Текст книги "Почти подруги"

Глава 8

День с самого утра был холодный и хмурый, а когда Аля вышла вслед за Жуковой из итальянского ресторана, то увидела, что вокруг – белым-бело. Выпал первый снег.

Тысячи пышных хлопьев кружились в воздухе, оседали на крышах машин, на козырьках подъездов, на ветвях, еще сохранивших часть листвы (ведь было лишь начало ноября); снег ложился на узкие газоны в переулках, успокаиваясь меж игл пронзительно зеленой на этом фоне травы.

Катерина, смахивая рукой в малиновой перчатке снег с заднего стекла, обматерила и снегопад, и пробку на Садовом, которая уже, как пить дать, нарисовалась. Материлась она со вкусом, словно выпуская недоговоренное за последние два часа.

Пробравшись мимо Патриарших прудов на Садовое кольцо, они действительно встали. Как и прочие, мощный джип полз со скоростью раскормленного мопса с одышкой, то и дело тормозя.

Аля сидела бок о бок с начальницей и чувствовала себя рядом с ней по-новому, ей казалось: этот обед как-то их сблизил. Она отодвинула от себя разочарование из-за неслучившегося прорыва: виноград изначально был зелен, ей не светило сняться в фильме Распашного… Фиг с ним! Будут еще роли!

Весь салон заполнял запах горячего хлеба с изюмом, который Жукова заказала в ресторане с собой. Припудренный мукой каравай лежал на заднем сиденье в бумажном пакете, а поверх того – в пластиковом, но оба пакета раскрылись, выпуская умиротворяющий сытный дух.

Стекло с Алиной стороны сплошь залепил снег, а по лобовому елозили «дворники», отвоевывая чистое полукружие у непрерывно падавших хлопьев. Москва исчезла. Аля и Катерина очутились в снежной пещере: укутаны пеленой, спрятаны вдвоем в белой утробе.

– Жаль, что с Румановым сейчас не выйдет, – сказала Аля.

– Не выйдет?! Еще как выйдет!

Аля посмотрела на Жукову удивленно.

– Ты думаешь, к чему я эту телегу гнала? Чтобы Распашный клюнул! И он клюнул.

Аля все еще не понимала.

– Разумеется, Руманов не может играть восемнадцатилетнего. Но можно переписать сценарий под сорокалетнего Руманова!

– А как же первая любовь? – опешив, спросила Аля.

– Любовь идет лесом. Кому она сдалась, кроме Варленыча? Ерунда. Там и менять ничего не надо, вся история останется. Чуток подрихтуем. Был герой-любовник студентом – ну, будет преподавать в этом вузе.

Але, читавшей сценарий, казалось сомнительным, что такая метаморфоза выйдет легко.

– А как же Азарский? Он же, наверно…

– Взбесится и заговнится? Разумеется! – с удовольствием ответила продюсерша. – Но Распашный ему в рот смотреть не будет, они уже не шерочка с машерочкой, как когда-то. Кстати, про сериал ты вовремя вспомнила…

Жукова прищурилась, улыбаясь кошачьей улыбкой.

– Главное, Распашный клюнул. У него сейчас голод по успеху. Задрав штаны, побежит! Через пару дней я ему позвоню – и он сам поднимет тему. А нет – я намекну, и он подхватит! Затем он утопчет Азарского… И через месяц – я тебе обещаю – у меня будет контракт с Румановым!

– Ничего себе! – выдохнула Аля.

Изначального сценария ей было жаль, но перспектива хоть чуточку поработать со звездой была важнее, да и невероятная ловкость начальницы вызывала восхищение. Вертит этими мэтрами как хочет!

«Дворники» елозили, отвоевывая окошко у снежной пещеры, а за окошком начал голубеть вечер.

– Вот так! Мотай на ус, учись, как кино делается!.. – сказала Катерина. – А ты, значит, актриса?

– Да. Помните, я на съемках монолог Джульетты читала?

– А, да, точно. Учишься? – забыв и это, поинтересовалась начальница.

Аля рассказала, что поступала летом во ВГИК, но не повезло с комиссией, не взяли, будет поступать еще раз, на будущий год.

– ВГИК – он да, медом намазан… Родители не возражают?

– Мама ни слова не сказала, – ответила Аля с понятной лишь ей усмешкой, – а бабушку я два месяца уговаривала. Она думала, у меня это так, хобби…

Автомобиль полз по Садовому, и Свирская рассказывала своей начальнице про студию в Ярославле, про спектакли, про самолично сшитое платье Джульетты, про четыре раза на бис… Катерине все было интересно, и Аля говорила с охотой: наконец-то Жукова ее оценила!

В снежном коконе было так уютно, и хлеб распространял домашний запах.

– Я столько знаю талантливых актеров… половина – хер без соли доедают! Кто спился, а кто… Удача несправедлива.

– А я думаю, мне повезет! – заявила Аля.

– Ну дай бог, – протянула Катерина задумчиво. – Ничего, ничего… поможем тебе как-нибудь, рольку подыщем.

– Правда?! Ух ты!

Аля нервно схватилась за край куртки. Неужели?..

– Ты ведь думаешь сейчас: почему этот Распашный, козел старый, не предложил мне роль, а? – взглянув на Алю, вдруг произнесла Жукова.

Аля, смутившись от такой проницательности, начала было мычать и отнекиваться, но затем воскликнула:

– Нет, вообще-то – да! Почему?! Катерина, ты не смейся, но я и правда отлично играю!

– Как знакомо, – покачала головой Жукова, – я сама такой была. Триста лет тому назад…

Важная продюсерша не смеялась, и способности Али приняла без малейшего сомнения. И от ее доверия в груди Свирской разлилось благодарное тепло.

– Ты давай, прекращай верить в сказки. А с ролью мы тебе поможем.

Профиль Жуковой с прямым, идеальных пропорций носом и небольшим ртом был бы слащаво красив – как у дамы с портрета эпохи рококо, – если б не тяжелый, почти мужской подбородок да напряженные скулы, готовые к прищуру. Вблизи было заметно, что Катерине около сорока. Но ее лицо вызывало у Али в сто раз больше симпатии, чем идеальные лица журнальных моделей.

– Значит, ты тут одна в Москве?.. Ага, ага… И живешь – как, снимаешь?.. А друзья уже появились?..

Аля охотно отвечала на вопросы. Тем временем они проползли тоннель под пересекавшей Садовое кольцо Тверской и снова выбрались на белый свет.

– Друзей – раз-два и обчелся, родных тут нет, бойфренда нет, – подытожила Катерина. – И ты все вечера дома киснешь? Херово! – Она задумалась на секунду. – Вот что: у меня есть идея!

И еще не разъяснив, что за идея, она полезла за чем-то в свою алую кожаную сумку.

Райский цветник – вот что это было такое. Только рай не из чинной детской книжицы с пастельными иллюстрациями, а рай-джунгли: вопящий, яркий, с резкими запахами, с дикими красками и прыжками, с волосатыми цветками, жадно заглатывающими порхнувшую мимо добычу, рай с обитателями, распираемыми собственной силой, бьющими из земли соками, своей непохожестью.

Здесь из полутьмы выныривала дива в широкополой леопардовой шляпе, обменивалась символическими поцелуями со змеелицым лысым господином при эспаньолке и скрывалась в полутьме же, волнующейся боками и спинами.

Длинноногий денди в сокрушительно элегантном костюме цвета «пепел розы» обозревал зал, надменно выставив подбородок, а на его локтях повисли, как гигантские украшения, две высокие блондинки в блестящих платьях.

Седой флегматик с мордой кастрированного кота лениво возражал известной телеведущей-истеричке; его запонка, вспыхивавшая драгоценным синим огнем, вторила ритмично бликующим фужерам с шампанским, проплывающим мимо на подносе.

Соблазнительная Дюймовочка в черном мини-платье покачивалась на двенадцатисантиметровых каблуках, заливисто хохоча и показывая розовый язычок специально для фотографа, чуть присевшего перед ней с увесистой мощной камерой.

Юркнул мимо парнишка в зауженных брючках и золотых ботинках яростного луженого блеска. Взмахнул лапищей ражий рыжий политобозреватель в расписной рубахе с розанами и едва не сшиб даму с покорным овечьим лицом при роскошном изумрудном колье. Прошел на мягких лапках пожилой щеголь-адвокат (бархатный лиловый пиджак, гастук-бабочка в крапинку), игриво поводя глазами. Двое солидных господ в темных костюмах идеального кроя со всем уважением и увесистой грацией прильнули к некоему носачу с одуванчиковой седой шевелюрой, в вязаной жилетке, издалека (но только издалека) похожему на доброго гнома.

Через буйные людские краски прорвалось вспышкой воспоминание: вагон метро, в котором Аля ехала полчаса назад. Пространство, до края заполненное волнами и складками драпа, плащевки и кожи цвета угля, сажи, графита, асфальта, сырой земли, тяжелых комьев, вязко чпокающей ночной грязи. А над ноябрьской чернотой одежды – монотонные лица, все уставшие, с тусклыми, выключенными глазами, с бледными в желтом свете лицами… подобрался вагончик. И трясется вагон, как шейкер: довезти-довести до кондиции, довезти-довести.

Вот оттуда Аля – сюда!

Когда она вошла в клуб, стиснув пальцы, предвкушая, глупо улыбаясь, держась чуть позади летевшей на всех парах Стаси, – словно вся сверкающая туша Ниагарского водопада обрушилась на нее. О, о! Глаза разбежались по сотне дорожек. Дистиллят красоты, концентрат оригинальности и яркости, собранный по капельке с тощих российских полей. Девушки и дамы были так сияющи, гладки, бархатисты, стройны, переливчаты, а мужчины – окружены аурой власти, невидимыми порхающими руками портных, секретарш, маникюрш, запахом денег в пачках и запахами толстых ковров, коллекционного коньяка с нотками ванили и перца, ароматом перелетов первым классом, а еще восхищенным, неизменно радостным шепотком… и все эти запахи, незримые следы, ауры, видимый блеск и платиновый звон сгущались в среду иной плотности – словно, переступив порог клуба, Аля нырнула в гигантский бассейн с шампанским и теперь каким-то чудом передвигалась в нем и даже дышала (отчего все казалось несколько нереальным), хотя дышала не так легко, как привычные обитатели этого водоема.

Жукова – единственная и неповторимая – отдала Але свой билет на юбилей модного журнала (и оборвала благодарности, как будто всучила ерунду вроде автобусного билета). В пригласительном значилось «плюс один гость», и Аля, секунду повыбирав между Стасей и Чащиным, переставшим звонить ей после неслучившегося поцелуя, позвала подругу.

Ритмично и гортанно вскрикивала певица из динамиков. О! О! Уау-уау-уау! О! О! Всхлипы жаркого болота. Муар тропических шорохов. Шлепки и хлопки. Внизу, на первом этаже под галереей, в разлетающемся от зеркального шара снеге подрагивали и вились холеные особи, райские птицы, аквариумные красавцы. Тэйкит! Тэйкит! Лавми! Лавми!

– Смотри, как дикторша с Первого канала отплясывает!

– Ну дает, старушка!.. Смотри, Аль, вон та модель в зеленом – это чья-то любовница, суперкруть, я не помню, Абрамовича или…

– Петровича?

– Смотри… Ну точно, Маккартни!

– Пол Маккартни?! Где?

– Дура, платье Стеллы Маккартни! Из последней коллекции.

– Стасечка, ой, Стася!.. Погляди, там, у колонны. Это не Руманов?

– Не стони в ухо… Не вижу. Отвернулся.

– Черт! Я на платье пятно посадила.

– Ладно, Альсончик, отстираешь и вернешь. Я его все равно редко ношу.

– Ясно. На тебе, боже, что нам негоже.

– Смотри, смотри! Вон, по лестнице чешет, это же мегаписатель! Как его звать?..

– Тэйкит! Тэйкит! Лавми! Лавми!

Стася, со свистом дотянув через трубочку последние капли коктейля, захотела отправиться на танцпол. Свирская отказалась – не в настроении. И через секунду осталась одна.

Музыка стала быстрее, внизу невидимый монтажер нажал на перемотку. Уо, о, о, уо, о, о! – отрывисто прыгал сильный женский голос. Мимо Али процокала деловитая брюнетка, сверкнув аксельбантом – алым черепом из стразов – на плече. Хэндз-ап! Ап! Ап! Навстречу музыкальному продюсеру метнулся молодой человек в шоколадном цилиндре. Рядом махнула ресницами-опахалами с узором «павлиний глаз» какая-то искусница. Ровное гудение голосов с выбросами смеха неумолимо затапливало клуб, но снизу прорывалось бодрое «хэндз– ап! уо, о, о!», а мимо официант пронес душную волну жареной свинины. Алю повело, закружилась голова. Она поставила полупустой бокал с липкой маргаритой на цоколь колонны. Вдруг почувствовала себя здесь совсем чужой.

Толпа постоянно двигалась, мешалась, люди тасовались, как колода карт, и даже если не сходить с места, каждая секунда поворотом калейдоскопа приносила зрелище новых, удивительных персонажей в разнообразных сочетаниях. Отошли в сторону две пухлые матроны в черном, и Альбина увидела девчонку лет тринадцати (кто пустил ее сюда?), по-своему наряженную для праздника: красные колготки, мандариновый жакет с приколотым к лацкану Арлекином. Девочка стояла в углу одна, пристально рассматривая яркую публику через очки в толстой белой оправе. Чудачка, мандариновый вороненок. Аля усмехнулась, схваченная вмиг щемящим чувством родства. Девочка спокойно посмотрела влево, вправо и, решив, что никто на нее не обращает внимания, взяла со стола бокал с шампанским и сделала большой глоток.

Поводя плечами на ходу в ритме танцпола, вернулась разгоряченная Стася.

– Жу! Жу-жу-жу! Жукова – мой геро-о-ой! – пела Стася, тряся розовой головой.

– Вот так сразу?

– Аль, но круто же? Здесь реально круто. Не то что скинула бы тебе билеты на вечер журнала «Лиза» в Бирюлево. Нет, у тебя начальница реально классная, – убежденно сказала Мартынова. – От сердца подарок оторвала!

– Нет, она сказала, что сама сюда не хочет. Вот жизнь! Надоели икра и шампанское. Она сказала: лучше я с Холманским дома вечер проведу.

– Мммм… – издала мурлыканье Стася. – С тем самым Холманским… А-ах, сладкий!

– То есть ты бы не прочь? Игорька за борт, да?

– Не, ты что? Я абстрактно! – возмутилась Мартынова. – Он абстрактно сладкий. Торс, бицепсы, глазки – могу я восхититься?

– Право имеешь, я считаю.

– Ну вот. У Жуковой вкус что надо… Уй! – Стася вдруг визгнула, схватив Алю за руку. – Смотри, это правда Руманов!

Свирская развернулась в ту сторону, куда глазела подруга. И правда, здесь, буквально в шести метрах от нее, стоял Роман Руманов.

Конечно, он был не один. Конечно, болтал с кем-то. Но фигуры вокруг него словно выходили из фокуса, резкость была наведена на него одного.

– Давай автограф возьмем! – азартно предложила Стася.

– О-о-о! Прекрасно! Еще две дуры-фанатки пожаловали! Вот что он подумает.

– Да какая разница?! Ладно. Тоже мне, принцесса на горошине. А давай просто подойдем и познакомимся, а? – снова загорелась Стася. – Скажем, что мы актрисы, что мы из ВГИКа…

– Угу, я уже во МХАТе играю, ты на Бродвее…

И хотелось Але подойти, и под ложечкой дрожало. А может быть, за Стаськиным плечом – не так страшно?.. И вдруг – Алин кумир повернулся и взглянул прямо на нее!

Взглянул чуть насмешливо, но с искорками в черных глазах, с интересом.

В тот же миг Аля ощутила кристальную пустоту, в голове разом остановились все бормотавшие, возражавшие друг другу голоса. Щеки загорелись. Отодвинулись в гулкий вакуум очередные гибкие «оох», «уоу», стонавшие из динамиков. Время замерло. И в тишине Фортуна подлетела к Але, коснулась ее тончайшей серебряной палочкой и молвила: «Пускай уж эта девочка получит все, что хочет!» Так Альбина чувствовала целую секунду.

Руманов пошел к ней.

Аля смутилась, отвернулась. Она почувствовала, как ее задело его плечо, ощутила на секунду запах его цитрусово-морского одеколона. А через мгновение на Р.Р. повисла рыжая девица с выпирающей из тесного выреза грудью, обвилась вокруг Руманова, захихикала, залопотала что-то.

Возможно, к ней-то Р.Р. и шел, а вовсе не к Але… Теперь уже не узнаешь, дурында!

– Ну, присосалась! – обиделась Стася на рыжую. – Теперь к нему не подобраться… А, хрен с ним! Тут этих звезд – как собак!

– Точно, – резко кивнула Альбина. – Пойдем танцевать!

И они пошли вниз, и плясали вдоволь, Аля ловила лицом и губами кружащийся от зеркального шара снег, метала руки и плечи туда и сюда, колыхала бедрами, двигала попой, соединялась с кем-то соседним в рисунке танца и отделялась, разок вмазала локтем какому-то шустрому, с наглыми пальцами, отпихнула рублевскую наяду в шелках, трясла ногой, только что оттоптанной неким носорогом, вращалась – о да, вращалась в высших кругах, пила пьянящий сок райских деревьев – а иногда ей казалось, что снова видит в толпе голову Р.Р. (словно наколдовала Катерина! Только сегодня она заговорила о нем на обеде и вот – он явился, по щучьему веленью), ей казалось, что видит, и под ложечкой замирало от того, как легко дотянуться до мерцающей звезды.

Глава 9

Красный знак вопроса разлетелся на всю страницу, перечеркивая слова:

Традиционная африканская медицина, рассуждая о причинах болезни, ищет ответ на вопрос «кто виноват?», а не «что». Как физические, так и душевные болезни может вызвать вмешательство злого колдуна, либо нарушение должных отношений человека с его семьей, общиной или духами.

Например, среди народа Вулуф бытуют верования, что человек состоит из трех оболочек, единственной видимой из которых является тело, и ядра-духа. В то время как тело поддерживается достаточным питанием, для надлежащего функционирования второй оболочки, отвечающей за энергию и силу человека, необходима связь с окружающими людьми. Когда колдун нарушает или искажает эту связь, человек начинает чувствовать постоянную усталость, потерю сил…

Аля оторвалась от чтения статьи. Она разбирала нижний ящик рабочего стола, в котором лежал всякий хлам прежней ассистентки. То ли забытые, то ли оставленные на выброс ерундовины: коробочка блеска для обуви с потемневшей губкой, резинки для волос, серебряный мятый блистер с таблетками от головной боли, грязно-белый шарик для пинг-понга, керамическая кружка… На всем остался след прежней хозяйки, и теперь вещи выглядели по-сиротски. Еще в ящике лежали журналы «Сеанс» и «Hollywood Reporter» и какие-то распечатки. Первой шла статья некоего И. Сау об африканских целителях; на странице, заполненной убористым шрифтом, рука Варвары размашисто начертала вопрос.

В чем был вопрос? Вряд ли Нижегородцева сомневалась, что ученый верно записал собранный фольклор.

Дело шло к восьми вечера, почти все уже покинули офис. Катерина заперлась в своем кабинете и вела телефонные переговоры, попросив Алю подождать ее, чтобы доделать пару мелочей. Аля же была совершенно не против задержаться. В Катеринином офисе ей было уютней, чем «дома» – то есть в комнате, снимаемой у неприветливой старухи Елены Львовны, где на фоне поблекших обоев стоит доисторический диван с функциями стиральной доски и уныло серебрятся занавески… А, да что говорить! Даже если бы в той комнате все было с иголочки, Альбина и тогда бы в ней ежилась. Чужой угол.

А здесь – светло и тепло, и блестит металлический купол торшера, а в его зеркальном боку отражается фикус, и вытягивается красным котом диван, и готовится пуститься в пляс смешной мумий, названный Алей Рамзесом. Испускает вкусный пар свежезаваренный какао в кружке, а из динамиков компьютера тихонько играет французский аккордеон.

Ожидая Катерину, Аля проглядывала по диагонали статьи, оставшиеся от Варвары.

…Наполнение понятий нормы и патологии, как показывает кросс-культурная психиатрия, значительно различаются в разных культурах. Есть целый ряд явлений, которые на Западе считаются патологическими, а во многих других культурах, – психотерапевтическими: транс, особого рода галлюцинации…

…Астенический синдром проявляется не только в повышенной утомляемости, но и в крайней неустойчивости настроения…

…как считал видный русский психофизиолог В. М. Бехтерев, после смерти человека его нервно-психическая энергия не исчезает, а в течение жизни человек находится в постоянном энергообмене с миром…

…Изначально латинское слово «larva» означало «маска, личина», затем добавилось значение «привидение». Первый смысл перешел в итальянский: в Венеции так называли белую маску, повторяющую очертания лица. Что касается второго, то Овидий описывает лярв как мстительных и ненасытных духов предков. Другие римские источники изображают их как души злых людей, которые преследуют живых и насылают безумие своим ядовитым дыханием…

Почти каждая страница была отмечена все тем же размашистым красным знаком. В чем же Варя сомневалась? Вряд ли в том, что астенический синдром проявляется так-то и так, а ругательное слово «лярва» пошло от венецианских масок… Или все это вместе собиралось для нее в один большой вопрос? Аля вспомнила Варвару, какой увидела ее в тот единственный раз на «Мосфильме». Помощница Жуковой выглядела болезненно и бледно, уж не было ли у нее самой астении? Но при чем тут лярвы? И вообще, телефон-то зачем отключать? В первые дни Аля позвонила раз своей предшественнице, спросить совета по одному вопросу, но услышала только электронное пиликанье и «этот номер больше не обслуживается…»

Надо с Варей как-то связаться, чтоб она зашла и забрала вещи. Аля переложила все хозяйство Нижегородцевой в картонную коробку, и тогда на самом дне ящика обнаружился желтый листочек с когда-то клейкой полосой. На листочке было написано одно слово: «rosebud» (розовый бутон, насколько помнила Аля). К чему этот «роузбад»? Записка на память? Но о чем? Это могло быть что угодно: цвет помады, название музыкального альбома, пароль на каком-нибудь сайте… Аля бросила листочек в ту же коробку.

– Роузбад, роузбад, светлого мая приве-ет… – напевала она на мотив «Ландышей», неся коробку к конторскому шкафу, когда ей позвонили.

Номер определился незнакомый, городской.

– Альбина Свирская? – выпалил торопливый женский голос.

Аля согласилась.

– Это Эльвира Евгеньевна! Вы у меня были на кастинге два месяца назад. Роль поющей стюардессы.

– Да-да, помню! – взволновавшись, Аля вскочила со стула. – Мне дали роль?

– Нет! Там мы нашли давно. У меня для вас другое…

Дама – Аля припомнила ее: стремительная кубышка с каре винного цвета – звала ее на пробы. Роль не в кино, а в рекламе, но и это неплохо! Главное, что роль! Первая ее роль в Москве. Аля вспомнила вечную полночь и луны софитов в гигантском павильоне, складные черные стулья, кисловатый растворимый кофе в прозрачном пластиковом стаканчике и другое, что заполняло пестрым узором дни съемок (пусть она там была лишь помощницей, но была же!), и ее с головы до ног захватила пронзительная ностальгия по этим лунам, и стульям, и медленному повороту крана с оператором, и громкому: «Камера… Начали!» – и предвкушение счастья оттого, что скоро это может повториться, и даже лучше.

Рекламировать собирались турфирму, отправлявшую граждан на испанские пляжи. А Свирская отлично сошла бы за испанку, главную героиню ролика. «Пробы – формальность. Режиссер видел вашу съемку с того кастинга, хочет вас», – сообщила Эльвира. Нужно было прийти завтра, во вторник, к одиннадцати утра.

– Да, я обязательно буду! – радостно прокричала в трубку Аля.

Отключившись, она крутнулась вокруг оси на своем кресле. Роль! Да еще деньжищи – тридцать пять тысяч заплатят за рекламу! Тут Аля прикусила губу, осознав, что завтра – рабочий день.

Мысль сказаться больной или еще как-то обмануть начальницу, едва мелькнув на горизонте, сразу была заклеймена как подлая и изничтожена. Это же не кто-нибудь, а Катерина! Катерина, которая берет ее на главные встречи, кормит в ресторанах, дарит билеты на открытия… и вообще: она замечательная. Нужно просто рассказать ей все как есть. Разумеется, она отпустит! Аля взглянула на часы: восемь с копейками. Скоро Жукова закончит свои переговоры, и тогда… Альбина вскочила и, игриво щелкнув по носу Рамзеса, затанцевала по пустой белой приемной.

Нет, все-таки верно ли она решила? Аля, сидя в вагоне метро, растерянно смотрела перед собой. Фигуры пассажиров расплывались во влажные цветные пятна.

Она вспомнила, как изумилась Катерина:

– Роль в рекламе? Ну и лажа… Я-то думала, ты настоящей актрисой хочешь стать!

«Замажешься, не отмоешься», «для моделек и лузеров», «снимаются ради денег, потом скрывают, как поход к блядям», – говорила Жукова.

Аля была ошеломлена: она о таком не догадывалась и не поняла сначала, что в рекламе зазорного.

– А ты поставь себя на место режиссера! Тот же Распашный – допустим, он ищет трепетную Ассоль в историю о первой любви. Находит. А потом выясняется, что эта Ассоль – лицо «Туалетного Утенка», и вся страна ее помнит в таком качестве, потому что видела ее при унитазе по пять раз на дню в рекламных паузах. И все, кончено, пошла вон из фильма!

– Но у меня же не так, у меня не про унитазы, – пискнула Свирская.

– Да какая разница, Аля?! – потрясла руками Катерина. – Любые посторонние ассоциации – вон. А я как продюсер вообще такого не потерплю! Я думаю, скоро в требованиях к актерам будем писать: не снимался в рекламе.

– Но знаменитости! Звезды же снимаются?

Катерина фыркнула в веселом изумлении.

– Ты себя-то со звездами не равняй! Где ты, а где звезды? Когда создашь себе имя – вперед, пользуй его, а пока что… Один ложный шаг – и вся твоя карьера коту под хвост.

Но Аля тянула: «не знаю», еще пыталась спорить. Не хотела она верить, что счастливое предложение из начала большого пути оборачивается тупиком. Ведь не в том же дело, что Катерине жаль отпускать ее на полдня?

Жукова отвернулась, уставилась на старый плакат с пшеничным полем.

– Да иди! На здоровье. Это я тут жилы рву, а для тебя работа у нас – ерунда, эпизод. Я же понимаю. Ты меня подставляешь, конечно, но ничего, я обойдусь. Пора искать постоянную ассистентку.

В кабинете словно похолодало. Свирская, присевшая в черное кресло-пятерню, беспокойно заерзала.

– Делай что хочешь. Я тебе не советчик, – заключила Катерина. Возле ее губ появилась горькая складка.

Жукова, казалось, перенеслась мыслями за многие километры, полностью про Алю забыв. И та ощутила, как рвется нить, связывавшая ее с этой умной, необыкновенной женщиной, с ее миром большого кино, с тем кругом талантливых и знаменитых, куда – только благодаря Катерине – удалось Але заглянуть недавно. Именно в этот момент Аля увидела то, чего раньше не понимала: связь, которая таяла сейчас и рвалась, была началом дружбы. Да, дружбы!

Аля сказала, что перезвонит и откажется от проб. А сейчас, по дороге домой, ее снова обступили сомнения: вдруг Жукова ошибалась, вдруг не все киношники так настроены против рекламы? Но выбор был уже сделан.

Она покачивалась и встряхивалась вместе с дерматиновыми диванчиками, холодными поручнями, бледными стенами и блеклыми вечерними пассажирами, верша свой ночной путь под землей. Ей иногда казалось, что вся Москва – метро, что главное в Москве – метро: круглосуточная ночь, тридцать метров земли и бетона над головой, шум, ворочающийся в ушах, как засыпанный гравий, и миллионы чужих друг другу людей, которых заставляют притискиваться друг к другу, будто ближе никого нет.

– Господи, Алька! Что у тебя стряслось? – вот что первое спросила Катерина, когда Аля попросила отпустить ее назавтра.

Как давно за нее никто не волновался! Только дед и бабушка, но то в Ярославле, практически в иной жизни. И они-то родные, а тут… Два дня назад – чужой человек, ну кто ей Аля? Но она, Катерина Великая, первым делом подумала не о своих делах и планах, не про свои «удобно или нет», «выгодно-невыгодно». Нет, она волновалась за Алю.

И в конце концов, что там эта ролька, нет – шанс на роль (не будем себя обманывать)? Не все же рассчитывать, надо и сердце слушать. А сердце…

– Что у тебя стряслось? – вскинулась Катерина.

Аля легко сбежала по ступенькам крыльца вслед за Катериной. Недалеко от подъезда запарковал черную, гладкую машину водитель Славик, недавно вернувшийся из отпуска. Катерина села сзади справа, Аля плюхнулась рядом.

– Куда едем? – повернулся к начальнице веснушчатый Славик.

Поехали они на Ордынку, где сидела контора, делавшая постпродакшн последнему фильму Катерины, то есть отвечавшая за монтаж, выстраивание цвета, сведение звука, компьютерные эффекты и прочее, прочее, что превращает съемочный материал в готовый фильм.

Катерина с утра была в хорошем настроении, мурлыкала себе под нос песенки, и Аля на своем секретарском месте покачивала головой с ней в унисон. Вчера, в день отмененных ею проб, она еще маялась сомнениями, но сегодня утром наконец почувствовала: все я сделала верно. Она не отслеживала пристально перемены, шедшие по своим траекториям у нее в душе; но если бы заглянула внимательней вглубь, то увидела бы рост сложного дерева мыслей. Ее поступок, отмена кастинга, был половиной развилки решений. Ветвь «долой рекламу» нуждалась в укреплении и одних зыбких слов «я права, права!» не хватало… посему эта ветвь приросла побегами «Катерина права», «она знает лучше», «она обо мне заботится». На этой ветви созревала и крупнела ценность милой Катерины, а другая ветка, поддерживавшая прежнее решение пойти на пробы, усыхала до тех пор, пока не стала безопасно мала – вместе со всеми своими аргументами (в том числе сомнениями в начальнице). Терзающая раздвоенность исчезла. И один поступок, приживаясь в душе, породил многие изменения – незаметные пока Але, а только предощущавшиеся.

Катерина смотрела за стекло и улыбалась чему-то. И к Але вдруг, как нежданный знакомец из-за поворота, прыгнуло воспоминание: солнечный день в начале мая, весна была поздней и не успели еще привыкнуть к теплу, Аля гуляет с подругой Веркой в прибрежном парке, откуда-то доносится едва слышная музыка, вальс… И какой-то малыш отпускает воздушный шар, шар медленно летит вверх, но замирает на миг в тонких ветвях, опушенных нежной зеленой листвой, и не заслоняет даже, а улавливает своим ярко-красным прозрачным овалом солнце, прежде чем лететь дальше, в небо, он пропитывается солнцем весь, и Алю отчего-то пронзает счастье.

«А еще она обещала помочь мне, – думала Аля. – Ей, наверное, и несложно: один звонок – и меня зовут на пробы, второй звонок – дают роль… Когда только? Скорей бы».

– Катерина, а как так вышло… почему ты после боевика с Улановым решила заняться этой историей про любовь? А до нашего боевика – ужастики были… И вдруг – Распашный с Азарским? – полюбопытствовала, пока есть время, Аля.

– А почему нет? Считаешь, не по чину скакнула – из класса Б в класс А, от ужастиков к Распашному?

Аля про чины ничего не думала, но Катерина заранее была готова к обороне.

– Ужастики, крошилово-мочилово… Так ты про мои фильмы думаешь?

Аля смешалась, стала отнекиваться.

– Естественно, большая часть народа у нас метафор не понимает. Для таких и «Кольцо Нибелунгов» – тупое мочилово. Потому что зачем напрягаться, зачем свои извилины тратить?

– Нет, я согласна тратить, – растерянно сказала Аля.

– Уже лучше. Не думай, что если ты видела кино, ты его поняла. Тут такие танцы с семью вуалями, ого-го, не баран чихал! Возьмем хоть моих «Детей ночи», предпоследний. Почему вампирские фильмы так популярны? Да ведь это метафора, Ляля!

Але не по нраву было слышать это имя из уст Жуковой. Катерина не знала, но Альбину когда-то так называли дома… Совсем детское имя, младенцев в колясках «лялями» называют! Впрочем, сейчас поправлять Жукову было неудобно.

– Банальные кровососы никого не вставляют! – распалилась Катерина. – Вампиры в теме, потому что они – метафора одиночества! Вампир – это тот, кто посмел быть иным. Посмел стать лучше, круче, подняться над быдлом. И поэтому он одинок тотально! Девяносто девять процентов смотрят жвачку по телику, сосут пивасик, дай им денег – не работали бы, а только с дивана хером груши околачивали… Мне, тебе, любому талантливому человеку просто невозможно с ними сойтись. Как два разных вида! Биологически разных. А попробуешь с ними по-честному, будешь добренькой – сядут на шею и оберут дочиста. Я позавчера забыла лайковые перчатки в кино, на минуту отошла – сперли! Ладно, хрен с ними… Понимаешь, либо ты – как все, либо тащишь себя за волосы из дерьма. Но тогда каждый день идти на бой! За свою свободу. Потому что вокруг – быдло с осиновыми кольями.