Текст книги "Девять воплощений кошки"

Внутри – льняная ткань, древесные стружки и сухие листья какого-то растения.

– Учтите, мы с вами не первопроходцы, – сказал Олег Гайкин. – Коллекция постоянно переходила из рук в руки. Артефакты распаковывали, осматривали, затем снова паковали в ящики. Так что и номер первый десятки раз извлекали отсюда, осматривали, изучали.

Он наклонился над странным ящиком. Анфиса грудью сунулась вперед с камерой.

Катя тоже подвинулась ближе, но внезапно…

Снова это ощущение… кто-то смотрит…

Чей-то взгляд – она ощутила его спиной.

Она оглянулась – просторное хранилище все так же освещают матовые шары люстр под потолком. Но свет тусклый. Шкафы вдоль стен, ниши. Когда смотришь туда после яркого света софита, точно слепнешь.

Никого.

Нет, тут никого нет.

– Ри, расстели покров, – попросил Олег Гайкин.

Кристина подошла и аккуратно постелила на стол рядом с ящиком льняную ткань.

Гайкин засунул обе руки в ящик и извлек из стружек и сухих листьев…

Кате показалось, что это какой-то сверток. Нет, ворох лент – желтых, полуистлевших, пропитанных бальзамической смолой.

– Мумия? – ахнула Анфиса. – Это настоящая мумия, да?

– Это необычная мумия, – Гайкин уложил сверток на специальную подставку, которую Кристина быстро поставила на ткань.

Медленно, очень медленно, осторожными движениями он начал раскрывать сверток, словно это был драгоценный бутон.

Что-то сморщенное, черное, с запавшими глазницами и свалявшейся короткой шерстью…

Голый оскаленный череп, обтянутый ссохшейся кожей.

– Кошка, это же кошка! Мумия! – Анфиса щелкала камерой.

Гайкин ничего не ответил, он продолжал очень осторожно раскрывать сверток дальше. Кристина, словно хирургу, подала ему пинцет и зажим для тканей.

Из вороха погребальных бинтов появилась… рука. Почти что скелет, тоже обтянутый иссохшей кожей. Туловище. Вторая рука. Скрюченные крохотные пальцы.

Руки и туловище человека. Маленького человека.

Запавшие глазницы…

Изуродованная смертным оскалом пасть с крохотными зубами.

Катя… она отпрянула от стола. У нее внезапно потемнело в глазах.

– Что это такое? – хрипло спросила Анфиса.

От неожиданности она даже опустила камеру, уставившись на маленькое чудовище, которое предстало их взору в погребальных бинтах.

– Это номер первый «Проклятой коллекции». Возможно, из-за этого существа коллекция лишь добавила себе зловещей славы, – Олег Гайкин распрямился. – Никогда прежде ничего подобного во время раскопок не находили. Мумия совершенно уникальна. Не пугайтесь, это не какой-то там монстр, мутант. Это совмещенная мумия.

– Как это – совмещенная? – спросила Катя.

Тьма в глазах растаяла, но… Пришлось даже опереться на крышку стола. Колени подгибались. Нет, не от страха, от какого-то иного чувства, словно слабость разлилась по всему телу, лишая воли и сил.

– Голова бесспорно кошки, и взята она от животного. А вот тело девочки возраста примерно около двух лет. У ребенка удалили голову и во время процесса бальзамирования пришили к телу голову животного. Швы отчетливо просматриваются на коже под бинтами. Это впервые было установлено еще в восьмидесятых годах, когда мумию впервые подвергли сканированию.

– Но зачем это сделали? Жуть какая – отрезать голову ребенку. И кто, кто до такого додумался? – Анфиса снова нацелила камеру на лот номер первый.

– Ну, с вопросом кто – легче всего, – Олег Гайкин рассматривал кисть мумифицированной руки. – Те, кто занимался бальзамированием и похоронами. Скорее всего жрецы храма богини Бастет. Если бы была обнаружена гробница… но ничего такого не нашли. Не было ни украшений, ни саркофага. Все затерялось во времени. Возможно, гробница все же имелась, но ее разграбили еще в глубокой древности. Эту вот причудливую мумию перезахоронили на кошачьем кладбище. Вопрос ЗАЧЕМ породил десятки версий и у египтологов, и у коллекционеров. Возможно, это был какой-то ритуал, связанный с культом плодородия и деторождения.

– Этот вот ужас связан с культом деторождения? – спросила Катя.

– Для египтян это не ужас. Это воплощение богини Бастет. Не статуя, а живой… точнее, погребальный объект культа. Некий фетиш. Но это не принесение девочки в жертву, они не практиковали человеческих жертвоприношений. Возможно, это некий знак.

– Знак?

– Мумия-оберег, получившая по верованиям жрецов часть силы богини Бастет. Ей молились о легких родах и защите детей от болезней и смерти. Ведь нет ничего страшнее, чем гибель маленького ребенка.

– Кошке ведь тоже отрезали голову, – произнесла Кристина.

Она смотрела на номер первый.

– Что, Ри? – Олег повернулся к Кристине.

Она сняла очки, словно у нее внезапно устали глаза смотреть на это.

– Обезглавить два трупа – ребенка и животного, чтобы в результате получить одну мумию, – сказала она. – Да, этот артефакт станет бесспорным гвоздем всей коллекции. Надо подумать, как его разместить в экспозиции. Чтобы это не слишком пугало и шокировало слабонервных. И необходимо составить пояснительную аннотацию с изложением хотя бы двух-трех версий о том, для чего все же они сотворили такое в эпоху Птолемеев.

Олег Гайкин кивнул. Анфиса продолжала фотографировать, как одержимая. Катя… она пожалела о том, что хранилище лишено окон. Глоток свежего воздуха сейчас ей бы не помешал.

Глава 16
Жизнь вторая

Еще около часа они провели в хранилище, наблюдая, как Олег Гайкин работает с лотом первым, совмещенной мумией.

Потом Анфиса, вроде бы никак внешне не выказывавшая никаких признаков упадка духа, шепнула на ухо Кате:

– Надо убираться отсюда, а то меня сейчас стошнит.

Менеджер Кристина, наверное, все поняла без их просьб, потому что сказала:

– Если вы насладились зрелищем и закончили фотографировать, мы можем оставить профессора. Ему нужно работать, не станем ему больше мешать.

Они вышли из хранилища, покружили по тем же самым неприветливым коридорам (Катя подумала – сколько же тут ходов в этом Нижнем царстве), и Кристина вывела их туда, откуда эта экскурсия и началась, – в вестибюль у закрытых касс, к подножию парадной лестницы.

Тут она вежливо извинилась, сказала, что у нее куча дел в связи с репетицией ночи музеев, радушно посоветовала им «побродить по залам и сделать отличные снимки».

Когда они остались одни, Катя оперлась о перила лестницы.

– Отошла? – спросила она Анфису.

– Ох, да. Вроде сначала ничего. Даже любопытно. Но когда он там стал ее щупать, эту совмещенную мумию, пинцетом что-то ковырять… и когда он к микроскопу с этим пошел… Не знаю, я как-то аж вспотела вся, – Анфиса промокнула лоб бумажным носовым платком. – Прямо холодный пот меня прошиб. Как он там только не рехнется с этими своими мумиями? Ведь он один в том зале. А время уже… Катя, время-то к полуночи!

Катя глянула на часы. Она редко носила часы, но сюда, в музей, точно в большую экспедицию экипировалась. Время без четверти одиннадцать. Анфиса всегда все любит прибавлять. Кате хотелось поделиться с подружкой своими ощущениями, мол, не показалось ли тебе, душа моя, что профессор Гайкин там в зале… не один вовсе… Не почувствовала ли ты там того же, что и я, раз тебя «прошиб холодный пот»? Но потом Катя решила, что все это глупости. Достаточно взглянуть сейчас на бледное Анфисино лицо, покрытое капельками пота. Пугать перепуганного – последнее дело. Но Анфиса вздохнула, достала из своих необъятных карманов палочку печенья, разделила ее пополам, сунула Кате.

Захрустела, оглянула парадную лестницу – золотистые колонны, бежевая ковровая дорожка с алой полосой. Свет на втором этаже притушен. И никого на всем этом огромном пространстве.

– Эге-гей! – Анфиса тихо воскликнула: – Кать, мы же тут одни! Ну вот, и начинается наша музейная ночь. А та жуть… и эта «Проклятая коллекция»… Кать, да я такие снимочки сделала – пальчики оближешь! И, конечно, когда они выставят все эти свои артефакты здесь, да тут очереди будут от метро, как тогда, на Золото Трои в первые месяцы. А я… то есть мы, мы с тобой первые все это увидели и сняли!

Кате хотелось сказать, что из всей «Проклятой коллекции» они пока что увидели всего два артефакта. Но она и тут промолчала. У Анфисы резко улучшилось настроение. Она – художник по жизни, она подвержена вот таким эмоциональным перепадам.

– Ладно, мне надо переодеться в джинсы, – сказала Катя, – и айда бродить по залам.

В туалете музея она спокойно переоделась – джинсы, балетки, футболка. Костюм спрятала в приготовленный пластиковый мешок и вместе с другими вещами решила оставить в гардеробе.

Гардероб пуст. Пост у выхода, где днем стоит полицейский – тоже. Двери закрыты. Над дверями – камера наблюдения.

Катя отсалютовала камере и показала – вот, я оставляю тут наши вещи – сумки и свой деловой костюм. Вот вешаю пластиковый чехол с ним на вешалку.

А затем они с Анфисой двинулись в поход. Медленно, под аккомпанемент громкой связи из динамиков – в музее шла проверка охранных систем и систем освещения залов. Сотрудники-невидимки, оставшиеся дежурить в ночь репетиции, переговаривались. Треск раций – у охранников, голоса, как эхо…

– Они хотят создать тут под занавес в ночь музеев полную иллюзию, что посетители одни. Но здесь будут только экскурсии по записи. Я в Интернете смотрела, они уже почти закрывают листы – столько желающих, – Анфиса нацеливалась камерой то туда, то сюда.

Они вошли в Античный зал. Он был освещен полностью. Головы Быков отбрасывали рогатые тени на стены. Анфиса фотографировала портик храма Эрехтейона. Катя медленно бродила среди статуй.

Кондиционеры под потолком струили прохладный воздух.

Катя села на банкетку.

Ну вот, ну вот… ночь в музее…

И они действительно смотрят на нас – все эти античные герои с фризов Парфенона.

Но как холоден, как равнодушен их взгляд. Они словно спрашивают – зачем вы здесь?

Вам мало дня? Ночью тут своя особая жизнь. И чужим – тут не место.

– Классно! Просто классно, и все равно не по себе как-то, – Анфиса опустила камеру. – Это потому что у всех этих статуй словно нет глаз. Точнее, глаза есть, но они… я вот читала, в Элладе в храмах статуи раскрашивали, придавали лицам выражение. И правильно делали!

Они двинулись дальше по залам огромного музея.

У закрытых дверей зала Золото Трои стояли двое охранников с рациями и разговаривали с кем-то, кто, видимо, давал им какие-то указания.

Охранники кивнули Кате и Анфисе и показали – проходите дальше по залам экспозиции.

Катя и Анфиса повиновались беспрекословно и попали в знаменитый Итальянский дворик. У входа в зал искусства Средних веков Катя увидела двух женщин – смотрителей музея и менеджера Кристину. Та помахала им рукой, но подходить не стала, переговорила со смотрителями и куда-то ушла. Смотрители тоже скрылись в залах искусства Средних веков.

А Итальянский дворик остался целиком в распоряжении Кати и Анфисы.

Анфиса долго и вдохновенно фотографировала копию Давида Микеланджело. Причем выбирала для съемки совершенно невообразимые ракурсы. В конце концов она даже улеглась с цифровой камерой на мраморный пол.

Катя кружилась в танце вокруг конных статуй. Потом ей вспомнилось, как в фильме «Старики-разбойники» вот такой же конный рыцарь, точнее бронзовый конь, дает копытом под зад заплутавшему в музее ночью персонажу то ли Никулина, то ли Евстигнеева.

– Всегда мечтала очутиться здесь… одна… И раз, два, три, и раз два, три, – Катя кружилась в вальсе вокруг конников. – Синьоры, мы тут немножко бесимся, но вы уж простите нас… у вас вечность впереди, а у нас только эта ночь… Я в этот музей приходила еще школьницей, нет, еще дошкольницей, а вы все как стояли тут, так и стоите… И вы совсем не постарели, совсем не изменились, синьоры мои. Может, лишь бронза чуть позеленела.

Она остановилась. Итальянский дворик теперь сам кружился вокруг нее. Все эти флорентийские чудеса… Но нет, далеко вам до чудес тех… которые мы только что видели там, в Нижнем царстве.

– Знаешь, куда я хочу теперь? – спросила Анфиса.

– Конечно.

– Скажи, куда?

– Туда же, куда и я.

– Вот! Вот почему жуткое всегда манит больше, чем красота?

– Там не так уж и жутко, Анфиса.

– Там же мумии! – Анфиса сняла Катю на фоне Итальянского дворика. – Айда в Египетский зал!

И они снова отправились по музею в Египетский зал, с которого и началось их путешествие, когда Виктория Феофилактовна разрешила им увидеть «Проклятую коллекцию».

Из которой они узрели лишь два артефакта. Лот номер первый не то чтобы напугал всерьез, но оставил в душе какой-то нехороший, недобрый…

Знак.

Именно так – знак.

Потом, уже после всего, Катя думала об этом как о знаке, первом на их пути.

Они вошли в Египетский зал, и Ладья Вечности из смерти в жизнь…

Она возникла лишь на мгновение в музейном освещении, каком-то необычном – тусклом, ночном.

А потом свет потух. И послышались женские голоса:

– Ну, вот, опять двадцать пять!

– Нет, тут действительно что-то с проводкой серьезное.

– Но электрик ведь чинил сегодня днем.

– Значит, так починил, значит, такой электрик. Этот мальчишка безрукий…

Катя узнала говоривших по голосам – две смотрительницы залов: эта колоритная Василиса Одоевцева и ее напарница пожилая… как ее имя-отчество… Василиса, конечно, тоже пожилая, но она такая… такая… просто Клеопатра в своем парике цвета воронова крыла.

– Эй, кто здесь? – тревожно спросила Арина Павловна Шумякова.

– Простите, это мы, мы вас тут сегодня фотографировали, – отозвалась Катя.

– А, девочки… а то я вижу силуэты на фоне двери. Стойте там, а то налетите, не дай бог, на какую-нибудь витрину. Слушай, Вась, эй, Вася, ты где?

– Тут, я пытаюсь по аварийке дозвониться. У них там занято, – Василиса ответила откуда-то из темноты.

– Система сбои дает. Но у нас здесь вообще что-то со светом всю неделю, – Арина Павловна Шумякова, судя по голосу, шла к двери. – А сигнализация?

– Датчик горит.

– Хоть это хорошо. Вот что, я спущусь вниз, кого-нибудь найду на пульте, скажу, что мы тут во мраке.

– Лучше на пульт позвонить, ты что, служанка, им бегать?

– По сотовому?

– Ну да, конечно, сейчас я позвоню.

– Вась, это же внутренний номер.

– Ах, правда, я совсем в этом не разбираюсь, во всех этих чертовых кнопках.

– Я пошла вниз. Девушки, вам лучше перейти в другой зал, у нас опять ЧП со светом.

Катя и Анфиса послушно повернули назад. Через минуту на свет из тьмы вышла и Арина Павловна Шумякова.

– А вы куда сейчас? – спросил ее Анфиса, нацеливая на нее камеру.

– К техникам и на пульт.

– А где это?

– Рядом с библиотекой.

– И там ведь хранилище рядом, да?

Катя взглянула на Анфису. Вот так! А всего час назад она вылетела оттуда, как пробка из бутылки.

А теперь снова ее туда тянет, как магнитом. Как и к мумиям и чудесам Египетского зала, который для осмотра и съемки сейчас недоступен.

– Не совсем, но…

– Ой, а можно мы с вами вниз? – Катя решила прийти на помощь подруге и уговорить эту музейную воблу…

– Да, пожалуйста, Виктория Феофилактовна просила вам содействовать в вашей работе здесь, только что для вас интересного у наших техников?

– Тут все, все у вас интересно, – заверила ее Катя.

Никакие техники их с Анфисой, естественно, не интересовали. Но там ведь недалеко этот зал с матовыми светильниками, шкафами до потолка и тенями в нишах между шкафов. И ящиками, и тем, что из ящиков уже извлечено и покоится на столе под светом софита. Можно опять туда заглянуть под каким-то предлогом. Хоть и жутко там, но как эта жуть снова манит…

И они двинулись по служебному коридору, а потом свернули. Арина Павловна открыла дверь на служебную лестницу. Они начали спускаться, Катя, по своему обыкновению, очень быстро, вприпрыжку, оставив Анфису и запыхавшуюся Арину Павловну позади, и в это мгновение…

Тьма. Свет погас и на лестнице.

– Ой, – пискнула Анфиса, – тут ничего не видно, как в…

Она побоялась уточнить.

– Девушка, вы уже спустились? Там дверь в коридор, дверь, которая на лестнице, откройте ее, может, в той секции свет есть. А то мы здесь рискуем шею сломать, – Арина Павловна спускалась.

Катя, цепляясь за перила, сползла вниз на площадку. Лестница – глухая, без окон. И тьма тут капитальная, как в гробнице… Они, египтяне, устраивали внутри ловушки и разные смертельно опасные штуки…

Катя на ощупь нашла дверь и ручку двери, толкнула.

– Я не могу открыть.

– Но эта дверь на лестницу не запирается.

– Здесь не заперто, но что-то мешает. Сейчас попробую, надо сильнее толкнуть дверь.

Катя налегла плечом в кромешной тьме.

И тут…

– Ой, ой, я лечу, держите меня айййййййййййй!

Анфиса, в этой кромешной тьме оступившаяся на лестнице, полетела вниз стремительно и неудержимо и всей своей мягкой увесистой тушкой сбила Катю с ног.

Дверь под их тяжестью открылась, и они упали на что-то.

– Анфис, подожди…

– Вот так грохнулись, Кать, ты как?

– Что у вас случилось, я уже иду, я тут, вам помочь? – Голос Арины Павловны.

– Кать, прости, я не хотела, я через ступеньку шагнула… Ой, моя нога…

– Анфис, подожди, тут что-то…

Катя ощутила что-то твердое, пошарила рукой и отдернула, ей показалось – шерсть! Нет, волосы и что-то липкое…

Это жуткое прикосновение во тьме…

Липкое на ладони…

Волосы…

Рука Кати наткнулась на чью-то руку.

– Тут кто-то есть! – завопила и Анфиса. – Ой, пожалуйста, включите свет!!

Во тьме, словно из ниоткуда, возникло желтое пятно. Свет карманного фонаря резанул, как бритвой.

Катя прикрыла глаза рукой.

Ослепленная, она не видела, кто направил на нее фонарь. Кто явился на вопль Анфисы из тьмы.

Ладонь чем-то измазана… черным… нет, красным…

Пятно фонаря дернулось вбок, поползло по полу.

В желтом гнойном свете появились ноги в туфлях на высоких каблуках, раскинутые руки, растрепанные волосы.

Распростертое тело.

Женщина ничком, уткнувшаяся лицом в пол.

– Сколько тут крови, – ахнула потрясенная Арина Павловна. – Да опусти же ты свой фонарь, наконец! Надо свет наладить! И сообщить… позвать охрану. Она же мертвая!

Глава 17
Убийство в музее!

Есть вещи, которые случаются с вами, но верить в них трудно. Вы спускаетесь по лестнице – самое обычное дело. Гаснет свет, потому что в музее не все ладно с электричеством.

Вы открываете дверь на лестницу, чтобы впустить в эту первобытную тьму, разом обрушившуюся на вас лавиной, хоть немного света.

Но свет отсутствует.

Внезапно вы падаете на что-то.

И это что-то – некогда живое и теплое, а теперь окоченевшее, окровавленное, изуродованное, пугает вас до полусмерти.

И вы кричите от страха.

И прибегает охрана.

И включают наконец свет в этой секции музея.

И на ваших руках – кровь.

И они… все они, кто прибежал, смотрят на вас, как на зачумленную.

Потому что вы – в крови. И тело на полу у ваших ног.

И тут вызывают полицию.

И полиция приезжает среди ночи в музей на Волхонке.

Так или примерно так, если не считать, что с вами в этот момент ваша подруга, тоже перепуганная насмерть и вся перемазанная кровью и еще чем-то… чем-то что даже хуже крови… И пожилая смотрительница музея, чьи руки трясутся, когда она пытается дать вам свой носовой платок.

И еще один человек. Вы его не знаете. Не видели никогда. Но он появился с фонарем из этой кромешной тьмы. И как раз оттуда, с той стороны коридора.

Когда по вызову прибежавших охранников в музей приехала полиция, Катя, Анфиса и Арина Павловна Шумякова сидели в комнате техников.

В коридоре дежурили охранники, чтобы к трупу никто не прикасался.

В музей на Волхонке приехали оперативно-следственная группа МУРа и из Следственного комитета. И Катя к великому своему облегчению увидела, что возглавляет эту внушительную бригаду сыщиков и криминалистов сам начальник МУРа полковник… нет, уже генерал Алексей Елистратов, как это и положено, по делам такой юрисдикции.

Шеф криминальной полиции Подмосковья полковник Федор Гущин – старинный приятель Елистратова еще по Высшей школе, обычно так говорил: «Сейчас позвоню Алешке, узнаю», если нужно было что-то узнать.

Катя с Елистратовым тоже встречалась, когда расследовались совместные дела.

Перед тем как начать осмотр места происшествия, Елистратов заглянул в комнату техников, где сидели те, кто обнаружил труп. На мгновение задержал свой взгляд на Кате – узнал, поднял свои короткие кустистые черные брови удивленным домиком. Но пока ничего не сказал. Не поздоровался даже.

Катя посмотрела на свои руки – охранники не позволили их даже вымыть. Это чтобы полиция видела, что и как.

Анфиса, сидящая рядом, боялась на себя в зеркало смотреть. Весь ее корреспондентский жилет спереди – бурый, и брюки тоже, и даже на объективе камеры кровь, потому что она камеру уронила прямо туда, на пол.

Катя посмотрела на часы – половина второго. Ночь в музее. Вот и дождались.

Из разговора охраны она поняла, что как только обнаружили труп и вызвали полицию, музей закрыли. То есть те, кто находился в здании на момент начала репетиции ночи музеев, все еще здесь. Но дело-то в том, что музей изначально уже был закрыт, когда его покинули посетители. Что же, они закрыли его вторично, более надежно?

Катя подумала: о чем это я? Что за ерунда вертится в голове? Разве сейчас об этом надо?

Не об этом. А о чем?

– Извините, – Анфиса шепотом обратилась к Арине Павловне Шумяковой, сидевшей на стуле у стены. – Вы ее знаете?

– Кого? – тоже шепотом спросила Арина Павловна.

В комнате техников кроме них никого, можно говорить в полный голос, но они уже шептались как заговорщики.

– Эту женщину. Убитую. Она сотрудник музея, да?

– Нет, она не сотрудник музея. Она у нас всего несколько дней. Я ее видела в буфете вчера. У нас тут все шушукались… ну, наши бабы, мол, большая проверка…

Арина Павловна умолкла, многозначительно глянув на дверь, и не зря.

В комнату техников вошел оперативник МУРа.

– Вы, да, вы, вы ведь очевидец? – он обратился к Кате. – Пройдемте со мной. А вы, пожалуйста, подождите здесь, – он жестом осадил начавшую подниматься со стула Анфису. – С вами позже будут беседовать.

Катя догадалась, куда ее «препровождают», – нет, пока еще не на казнь, очевидцев, даже с очевидными следами-уликами на одежде, ведут сначала на допрос к…

– Алексей Петрович, добрый вечер.

– Ночь на дворе. Меня с постели подняли вот. А я снотворное, между прочим, сегодня принял. Реланиум.

Начальник МУРа генерал Елистратов всегда нравился… или не нравился Кате тем, что он – полная противоположность полковнику Гущину, хоть и друг его по жизни.

– Это не снотворное, – сказала Катя. – Это мышцы расслаблять. У вас спина больная.

Даже поднятый по тревоге среди ночи с постели, подкрепленный таблетками, Елистратов одет просто с иголочки. Он маленького роста и похож на пингвина, даже ходит вперевалочку пингвиньей походкой. Но страшный щеголь и модник. В отличие от коллег-оперов, одевающихся в скучном офисном стиле и носящих в основном дешевые костюмы, он любит брендовую одежду и даже доходит до того, что по осени поверх черного пальто «Прада» наматывает на шею изящнейшим образом шерстяной синий шарф от Кензо.

Злые языки на Петровке, 38 и в министерстве поговаривают, что прежде Алексей Елистратов одевался вполне обычно, затрапезно. Но потом жена его вдруг стала очень богатой, купила два ресторана, завела в новом доме новомодные «европейские» порядки.

Однако все эти обстоятельства – и богатую жену тоже, коллеги Елистратову и на Петровке, и в министерстве прощают, потому что он профи высшего класса. И возглавляет столичный МУР вот уже много лет.

– Это я на тренажере перезанимался, – говорит маленький толстенький Елистратов. И потом уже совсем другим тоном: – Все-то вам известно, коллега из области. Так что тут произошло?

– Я так понимаю, что убийство.

– Да это я сам понял, потому и приехал и группу свою привез. Вы-то почему в таком виде? И эти ваши, которые с вами, две кекелки – на них тоже ведь следы крови.

Катя сразу обиделась, что он обозвал Анфису и эту музейщицу вот так пренебрежительно.

– Подозревайте нас в убийстве, если хотите, – сказала она сухо. – Если вам так легче работается.

– Капитан Петровская, доложите обстановку.

А вот это уже лучше. Катя вытянулась в струнку и начала свой доклад.

С самого начала, как они с Анфисой явились в музей на репетицию ночи музеев, как увязались за смотрительницей к техникам, и как свет погас. И как она дверь пыталась открыть, и как Анфиса, оступившись, сверзилась с лестницы и сбила ее с ног.

Последнее прозвучало как-то жалко…

Но Елистратов слушал очень внимательно и не перебивал.

– Так они тут в музее не знают, что вы сотрудник ГУВД, что вы из органов? – спросил он.

– Нет, я никому не говорила. Я здесь с подругой, она фотограф профессиональный. А на работе я взяла отгул.

– Чудненько, – Елистратов поскреб свой подбородок, покрытый сизым налетом щетины. Побриться перед срочным вызовом он, поднятый с постели, не успел. – А вот это может нам помочь.

– В чем помочь? – не поняла Катя.

– Однако обстоятельства таковы, что… ладно, эксперты сейчас вас осмотрят, возьмут образцы на анализ. И вашу одежду придется изъять. Таковы правила.

– Ладно, хорошо. У меня тут в гардеробе мой костюм, я для этой самой ночи в музее переоделась.

– Вот как? Вы взяли с собой другую одежду? Планировали переодеваться? А для чего?

Тон Елистратова снова изменился. После «чудненько» – снова не тон, а сплошные колючки.

Катя начала объяснять и запуталась – взяла другую одежду, потому что хотела прийти в музей одетой официально, чтобы выглядеть хорошо, красиво, а потом переоделась, так как на каблуках бегать по музею из зала в зал за неугомонной Анфисой трудно, лучше балетки. И джинсы тоже удобнее, чем брючный деловой костюм, и вообще…

Она сама чувствовала, как опять-таки жалко и неубедительно звучат все эти ее объяснения.

То, что казалось обычным и само собой разумеющимся, логичным, полным смысла, теперь таковым не выглядело.

Ее застали возле трупа со следами крови на одежде. И вот она сама призналась, что принесла с собой в музей запасную одежду, чтобы переодеться!

Вот они, голые факты.

Вот что такое разом попасть под подозрение.

И надо благодарить судьбу, что с ней там, на лестнице оказались Анфиса и смотрительница.

– Ладно, я понял вас, коллега, – Елистратов кивнул. – Сейчас с вами поработают мои эксперты.

– Хорошо, я не возражаю, – Катя чувствовала себя плохо, скверно.

– А потом вы поприсутствуете на месте происшествия. Мы там еще не закончили осмотр.

Это он произнес уже тем самым тоном, который Катя не раз слышала от него на месте других происшествий, когда судьба сталкивала их прежде.

– Будет полезно, если вы все увидите сами, прежде чем…

– Прежде чем что, Алексей Петрович?

– Прежде чем я решу, как дальше будет построено наше расследование в этом музейном бардаке.

Подошли эксперты криминалистического управления, и Катя стала на какое-то время объектом для сбора улик.

Много раз она наблюдала за такой работой экспертов со стороны. А теперь вот самой пришлось быть в качестве… да что там, надо говорить себе правду – одновременно очевидца и подозреваемой.

Эксперты принесли из гардероба ее пластиковый чехол с костюмом, и Катя беспрекословно переоделась (эксперт великодушно разрешил это сделать в туалете, а не на глазах у сотрудников) и хотела отдать все – футболку, джинсы и балетки.

Эксперты изъяли только футболку.

Затем ее попросили подождать. Катя гадала – где Анфиса? И где эта смотрительница из Египетского зала? Наверняка их сейчас тоже допрашивают порознь и изымают у них вещи со следами крови. И еще она искала глазами среди мелькавших в деловой суете по коридорам оперов и экспертов того человека, который явился с фонарем. Он ведь тоже очевидец. Когда прибежала охрана и зажгли свет в секции, он какое-то время находился там, вместе со всеми возле трупа. А потом исчез.

Подошел оперативник и сказал, что генерал Елистратов ждет ее на месте происшествия. Повел ярко освещенным коридором туда, к двери на служебную лестницу. В коридоре – только сотрудники следственно-оперативной группы, никого из музейщиков, даже охранники удалены. Никого из посторонних. Со свидетельской базой начнут работать, когда закончат полный осмотр.

Елистратов вышел из-за угла коридора навстречу.

– Ну вот, вы теперь наконец-то похожи на сотрудника полиции инкогнито, а не на маньячку, заляпанную кровью, – хмыкнул он. – Между прочим, я всегда вам хотел сказать, Екатерина, что ваше неуемное репортерское любопытство до добра не доведет. Вот и получили. Ешьте теперь на здоровье.

– Спасибо, сыта по горло. А я хочу вам сказать, что не было никакого репортерского любопытства. Я пришла в музей с подругой в мой законный выходной.

– Ну да, ночью вас принесло. И тут как раз убийство.

– Я же объяснила, у Анфисы такой проект – фотовыставка к столетию музея, называется типа «Фантомы ночи»… и легенды, она музейных призраков хотела поснимать. Ей тут не по себе одной, поэтому она меня попросила пойти с ней. И мне тоже не по себе, потому что…

– Гущин вас хвалит, – по тону Елистратова никогда не поймешь, что он заявит в следующую минуту. – Да и я помню по нашим прошлым совместным делам Москвы и области, неплохо вы со своими обязанностями справлялись. Хотя часто и выходили за рамки своих служебных полномочий. Дело это – уже сейчас ясно, особое. Во-первых, убийство в музее. Это ж надо, где уже убивать стали – в стенах музея! Это дело, попомните мои слова, войдет во все анналы. Убийство в музее.

Елистратов почти восхищался происшедшим. Или цинично делал вид, что это его восхищает.

– Я сейчас со смотрительницей разговаривала в комнате техников, которая с нами была.

– Шумякова ее фамилия.

– Да, с ней. Так вот, насколько я поняла, убитая не сотрудница музея.

– Дарья Юдина. Старший эксперт по финансовым вопросам при главном аудиторе Счетной палаты, – сказал Елистратов. – Личность мы сразу установили. Она возглавляла тут специальную комиссию по проверке, посланную в музей Счетной палатой.

– Она ревизор? – спросила Катя.

– Типа того, но высокого ранга и с особыми полномочиями. И задачами, кажется, тоже. Но это еще предстоит выяснить.

– В музее убили ревизора Счетной палаты?

– Да, да, теперь вам ясно, что это за дело?

– Ясно. И вы, что же, нас подозреваете в убийстве? Меня, Анфису и эту Шумякову? Там ведь еще один свидетель был. Он появился, когда мы стали кричать. Наверное, охранник.

– Мы допросим всех свидетелей без исключения. Начал с вас, потому что вы мне нужны тут.

– То есть как это нужна тут? Зачем?

Но Елистратов не ответил. Он кивком позвал Катю за собой.

Они медленно свернули за угол.

Дверь в конце коридора, стены которого выкрашены в оливковый цвет. Сбоку металлический шкаф с надписью «высокое напряжение». На потолке – толстые кабели. Этим самым коридором менеджер Кристина вела их в отдел Древнего Востока и в хранилище. Или это другой коридор?

Здесь, в Нижнем царстве, все ходы одинаковы.

В коридоре работают эксперты. Тела у двери на лестницу уже нет, его успели убрать. А на стенах, выкрашенных оливковой краской, на полу, на ящике с надписью «высокое напряжение» бурые мазки. У двери этого бурого становится больше.