с деньгами вышел из Новинского пассажа. Вечерело. Накрапывал дождь. Его принес с собой какой-то балканский циклон. Сев в машину, Угаров закурил, включил радио – прослушал прогноз, нашел музыку. Нехилый музон, кажется, Бьерк – My love…

Мимо по тротуару молодая мать с малышом на руках спешит, торопится на троллейбус «бэшку». Карапуз лет пяти что-то канючит, она очень нежно обнимает его, защищая от дождя. Мать и сын… Угаров проводил их взглядом.

Вообще-то он никуда не торопился. Перелистал записную книжку, подумал и выбрал один номер из многих:

– Алло, Полин… привет… никуда не пропал, как видишь… дела были срочные… Какие дела? Встретимся, расскажу. Ты сегодня когда заканчиваешь? Уже? Слушай, тогда я прямо домой к тебе, а? Ну ладно… чего ты… я соскучился безумно…

Он долго с улыбкой слушал, как на том конце Полина гневно выговаривала ему тонким от волнения голоском, изредка миролюбиво поддакивая. Он вообще был настроен благодушно и снисходительно в этот вечер. Весьма удачный, хоть и дождливый вечер.

Спустя час его «БМВ» свернул с МКАД в районе Красногорска. Еще через десять минут он уже ехал по шоссе, огибавшему Архангельский парк. Его целью был поселок Воронки – здесь, в старой пятиэтажке, та, кому он звонил и с которой желал провести эту ночь, снимала однокомнатную квартиру, чтобы не создавать проблем матери и младшей сестре.

Дворники ритмично скользили по стеклу, дождь расходился все круче. Возле театра Гонзаго Угарову пришлось резко затормозить. Кто-то ринулся через дорогу, едва не попав под колеса. Угаров успел лишь заметить невысокую фигурку в яркой красно-синей куртке. Кажется, это был ребенок. Впрочем, понять что-то точно в этой мокрой мгле, ослепнув от фар встречных машин, было трудно.

Глава 5
В госпитале ночью

Из окон хирургического отделения на четырнадцатом этаже нового корпуса можно видеть жилой комплекс «Алые паруса». В этот час – поздний ночной час – «Паруса» темны и нет в них ничего «алого». Из окон старого лечебного корпуса обзору доступен только парк – скупо освещаемый фонарями, заливаемый дождем.

Верочка Дягилева, младшая санитарка, захлопнула окно – бррр! Сырость какая! Когда вам всего двадцать лет и у вас впереди выпускные экзамены в медучилище, а вы из-за хронического безденежья вынуждены подрабатывать ночной санитаркой в военном госпитале, дождь и сырость – единственные ваши враги. Утром будут лужи, а у вас новые туфли, купленные на распродаже, и как они поведут себя, намокнув?

До метро две остановки, но троллейбуса вечно не дождешься, придется пешком – утром, по лужам. А сейчас ночь – почти два часа уже. Госпиталь тих, госпиталь спит. Только в отделениях реанимации и интенсивной терапии горят все окна. И еще одно окно светится в старом лечебном корпусе на третьем этаже в том крыле, которое практически пустует, потому что за стенами – грандиозная стройка: к лечебному корпусу с той стороны пристраивают новое современное здание. Точнее, оно уже построено, там идут отделочные работы.

Военный госпиталь в мае месяце набит под завязку больными. И только левое крыло не заполнено. Теоретически больных там нет, но отчего же тогда свет горит в одной из палат? И отчего ей, Верочке Дягилевой, так не хочется идти туда? А идти надо – железная тележка, на которой младшая санитарка развозит по отделениям все необходимое: одноразовые шприцы, клизмы, вату, памперсы для тяжелобольных, ждет. И в наряде указано: старый корпус, левое крыло, третий этаж.

Странные слухи ходят в последние месяцы по госпиталю. До того странные, что… Особенно после несчастного случая с тем солдатом, который работал медбратом как раз в левом крыле. Этих событий Верочка не застала, все произошло накануне ее прихода на работу в госпиталь. Но слухи… Она сразу окунулась в них, как в водоворот.

Верочка закатила тележку с медикаментами в грузовой лифт. Из нового корпуса в старый длинный путь. Надо спуститься на второй этаж и пройти нескончаемым холодным переходом. Ночью в нем гулко отдаются шаги. Из экономии свет в просторных холлах погашен, и все огромное пространство теряется во мраке. Переход упирается в холл старого корпуса, и здесь все совсем другое: широкие крутые лестницы из гранита, массивные двери. Когда-то старый лечебный корпус был главным и единственным. Его строили после войны в стиле сталинского ампира – узкие окна, как бойницы, колонны, массивные подоконники. На втором этаже, через который надо идти до другого лифта, находится поликлиника госпиталя. И здесь еще кое-где сохранилась подлинная мебель сталинских времен. И даже немецкие часы в кабинете заведующего бьют каждые полчаса как-то «по-сталински» – как в старых фильмах, которые уже трудно смотреть.

Бом-м-м!

Когда построят корпус, здесь, наверное, тоже все поменяют – декор, обстановку. Как в прошлом меняли медицинское оборудование – на самое продвинутое и современное.

Лифт тоже новый, но шахта и тросы какие-то скрипучие. Или это ночью просто чудится от недосыпа, от волнения? А чего она, собственно, волнуется? Вот и дверь отделения. Заперта, надо звонить. Странно, ведь это не инфекционный бокс, к чему тут запираться?

Санитарка Верочка позвонила. Тишина. Она позвонила снова – шаги. Дверь отделения открылась.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна, я вот тут все вам привезла.

– Везите все в процедурный кабинет.

Верочка просунула тяжелую тележку в дверь. Наталья Николаевна Багрова – старшая медсестра. Верочка встречалась с ней в хирургическом отделении и в гастроэнтерологии. А теперь она здесь. И тоже на ночном дежурстве. Наталья Николаевна – молодая тридцатилетняя брюнетка со стрижкой «под Земфиру». Она учится в Первом медицинском. Пару месяцев назад она даже выручила Верочку конспектами лекций по анатомии. Так отчего же сейчас у нее такое неприветливое, такое напряженное лицо?

– Ну как вы тут? Как дежурство? – Верочка щебетала оживленным шепотом. Громко нельзя – ночь, надо соблюдать режим.

– Все нормально. Везите быстрее!

– Сейчас, сейчас.

Верочка потянулась рукой к двери.

– Это же палата! Там больной. Вы что, спите на ходу? Процедурная прямо по коридору, последняя дверь.

Верочка съежилась. Что она разоряется, я же ничего такого… Так вот, значит, в какой палате по ночам горит свет. Его включают каждую ночь и гасят только на заре. Что же это за больной такой, который по ночам спит при свете? Верочка глянула на номер: палата № 36. Но тройка – это номер этажа, получается как у Чехова, что ли? Палата номер 6?

Она начала аккуратно раскладывать все по шкафам. Прислушалась: тихо в отделении. Удивительно, что здесь нет больных. Точнее, всего один больной. Ну, понятно, конечно, стройка за стеной, шум, бывает, что и воду отключат, но это раньше, а теперь там, за стеной, просто отделочные работы, по сути, ремонт. А больных сюда все равно не кладут. Как будто здесь инфекционное отделение, хотя ничто на это не указывает. Специальные инфекционные боксы находятся вовсе не здесь.

И кто там может лежать, в этой шестой палате? Между прочим, раньше в старом корпусе именно на третьем этаже располагалось «генеральское» отделение, а сейчас в связи с ремонтом, с перепланировкой все смешалось, перепуталось.

Хотя ей-то, собственно, что за дело? Сейчас она выполнит свою работу, все тут разложит по полочкам, чтобы легко можно было найти и взять. И вернется к себе в хирургию. И будет смотреть из окна на темную громаду «Алых парусов», слушать, как шумит за окном дождь… И может быть, Мишке отобьет ночную эсэмэску, чтобы прочел, когда проснется утром, чтобы первой его мыслью стала она, Верочка…

Странные слухи бродят по госпиталю об этом отделении, об этой палате, где всегда по ночам горит свет. А она вот тут уже десять минут и не увидела ничего такого странного.

Тот солдат – медбрат, хоть и жив остался, ничего, кажется, никому не сказал. А потом его срочно увезли в какой-то другой госпиталь, кажется, в Реутово – от греха подальше…

А она тут и ничего ТАКОГО не замечает. И тележка почти уже разгружена. Еще пять минут, и она освободится. Вернется в хирургию и отправит Мишке SMS. Она где-то читала: Йоко Оно Леннона так зацепила, привязала к себе – слала ему каждое утро телеграмму в одно слово: «Улыбайся!», «Дыши!»…

ВОПЛЬ!

Бутыль с ментоловым спиртом вырвалась из рук Верочки Дягилевой и хлопнулась об пол. Но этот грохот не мог заглушить крика, вспоровшего ночную тишину.

Этот крик был так страшен, что Верочка, забыв обо всем, зажала уши руками. Но только на секунду, на короткое мгновение. Потом она справилась с собой и выскочила из процедурной.

– Наталья Николаевна!

Дверь шестой палаты была распахнута настежь. За дверью располагался маленький тесный предбанник – вешалка, двери в душевую и в туалет. Палату от этого предбанника отделяла еще одна дверь – застекленная полупрозрачным пластиком, безопасным для больных.

Верочка увидела лицо старшей медсестры, прижатое к стеклу, ее руки со скрюченными пальцами, царапавшими пластик. Старшая медсестра была внутри – в палате. Ее глаза вылезали из орбит, а рот был распялен в крике. Его слышали в парке и на въездном КПП.

А потом крик оборвался.