Текст книги "Почти подруги"

Аля зачарованно слушала, откинувшись на кремовое кожаное сиденье. За стеклами теплого джипа проносилась плаксивая ноябрьская Москва с неприветливыми прохожими, сутулившимися под косой моросью.

Свирская случайно наткнулась на взгляд водителя Славика в зеркале и смутилась. Ей сразу пришло в голову, что Славик, если слушал их разговор, должен был отнести себя не к талантам, а к посредственностям, которых Катерина обзывала быдлом. Ей стало стыдно, будто не Жукова, а она, Аля, говорила все это. Нет, она не сами мысли Катерины отвергала. Ей что-то похожее – что из-за своего таланта можешь остаться совсем одна – приходило в голову, а теперь ей нравилось, что Жукова не боялась говорить резко, что сумела выразить в десять раз больше того, что смогла бы оформить в слова Алька. И наверняка Катерина была в этом права, как и в сотне других вещей! Аля подумала так, и неловкость ушла.

Глава 10

Славик шел по улице, и душа его пела.

Душа пела в грудной клетке, облаченной в рубаху с сизыми пионами и выгибавшимися меж них жирными золотыми карпами. Поверх рубахи сияла ярко-ржавого оттенка кожаная куртка. В этом наряде Славик чувствовал себя королем. Нет, лучше! Он ощущал себя новым Тарантино. Девушки провожали его любопытствующими взглядами. Даже ботинки с крокодилами теперь стучали по асфальту бодрее, будто исполняя победительный марш.

Эти внешние признаки сопровождали превращение Саврасова из водителя в блистательного кинорежиссера. Волшебное «я могу» работало, пусть пока все перемены произошли только в Славиковой голове. Понятно было, что реальность (контракты, киносъемки, бабло) скоро подтянется. А что? И не такое бывает.

Жукова отпустила его пораньше, он был сам себе хозяин и сейчас направлялся к старому другу, Валерке. Года четыре назад они рассорились из-за какой-то чепухи, сказанной Славиком с пьяных глаз. (Наутро он смог вспомнить только булькающую водочную струю, ниспадавшую в кружку янтарного пива, и свою попытку поставить часы против Валеркиного велосипеда на то, что в ближайшие двадцать лет Валера так и не станет из мальчика – мужчиной.) Неделю назад они случайно пересеклись на сайте Одноклассники, и – ура! – Валера уже не держал на Славика зла и даже позвал к себе в гости.

Школьный друг встретил Саврасова на пороге вылизанно чистой квартирки в незабудковых тонах. При виде Славиковых пионов и карпов он изумленно сморгнул, но тут же опомнился и стал радостно хлопать его по ржавой спине, крича: «Стари-ик!» Славик с не меньшей силой хлопал друга по спине в тонкую синюю клеточку и кричал: «Старый хрен, сколько ле-ет!», но между тем подмечал, что Валерка изменился. Если раньше при взгляде на него вспоминалось слово «рохля» и разношенные девичьи шлепанцы, то теперь невысокий, пухлощекий Валера походил на аккуратного плюшевого зверька из магазина дорогих подарков.

Хозяин предложил другу приземлиться на сиреневый мохнатый диван, а сам пошел на кухню за пивом.

Славик оглядел комнату. Это было царство кавайных малипусек. На диване покоились подушки с голубыми большеглазыми котиками. Со стен смотрели обрамленные коальчата и ежата с розовыми пяточками. На полке рядом с кулинарными книгами сидели в ряд тряпичные зайчики, заюшки, кротик и поросеночек, которые растрогали бы даже маньяка с бензопилой. Круглые большие часы украшал рисованный барашек в буклях, с мордой светлого идиота. Все указывало на то, что увалень-Валера, в отличие от Саврасова, обзавелся постоянной девушкой.

Валера вернулся с холодным бельгийским пивом, фисташками и – неожиданно – блюдом бутербродов с красной икрой.

– Жируешь? – спросил Славик.

– Не жалуюсь, – потупил глаза старый друг.

Славик сорвал крышку с пива и с досады проглотил полбутерброда с икрой, не жуя.

Дальнейшая беседа выявила, что у Валеры дела шли в гору: он уже два года работал в отделе рекламы одной из тех компаний, чьи сверкающие деловыми улыбками филиалы были в каждом крупном городе России, а недавно еще и получил повышение.

– Откуда квартирка? – спросил Славик.

– Снимаем.

– Хха! Снимать – все равно что в топку деньги кидать! Я еще понимаю, если бы ипотека… Я вот с предками не зря живу. Экономия – плюс готовый омлет каждое утро!

– На омлет и у нас хватает, – хихикнул Валера. – Кстати…

Он включил ноутбук и стал с экрана показывать фотолетопись своей жизни. На каждом фото рядом с плюшевым Валерой улыбалось прелестное существо с белой челкой, глазами Бэмби и недетской грудью.

– Это мы на Клязьме… У ее друзей есть яхта… Катаемся на лошадях… Отдыхаем в Черногории… Такой чудесный отель достался: четыре звезды, но по ощущению все пять! – медовым голосом говорил Валера.

Он замечал, что Славик с каждой фотографией становится все смурнее, и наслаждался этим, как гурман, распечатавший сберегаемую годами бутылку вина.

– Представляешь! А я в кино карьеру делаю! – не выдержал и перебил Саврасов.

– Ты? Какую? – неподдельно удивился Валера.

Славик приосанился, метнул в рот еще один бутерброд. Пионы на его рубахе снова расцвели.

– Сценарий пишу. Погони, супергерои, немного детектива… Высший класс! Джеймс Бонд отдыхает.

Валера издал недоверчивое хмыканье и щелкнул мышкой.

– Смотри, а это мы с Аленкой на Корфу. Дивный островок!

– Нехилый, – согласился Саврасов, бросив взгляд на Аленку в бирюзовом бикини. – Причем у меня уже покупатель на сценарий есть. Одна продюсерша. Я ей рассказал идею – она тут же: шедевра-а-ально!

– Отель с тремя бассейнами, – мурлыкал Валера, листая фото.

– Вцепилась как клещ: продай да продай. Ну, я и уступил. Мне ж не жалко – за приятную сумму.

– Во Вьетнаме пляжи – это нечто! Песочек как пудра…

– Продюсерша уже звезд собирает под мое кино. Все на низком старте, ждут только меня. А я что? Я пишу.

Валера помычал с умеренным восторгом и выложил еще один фотокозырь: он и подруга-Бэмби умильно барахтаются в бескрайних лавандовых волнах Прованса. Казалось, запас фотографий у него неисчерпаем.

– Так ты при деньгах? – спросил Валера. – Мы на Кубу собираемся махнуть – давай с нами!

– Нет, ну не все так быстро! – возмутился Славик. – У меня ж серьезное дело: сначала допишу, потом получу килобаксы!

– И долго тебе еще?

– Творчеством заниматься – это не планктон в офисе разводить! Тут расписания быть не может, – огрызнулся Саврасов. – А вдохновение – оно как снег на голову. Не хухры-мухры. Кино – жестокий бизнес, – Славика неудержимо понесло жаловаться, – никому нет дела, что я сочиняю в машине! Прямо за рулем урываю минуты.

– Так и печатаешь за рулем? – сочувственно поохал Валера.

– Если бы! Надиктовываю на мобильный, – с достоинством аскета сказал Саврасов.

Тут Валеру осенило, что у него есть для однокашника великолепный подарок. Он подкатился к серванту и вынул из ящичка стильного вида пишущую ручку.

– Дарю! – сказал плюшевый Валера, лучась великодушием.

Он пощелкал кнопкой и продемонстрировал, что ручка – подарок гораздо шикарней, чем казалось на первый взгляд. Это был цифровой диктофон, в который помещались сотни часов разговора.

– Ну ты даешь, брат! – растрогался Славик.

– Бери, бери, – махал пухлой рукой Валера. – Это мне презентовали недавно, столько дарят всякой ерунды – не поверишь. Бери, ценная вещь, тебя ждала!

После подарка беседа их потекла плавней. Валера принес из холодильника еще пару пива, затем еще. Славик, размякнув, стал жаловаться старому другу на тяготы жизни талантливого сценариста и режиссера. То ли из-за пива, забродившего под хмурым бельгийским небом, то ли из-за воспоминания о том, что на самом деле его сценарий не продвинулся за последний месяц и на сантиметр, но Саврасов почувствовал себя начинающим и непризнанным гением. Он говорил о том, как непросто добиться славы, и что кино – адский, непредставимый труд, и писать-то еще труднее оттого, что приходится жить на зарплату шофера… Хотя понятно, что деньги будут, будут даже и миллионы, но ждать – ждать непросто, ох!

– Все через это прошли, – качал головой Валера. – Спилберг, Тарковский, Стив Джобс. Творческий человек должен годы прожить в нищете, это закон!

– Не-ет, я на такое не согласен! – гудел Славик, размахивая запотевшей бутылкой.

– А я говорю: закон!

– Пусть Джобс живет в нищете! Мне подавайте мою долю сразу! Вот ты, Валерка, – приобнял Славик старого друга. – Как ты вообще живешь? Я имею в виду… ты же в каком-то дизайн-бюро гроши считал. А теперь – Вьетнам, кони, яхты, телевизор метр на два, омлет с Аленкой…

Валера уклончиво мурчал что-то про хорошую работу, про коллектив, но Слава все допытывался: в чем секрет его сказочного взлета? Славик был уверен, что какой-то секрет должен быть. Слегка затуманенный пивом Валерка отпирался, но отпирался неуклюже, потому что секрет у него действительно имелся. Наконец под напором друга он сдался:

– Пачули.

– Кого?

– Запах такой. Это, понимаешь, такая таинственная вещь… я в Интернете однажды прочел, в ЖЖ. Мажешь пачулями портмоне – и начинают прибывать деньги. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Но у меня так и было. Намазал – и сразу… поперло.

– Откуда поперло? – завороженно спросил Слава.

– А это даже не важно. Оно отовсюду переть начинает. Возвращаются долги, появляются друзья, заказы, повышение… От пачулей начинает переть, это факт!

Примерно через час Славик покинул незабудковую квартирку в необычайно приподнятом настроении. Он не просто хорошо провел время, а еще и узнал Секрет! Завтра он собирался первым делом отправиться в парфюмерный магазин и непременно приобрести эти пачули. А вы как думали? Своего не упущу!

Валера, закрыв за ним дверь, нежным голоском замурлыкал: «Ах вы кони мои, кони, кони привередливые!» Эти строки Высоцкого он напевал только в минуты высшего довольства, а сейчас Валера был доволен, что так удачно показал Саврасову, кто теперь в белом фраке, а кто – в каке, и доволен своим широким жестом с ручкой, давно пылившейся в шкафу, и тем, что больше он Саврасова не увидит и под той частью жизни, когда его звали «Валерка-валенок», подведена жирная черта. Особое тонкое удовольствие доставляла ему находка с пачулями – вспоминая об этом, он заливался медовым смехом. Про чудодейственную силу пачулей он действительно читал в Интернете, но ничего ими никогда не мазал. Благополучие же его объяснялось удивительно удачным местом в рекламном отделе солидной компании, где Валера научился брать от подрядчиков впечатляющих размеров взятки – или же, профессионально выражаясь, откаты. Но об этом плюшевый менеджер рассказывать однокашнику не собирался.

Глава 11

Она замерла перед фронтоном Катерининого дома. Словно замок из сказки – песочный, высокий, с башенкой (а на ней часы с тонкими стрелками), с кованым флюгером на сером шпиле; восьмивековый замок, на стенах его за годы окаменела листва, обросли белой скорлупой цветы, уснули ящерицы и птицы, в нишах нашли приют гипсовые наяды, а балконы поддерживали черные летучие мыши со зловеще распахнутыми крыльями – кажется, что чугунные, а на самом деле летают они по ночам; сказка, сказка! Как эта сказка забрела в Москву? Выстроили в тысяча девятьсот каком-то году декаденты-фантазеры.

Катерина жила в уютнейшем месте старой Москвы, на Сретенском бульваре, где старые тополя и клены выросли вровень с окнами пятого этажа. Если бы до этого момента Альбина не знала о Жуковой ничего, то посмотрев на ее дом, сразу поняла бы, что она принадлежит к того полета персонам, о которых Аля раньше только читала. На кованых воротах во двор, на резной высокой двери подъезда, да на каждой двери квартиры уместна была бы табличка: «Здесь живут Деньжищи».

Катерина позвала ее к себе в дом, но не в гости. Дело было в том, что любимая Алинина начальница заболела: три дня назад внезапно свалилась с гриппом, а теперь, когда у нее спала температура, нужно было наверстать упущенное. И первые часа два после того как Аля, тихо ахнув, вошла в высоченную прихожую с темно блестевшим паркетом, они в гостиной, багряно-бежевой просторной комнате, разбирали бумаги, и под диктовку Жуковой, лежавшей под пледом на диване, Аля печатала письма. Катерине то и дело что-нибудь надобилось – то другая подушка, то пачка бумажных платков, то задернуть занавески, то отдернуть, то принести ей разведенное в горячей воде лекарство. Аля же была только рада носить и подавать, потому что во всех этих поручениях не было никакого начальственного гонора, а наоборот, все было совершенно по-домашнему: словно капризный больной требует внимания от родных.

Но на третьем часу эта встреча вывернулась неожиданным образом.

Катерине кто-то позвонил на мобильный, она ответила совсем осипшим, сбавившим громкость голосом. Из разговора Аля поняла, что звонит Распашный. А затем голос Жуковой стал громче и веселей, и под конец она уже азартно кричала в трубку: «Я знала, знала, что вы умнейший человек! Я вас обожаю!»

Отключившись, начальница сказала Але, что Распашный не только сам теперь уверен в кандидатуре Руманова, но и наконец уговорил на это – и на перемены в истории – друга своего Азарского.

– Я не представляю, какие иголки он ему под ногти втыкал… Как он его уболтал? Впрочем, все они боятся остаться без фильма… нет, это гениально! Все идет, как у меня расписано.

– Браво! Руманов – Ромео! Ура-а-а! – зааплодировала Аля.

Катерина на диване вкусно потянулась, выпростав из-под пледа кончики ног в кашемировых носках. Зеркальный журнальный столик рядом с ней (несомненно, антикварный) отражал, переворачивая, черную фарфоровую пепельницу, далекий потолок и венецианское радужное свечение люстры. Со стены гостиной подбадривали два сталинских времен плаката: на одном белокурый бронзовокожий атлет вздымал штангу («Вперед, к новым победам!»), на другом под синим ночным небом ехал светящийся трактор, нарезая землю на вкусные ломти («В пору рабочую пашут и ночью!»).

– Что дальше? Встреча с Румановым? – подпрыгивала от нетерпения Аля.

Катерина усмехнулась, затягиваясь сигаретой:

– Быстрая какая! Руманов пока ни слухом ни духом.

– Упс! А ты говорила, он сам хотел?..

– Ты лапшу-то фильтруй, – посоветовала Катерина. – Ничего, еще захочет! Роль будет – для него в самый раз. История шикарная. Режиссер класса А… ну, или был таким пятнадцать лет назад, но репутация еще жива… Ай да я! Заверчу такую сборную солянку – о-ля-ля! Согласится твой Рома, если мозги не профукал. Надо ему закинуть сценарий.

Жукова выдохнула струю роскошного сизого дыма.

Аля поверила тут же: раз Катерина Великая уговорила-укатала мэтров, то и с Румановым договорится. Она предложила немедленно отправить сценарий звезде – тем более он у нее был с собой в ноутбуке в виде файла. И опять села в лужу.

– Проснись, Ляля! Что мы ему отправим? Историю про студента осьмнадцати годов? Тут читайте, тут не читайте, а тут мы рыбу заворачивали? – смеялась над ней продюсерша.

Конечно, сценарий еще надо было переписать под героя тридцати пяти лет. А значит, надо было звонить Азарскому, а Азарский, как назло, отключил телефон, будто знал, что ему будет названивать Катерина. И тогда Жукова предложила Але почитать ей сценарий вслух. «Прикину хоть сама, что менять», – сказала она.

Аля начала читать автоматически, как секретарь, а затем вдруг – она даже споткнулась посреди строки – поняла, что это ее шанс! Да, сейчас – показать Катерине, какая она актриса! «Подберем тебе роль» – Аля твердо запомнила эти слова продюсерши, да только Жукова могла про них забыть.

В третьей сцене впервые появлялась студентка Маша, главная героиня. Машины сцены Свирская в последнее время проигрывала дома не раз. Началось это как актерская тренировка – чтобы не застаиваться, пока нет ролей (if you don’t use it, you lose it). А потом Алю взяла злость за облом с пробами на Машу, за красивое, но бесплодное знакомство с Распашным. И теперь Аля читала – играла – диалог, вкладывая в голос и энергию ожидания, и эту злость.

– Глупая ты женщина! Ты сама не понимаешь, как тебе повезло! – произнесла она за подругу героини, Леру, ответила за Машу, затем снова за подругу.

Она заметила, что Катерина встрепенулась на диване, приподняла голову и стала слушать внимательней.

«Да, Катерина, представь себе! Чулпан Хаматова у тебя в ассистентках, не меньше. А вот так!.. И еще… И ответим!..»

Сцена между подругами занимала всего три страницы, и Аля прочла – рассказала, проиграла – ее минут за пять. Но за эти пять минут сам воздух в гостиной изменился, словно в его жиденький бульон всыпали тонкой струйкой горсть специй.

Сцена закончилась. Катерина маячила на краю поля зрения, и Аля боялась повернуть голову, взглянуть ей в глаза.

«Ну, давай! Язык проглотила?»

– Охренеть! – сказала начальница. – Слушай, ты и правда отличная актриса.

– Спасибо, – коротко улыбнулась Аля. («Не уйду от тебя без роли!»)

– Молодец, прям не ожидала… Окей, продолжай, только поменьше вкладывай. Мы же не в театре.

Аля стонала внутри: «Не-е-ет, нечестно-о!», но ровный голос продюсерши не допускал пререканий. Свирская запила разочарование глотком горького кофе и вернулась к чтению.

Она осилила больше половины сценария, когда где-то в доме пробили часы. Гулкое большое «боммм» прокатилось по блестевшему лаком коридору и церемонно вступило в гостиную, а за ним последовали еще и еще удары.

– Полночь?! – Аля бросила взгляд на наручные часы и изумилась: – Ой, мне пора! Пора-пора!

Катерина вздохнула, но согласилась с этим. Аля собиралась быстро, с тоской представляя себе ночное метро, и что, конечно же, площадь у метро будет пуста, автобусы уехали в парк, но хватит ли у нее на такси? Ох, как грустно идти ноябрьской ночью по многоэтажно-панельной окраине. Грустно и страшно.

И тут, когда Свирская уже шнуровала ботинки у входной двери, Катерина предложила ей остаться.

В цилиндре френч-пресса бултыхается чай с брусникой; с каждым жимом пресса ягоды все больше выпускают алого сока. Рядом на столе – шоколадное печенье, чашки просвечивающего млечного фарфора, бутылка французского коньяка. Катерина – сова, в полночь ей рано ложиться, а поэтому – давай на кухню, давай пить чай.

Альбина оглядывалась, сидя за столом у окна. Рядом с новехонькой электроплитой – массивный резной сервант, будто век здесь стоит. Медные ковшики и сотейники цепляются к рейке, пыхают рыжим сиянием (картинка «Так готовят в Провансе»), а на полке поднимает фарфоровую ножку советская балерина – с трещиной, когда-то разбитая, но бережно склеенная. На синей стене, наискось от Али, – полтора десятка черно-белых фотографий в разных рамках. Свирская встала из-за стола, чтобы рассмотреть их поближе.

– Предками моими интересуешься? – на кухню вошла порозовевшая после душа Жукова в большом халате.

– А, ну… – Аля стушевалась; прежде ведь начальница не пускала ее особо в свою личную жизнь.

– Посмотри, красавица какая! – Катерина указала на фото в овальной рамке.

Высокий чистый лоб, тонкие, в ниточку, брови вразлет, большие прозрачные глаза… Эта молодая женщина и вправду была красива – красотой давно ушедшей эпохи. Так, не разжимая губ, улыбались темноволосые чаровницы во времена Дитрих, Шанель, автомобилей с открытым верхом, первого звукового кино.

– Марианна Василевская – слышала имя?

– Нет.

– Валентина Серова? Марина Ладынина? Целиковская?

– Серов – «Девочка с персиками» – знаю, но…

– Эх, молодежь! Это все – крупнейшие кинозвезды тридцатых. Моя бабушка – среди них.

Аля коснулась овальной рамки с трепетом, трогая пальцами след большой, отсверкавшей когда-то жизни.

– Ничего себе! А вы похожи, теперь вижу. Скулы, нос… Бабушка – звезда! Как тебе повезло! Она долго прожила?

– А то ж. Стальная старуха! В восемьдесят три года ее не стало, умерла, когда я училась в ГИТИСе.

– Ты? Училась в театральном?!

– Да, представь себе! – рассмеялась Катерина. – Я закончила актерский! Я не говорила?

– Не говорила…

«Ты же ничего не говорила, ничего про себя не рассказывала. Конечно. Кому – ассистентке? Незачем. Ну и ну, училась в ГИТИСе! Сколько в тебе сюрпризов!»

Катерина плеснула себе коньяка в бокал, предложила и Але. Коньяк сразу согрел язык и небо.

– Да, актерский, – задумчиво повторила Катерина. – Я же все детство провела на коленях у бабушки-актрисы.

Аля завороженно уставилась на нее. Перед глазами проносились картины чужого, далекого и заманчивого счастливого детства.

– …Нет, вру – у коленей. Вольностей она не позволяла. Ни себе, ни другим. До последнего сидела с прямой спиной за столом, обливалась холодной водой каждое утро. Выходит из дома – непременно макияж, костюм отглажен, сумочка в тон туфлям… Дива!

Аля отпивала то бруснично-алый чай, то коньяк и внимала, восторгаясь и давней звездой, и неожиданным доступом в частное пространство Катерины Великой.

– Я с ней часами была готова сидеть. Сколько она мне всего порассказала… Про букеты пачками, пятнадцатичасовые съемки в мороз – пальцы белеют, а ты улыбайся кокетливо, живи в роли… А как она из театра летела на съемки на самолете, в двухместном, фанерном, и один мотор отказал… Купе поезда все в ландышах, доверху… А однажды ее встретила рота солдат – несли на плечах целую улицу, счастливы были! Потом на фронт с концертами… – боже ж мой, сколько историй… А однажды, представляешь, она Берии пощечину влепила!

– Берии?

– Это был второй человек после Сталина, начальник НКВД. Все тряслись перед ним до усрачки. А он, помимо прочего, был большой любитель балерин и актрис, сволочь первоклассная. Ты представляешь, какой она была, что не побоялась Берии дать пощечину?

Аля пожала плечами.

– Да, и язык у нее был как бритва. Когда бабуля не в духе – к ней лучше не подходить… Даже мать ее боялась, – Катерина иронично усмехнулась, вспоминая что-то.

– Ну и ну. Фантастика! Послушай, но как же так – ты училась на актрису?

– Выучилась, даже поработала пару лет. Это все, конечно, вслед за бабкой. Ее пример. Я потом поняла, что это не мое.

Аля не могла представить: как можно добровольно отказаться от актерства? Хотя… если нет таланта… или есть, но такой, что никак не дотянуться до бабушки-звезды – тогда пожалуй.

– Нет, я немного снималась и могла бы дальше сниматься, – продолжала Катерина. – Связи были, а в нашем деле без связей никуда… Просто в какой-то момент мне стало скучно! Не мое!

Катерина звучно чихнула и засмеялась:

– Значит, правду сказала!

На кухню молча вошла крупная кошка, глянула желтыми глазами сначала на хозяйку, затем на гостью, скакнула на консоль под фотографиями и потерлась башкой о бок Катерины. Жукова запустила пальцы в серый мех, стала мерно поглаживать, и кошка тут же заурчала.

Рядом с сероглазой кинозвездой висело фото кряжистого мужика в годах, с тяжелым бритым лицом, в штатском пиджаке, но с орденами на нем. Министр? Генерал в отставке?

– А это твой дедушка, ее муж? – неудержимо совала нос Свирская.

– Дед, но с другой стороны, с отцовской. Марианну он, кстати, терпеть не мог. Я думаю, она разок на нем язык поточила…

– Языкастая бабушка, – хихикнула Аля. – Чем он заслужил? Он кто был?

Катерина присела за стол, Аля и кошка последовали за ней.

– Плакаты видела? Они тут не просто так висят.

Оказалось, что это плакаты деда – им нарисованные. Он был одним из главных советских плакатистов – до войны и после. Большой человек.

– Между прочим, эта квартира – тоже от него. Здесь он получил комнату в 33-м году. Тогда это была коммуналка. Там, где мой кабинет, жила даже старушенция, вроде бы из бывших владельцев, вдова кондитерского фабриканта. Дико спесивая старуха, как дед рассказывал.

– А я думала, ты сама купила эту квартиру.

– К счастью, без надобности, – усмехнулась Катерина. – Хорошая наследственность… Фабрикантшу и прочих потом отселили. Когда я здесь бывала в детстве, уже все было наше. Я помню деда вот на этой самой кухне. Круглый стол под белой скатерью. Снежно-белой, всегда. И третья жена – глупая была, как овца – наливает деду борщ из фарфоровой супницы. Перед борщом он всегда рюмочку водки… Грандиозный был старикан!..

Катерина умолкла, погрузившись в воспоминания. Аля тоже молчала. Она заметила, что слегка опьянела, мысли переливались в голове, став текучими и разреженными. Вокруг лежала тишина, и в тишине особенно ощущалось большое пространство этой старинной квартиры, вроде бы пустой, а на самом деле туго уложенной чувствами, жизнями всех тех, кто жил здесь раньше. Из молчания вышел приглушенный, гнусавый давний фокстрот, пролетели мимо голоса: «Вы в кастрюлю-то мою свой нос не суйте…», «Будем нещадно бороться… В пору рабочую пашут и ночью!..», прошаркала согнутая фабрикантша, еще какие-то тени. Вступил в дверной проем седой кряжистый великан, хозяин жизни в запачканной краской толстовке и с орденами. Передалось ли Кате что от него? Художественный талант? Или умение жить хорошо, когда остальные лишь выживают?

– Да, дедуля… – снова заговорила Жукова. – Понимаешь, в человеке сразу чувствовался масштаб. Да… Знаешь, Алька, мне кажется, в тебе это тоже есть.

– О! – Аля порозовела. – Ну, я не знаю…

– Да-да, проглядывает! Главное – не задушить это… вовремя… вовремя дать тебе развернуться.

Кошка под боком Катерины потянулась, вытягивая лапы и выставляя желтые когти.

Аля, смутившись, уставилась на свои ноготки. Масштаб! Она оценила меня!

– Сделай еще чая, – попросила начальница.

Пока Аля отошла к кухонному столу, хозяйка вернулась к фотографиям. Насколько помнила Свирская, там было и детское фото Кати – девочка с темным каре на скамейке, по бокам – мать и отец. Да, и мать, и отец, тети-дяди, и дальше, в других рамках – другие, все семейное древо. Полное, богатое, всем на зависть. Люди большого масштаба и люди помельче – вся семья собралась вокруг Катерины, все принесли дары к ее детской кроватке. Вся семья в едином круге счастья. Эх, почему у меня не так? Аля ожесточенно толкла в чашке бруснику, та пускала сок и сама тонула в нем – в алом, как кровь, которая вроде бы не водица – но не у всех, нет, не у всех.

Катерина, стоя спиной к Свирской, мурлыкала себе под нос что-то, водила пальцем по рамкам.

– Лярва.

– Что?

Але послышалось? Или Катерина припечатала кого-то на фото?

– Ничего. Так, размышляю…

Чай был готов, Аля и хозяйка дома снова устроились за столом.

– Ты не рассказывала, твои родители рады? – спросила Катерина.

– Чему?

– Что ты в актрисы намылилась.

Не хотелось врать Кате.

– На самом деле… бабушка не в восторге, дед поддержал. А мамуля – я даже не знаю, помнит ли она?

– В каком смысле?!

Под огненным взглядом Катерины невозможно было промолчать, и Аля постепенно, подталкиваемая вопросами, рассказала ей про мать, у которой давно другая семья, а затем и про то, почему нет отца… Девятнадцать лет назад Светлана Свирская упорхнула из Ярославля в Москву, поступила в Институт культуры на пение. В мечтах она видела себя звездой эстрады, но – Алино личное мнение – Аллы Пугачевой из нее бы не вышло. Тем не менее карьера певицы закончилась, не начавшись. Студенческая вольная жизнь, родители далеко… В первый же год она забеременела. То есть на самом деле, конечно, влюбилась, по рассказам – ужасно влюбилась! Его звали Антонио, он тоже был студент, из Аргентины – это все, что о нем знает Аля. Он сказал Свете, что съездит домой, все расскажет родным, а потом, по возвращении, они поженятся. Но не вернулся…

Катерина взяла Алю за руку. Аля сглотнула комок в горле, продолжила.

Итак, Антонио не вернулся, связи с ним не было. Мать говорила, что родные сдали его в сумасшедший дом или в армию, – именно так, потому что иначе он бы приехал! В общем, Света бросила институт и вернулась к родителям в Ярославль. Родилась Аля. В Москву Света уже не вернулась, пела теперь дома и у друзей на кухнях. Работала продавщицей. Когда Але было восемь, они с мамой первый раз поехали к морю. И там, в Ялте, ее мать познакомилась кое с кем…

От внимательных, сочувствующих глаз Катерины шло тепло. Ее рука сжимала Алины пальцы – надежная рука проводника через самое горькое место рассказа.

Да, блондинка Света познакомилась кое с кем. Геннадий, солидный, усатый, на пятнадцать лет старше. Тараканище! Непонятно, чем он очаровал Свету. В любом случае он как прилип к ней в Ялте, так не отлипал: звонил, писал, потом прикатил в Ярославль… Они поженились, и Света уехала с ним на юг – без Али. Бабушка говорила, что этому выжиге чужая дочь не нужна, а матери он голову задурил. С тех пор Света живет в Ялте. Сначала приезжала иногда, в последние годы – иногда звонит.

Катерина качала головой.

– Сколько же на свете..! – она оборвала себя. – Не понимаю, как можно бросить свою дочь? Да еще такое чудо, как ты! Я бы никогда…

Алю затопила кромешно-черная обида на мать. Прочь! Вон! Она опустила голову, глубоко дыша. Ее пальцы переплелись с Катиными, некрашеные ногти – рядом с алыми, взрослыми, гладкими. Вместе.

– Да пошла она! – сказала Аля. – Я ее давно вычеркнула, списала.

Она сделала большой глоток коньяка.

– А твои родители… – ей хотелось услышать, что Катю любили и баловали, что они до сих пор собираются за этим столом одной семьей – счастливой семьей, как на фото; но Аля вдруг побоялась спросить о личном. – Что они делают?

– Отца, к сожалению, давно нет в живых. Он был из кино, художник-постановщик. Замечательный. Рано ушел. Знаешь, как говорят: слишком хороший для этой жизни… А мама – бодряком, еще нас всех переживет.

– Какая она?

Катерина подперла подбородок рукой.

– Понимаешь, Ляль… самых близких людей одним словом не опишешь. Она руками стирала мои воротнички к школьной форме. Каждый день. Сама шила мне платья. Мы тогда жили небогато… При ней в доме была идеальная чистота, она все отдраивала сама. Однажды я свистнула у нее рубль из кошелька – прокутила на пирожные, как сейчас помню. Она меня заперла в кладовке на сутки. Жестко, но справедливо.

Аля поежилась, а Жукова улыбнулась печально.

– Я ей регулярно предлагаю съездить в Париж, в Италию, в Барселону… Нет! Денег не берет. Кремень. Ничего, вдруг на Новый год я ее уговорю…

Большой, низко висевший над столом абажур моросил абрикосовым теплом. У ног Катерины мерцала глазами кошка. А лицо хозяйки будто светилось в полутьме. Катя вся была как этот дом – большая, теплая, с тайнами, с историями доверху… особенная. Она откинулась в кресле, полуприкрыла глаза и от нее шла такая ласковость, что Аля чувствовала: ей можно довериться. Ей хотелось довериться, рассказать что-то, что не рассказывалось еще никому.

– А у меня был случай на Новый год… мне было десять. Или одиннадцать? Нет, десять. Мама еще осенью пообещала мне приехать. И я… – Аля остановилась на секунду, вогнала ногти в мякоть ладони. – Я тогда загадала: если она приедет на Новый год, то останется. Я почему-то решила, что все дело вот в чем: слишком много кто меня любил, а я такого не заслуживала. И поэтому маму отняли, а остались бабушка с дедом. И я ходила в церковь – дура, конечно, страшная была – и молилась, чтобы Бог вернул маму, а если нужно, чтобы бабушка Валя или дед Коля умерли, то пусть умрут. Почему-то особенно бабушке смерти желала – наверно, потому, что они когда-то с мамой ссорились. Ужасно!