Текст книги "Почти подруги"

Глава 3

Аля Свирская, смуглая девушка, час назад безвозмездно сыгравшая сварливую шлюху, шла по «Мосфильму» и оглядывалась, возбужденно сверкая глазами. Киногород звал на прогулку. Указатель на перекрестке ощетинился ярко-синими флажками: налево пойдешь, оружейный цех найдешь, направо пойдешь, актерский отдел найдешь, прямо пойдешь… Она была здесь впервые, ей все было интересно. У нее было полчаса до сбора у входа в третий павильон, можно было немного поболтаться по местности. Хм, куда же направиться?

Ее обогнал какой-то мужчина, задев рукавом светлого плаща, а вскоре метрах в пятидесяти впереди затормозил черный джип. Из крупной машины вышла высокая женщина с черным каре и поспешила в Алину сторону.

– Рома! – окликала она.

Мужчина в плаще, обогнавший Алю, приостановился, а затем пошел навстречу той высокой в красном брючном костюме. Он был в фетровой шляпе и высоко поднял воротник плаща, защищаясь от ветра, так что Аля не видела его лица. Но когда он встретился с той дамой, то (прямо джентльмен) приподнял шляпу, повернулся… Wow! Руманов!

Роман Руманов, чье фото, на минуточку, было закачано в Алин мобильный. Актер, звезда первой величины, харизматичный красавец. Свирская остолбенела.

Он оказался меньше ростом, чем представлялось Альбине по фильмам: даже в шляпе – по лоб собеседнице. Но разве могло это умалить его?

Руманов во плоти стоял всего в тридцати шагах от Али, разговаривая с женщиной в красном. Словно нарочно раздвинулись облака и метнули язык золотистого света на великолепного Романа, а заодно уж и на ту гренадершу в дорогом костюме, а заодно уж и Свирскую. Профиль Руманова четко вырисовывался на фоне багряно-желтого клена. Он рассмеялся над чем-то, а затем вдруг затанцевал – пустились в пляс руки, плечи, бедра. Всего несколько па, ча-ча-ча или самба. Ветер донес до Али смех его собеседницы. Она приобняла звезду за плечо, другой рукой месила воздух, нечто доказывая Роману. Он неопределенно покачал головой, затем медленно улыбнулся. В его улыбке было обаяние полубога, благосклонно и устало принимающего всеобщую любовь.

Еще несколько мгновений – и они разошлись. Аля, затаившаяся за синим указателем, не отрывала глаз от фигуры в плаще. Он удалялся, не оборачиваясь. Свирская, не думая зачем, зашагала за ним.

Руманов скрылся за углом трехэтажного кирпичного здания. Аля побежала. Хлопнула входная дверь, за которой исчез край бежевого плаща. Аля влетела внутрь. В конце немочно-голубого коридора мелькнула спина звезды. Руманов скрылся за некоей дверью. «Павильон № …» – гласила табличка. Аля, подождав немного, чтоб успокоиться, приоткрыла дверь – ничего не увидела, кроме темноты – и тогда уже, как воришка в форточку, скользнула внутрь.

Из темного предбанника она попала в павильон, в центре которого помещалось полквартиры из советских 70-х. Точно такая же коричневая полированная стенка с книгами и сервизами стояла у нее дома, приобретенная дедушкой и бабушкой в те туманные времена, когда Али еще не было на свете, а ее мама носила косички и пионерский галстук. Двое реквизиторов кружили у накрытого скатертью стола, расставляя хрустальные салатники с майонезными горками и шампанское, осветитель со скрежетом двигал большую лампу на треноге, и прочие топтались вокруг декорации. А Руманов как в воду канул.

– Девушка, вы кто? – раздался недружелюбный голос.

Рядом стояла молодая блондинка в черных очках и смотрела на Свирскую взглядом школьной завучихи (а подобные взгляды успели Але поднадоесть за десять лет).

Альбина состроила умильную улыбочку, лицо ее округлилось, и голосом дамы бальзаковского возраста она сказала:

– Я тетушка Чарли из Бразилии, где в лесах живет много-много диких обезьян!

– Отлично. А к кому вы пришли, по какому делу? – вопрошала твердокаменная блондинка.

Надо было немедленно что-то придумать, соврать, но в кои-то веки ничего в голову не приходило. Свирская растерянно изучала потолок.

– Ира, это моя знакомая из ВГИКа, – сказал кто-то.

Рядом с Алей оказался высоченный парень, чуть сутулившийся, с черной лохматой головой, которой не помешала бы стрижка, и с густыми, почти сраставшимися на переносице бровями. На груди у него висела камера.

– Так что ж вы молчите! – укорила Алю строгая девушка, хмыкнула и удалилась.

Свирская осталась стоять с тем парнем. С минуту они молча разглядывали друг друга. Парень был похож на шестимесячного щенка овчарки, у которого кости опережают в росте все остальное: неборцовские плечи распирали футболку, скулы торчали над впалыми щеками, а нос был великоват для худого лица. «Рекс! – решила Аля. – Вылитый Рекс. Нет, пока Рексик».

– Спасибочки, – прервала Аля молчание. – Ваш художественный свист пришелся очень кстати.

– Всегда пожалуйста! Тем более что это не свист, а чистая правда: я вас знаю по ВГИКу.

– Я учусь во ВГИКе? Проклятая амнезия…

– Нет, я думаю, вы не поступили. Летом я видел вас на экзаменах, а теперь в институте не вижу, из чего следует… элементарно.

Аля несколько скривилась при этом напоминании о ее неудаче и молча уставилась на парня. Он уводил от нее взгляд, будто побаивался смотреть на нее прямо, но и совсем глаз отвести не мог.

– Из чего следует… – протянула она, – что вы меня помните уже три месяца, хотя поступала толпа народа.

– Может быть, у меня фотографическая память на лица.

– Может быть.

Через пять минут Аля уже знала, что зовут его Юра Чащин, он поступил на режиссерский, камера – потому что он всегда с камерой, как в детстве подарили первую, так и не расстается, а еще хочет снять своего отца за работой, он оператор, вон он стоит, ага, нет, поступил без блата, идиотский вопрос, ладно, извиняю, давай «на ты»?

Полутьма павильона особенно располагала к болтовне, отгораживая от прочих немножко, ровно насколько надо; полутьма заставляла вставать чуть ближе, и они говорили вполголоса, чтобы не быть помехой всем этим людям, занятым прекраснейшим из дел – созданием кино; говорили вполголоса и сближались еще.

Он мог бы Але рассказать тут про все, показать кое– какие закоулки, тайные места, типа того… Только Аля собралась сообщить ему, что она на «Мосфильме» – не туристка, что у нее – старт карьеры, между прочим, как заметила шевеление в толпе возле декорации.

Секунда, когда все головы поворачиваются в одну сторону, как стрелки компасов – к внесенному магниту. А затем на линии «севера» возникает Руманов: сперва как темный силуэт со знакомой осанкой, затем обрисованный на миг световым контуром профиль.

Руманов вошел в декорацию, следом за ним – блондинка в домашнем голубом халате, с прической под Барбару Брыльску, и толстяк-груша в отвислых трениках и майке-алкоголичке.

Руманов занял позицию у накрытого стола, взял бокал. Он не делал ничего особенного: расслабленно стоял на своей позиции, ожидая, пока все и вся займут должные места, перебрасывался с другими актерами негромкими, неразличимыми репликами, которые вызывали заливистый смех «Брыльской» и короткое похохатывание толстяка. И в то же время Роман казался ярче, выпуклей всех остальных – возможно, оттого, что на его фигуру наслаивались десятки сыгранных им разнородных ролей. Супермен с девятью жизнями посреди заурядностей. Не мешало даже то, что его обрядили в пижона из 70-х: вельветовые клеши, рубаха в тропических попугаях, полурасстегнутая на волосатой груди, ботинки на каблуках; да еще подклеили дурацкие бачки.

– Эй, в чем дело? – Рекс пощелкал пальцами у нее перед носом. – Очнись, Альбина! Или ты фанатка Руманова? Держишь его фото над кроватью, да?

Аля пришла в себя.

– Авада кедавра! Чур тебя! Я похожа на чокнутую?

– Было дело, минуту назад.

– Мне Руманов даже не нравится!

– Не знаю…

– Нет, он мне нравится как актер! Потому что актер он великолепный. Будешь спорить?

Юра помялся, но с неохотой признал дарование Р.Р.

– Смотрю, потому что любопытно! Я же не хожу запросто к папе-оператору на работу. Но вот все остальное – ха, это просто смешно! – восклицала Аля (она и смутилась, и возмутилась: как! ее поставили в один ряд с безмозглыми фанатками!).

И тут помреж заорал, и без мегафона покрывая весь павильон:

– Тишина-а на площадке!

А затем режиссер:

– Приготовились… Камера… Начали!

Юра, будто команда относилась к нему, вскинул цифровую камеру и начал снимать, нацеливаясь то на актеров, то на своего отца, приникшего к черному цветку видоискателя. Аля вытянулась на цыпочки, чтоб лучше видеть.

– Никогда не проводил время приятней! – развязно произнес Руманов с бокалом. – Папаша, позвольте мне поднять этот тост…

– Тамбовский волк тебе папаша! – надулся толстяк, бросил с дребезгом вилку с наколотым огурцом. – Доча, проводи до дверей этого ферта!

– Тогда я уйду с ним! – заявила блондинка.

Руманов шумно отодвинул стул и уселся, закинув ногу на ногу.

– Нет, я могу уйти, папаша, но зачем портить вечер? Нам вместе так хорошо…

– Станет еще лучше, когда ты отчалишь, – мрачно сказал толстяк.

Когда ты отчалишь: и мысль о собственных съемках влетела в Алину голову. Она взглянула на часы – мамочки!

– Опаздываю! – вскрикнула она.

Бросив последний взгляд на драгоценного Р.Р., Аля поспешила к выходу. Юра кинулся за ней.

– Я завтра на концерт иду. Питерская группа, рок играют. Офигенные! Мы с друзьями из ВГИКа собрались, пойдем с нами! – предлагал он на ходу.

Аля цокала каблуками по коридору, почти бежала. Не уволят же ее, если она задержалась на пять минут? То есть двадцать…

– ВГИК? Рок? Не знаю, некогда!

Они выскочили из здания на улицу. Забияка-ветер швырнул Але пыль в лицо. Рексик притормозил Свирскую за рукав.

– Телефон свой оставь!

– Телефон? Или лучше почтовый адрес…

Аля замялась.

На солнечном свету глаза студента стали зелено-желтыми, они смотрели неотвязно, как глаза зверя из лесной темноты. Алю тронуло его очевидное притяжение к ней. И длинные, неприкаянные руки, схватившиеся за камеру. Что-то толкнуло ее: «да», Аля быстро продиктовала номер и, бросив «пока», помчалась к третьему павильону.

Пять часов спустя она услышала: «Стоп! Снято» – и ее сцена в массовке была закончена. К статистам подошел администратор – парень в красных «конверсах» и с модной щетиной, которая росла неровно и не шла ему. Он поблагодарил всех за работу (часы ожидания, пока переставлялась камера и тому подобное, короткая репетиция и двадцать минут съемки дублей). Стал раздавать бумаги, которые надо подписать, прежде чем получить свои шестьсот рублей. Но ведь Аля не ради этих денег пришла – она надеялась, что хоть сегодня ей повезет. Что ее заметят. Выдернут из массовки, как ананас с картофельной грядки, выложат на серебряное блюдо… Нет. В последние три месяца ее жизнь состояла из хождений туда-сюда: два дня она разносила в кафе капучино, грибной суп и баварскую пиццу, затем два дня бегала по кастингам; затем все повторялось. В конце прослушивания ей всегда говорили: «Мы вам позвоним». Аля слышала эту фразу уже в сорока вариациях: сказанную впроброс; с теплой улыбкой; с обещанием явным, как гонг; пустую формулу; фразу холодную, как застывший комочек жвачки; и бледную, как оттиск штампа; и смутно сиявшую, как начало рассвета… Не позвонили ни разу.

Сегодня, только она ступила на территорию «Мосфильма», как ее охватил пьянящий, звенящий туман ожидания: что-то случится, случится! Чего ж ты ждала, глупая? Что как в старом американском мюзикле, все сделают шаг назад, а ты случайно – вперед, и режиссер с усиками Кларка Гейбла восхищенно поднимет круглые брови и предложит заменить тобой примадонну, которая пять минут назад закатила истерику и опять хлопнула дверью, а грузный продюсер пыхнет сигарой и скажет: «Попробуй»… так? Смешно! Туман сдуло отрезвляющим ветром, Аля очнулась.

Павильон, где шли съемки, был так громаден, что его дальний край терялся во мраке. По присыпанному пылью, истоптанному тысячей ног бетонному полу змеились толстые черные провода. Они ныряли в черные и стальные ящики, приборы непонятного назначения, перекрещивались, свивались в петли. Десятки людей мелькали, блуждали, маячили. Подобно прислужникам древнеегипетских жрецов, они делали нечто значительное, а то и грандиозное, но профанам неведомо – что; Аля хотела бы проникнуть в эту загадку, да ей не было хода в храм. Возле ярко освещенного короба декорации, где недавно была съемка, стояли режиссер, рыжий крепыш с головой-луковкой и хитроватыми раскосыми глазами, и продюсер, белесый, полноватый, нервный мужчина за сорок. Бросив сумку в раскладное кресло, к ним подошла, тяжело впечатывая каблуки в пол, высокая брюнетка в брючном костюме. Режиссер и продюсер рядом с ней сразу стали казаться ниже, как шкодники-малыши. В этой даме Аля узнала собеседницу Руманова. Почему-то ее хотелось рассмотреть внимательней. Блестящий шлем волос, нахмуренные брови и яркий взгляд, взгляд хозяйки положения, взгляд живой фигуры на носу корабля, летящего по волнам как стрела, фигуры, чья воля управляет и самим кораблем, и ветром в парусах, и волнами…

Впрочем, что тебе до нее? Аля встряхнулась и направилась к администратору за своими жалкими деньгами. Не успела она пройти нескольких шагов, как на Свирскую натолкнулась какая-то девушка. У нее выпала папка и по бетону пола разлетелись страницы.

– Да что ж я за растяпа! – вскрикнула девушка, вцепляясь в свои тусклые вьющиеся волосы.

Аля опустилась на корточки, помогая девушке собирать листы (какие-то договора – Аля мельком увидела пронумерованные пункты, «стороны обязуются»).

– Спасибо, – сказала девушка.

Она была всего на несколько лет старше Али, а лицо у нее было худое и такое усталое, будто она то ли много дней недосыпала, то ли работала без продыху, не показываясь на солнечный свет. Аля даже подумала: не больна ли она?

– Тут всюду кабели по полу, ящики, – хмыкнула Аля. – Ничего удивительного, что вы споткнулись! Было бы странно, если б никто на этом месте не споткнулся.

– Ну да, – от этой небольшой поддержки девушка чуть повеселела. – А вы кем здесь?

– Пфф! Практически никем.

– Не прибедняйтесь, а то сожрут, – криво улыбнулась девушка.

– Тогда так: я на смену Равшане Курковой. Или даже лучше: я – Мерил Стрип в начале карьеры. Ну, в очень глубоком начале.

– Понятно.

– Талант есть – мне так говорили. А связей нет. Поэтому пришлось топтаться в массовке. А вы тут что делаете?

Свирской было ясно, что это знакомство не из числа судьбоносных, девушка с тусклыми волосами не тянула на большую шишку. Но она была, наверно, первым человеком из мира кино, который проявил к Але какой-то интерес, помимо функционального «здрасьте – повернитесь, пройдитесь – до свиданья».

– А я на побегушках у начальницы этого бедлама, – сказала девушка. – Здесь все у нее на побегушках. Мм, знаете что…

Девушка задумалась, и у Али возникло странное ощущение: будто зазвенело нечто в воздухе… запел вдали рог удачи… сейчас, сейчас…

– Я буквально вчера слышала про один кастинг, – начала девушка, но ее прервал зычный окрик:

– Варя-а!

Девушка вздрогнула и передернулась лицом.

– Варя! – недовольно крикнула высокая дама, разговаривавшая с белесым продюсером.

– Извини, – шепнула девушка и побежала к той гренадерше, очевидно, своей начальнице.

Аля посмотрела ей вслед. Начальница с грозовым лицом, уперев одну руку в бок, начала то ли пропесочивать свою помощницу, то ли чего-то требовать… «Подойду к Варе позже», – решила Альбина.

Очередь перед администратором уже рассосалась, и Аля направилась за гонораром. Когда до парня в «конверсах» оставалось два шага, Альбину каким-то чудом опередил юркий молодой человек – невысокий и довольно симпатичный, Аля его заприметила по массовке. Свирская подождала, пока он получит свои кровные, потом вручила подписанный договор и получила свои.

– Ты сейчас на выход? – спросил опередивший ее статист; оказалось, он не ушел.

– Да… но не сразу, я еще поговорить кое с кем хотела.

– Могу тебя подождать, – улыбнулся молодой человек.

У него был востренький нос, лицо приятное и немного мышиное; в другое время Аля, наверно, улыбнулась бы ему в ответ: почему бы не поболтать по дороге с «Мосфильма»? Перебрасываться словами и намеками, пока нам по пути… Но сейчас перед ее глазами слишком ярко вставал образ Руманова, потрясающего Р.Р., который ведь рядом, пять минут до его павильона! Аля, неопределенно покачивая головой, устремила взгляд куда-то за плечо востроносого – и вдруг заметила нечто странное.

Щуплый мужчина лет тридцати, подойдя к одному из кресел, присел на корточки, собираясь перевязать шнурки, а затем сунул руку в сумку… Явно женскую сумку.

– Эй, он что… – показала рукой Аля, – ворует?

Симпатичный статист обернулся и среагировал мгновенно.

– Ворует! – заорал он во все горло и побежал на того мужичка.

Тот вскочил и, развернувшись волчком на месте, дал деру. Люди на площадке оборачивались недоуменно, кто-то рванулся за вором, но поздно. Хлопнула дверь на другом конце павильона, затем еще раз. Погоня вернулась через минуту ни с чем. А между тем черноволосая начальница Вари (у которой все тут на побегушках) поспешила к сумке, стала рыться в ней, потом с облегчением выдохнула.

– Все на месте, – сказала она. – Что за хрень: то и дело у меня что-то слямзить пытаются, будто медом намазано.

– Кошмар! – поддержал белесый продюсер.

– Буквально полгода назад в Швейцарии, тишайшей стране… что говорить! – она махнула рукой и развернулась в сторону востроносого статиста. – Але, иди сюда, спаситель!

Голос у нее был сипловатый, будто она день-деньской продавала пирожки на морозе, а не расхаживала по съемкам в дорогом костюме.

Аля наблюдала, как молодой человек что-то рассказывает высокой даме, смущенно улыбается, обаятельно смеется… Еще пару секунд она ждала, что он повернется и укажет на Алю: вот кто вора заметил. Затем поняла, что этого не случится. А ведь эта высокая явно была важной персоной в кино и если бы сейчас Альбина, а не тот статист, стояла бы там и упомянула бы, что она актриса и ищет роль…

– Слушай, а кто это? – дернула Аля за рукав администратора, показав на брюнетку в брючном костюме.

– Катерина Великая. Она же Катерина Жукова, она же генеральный продюсер фильма. М-да, жаль, что не я этого воришку заметил, – администратор поскреб щетину, задумчиво глядя на Жукову и статиста, тот под диктовку продюсерши уже радостно записывал что-то в мобильный (заветный номер режиссера? кастинг-директора?).

Через секунду Жукова отвернулась от спасителя своей сумки и окинула суровым взглядом павильон.

– Почему вообще посторонние на площадке? – рявкнула она. – Почему бардак опять?

Администратор дрогнул, словно она персонально на него рявкала.

– Так, ты деньги получила? Вперед, – зашептал он Альбине и даже стал подталкивать к двери.

– Мне еще поговорить надо… – попыталась задержаться Аля.

– Не мешай работать, – оборвал ее администратор и под руку вывел из павильона.

По аллеям «Мосфильма» гулял ветер октября, настырный и любопытный. Он залез Але под юбку, отогнул полу короткого пальто, ткнулся холодным носом в смуглую шею, а затем бросил Алю и помчался дальше – шелестеть жухлыми листьями под деревьями. От павильона, где были съемки, до проходной идти было минут шесть: шаг левой, шаг правой – и выйдешь в город, нырнешь в обычную жизнь. К съемной комнате на краю Москвы, где старуха-хозяйка шаркает оплывшими ногами, где на обоях выцвели маки, к заурядному кафе, где ее ждут подносы и скудные чаевые… Не хочу.

Она свернула вбок. Мимо бежевой коробки, выстроенной в семидесятые из унылого кирпича, мимо гордого, крупного здания в помпезном сталинском стиле. Мимо граффити с потеками краски на трансформаторной будке, мимо одноместного изумрудного самолета с мятым фюзеляжем, замершего на треугольнике растрепанного газона. Мимо мужчины, катившего на тележке чучело медведя с воздетой лапой… Здесь начиналось движение к удивительному миру, где творцы жонглировали реальностями, развертывая перед зрителями череду невероятных приключений (и чтобы фоном грохотал джаз) – таким был замыслен «Мосфильм» когда-то, девяносто лет назад, когда-то он стартовал, побежал к этой великолепной цели, но увяз, увяз, безнадежно увяз в обыденности. Как Аля увязла. Каждый раз, когда она шла на пробы, ей казалось: вот сейчас сбудется!.. Но ей говорили: «мы позвоним», она выходила за дверь и оказывалась на истертом сером асфальте, на дорожке, неумолимо возвращавшей ее к съемной комнате и к стекляшке-кафе. И сегодня: она почти вытащила счастливый билетик, она коснулась его, но… Вернулась на ту же заколдованную дорогу.

Аля присела на скамейку.

– Как вы говорите, вас зовут?

– Альбина Свирская.

– Рад встрече, Альбина. Как меня зовут, надеюсь, вы знаете?

Естественно, это же Феллини! Нет, Рязанов времен «Служебного романа». Нет, лучше Кристофер Нолан.

Яично-желтая липа сказала листвой «пфф» у Али над головой.

В реальности режиссеры, если и удостаивали посещением кастинги, не представлялись вовсе. Как и прочие лица. На доступных по объявлениям пробах Аля видела перед собой двух-трех человек (редко больше), которые не называли своих имен и смотрели на Свирскую усталыми флисовыми глазами. Но сгустившийся сейчас перед ней воображаемый режиссер понимал в кино побольше их всех, и он, конечно, хотел узнать Алю получше.

– Что рассказать вам, дорогой Кристофер? Года в два или три я проглотила волчок. Так моя бабушка говорила. Вроде у одних шило в заднице, а у меня волчок в попе. Извините, из песни слова не выкинешь! Я в детском саду то и дело пела и выступала: от улыыбки станет всем светлеей – и тэ пэ. А потом дедушка мне сделал театр из фанерной коробки. Куклы – пластилиновые, самодельные (мнутся и пахнут). И я – одна за всех на разные голоса: за царевича и Кощея, Гермиону и Снейпа… Что еще? Я путаю синус с косинусом, зато тексты запоминаю с лету. Вот вы дайте мне роль – проверите! Я свои реплики в пьесе со второй читки помнила наизусть. Не верите? Вы насмешники, вам бы только посмеяться над провинциальными! Я бы вас попросила, чтоб вы лучше написали мне стишки в альбом. Какие-нибудь – хорошие, новые… Про любовь? Я не понимаю любовь! Я никогда и не знала, что за любовь. Это из «Ревизора», я ведь ходила в театральную студию пять лет. Можно сказать, была примой. Как нам хлопали после «Ромео и Джульетты»! Стою на сцене, ноги трясутся, кланяемся зрителям, а шум у меня в ушах такой, словно я под динамиком с меня ростом. Я все помню: букеты после спектакля, как я потом розы спасала в ванной, помню свое Джульеттино платье (белое с зеленым бархатным кантом, мы сами шили), как мы с подружкой гуглили театральные вузы, читали про каждый, воображали… Ну вот. А потом я провалилась во ВГИК. Кристофер, вы ж понимаете, что это ерунда? Скольким знаменитым актерам так говорили: нет таланта, не подходите… Я читала, это же сплошь и рядом! Вот хоть этот… забыла фамилию. А я волновалась. Может, поэтому еще? На последнем туре срезали. Ну, возвращаюсь я с чемоданом в Ярославль… Я говорила, что не москвичка?

Вернулась «на щите». Дедушка, когда меня провожал на экзамены, сказал: «Давай, на щите или со щитом!» А я вернулась на щите. Дед у меня замечательный. Когда не занудствует. Если ввязаться с ним в разговор, то без спора у нас не обходится. Зато молчать с ним очень хорошо: вечер, я в кресле, поджав ноги, читаю или эсэмэски строчу, а он за столом, отстукивает ритм, проверяя бесконечные рефераты. Дед преподает историю в универе. Это он когда-то рассказал мне про ярославский театр – что нет, не просто абы какой драмтеатр в провинции, а между прочим – первый из русских! В тысяча семьсот пятьдесят лохматом году открылся, купеческий сын Федор Волков замутил это дело, не сиделось ему в лавке, понимаешь. Как говорили у нас в театральной студии: «Мы продолжаем традицию!» А здесь, в Москве, до этого никому нет дела. Что я не просто так, а от Федора с приветом, что я Джульетту играла, что я вообще особенная и талантливая ужасно. Им по барабану. Понимаешь, Кристофер?

Кристофер – ты на самом деле Кристофер Робин, а я – Винни, опилки в голове. Бестолочь. Но у меня был свой угол, нора, теплый дом. Снаружи – обычная панельная многоэтажка, но зато с балкона немножко видно Волгу. Восьмой этаж, закаты – только сиди и смотри. Смотри и мечтай. Вот-вот поступлю во ВГИК… И тогда прощай, дед, прощай, бабуля, прощай, хлипкая помидорная рассада на подоконниках, прощай, серая ярославская многоэтажка… Упс. Здравствуй, реальность. Я отплыла от ярославского берега, где была своя нора и те, кто любил, и синий занавес в театральной студии, где меня всегда ждали. Даже если я облажаюсь в Москве по всем статьям, мне туда, на берег детства, уже не попасть. Мне нужно штурмовать московский берег. И я это сделаю. Я вскарабкаюсь, зацеплюсь, я получу роль. Слышишь, Кристофер? Я чертовски талантлива, я почти красавица, я могу много работать. Если есть на свете справедливость, то на меня сегодня же свалится роль! Ладно, сегодня-завтра. Ну, хорошо, уговорил, три дня даю. Но чтоб потом – роль на блюдечке! Большая, жирная, звездная. Задание понял, Кристофер? Вперед!

И все-таки сколько можно слоняться по аллеям киногорода? Уже начало темнеть, и ноги в тонких колготках стали замерзать, не май-месяц, октябрь. Альбина увидела метрах в ста указатель на перекрестке и поспешила к нему. Оканчиваем блуждания, на выход.

Еще на подходе к указателю она услышала громкий голос – какая-то женщина приближалась по другой аллее, очевидно, говоря по мобильному телефону. В сумерках ее силуэт в медовой куртке-коконе и обтягивающих джинсах был похож на мультяшный: будто рисованная пчела спешит на тонких ножках.

– Не жадничай, золотце мое, наверняка у тебя на первом курсе есть кто-нибудь. Можно на втором. Нет, пятый не надо, – говорила женщина высоким, певучим голосом. – Понимаешь, нужен детский пушок, чистые глаза. Не то чтобы нимфетка, но не кобыла взрослая. Чирлидер или фам фаталь – это мимо. Режиссер, понимаешь, мечтает о тургеневской девушке…

Аля, как завороженная, потянулась за энергично шагавшей «пчелкой» и, не до конца понимая зачем, вслушивалась в слова.

– Нарушение учебного процесса? Я тебя умоляю, это еще когда у нас дело до съемок дойдет. А мне сейчас плешь проедают. Режиссер капает на мозги Угловой, это наш кастинг-директор, а она капает на мозги мне… Гоша, ну ты смеешься? По объявлению! На одну из главных ролей искать по объявлению…

Надвинулась темная коробка какого-то здания, женщина потянула на себя железную дверь, слабо освещенную лиловым фонарем, и исчезла внутри. Але хотелось догнать ее и крикнуть: «Да возьмите же меня! Я вам что угодно сыграю, и глаза у меня чистые – во! Хоть в микроскоп изучайте!» Но она уже поняла, что в мире кино решающую роль играют рекомендации. Без заветных слов: «Я от такого-то» на нее даже смотреть не станут. Максимум, на который она может надеяться, – это ролька на полминуты: современное «кушать подано», медсестра, встрепенувшаяся: «Он очнулся!», смеющаяся школьница, просвистевшая через кадр на роликовых коньках… На такие роли набирали по объявлениям, на такие кастинги она ходила.

А что, если… Аля задумалась, а потом с легкой дрожью под коленками открыла дверь. После тамбура был проход к лестнице прямо и коридор направо. По лестнице спускался мужчина с кепкой в руке, Аля спросила его:

– Не подскажете, где кастинг проходит? Углова кастинг-директор.

– Татьяна Углова? На втором этаже. Увидите, не заблудитесь, – усмехнулся мужчина.

Аля поблагодарила его и поспешила на второй этаж. Сразу стало ясно, что да – заблудиться невозможно. Коридор был набит красотой, как цветочный киоск – букетами. Блондинки, шатенки, русые, даже одна рыжая… Миниатюрные и высокие, тростинки и с формами, девушки прохаживались, сидели на стульях вдоль стен и на подоконниках. Развешанные по стенам застекленные метровые киноафиши отражали и умножали их глаза, горевшие волчьим нетерпением.

Аля нервно сглотнула и обвела взглядом коридор.

«Если отбирают за внешность, то я на пятом месте… или даже восьмом… А если по таланту – я всех порву, как Тузик грелку!»

В дальнем конце коридора стоял серый стол с компьютерным монитором, за ним сидела женщина, за которой пришла сюда Аля. Она сбросила куртку-кокон, в безжалостном свете офисных ламп на ее моложавом лице были заметны морщины. Аля сжала-разжала кулак. Ей предстоит сыграть крохотную рольку. На полминутки, легкотня. Начнем?

– Здравствуйте! – формально улыбнулась она «пчелке». – Я на кастинг к Татьяне Угловой. Я от Екатерины Жуковой, продюсера.

– От Жуковой? – нахмурилась женщина.

– Я сегодня с ней говорила, она обещала, – Аля подбавила в голос озадаченности. – Она, наверно, не сама звонила, она своей помощнице, Варваре, сказала позвонить…

– Ладно, – прервала «пчелка» и занесла ручку над блокнотом. – Фамилия ваша?