Текст книги "Сумасшедшая принцесса"

Татьяна Устименко
Сумасшедшая принцесса

Сумасшествие – психическое заболевание, выражающееся в способности совершать неадекватные, рискованные поступки, зачастую несущие прямую угрозу для жизни больного.

Из медицинского справочника

Пролог

Сады не радовали. Редчайшие растения, собранные со всего мира, трепетно пронесенные через порталы, бережно посаженные и отлично прижившиеся. Сады – достойные богов. Не радовали. Наряды из бесценных эльфийских шелков, обильно изукрашенные самоцветами. Приелись. Огромная библиотека, переполненная раритетными манускриптами, надежно оберегающая все тайны магии. Наскучила до смерти. Уроки волшебства под руководством мудрой и внимательной богини Аолы…

Ринецея завистливо посмотрела в сторону учительницы, заинтересованно наблюдающей за тиглем, где закипал очередной экспериментальный декокт. Глаза ученицы пылали ненавистью, смазливое личико перекосилось. Ну и что, что магичка? Подумаешь… Ну и что, что воспитанница самой богини? Ерунда. Да, хорошенькая, да, могущественная. Но ведь не красавица, не всесильная, как… некоторые. Злобный взгляд Ринецеи, словно притянутый магнитом, неотступно следил за Аолой, деловито сновавшей по лаборатории. Кровь стучала в висках, во рту пересохло от волнения и предвкушения. Как демона ни учи, во что ни одевай – Тьма прочно укореняется в черных сердцах. Богиня ошиблась, да еще хуже того – забыла, что за ошибки приходится платить. Вознамерилась перевоспитать юную, щедро одаренную способностями Ринецею, сделать из нее доверенную помощницу. А вместо этого пригрела в своем доме лживую, опасную тварь, с каждым днем все больше и сильнее ненавидящую добросердечную наставницу. О, если бы глаза Ринецеи могли превратиться в лезвия острых кинжалов…

Молодая демоница вздрогнула от собственных смелых мыслей и испуганно выпрямилась в кресле, уткнувшись в рукоделие, которым она занималась лишь для виду. Но богиня так ничего и не заметила, по-прежнему увлеченная алхимическими опытами. Тогда Ринецея осторожно вытянула из широкого рукава тонкое, длинное лезвие. Боязливо извлекла дагу из бархатных ножен. Вот он, решающий момент! Отныне история этого мира начнется заново, с чистого листа. Ибо в руки Ринецеи попала сама «Нумриэль Алатора» – «Усыпляющая игла», легендарное оружие демиургов, не что иное, как один из шести клинков Оружейницы, способных пошатнуть основы мироздания. Убить Аолу ей, конечно, не под силу, но… Ринецея гибко и бесшумно выскользнула из кресла, одним внезапным прыжком подскочила к богине и вонзила волшебное оружие в беззащитную, доверчиво открытую спину, достав до сердца.

Аола вскрикнула и повернулась к предательнице. Прекрасное лицо побледнело, вялость холодной волной разлилась по телу. Раненая пыталась поднять руки, успеть нарисовать в воздухе хоть одну исцеляющую руну, однако магия «Усыпляющей иглы» действовала быстро.

– Как же ты посмела, девочка? – недоуменно шепнула Аола, опускаясь на пол.

Яркие зеленые глаза затуманились и закрылись, длинные локоны рыжих волос разметались по плечам.

Торжествующая демоница склонилась над спящей богиней:

– А вот посмела! – мстительно прошипела она. – Не ожидала? Ты глупа и наивна. Не тебе править миром. Отныне он будет принадлежать демонам. А ты, – подлая тварь пренебрежительно толкнула ногой бывшую покровительницу, – ты никогда не станешь прежней властительницей! Ты даже самой собой уже не станешь!

Одним размашистым движением Ринецея срезала кожу с безмятежного лика спящей богини и наложила ее на свое перекошенное от радости лицо. Белоснежная, подобная лепестку розы, оболочка немедленно приросла к плоти демоницы, придав ей внешность богини Аолы.

Лже-богиня еще раз насмешливо взглянула на лежавшее перед ней тело, пугавшее видом обнаженных окровавленных лицевых мускулов, и громко, победно расхохоталась.

Часть первая

Глава 1

Еще в самом раннем детстве я неоднократно убеждалась в том, что разительно отличаюсь от всех прочих детей. Они просто не хотели со мной играть. Дети слишком быстро перенимают лживые повадки взрослых, поэтому внешне все выглядело вполне пристойно. Стоило мне только войти в комнату, где находились мои братья и сестры, как они тут же принимали чопорный вид и демонстрировали безупречные манеры, присущие отпрыскам благородного рода. Но принимать Мою Светлость в свои игры отказывались категорически. Самым бесцеремонным человеком в замке была немолодая нянюшка Мариза, которая имела привычку, высунувшись в окно третьего этажа, голосить на весь двор, призывая Мою Светлость выполнить какие-нибудь нудные ежедневные обязанности. А чего церемонится с малолетней непоседой? И заскорузлые, но заботливые руки рьяно намывали мою грязную шею или расчесывали вечно спутанные рыжие локоны. Костяной гребень непременно застревал в непослушных прядях, и по длинным коридорам разносились недовольные девчоночьи вопли, испытывая терпение взрослых обитателей замка. Родственники раздраженно хмурились и торопились укрыться за толстыми дверями. И лишь много позднее я смогла понять то, что долгое время внушало мне неосознанное чувство защищенности, неизменно испытываемое в присутствии Маризы или ее мужа, бывшего начальника гвардии замка Брен, а ныне просто старого толстого одноглазого Гийома. Они оказались единственными, кто при взгляде на меня не проявлял страха и отвращения, с трудом скрываемого, но все же постоянно проступавшего сквозь слащавую маску светского этикета. Возможно, именно неизменное обращение – Ваша Светлость, преследовавшее меня с первых сознательных дней жизни, и проложило ту огромную пропасть между мной и моими сестрами и братьями, которых всегда называли просто «молодая госпожа» или «молодой господин». И пропасти этой было суждено сохраниться навечно.

До двенадцати лет самым близким человеком в мире я считала свою мать – графиню Антуанетту де Брен, с наивной непосредственностью радуясь любому знаку внимания и нежности с ее стороны. Вполне вероятно, самообман мог бы продолжаться и дольше, будь я менее наблюдательна, или будь моя матушка более чуткой женщиной. Увы, блистательная графиня Антуанетта являлась, в первую очередь, тонкой ценительницей изящных манер. И только во вторую – женой и матерью. Не понимая этого и начиная замечать, что моя мать с некоторых пор старается под любым предлогом уклониться от ежедневных утренних и вечерних поцелуев, служивших чаще всего лишь данью правилам хорошего тона, я поначалу испытала безмерное удивление и замешательство. Тем более что матушке хватило такта не целовать в моем присутствии и всех остальных своих детей. Ведь до этого времени я с полным основанием могла считать себя любимым чадом богатых родителей, имея наряды, игрушки и личные апартаменты, во многом превосходящие мечты и желания моих братьев и сестер. Разобраться в непонятной ситуации мне помогло качество, неоднократно заклейменное нянюшкой Маризой как один из самых отвратительных пороков дурных людей: привычка подслушивать разговоры, для любопытных детских ушей вовсе не предназначавшиеся.

Помню, все произошло в один из тех редких вечеров, когда вся наша семья собралась на ужин в парадной зале замка Брен. Не знаю, было ли это промыслом небес или же стало роковой жертвой непредвиденного стечения обстоятельств. Но именно в этот вечер отец не уехал на охоту, мать не отправилась на какой-либо очередной прием в доме у соседей и никто из гостей не оказался приглашен к трапезе. Поэтому за огромным столом находились только мои родители и мы – три сестры и двое братьев – наследники славного рода графов де Брен. Погода в тот вечер выдалась на удивление отвратительная. Дождь за окном стоял стеной, выбивая неумолчную монотонную мелодию по цветным витражам. Огромные свирепые волкодавы, которым доверяли охранять внутренний двор замка, не выдержали натиска холода и сырости и, поджав промокшие насквозь хвосты, убрались в теплое помещение псарни. Приходилось лишь сочувствовать стоически переносившим непогоду караульным, изредка перекликавшимся сиплыми голосами на стене замка, открытой всем ветрам. Подумав о том, сколь много молниеносно развивающихся насморков придется лечить завтра мэтру Кварусу, весьма посредственному магу, но довольно хорошему лекарю, я невольно хихикнула. О, я вынашивала изощренный план предложить свои услуги в качестве помощницы при составлении микстур, имея не совсем безобидное намерение незаметно подсыпать что-нибудь слабительное в противопростудные средства, предназначенные для облегчения страданий приболевших вояк.

Ужин протекал скучно. Сотрапезники позевывали и, несмотря на жарко полыхающий камин, все как один испытывали вполне объяснимое желание поскорее очутиться в теплом уюте своих спален. Мать выглядела обеспокоенной, бросая иногда рассеянные и как будто виноватые взгляды в мою сторону. Если взоры наши встречались иногда поверх серебряно-хрустальной сервировки изобильного стола, то слабое подобие улыбки появлялось на бледных губах матери, вновь сменяясь после этого задумчиво-расстроенным выражением. Отец не отвлекался от своей тарелки. Даже мои братья и сестры не затевали давно ставших привычными перепалок, взирая на меня с каким-то новым, затравленно испуганным выражением серых глаз. Удивительно, но сама я, по словам нянюшки Маризы, обладала глазами насыщенного, изумрудно-зеленого цвета. Все мои братья и сестры родились одинаково белокурыми и невысокими, и в этот вечер, когда они по какой-то непонятной мне причине сели по другую сторону стола, наше различие стало особенно заметным. Честно говоря, меня совсем не огорчила незримая граница, проведенная между нами белым пространством накрахмаленной скатерти. Они не хотели играть со мной, я же, в свою очередь, – отвечала им полнейшим безразличием.

Тягостный ужин вскоре закончился, в отличие от дождя, который, похоже, зарядил на всю ночь. Сытые участники унылого вечера разбрелись по своим апартаментам, и в замке воцарилась тишина, изредка нарушаемая унылой перекличкой часовых. Повертевшись, некоторое время под пуховым одеялом, я поняла, что уснуть так и не удастся. Тогда, неожиданно для самой себя, я решила, прогулявшись в библиотеку, выбрать книжку поинтереснее и провести остаток ночи, погрузившись в какой-нибудь завлекательный эльфийский роман двухсотлетней давности. Уж чего-чего, а писать романы эльфы умели – не в пример всем прочим расам.

Держа в одной руке массивный подсвечник, а в другой – на всякий случай – самый любимый кинжал из своей весьма обширной коллекции оружия, я приоткрыла дверь личных покоев и выскользнула в сумрак коридора, который в неярком свете единственной свечи казался бесконечным и чарующе опасным. Впрочем, в опасность коридора чистосердечно верила только моя неврастеничная сестрица Луиза, но не я сама. Ну, кого, скажите на милость, можно бояться в коридорах третьего этажа? Призраков? Нет, эти предпочитали места поукромнее. Например, давно заброшенные закоулки подземелья, в которых много лет назад один из ныне покойных графов де Брен устроил тайное узилище, переполненное жуткими инструментами отнюдь не врачебного назначения. Видимо, тот граф оказался большим выдумщиком. Я провела множество воистину упоительных часов, исследуя заброшенные лабиринты бывших тюремных катакомб. Представляю себе, что случилось бы со слабым нянюшкиным сердцем, если бы она поняла, что не все ее байки, описывающие обитающих в подвалах призраков, являются только байками. Призраки и впрямь водились там в огромном количестве. Странно только, что, несмотря на многочисленные случаи загадочных исчезновений глупых служанок или пьяных стражников, по отношению ко мне привидения проявляли редкостное уважение и дружелюбие. И думаю, что наш престарелый архивариус умер бы от зависти, если бы узнал, какую увлекательную подборку правдивых историй, не отраженных в хрониках благородного семейства де Брен, поведали мне болтливые фантомы. Хотя, судя по некоторым деталям услышанных мною историй, семейство совершило много чего, отнюдь не сочетающегося с кодексом чести и благородства. Несомненно, у каждого семейства свои скелеты в шкафу – как-то скаламбурила я, и призраки, в полном восторге от моих слов, долго хохотали в гулком мраке подземелий. Мрак сделал нас почти что родней. Так же, как и привидения, я прекрасно видела в темноте.

Но на этот раз короткий поход в библиотеку не сопровождался какими-либо происшествиями. Дождь полностью заглушал мои и без того тихие шаги, когда я, не замеченная никем, проскользнула по длинному коридору, бесшумно распахнула дубовую дверь, ведущую в библиотеку, и в который раз застыла на ее пороге в безмолвном восхищении. Библиотека была огромна. Несколько сотен крепких полок заполняли все стены от пола до самого потолка. Всевозможные фолианты загромождали полки, радуя взор и обещая долгие часы приятного и полезного времяпрепровождения. В замке Брен знали толк в хороших книгах. Хроники и любовные романы, книги об искусстве разведения гончих и охоте с соколами, труды по алхимии и философии, трактаты о войне и управлении государством, – я с детских лет осознавала, что стоимость всего этого намного превышала ценность содержимого главной сокровищницы замка. Книги всех форм и размеров, переплетенные в простую телячью кожу и золотую парчу, книги в защитных футлярах и книги с золотыми застежками, инкрустированными самоцветами. Книги, стоившие кому-то жизни, и книги, обессмертившие чьи-то имена. Книги на всех языках мира и книги на наречиях, умолкнувших века назад. Книги, написанные людьми, эльфами, сильфами, орками и гномами. Книги, привезенные из великих столиц, и книги, найденные в разрушенных храмах давно забытых богов. Прославленные книги и проклятые книги…. Я медленно шла вдоль полок, нежно ведя пальцем по корешкам хрупких переплетов. Словно гладила щеки близких друзей. И книги отвечали мне тонким, едва уловимым шепотом. Приветствовали меня, как равную среди равных, и были готовы делиться тайными знаниями.

В возрасте пяти лет я впервые вошла в библиотеку, восторженно поздоровалась с книгами и сняла с полки ближайшую из них. Открыла и…. начала читать… Может быть, свершилось чудо? Но у меня появилось четкое ощущение того, что я всего лишь вспоминаю то, что уже знала когда-то ранее. Языки людей, эльфов и гномов – все они оказались знакомыми и понятными для меня.

В центре библиотеки располагался массивный стол, окруженный креслами, и ярко горел огонь в камине, прикрытом хрустальным экраном. Книги, как и люди, не любят холода и сырости. Я вытянула с полки солидный том по фехтовальному искусству, написанный много лет назад великим эльфийским военачальником, и только собиралась погрузиться в чтение, удобно устроившись в одном из кресел, как вдруг услышала торопливые шаги, эхом звучащие под сводами галереи, ведущей к библиотеке. Шаги приближались. Осознав немалую вероятность получить справедливый нагоняй за это полуночное бдение, я мгновенно сунула книгу на полку и юркнула под стол, притаившись в тени тяжелой скатерти, кисти которой опускались до самого пола. Приходилось только благодарить свою своевременную находчивость, потому что в тот самый момент, когда я выровняла край спасительной скатерти, дверь библиотеки широко распахнулась, и в нее вошли двое, ноги которых я великолепно видела сквозь шелковую бахрому своего убежища. Первая пара ног была обута в изящные туфельки из змеиной кожи, при каждом шаге кокетливо выглядывающие из-под подола роскошного платья, вышитого жемчугом. Туфельки красовались на ногах матери – графини Антуанетты. Вторая пара ног в ботфортах с золотыми шпорами принадлежала моему отцу. Граф тут же опустился в одно из кресел, послышалось мелодичное звяканье хрусталя и сочное журчание вина, наливаемого в бокал. Графиня, в отличие от мужа, не заняла другого кресла, а начала беспокойно метаться по комнате, при каждом шаге все глубже увязая каблучками туфель в густом ворсе ковра. Ее испуганные порывистые движения напоминали отчаяние дикого зверя, запертого в клетке…

– Сядь и расслабься, я налил тебе вина, – прозвучал равнодушный голос отца. – Ульрика давно уже третий сон видит, впрочем, как и остальные дети, а у нас есть возможность все спокойно обсудить…

Услышав свое имя – я вздрогнула и вся обратилась в слух.

– Меня удивляет твое безразличие. – Истеричное, но, тем не менее, приятное и сейчас, сопрано матери взметнулось к потолку библиотеки. У меня аж в ушах зазвенело. – А ведь в последние дни это стало особенно заметно… – Раздался громкий треск разрываемой материи. Очевидно, мать превращала в клочки один из своих батистовых носовых платков. – Даже мы, привычные к ее облику, уже не можем сдержать ужаса. Моя камеристка передавала мне невероятные сплетни, которыми потчуют друг друга наши слуги, коротая вечера у очага на кухне. Если бы все они не были набраны из принадлежащих нам селений, то боюсь, что многие попросту разбежались бы, разнеся эти омерзительные россказни по всему королевству. Ты ведь помнишь, что нам пришлось сделать с той молоденькой горничной, которая собиралась рассказать родственникам об Ее Светлости…

«Вот это да, – подумалось мне, – это что-то новенькое! Моя мать называет меня – Ее Светлость!» – И от удивления я чуть не высунула голову из-под стола.

– А ведь тебя предупреждали, – сдержанно произнес отец. – Альзира сама говорила тебе о проклятии, наложенном на ребенка, но ты все равно взяла девочку в наш дом…

– Альзира была моей подругой! – оправдывалась мать. – Она умирала и просила меня позаботиться об Ульрике. Спасти ее, укрыть ее от отца. Мы и теперь не знаем, жива ли она. Бедняжка говорила мне о старинном проклятии, но Ульрике тогда было всего двадцать минут от роду, и она выглядела обычным ребенком…

Граф де Брен встал, подошел к жене и успокаивающим жестом положил ладонь ей на плечо:

– Все в руках божьих, дорогая! Ты исполнила священный долг подруги и подданной, спасла невинное создание и, возможно, избавила королевство от неисчислимых бед. Проблему же Ульрики можно решить намного проще, чем это кажется. Вели мэтру Кварусу сделать красивую маску, которая будет закрывать лицо девочки…

– И мы принудим ее ходить в этой маске всю оставшуюся жизнь? – горько зарыдала графиня.

– Все в руках божьих, – вновь смиренно повторил граф, тяжело вздохнул и покинул библиотеку.

Дождавшись, когда Антуанетта вслед за графом удалится из комнаты, я вылезла из-под стола и уселась в кресло, которое совсем недавно занимал тот, кого я привыкла считать родным отцом. Меня буквально ошарашил этот случайно подслушанный разговор. Масса вопросов роилась в голове. Определенно, я вовсе не являлась дочерью графа и графини де Брен, а оказалась ребенком некоей загадочной Альзиры, подданной которой когда-то называлась моя мать. Моя мать? Принадлежавшая к одному из знатнейших родов королевства… Кем же тогда могла быть эта Альзира? И о каком проклятии, из-за которого мое лицо придется закрыть маской, шла речь? Что с моим лицом?

Лишь много лет спустя я узнала, что на свете существуют предметы, называемые зеркалами. Но во времена моего детства в замке их не было. Возможно, старательно укрываемое от моих взоров зеркало хранилось в покоях матери, но я никогда его не видела и даже не подозревала о существовании чего-то подобного. Стекла в окнах делали цветными, доспехи воинов – матовыми, золотые и серебряные блюда покрывал рисунок из дорогой эмали. Я вспомнила точеные черты графини, которую считали одной из первых красавиц королевства, нежные беленькие личики своих названных сестер, круглую мордашку Маризы, благородные морщины графа, широкие скулы служанок – и с испуганным криком схватилось за свое лицо. В двенадцатилетнем возрасте я с ужасом поняла, что никогда не только не видела саму себя, но вообще не имела ни малейшего представления о том, как я выгляжу.

Растерянность моя оказалась настолько велика, что я совершенно не помню о том, как выскочила из замка. Пришла в себя я уже только на конюшне, захлебываясь слезами, которые вытирала о длинную черную гриву моего коня Беса. Верный друг встревоженно всхрапывал и деликатно хватал меня за пальцы теплыми мягкими губами. Дождь за прочными стенами конюшни не умолкал ни на минуту, и по каменному полу разлилась огромная лужа воды, натекшей под дверь. Сняв со стены факел, я осветила им лужу и приблизила к ней свое лицо. Вопль горя, вырвавшийся из моей груди, заставил лошадей панически забиться в стойлах и покрыл поверхность воды сеткой ряби, скрывшей от меня чудовище, увиденное в импровизированном зеркале. И этим чудовищем была я сама!

Немного успокоившись и дождавшись, когда поверхность лужи выровняется, я снова посмотрела на свое отражение. Роскошная грива рыжих локонов оттенка меди окружала лицо, на котором сияли огромные изумрудные глаза необычной миндалевидно-удлиненной формы. Чуть приподнятые к вискам, они притягивали своим колдовским блеском, напоминая о загадочных глазах капризной кошки. Голова совершенной формы сидела на длинной ровной шее, плавно переходившей в широкие, гордо развернутые плечи. Порода и врожденное благородство читались в посадке головы. Но вот лицо…. Покрытое ужасными рубцами, багровыми пятнами и рытвинами, с бесформенным хрящеватым провалом вместо носа и, словно в насмешку, с нежными алыми губами безупречного очерка…. Оно оказалось страшнее облика любого из призраков, виденных мною в подземелье. Зловещая истина открылась мне во всей своей красе, и я саркастично рассмеялась! Так вот почему призраки не трогали меня, а даже испытывали передо мной что-то похожее на благоговение: они попросту боялись! И я не могла осуждать их за это. Теперь я прекрасно понимала своих приемных родителей, братьев и сестер. Припомнила все косые взгляды слуг и их перешептывания у себя за спиной. А тот несчастный поваренок, столкнувшийся со мной на узкой лестнице, ведущей к кухне… Я неожиданно съехала вниз по перилам и чуть не сбила мальчишку с ног. Увидев меня, он истошно завизжал и выронил из рук блюдо с жареным фазаном. А я-то, глупая, потом долго ломала голову над причиной неожиданно появившегося заикания толстощекого деревенского увальня.

Остаток ночи я провела на сене рядом с Бесом, которому, кажется, не было никакого дела до моего замечательного лица, нимало не волнуясь о том, что произойдет, если Мариза обнаружит мое отсутствие. Во сколько лет детей принято считать повзрослевшими? Мое детство закончилось в эту ненастную ночь.

Через пару дней мэтр Кварус подарил мне удивительную вещь. Золотая маска, сплетенная из тончайших металлических нитей, украшенных массой крохотных изумрудов, поражала филигранной работой и полностью скрывала мое лицо, оставляя открытыми только глаза да узкую полоску губ и подбородка. Маска, в которую мэтр вложил все свое магическое искусство, пластично изменяла форму, когда я ела или разговаривала, развивалась вместе со мной и воспроизводила лик надменной красавицы, которой мне, увы, не довелось стать от рождения. Я была очарована волшебной вещицей, долго благодарила Кваруса, тут же надела маску и впредь старалась снимать ее как можно реже.

Прошло несколько лет. Я выросла и превратилась во взрослую девушку. К этому времени в окрестностях замка прочно укоренилась легенда о загадочной красавице, скрывающей под золотой маской сказочную прелесть, способную ослепить всякого увидевшего ее. В легенду верили. Хотя с тех пор фраза – «ужас, какая красивая» – всегда поражала меня своей двусмысленностью и скрытым цинизмом.

Замок Брен, со всех сторон окруженный лесами, находился на самой границе королевства. Статус пограничной крепости предписывал графу держать в замке большой гарнизон, что казалось вовсе не лишним, так как, выглянув из окна сторожевой башни, я видела темную линию Черных гор, высившихся в туманной дали за безбрежной зеленой массой деревьев. В Черных горах обитали гномы, славившиеся как непревзойденные мастера-оружейники, и загадочные сильфы. О сильфах рассказывали много чего – странного и надуманного, но всегда мрачно-угрожающего. И если, к примеру, легендарные эльфы, действительно отличающиеся утонченной красотой, встречались иногда на ярмарке в ближайшем крупном городе Бранзоне, то таинственных сильфов не знал никто, что, возможно, и порождало огромное количество ходивших о них слухов. Меня же сильфы интересовали весьма сильно, хотя и несколько однобоко. Точно так же меня интересовали сначала гномы, а потом эльфы. Последовательность смены интересов объяснялась моими открытиями. Первым открытием стало то, что: лучше гномьей стали может быть только клинок эльфийской работы, а лучше эльфийского – меч работы сильфского мастера. Сильфские мечи, чрезвычайно редкие и баснословно дорогие, являлись совершенным оружием и оплачивались исключительно драгоценными камнями, по весу самого клинка. Но, с другой стороны, именно скромный и непритязательный на вид сильфский клинок и выдавал в его хозяине настоящего бойца. Сложно сказать, одобряла или нет Антуанетта это вовсе не женское увлечение оружием, но черты ее лица не дрогнули, когда она увидела в моих руках единственный сильфский клинок, хранившийся в сокровищнице замка Брен. Лишь только из груди старого Гийома вырвался то ли всхлип, то ли вздох удивления, когда он застукал меня выходившей из сокровищницы и деловито прилаживающей за спину ножны меча. В тот же вечер, устроившись с мечом на коленях у жаркого камелька в комнате нянюшки Маризы, я учинила Гийому строжайший допрос.

– Каким образом такое великолепное оружие оказалось заброшенным в самый дальний угол, где, очевидно, провалялось орк знает сколько лет? – Я любовно погладила узкое лезвие, даже в ярком свете очага отливавшее холодным голубоватым блеском.

– Как ты вообще умудрилась узнать об этом оружии? – удивился Гийом, – Оно уже много лет как считалось утерянным…

– А, – небрежно отмахнулась я, – призраки в подземелье рассказали, прямо все уши прожужжали о таинственном мече, скрытом в стене сокровищницы.

– Призраки? – поперхнулся элем Гийом, – Стена в сокровищнице? Ничего себе! Да этот клинок, по преданию, добыл первый граф де Брен, основавший наш замок и отличившийся в войне с сильфским королем. Вроде бы именно после этой войны остатки сильфов навечно ушли в Черные горы, но все произошло настолько давно, что в летописях даже не сохранилось упоминания о тех временах. Граф не захотел расстаться с удивительным мечом, но потом какой-то маг объяснил ему, что клинок заколдован и может принадлежать только тому хозяину, которого выберет сам. После этого меч спешно куда-то припрятали, а после смерти графа и вовсе потеряли.

– Призраки тоже ничего не знали точно, – пояснила я. – Сказали только, что меч по-прежнему в замке и зовет своего настоящего хозяина. Тогда я начала обшаривать сокровищницу и возле задней стены услышала подобие тихого, грустного пения. Когда я разобрала старую каменную кладку, то увидела в стене углубление, где завернутым в кусок полуистлевшего шелка и лежал меч в ножнах…

Пораженный моим рассказом, Гийом протянул руку к мечу и только хотел прикоснуться к прекрасному оружию, как тонкий лучик голубого пламени, сорвавшегося с клинка, полоснул его по пальцам, оставив на них внушительный ожог. Гийом восхищенно хлопнул себя по бокам:

– Не дается, в руки не дается! И вправду, видать, он сам хозяина выбирает! Ничего себе! – вновь повторил он и уважительно посмотрел на меня.

Я вытянула из ножен узкую, волнистую полосу благородной стали, оканчивающуюся обычной крестовидной гардой и рукоятью, обтянутой черной кожей. Мое сознание наполнилось чуть слышным поющим шепотом. Это клинок, после многих лет молчания и одиночества, говорил со мной. «Нурилон, Нурилон, Черная тень, – все различимее звучало в моей душе. – Я твой друг», – тихонько напевал мне меч.

– Его зовут Нурилон, Черная тень! – произнесла я.

Гийом удивленно покачал головой, но ничего не ответил.

Я положила руку на лезвие только что обретенного друга, закрыла глаза и обратилась к клинку. «Друг мой, я тоже одинока, но, возможно, вместе мы сможем добыть себе лучшую долю», – мысленно проговаривала я. И клинок понял и откликнулся. В его тихом пении зазвучали победные нотки, а на голубоватой стали проступило изображение полумаски и надпись «Солле де Грей».

– Клан Серых! Клан де Грей! – вслух перевела я.

– Вот это да! – вытаращился на меня Гийом. – Вроде как Греем и звали того самого сильфского короля! Да уж, Твоя Светлость Ульрика, уж если кто и сможет раскрыть всю эту историю до конца, так только ты!

В то время я даже не подозревала, что старый пропойца-солдафон может оказаться на редкость прозорливым человеком.

Впрочем, не кто иной, как сам Гийом, и был повинен в моем страстном увлечении оружием, совсем не свойственном юной девушке. Игнорируемая всеми прочими детьми в замке, я вечно таскалась за Маризой, изнывая от тоски и одиночества, и именно Гийому пришла в голову оригинальная мысль занять мою бездельную Светлость чисткой оружия, вскоре переросшей в серьезные уроки фехтования. Успехи мои стали столь очевидны, что уже к четырнадцати годам мало кто из графских вояк рисковал выходить против меня один на один, имей я при себе даже не боевой, а всего лишь деревянный тренировочный меч. Ибо к тому времени мэтр Кварус уже напрочь отказывался лечить причиненные мной увечья и переломы, мрачно предрекая графу бесславную кончину всей его гвардии от баловства негодницы-дочери. Граф сурово и прилюдно ругал меня, тут же за спиной демонстрируя пальцы рук, сложенные в знак восхищения и одобрения. При этом граф давно уже перестал проводить со мной занятия лично, откровенно признавшись, что его самолюбие безмерно страдает от поражений, легко наносимых сопливой девчонкой, и так же безмерно пыжится от великой отцовской гордости.

Не присущее девушке безразличие я выказывала и к тем искусствам, в которых так преуспели мои названные сестры. Вышивание золотыми нитями алтарных покровов для часовни Пресветлых богов, уроки изящных манер и подбор нарядов не привлекали меня ничуть. Глядя, как сестрица Луиза плывет по паркетному полу в облаке белого муслина, я лишь усмехалась и туже затягивала пояс кожаных штанов, отягощенный внушительным набором кинжалов и метательных звездочек. Как говорится – каждой птице свое оперение. Совершенно наплевательски отнеслась я также и к урокам литературы, философии и истории, с помощью которых графиня де Брен пыталась отшлифовать воспитание своих отпрысков. Да и что могли дать мне эти уроки, если к моим услугам была вся библиотека, объемом хранимых в ней знаний намного превышающая скудные изыскания наших учителей. Благодаря своему необъяснимому пониманию языков, я тщательно изучала книги, недоступные еще кому-либо помимо меня, и сначала откровенно зевала на занятиях, а потом и вовсе начала избегать их под любым более-менее благовидным предлогом. Прихватив гитару, перо и свиток пергамента, мы с верным Бесом удирали к маленькому лесному озеру, расположенному в нескольких милях от замка и к которому нам категорически запрещали отправляться в одиночку. Там, завалившись в густую мягкую траву, я тренькала на гитаре, мурлыкая куплеты, невесть откуда приходившие в мою голову. Обычно из своих лесных походов я привозила длинные свитки со свежими балладами, которые по причине излишней скромности редко когда отваживалась исполнять самостоятельно, но которые с огромным энтузиазмом и успехом распевали жившие в замке менестрели. Наверно, единственным увлечением, которое я разделяла со своими братьями и сестрами, стали уроки танцев. Легкие, изящные танцевальные па, выглядевшие совершеннее полета хрупких мотыльков, ассоциировались в моем воображении с четким и непринужденным рисунком боя. Все эти поклоны, неуловимо быстрые повороты сложного придворного ригодона, который старательно разучивал с нами маэстро Фриссе, совмещенные со стремительным росчерком моего Нурилона, служили для меня лишь удобной возможностью отточить воинское мастерство. Маэстро Фриссе, подвижный и сухощавый уроженец соседней провинции Форн, славящейся на все королевство своими танцорами и акробатами, нервно вздрагивал, когда я в неизменном кожаном колете и ботфортах выше колен входила в танцевальную залу. Шпоры на ботфортах бряцали при каждом шаге, колет пересекала перевязь меча, и нежное сердце маэстро-балетмейстера было едва в силах переносить огромное оскорбление, наносимое моей грубой персоной прекрасной науке танца. Сестрицы Мария и Луиза ехидно прыскали в кружевные платочки всякий раз, когда маэстро скрепя сердце приступал к дежурным увещеваниям.