Текст книги "Почти подруги"

– Ребенок же, ты не понимала ничего, – тихо сказала Катерина.

– Да… но до сих пор совестно. А мать, конечно, так и не приехала. Не помню уже, что там за отговорки были. Я ее ждала до самой полуночи, до курантов и дальше. С тех пор не люблю еловый запах. Он отравлен…

Засыпая в мягкой постели в гостевой спальне, в старинном доме-замке, под желтой четвертушкой луны, Аля вспоминала этот долгий ночной разговор. Свежее белье пахло хрусткой прохладой, за приоткрытым окном дождь шуршал колыбельную, а Альбина улыбалась, обняв руками подушку, и перед ее глазами вставали черно-белые кинозвезды, горы цветов, гиганты былых времен, абрикосовая лампа бросала мягкие блики на лицо Кати, и лицо это излучало свет приязни, доверия, радости… Проплывали по комнате негромко слова: «…такое чудо, как ты… у тебя есть масштаб… так талантлива… моя Ляля».

Эти вечер и ночь сблизили Алю и Катерину – одним гигантским шагом: раз! – они стали подруги. И к Алиной радости, ниточка между двумя душами не лопнула со звоном будильника, с наступлением трезвого утра или рабочего дня. Были потом еще вечера и минуты, когда будничное время вставало на паузу и возвращалось время того первого вечера на Сретенском бульваре.

Глава 12

Через день Катерина почувствовала себя получше и вышла на работу. Началась привычная карусель.

С утра Аля поехала вместе с ней смотреть финальный монтаж, затем – цветокоррекцию, предлагаемую режиссером. («Посмотрим, что он наваял», – грозно сказала Катерина. «А я думала, про картинку режиссер решает… Разве не он главный?» – спросила Аля. «Главный? Ха! Вот назначу мою Лялю главной – узнают!»)

Вращение рычажков на пульте колориста сделало кадры темней и контрастней, и в то же время – гораздо выразительней, передвинув из блеклой обыденности в резкий мир битвы добра и зла. С каждым просмотром фильм все больше нравился Але. Умом она понимала, что это – средней увлекательности боевик, но какое это имело значение? Это был ее фильм! Он был ее, и он был настоящий, и он становился реальнее с каждым днем. Громадная махина кино, увлекшая в свои обороты сотню опытнейших людей, – а вместе с ними и Алю (пусть пока статисткой, помощницей – это только начало!). Ей казалось, что этот фильм отличался от ее спектаклей в театральной студии так же, как настоящий двадцатитонный «КамАЗ» отличается от пластмассовой модели грузовика, собранной простодушным малышом.

Ради этого стоило тащиться через пол-Москвы по ноябрьской слякоти и стоять в мигающих красными фарами пробках, среди стада тусклых обтекаемых капсул, уравненных сумерками и сизой моросью.

К вечеру продюсерша с помощницей вернулись в «Веспер». Когда Ульяна и юристы, прочихавшие над пылью весь день в своей комнатке, ушли, Аля, как обычно, осталась вместе с Катериной. Оруженосец должен быть наготове. Аля полюбила эти вечерние часы, когда они с Катериной оставались одни в офисе – будто это была их собственная крохотная фирма. Семейный бизнес. В последние дни ей все чаще становилось жаль, что работа у Жуковой – временная. Катерина не торопилась предлагать ей роль, а сама Аля теперь, когда они стали подругами, не решилась бы просить. Это значило, что надо снова искать счастья по кастингам… Но останется ли дружба с Катериной, когда Аля уйдет из «Веспер продакшн»?

Катерина закрылась в кабинете: ей позвонила подруга, которую Аля уже отличала по вкрадчивому, слегка мяукающему голосу. Заочно Аля представляла эту даму в виде рыжей бандерши дорогого борделя, хотя знала, что та работала кем-то важным в крупном рекламном агентстве. И сейчас Катя трепалась с ней, развалившись в черном кресле-руке, что отлично было видно Але из-за стекла.

Коротая время, пока не освободится Жукова, Аля набрала ярославский номер.

– Алло, – раздался в трубке суховатый голос деда.

И вот он, дед – будто рядом. Сидит в кресле под желтым торшером, на коленях у него – раскрытый том Лескова, очки чуть съехали по длинному носу, взгляд витает в эмпиреях, седые волосы косо падают на лоб. Рядом с креслом на тумбочке-ветеране – кружка с чаем и стопка студенческих работ на проверку.

– Здрав-гав-гав, товарищ старший адмирал! – рявкнула Аля.

– Вольно! Ах, это ты здорово придумала позвонить!.. Как ты там, кнопка?

– Грра-андиозно! Руковожу кинопроцессом. Подношу кофе. Вершу судьбы.

– Неужто вершишь?

– А вот не соединю кого-нибудь с Катериной Жуковой – и все, пропал человек!

– Ах, задавака! Начальница хоть грызет тебя?

– Ох, грызет! Догрызает…

Аля крутнулась на своем стуле. Катерина за стеклом по-прежнему болтала по телефону, закинув ноги в остроносых ботинках на журнальный столик.

– Дедуль, она реально лучше всех! – сказала Аля. – Я как будто три года ее знаю. Мы друзья-друзья!.. Вот сегодня, представляешь, она советовалась со мной, не слишком ли темным сделали фильм на цветокоррекции. Как я сказала, так и решили. Потому что у меня свежий глаз!

– Разбалует она тебя… Но это мы ей простим. Даже медаль вышлем. Кстати, госпожа Бернар, у меня для тебя есть новость.

– Какая? – почему-то насторожилась Аля.

– Позвонила тут… – дед помедлил, – мама твоя.

– Света? Ох, надо же! Земля наскочила на небесную ось.

– Поменьше ажитации, мой друг, тебе надо успокоиться.

– Как сейчас помню, последний раз она звонила в июне.

В голове Али зазвучал переливчатый, легкий, смеющийся голос:

«ЕГЭ? Да ты шутишь? Нет, Алька, правда? В этом году у тебя ЕГЭ? И ты сдала?.. Сколько баллов?.. Это много или мало? Зачем придумали эти дурацкие баллы, как будто двоек с пятерками недостаточно!.. Значит, ты уже взрослая… С ума сойти, у меня уже взрослая дочь! Кошмар, кошмар, я теперь получаюсь старуха?..»

– Она даже не знает, что я поступала на актерский. Мамочка.

– Теперь знает. Я ей доложил. Рассказал, что ты почти прошла, что перенервничала в последнем туре…

– Ну зачем, зачем? – схватилась за голову Аля. – Да ей неинтересны все эти детали!

– Более чем интересны! Аленька, она сама меня расспрашивала.

Сочиняет профессор? Защищает блудную дочь, как всегда?

– Ну прекрасно, мамуля в курсе, класс. Замнем. Лучше расскажи, что у вас в институте происходит? Бабушка говорила, ты статью по Радищеву пишешь…

– Погоди, торопыгин! Мама, между прочим, очень радовалась за тебя. Что ты в Москве, что сидела за одним столом с Самсоном Распашным и так далее.

И снова защебетал легкий голос:

«В Москву, в Москву! Я как те три сестры – тоже все не доеду. А могла бы стать певицей, между прочим, – если б не родила Альку. Мой голос всегда хвалили… И внешные данные у меня, слава богу… Да, я могла бы стать звездой!..»

Через мысли пробился голос деда:

– Я дал ей твой московский телефон. Она сказала, что обязательно позвонит и, может статься, в Москву приедет.

– Ну вот зачем?! – вспылила Аля, но сразу оборвала себя. – Ладно. Позвонит так позвонит. Я не собираюсь жить в ожидании ее звонка.

Под ложечкой скручивались жилочки, подступала тоска и невесть откуда в белую приемную принесло гнусный запах ели.

– Алькин… – укоряюще сказал дед.

– А приедет она, когда рак свистнет, тут бояться нечего. В плане приездов наша мама никогда не подводила.

– Трудно отрицать… – вздохнул дед. – Послушай, бабушка затеяла маковый пирог печь, но я ее вытащу с кухни. Покалякаешь с ней?

– Конечно.

Ожидая и слушая тихие шорохи в телефонной трубке, Аля бросила взгляд через стекло на Жукову. Та все еще сидела с трубкой у уха, выпуская изо рта голубой мохеровый дым. Они встретились глазами, и Катя весело подмигнула ей. Катя, подруга моя! Але сразу стало легче.

Славик, выйдя из машины, выругался и шмякнул кулаком по крыше джипа. Ну не шел этот проклятый сценарий! Ну что ты будешь делать? Хоть на голове стой!

Неделю назад он попробовал было рассказать пару своих идей (Бэтмен, Поттер и Человек-паук) Жуковой. Та смеялась, как детсадовка на карусели, назвала Славика постмодернистом и напророчила ему большое будущее. Но на предложение обменять бесценные киноидеи на денежные знаки ответила громогласным отнекиванием. «Ты пиши, пиши, Тарантино. Напиши весь сценарий – поговорим предметно!» На просьбу о небольшом авансе водителю было сказано: «Я женщина порядочная, авансов не даю».

Сто двадцать страниц как минимум! Так она обозначила Славе. Эти сто двадцать страниц представлялись ему каким-то совершенно неподъемным путем, как если бы его вывезли на орбиту, выпихнули за борт в одном скафандре и предложили самостоятельно добраться до Луны. Славик начинал придумывать свой сценарий уже раз двадцать. Он подступался к первой сцене так и эдак. Он записывал свои мысли на новенькую черную ручку-диктофон, полученную в подарок от Валеры. Он начинал с маньяка, поджидающего в ночи очередную старушку, вышедшую за кефиром (маньяк таился с топором в темном переулке у Елисеевского гастронома, но его спугивали голенастые, накачанные в фитнес-клубах бабищи, со ржанием вываливавшиеся из ночного клуба). Он начинал с Бэтмена, грызущего от ревности гранитную горгулью, с Бэтмена, следящего за блудливой и прекрасной Женщиной-кошкой. Он начинал с очкарика Гарри, страдавшего от прыщей, застенчивости и тщетных попыток соблазнить Гермиону, приводивших лишь к тому гнусному похмелью, которое бывает после смешивания пива с портвейном. Он пробовал привлечь к делу ироничного доктора Хауса, Шерлока Холмса, Железного человека, Халка, даже машину-трансформера. Перенесенные в современную Москву, любимые герои Славика теряли весь свой ум и гонор, начинали пошло бухать на Тверском бульваре, неумело клеиться к девушкам, совать гаишникам тысячные за пересечение двойной сплошной и нудно жаловаться на воровство операторов сотовой связи.

Как только Славик включал свою ручку на повтор записи и прослушивал высказанные минуту назад мысли, он сразу понимал: это никуда не годится! Речи героев либо были коротки, как гыгыканье люберецкого питекантропа, либо обстоятельны и тоскливы, как нотации Славикова дяди. Ситуации повисали – и Саврасов совершенно не представлял, куда их выруливать дальше. Столько мучений было с этим сочинительством, что теперь одна мысль о необходимости придумывать кривила его лицо в гримасе диарейного страдальца, а один взгляд на модный писательский гаджет вызывал непроизвольную дрожь, как от звука ногтя по стеклу.

Славика обдал вонючим густым дымом проехавший мимо древний автобус, он чихнул, а прочихавшись, вдруг вспомнил о неиспользованном еще аромате пачулей. Позавчера, после нескольких дней поисков, он нашел эфирное масло, вырабатываемое из тропического растения Pogostemon patchouly, в аптеке на Нижней Масловке и приобрел пять миллилитров волшебной эссенции за четыреста сорок семь рублей. Он опустил пузырек в карман куртки, чтобы откупорить его в тихой обстановке и без помех, а затем за всякой суетой про него забыл.

Славик открутил черную крышечку. В нос ему ударил тяжелый, земляной и пряный запах, наводивший на мысли об амазонских гадюках, обвивающих перезревшие южные плоды, и о потеющих на жаре тучных тайских массажистках. Саврасов в жизни не стал бы поливаться такой гадостью, но… финансовая магия нужна была ему как никогда!

Он открыл кошелек и капнул немного внутрь. Затем, подумав, капнул еще на диктофонную ручку, орудие своего нелегкого труда. Затем на всякий случай уронил на ладони пару капель и растер их по веснушчатой шее. Если Валерка не врал, теперь должно было начать переть. Слава был не ребенок и понимал, что денежный экстаз может начаться не сразу, а через неделю или две, но все же надеялся, что судьба начнет к нему благоволить немедленно.

Трусившая мимо овчарка в наморднике сбилась с шага и злобно взвыла. Хозяин овчарки покосился на Славу с возмущением.

– Ничего, сейчас развеется, – сказал сам себе Саврасов.

Он решил немного прогуляться. В данный момент джип был припаркован на площади Киевского вокзала, в месте грязном, людном, широком и бестолковом. Был разгар рабочего дня. Мимо спешили офисные трудяги с озабоченными лицами. Краснолицые тетки кричали: «розы-розы-розы, тридцать рублей штучка!», зажимая сумки с цветочными кульками между стоптанных туфель. Неразборчивые гости столицы и даже некоторые отчаянные москвичи на ходу жевали истекавшую жиром шаурму, купленную в привокзальном кафе «Вкусняшка». Загорелые девушки с розовыми дизайнерскими сумочками и молодые люди с идеально подстриженными бородами втекали в стеклянные вращающиеся двери громадного торгового центра – оплота вызывающей роскоши, выросшего напротив вокзала, толчеи пригородных поездов и суровых ароматов «Вкусняшки». Два часа назад в этих дверях исчезли Жукова с Холманским, причем продюсерша небрежно бросила Славику: «Мы на часок». Как обычно, он должен был ждать, сколько потребуется.

Саврасов подошел к стеклянному барабану, потоптался немного, его толкнули справа, пихнули слева и наконец он поддался общему течению и втянулся в пасть торгового гиганта. Внутри завывал на английском женский голос, с надрывом, но бойко уверявший посетителей, что «это Нью-Йорк, Нью-Йорк». От входа широкими просеками расходились сверкающие аллеи с десятками магазинов. Витрины с названиями исключительно на иностранных языках били в глаза яркими красками, соревнуясь за ошалелого покупателя. Те, кто заходил внутрь, убеждались, что здесь не Нью-Йорк – благодаря одному лишь взгляду на цены, казалось, рисуемые продавцами так же спонтанно, как художник-абстракционист выписывает на холсте загогулину или восьмерку.

В одной из витрин выпячивал грудь слепой манекен в свитере благородного изумрудного цвета с надписью «Hollywood». Будущий Тарантино завороженно потащился в магазин. Взглянув на ценник, он только страдальчески хмыкнул, но все же снял свитер с вешалки и приложил к себе – полюбоваться.

Шлеп! Славик обернулся на тихий звук и увидел лежащий на глянцевом полу рыжий бумажник. Вдаль между рядов с вешалками удалялся какой-то битюг с бритым затылком. «Пачули!» – пискнуло в голове у Славика. Через секунду бумажник был у него в руке.

Походкой напустившего лужу щенка он тихо направился к выходу, но буквально через три шага был пригвожден к месту мускулистой дланью.

– Гад! А ну отдал портмоне! – раздался громовой окрик.

Славик возмутился, затем сказал, что просто подобрал и ничего такого не имел в виду и что хотел передать портмоне администрации. Но бритый битюг (ростом с долговязого Саврасова, но в два раза шире) вырвал рыжий кошелек из прыгающих рук нового Тарантино и, открыв его, тут же взревел: «Где деньги?!» Вокруг начала собираться небольшая толпа.

Славик в отчаянии прикрыл глаза. Мелькнула мысль: «Мне копец!» Тут через негодующее чириканье продавщиц, через квохтание покупателей и гневный бас битюга прорвался громкий голос:

– Я все видела!

То был голос Жуковой.

– Этот бритый нарочно кошелек выронил! А мальчик нес его к кассе! Я все прекрасно видела через стекло! Позор!

Жукова подбоченилась и проткнула бритого горящим взглядом.

– Правда, милый? – обратилась она к Холманскому, стоявшему рядом с видом небожителя и державшему связку пакетов с покупками.

– Да-да, так и было, – подтвердил Холманский, выпав из нирваны.

– Вы посмотрите на эту морду! – указала Катерина на бритого. – «Их разыскивает милиция», факт! Я сейчас охрану позову! А вы? – Она метнула молнию в продавщиц. – Накинулись на студента – позор! Мальчик, выверни карманы. Покажи свой кошелек. Вот, вот! У него в кармане – вошь на аркане! А по тебе обезьянник плачет! – пустила она последнюю стрелу в спину удаляющегося битюга.

Через пару минут Славик, бледный и с колотящимся от пережитого ужаса сердцем, помогал Жуковой загружать багажник свежекупленным pret-a-porte.

– Спасибо! А то я уж… Они там… – лепетал он слова благодарности.

– Малыш, тебе охренительно повезло, что я шла мимо! Как фея, блин.

– И всё видели…

– Пфф! Ни черта я не видела, разумеется. Я вижу: наших бьют – сразу на защиту! Рефлекс. Такой уж у меня сказочный характер…

Последний пакет с тисненым золотым логотипом был помещен в багажник и трое уселись в машину. Катерина с бойфрендом разместилась на заднем сиденье.

– Кутенька, до прослушивания подбросишь меня? – спросил Холманский бархатным тенором.

– Конечно, масик, – нежно ответила Катерина.

Матвей назвал водителю адрес, и они тронулись.

– Что за запах? – вскоре спросил блондин, недовольно пошевелив своими изящными ноздрями.

Следом за ним принюхалась и Жукова.

– И правда, что это? – Она повернулась к Саврасову: – Пахнет, как бордель на целине. Ты что здесь устраивал?

Проклятые пачули!

– Да я просто, кгм, туалетную воду себе купил… – смущенно пробормотал Славик и зачем-то добавил: – Скидка восемьдесят процентов, ну я и…

– Матерь божья, спаси от идиотов! – закатила глаза Катерина.

– Это даже не мужской запах, – наморщил нос Холманский.

– И не женский! – отрубила Жукова. – Слава, это eau de просроченное кошачье дерьмо! Открой немедленно все окна и больше никогда – никогда! Кошмар. Ну нельзя так, нельзя! Из какого питомника ты сбежал, Тарантино?

Широко распахнутые уши Саврасова запунцовели огнем унижения.

– Тарантино? – удивленно переспросил Холманский.

– Слава сценарий пишет. Про Бэтмена.

Холманский округлил глаза и подавился смешком.

– Лавры Бергмана и Бондарчука не дают Славе покоя, – продолжала нараспев Катерина. – Он жаждет большого будущего в синематографе. Он не догадывается, что Бергманы не хапают чужие кошельки в магазинах. Бергманы не покупают со скидкой феромонов для престарелых. Бергманы не шастают где попало. А сидят при машине!

Славик пригнул голову к рулю. Он не знал, кто такой этот Бергман, но и без того обидно было ужасно.

– Вы мне сами писать сказали, – огрызнулся Саврасов.

– Не отрицаю, – легко ответила начальница. – Погорячилась.

Славик даже сбавил скорость от такого заявления. Он раскрывал рот, как кроткий магазинный карп на прилавке, и не мог ничего вымолвить. Было ли? Не было? Сука Жукова, ведь не докажешь теперь.

Между тем Жукова с бойфрендом тут же забыли о нем. У них на заднем сиденье текла своя жизнь – за оградой из розовых сердец, пробитых стрелой, и толстых цветочных гирлянд. Ветер прополоскал машину и выдул запах злосчастных пачулей, ничто больше не мешало любовникам наслаждаться обществом друг друга. С минуту до Славика доносились только приглушенные вздохи и чмоки, затем Холманский отстранился от продюсерши.

– Волнуюсь я из-за этого прослушивания, – вздохнул он. – Наконец-то главная роль… И сериал перспективный. Мандраж бьет… Помедитировать, что ли?

– Только не вслух, масик. Меня от твоих «омов» пучит.

– Кутя, ты черствая и жестокая, – с укором сказал красавец.

– Зайка, это физиология. Был у меня один йог, пытался склонить к пракшалане. Я с тех пор даже курицу карри не ем.

Матвей Холманский в ответ на это принял скорбный вид врубелевского демона, одинокого и непонятого. Его мужская красота была так сокрушительна, что по утрам он затрачивал на бритье в два раза больше времени, чем нужно, просто любуясь собой. Три года назад он был обожаем режиссерами сериалов, редакторами еженедельного полуглянца, школьницами и даже отдельными прогрессивными рекламодателями, но затем – то ли его аполлоновы кудри приелись, то ли подгадила пара провальных фильмов – кинодеятели перестали замирать и привизгивать при виде васильковых глаз Холманского.

– Мотя, не сикай. Тебя полюбят как родного сына, – Жукова ласково пихнула бойфренда в бок.

– А потом догонят и еще, и еще раз полюбят.

Катерина не выдержала демонической грусти.

– Не хотела говорить, но… Ладно уж. Я вчера встречалась знаешь с кем? С Каровичем! Именно, с продюсером сериала. Полтора часа, полтора часа без передышки расписывала твои достоинства! Он уже бежать хотел, а я его – цап! Ку-уда?.. Короче, масик… – она сделала мхатовскую паузу… – Проверь карманы – в одном из них есть роль!

Холманский ахнул. Глаза его неожиданно наполнились слезами размером с оперные стразы. Поводя головой, как гоняющая мух лошадь, он полез в карман за пачкой бумажных платков.

– Ка-атя, – отшмыгав, растроганно простонал он. – Вот никогда еще… Никто еще… Ты звезда! Ты ангел, нет, архангел!..

Пока Матвей лепетал перемешанную с поцелуями и шмыганиями чушь, Славик медленно вскипал, как двухсотлитровый бойлер.

– Сволочи! – сказал бы Славик, если бы ему было позволено высказаться. – Сволочи! Да как же вам не совестно! Как вам не совестно целоваться, когда я тут сижу весь в пачулях! Я тут в поте лица в чужом «Мерседесе» зарабатываю трудовую тысчонку, а ты, Катька, кормишь своего мордоворота стейками с кровью! В рот ему вкладываешь профитроли, на ручку ему – швейцарские котлы золотые, на ножку ему – тапки Фенди и брючки Гуччки… Ему – роль, а я – голь? Ненавижу! Я пишу, как раб, как Пушкин, голову сломал, придумывая – а вы смеетесь надо мной? Свободы, гения и Славы палачи! Как тебе не совестно, Жукова? Это же ты меня сценарий писать настропалила! Сначала «я все могу» – а теперь над Бэтменом моим смеешься? Я тебе покажу, как над Бэтменом смеяться! Я покажу, как мою самооценку гнобить на корню! Ладно, ладно… Я-то писать брошу! Я-то брошу писать, а только ты пожалеешь! Ты пожалеешь, Катерина, что выбрала Холманского, а не меня. Ты пожалеешь, что выбрала этого попугая вместо парня с мозгами!