Текст книги "Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи"

В настоящее время мною опубликовано больше 20 искусствоведческих работ. Я закончила докторскую диссертацию на тему «Проблемы кватроченто и творчество Мазаччо», сдав ее в сокращенном виде для публикации в университетском издательстве. Защита моя{39}39
  Защита моя – защита докторской диссертации Т. П. Знамеровской состоялась 23 июня 1975 г.


[Закрыть] зависит от сроков выхода этой книги в свет, и, к сожалению, эти сроки достаточно велики (издательство наше очень перегружено). Однако я надеюсь, что дождусь окончания этих сроков в 1975–1976 годах. Я готовлю себе сейчас прямую смену в лице способной, выбранной мною моей ученицы{40}40
  Моя ученица – Елена Олеговна Ваганова, которой Т. П. Знамеровская отдала половину своей учебной нагрузки в 1974 г.


[Закрыть], которой уступлю половину своей учебной нагрузки уже через год. Надеюсь, что после того, как я ей полностью передам эстафету своей любимой работы в университете, я напишу еще ряд статей и книг по специальности и обработаю многочисленные очерки о своих путешествиях. Теперь, когда основная часть жизни уже позади и неизвестно сколько времени и сил осталось в моем распоряжении, когда на Богословском кладбище спят мои родители (отец с 1959 года, а мать с 1961 года), оглядываясь назад я чувствую, что прожила счастливую жизнь, понимаю, насколько я должна быть благодарна жизни.

Т. Знамеровская

29 апреля 1973 г.

Маленькое добавление.

По рассеянности я не назвала имена своих родителей: Петр Иосифович Знамеровский (ил. 71, 79, 84, 85) и Мария Витальевна Знамеровская (урожденная Дегтярева). Брат мой – Борис Петрович Знамеровский (ил. 90) – был военным инженером-кораблестроителем, заведовал кафедрой кораблестроения в Военной инженерно-морской академии им. Крылова, а теперь, выйдя в отставку, работает доцентом в Морском училище им. адмирала Макарова.

Любовь и жизнь
(Автобиографический очерк)

История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она написана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.

М. Ю. Лермонтов

Посвящаю тому, с кем слилась моя жизнь почти от ее истоков, кто был мне дороже жизни и без кого я не могу жить.

Т. Знамеровская. 1976 г.

Несколько слов вместо введения.

Главное в жизни – любовь. От самого великого до самого маленького. Разве не она является источником всех жизненных интересов, радостей, счастья? Если ничего не любишь, к чему можешь стремиться, чем наслаждаться, что с упоением брать от жизни? Любовь к людям и любовь к цветам, любовь к природе и любовь к искусству, – все входит в это великое понятие. Даже страдание от любви – одна из сторон полноты жизни, красоты ее бесконечных возможностей. Как богат тот, кто многое любит, – ведь жизнь одаривает его в результате тем, что любимо. И как беден и нищ не умеющий любить или любящий только себя и свои материальные выгоды вместо красоты миро здания.

Я жадно любила жизнь и жадно стремилась взять от нее как можно больше того, что меня влекло и что соответствовало моей натуре, жизнь у меня была переполненной, в ней было очень много счастья. И я хотела бы написать о ней с благодарностью за все захватывающее или прекрасное. Прежде всего о нем, о том, кто был вершиной и центром Любви, всего, что я любила. Я не хотела бы расстаться с жизнью, не отдав ей должного. Поэтому я мечтала, выйдя весной на пенсию, – как он добивался этого, – не отнимая больше времени от любви к нему ради любви к своей работе, все-таки в свободные минуты написать нашу с ним автобиографию. Я думала, что лет 6–7 еще принадлежат нам и я успею это сделать, как и завершить прочие части литературно-мемуарного архива. Жажда, аналогичная по характеру герою моего дорогого Эрнста в «Килиманджаро»{41}41
  Герой… Эрнста в «Килиманджаро» – главный герой рассказа Эрнеста Хемингуэя «Снега Килиманджаро» (1936), который, умирая, подводит итоги своей жизни.


[Закрыть]. Сделать так, чтобы все было готово, и уйти из жизни вместе с ним, с Любимым. Теперь для этого приходится продлить жизнь, которая перестала быть жизнью. Все омертвело во мне. И то, что я напишу из этого странного инстинкта продления жизни на бумаге, уже не будет тем, чем могло бы быть. Сделаю, что смогу, чтобы не унести все только с собою. И, главное, хотя бы слабый набросок черт моего Любимого, мгновений счастья, хотя бы отдельных мгновений той яркой и счастливой жизни, которую он мне дал. Ведь и сейчас я живу только моей Любовью, которая сильнее смерти, но и сильнее жизни.

Прошло то время, когда надо было панически бояться предков, если они не демократического происхождения. В эпохи революций это естественно, Кромвель{42}42
  Кромвель – Оливер Кромвель (1599–1658), английский политический деятель, возглавивший английскую буржуазную революцию 1640 г.


[Закрыть] даже продал за границу почти все бесценные портреты Гольбейна и Ван Дейка{43}43
  Гольбейн и Ван Дейк – Ганс Гольбейн (1497–1543), немецкий живописец; Антонис Ван Дейк (1599–1641), фламандский живописец.


[Закрыть], изображавшие английских аристократов. И я, даже будучи искусствоведом, не уважаю от этого меньше Кромвеля. Я отнюдь вообще не имею склонности к аристократии. Вся моя деятельность в области искусствоведения связана была с моей любовью к искусству глубоко демократическому, и проблема воздействия на него народных, освободительных движений всегда являлась для меня центральной, наиболее важной и интересной. При этом я не извлекла из такой, казалось бы, актуальной в наши дни тематики никакой практической пользы в своей работе. Надеюсь же, что и откровенные описания того, что я знаю о предках, не принесут вреда их дальнейшим потомкам{44}44
  Надеюсь же, что и откровенные описания того, что я знаю о предках, не принесут вреда их дальнейшим потомкам – Т. П. Знамеровская имеет в виду гонения эпохи культа личности Сталина, когда люди подвергались репрессиям за непролетарское происхождение.


[Закрыть]. Между тем история есть история и любые исторические сведения или даже семейные преданья могут для нее в частных случаях пригодиться.

Я пишу не мою, а нашу с Тобой биографию и называть тебя буду, как называла всю жизнь, просто Павлуша, – этим драгоценным именем, запечатленным в сердце. Поэтому давать сведения буду о нас обоих. А разве не интересны всегда кусочки прошлого, к какой бы среде они ни относились?

Когда в 1968 году я назвала свою и твою фамилии в Варшаве польскому заместителю министра культуры, ведавшему музеями страны, он сказал:

– Много, слишком много в нашей стране всегда было шляхты. Но была такая, которая ничего не имела, кроме имени, жупана и одной заплаты спереди, другой сзади, подобно словам Санчо о Дон Кихоте{45}45
  Слова Санчо о Дон Кихоте – Дон Кихот и Санчо Панса – персонажи романа М. Сервантеса «Дон Кихот Ламанчский» (XVII в.). Видимо, Т. П. Знамеровская имеет в виду характеристику Дон Кихота, данную ему Сервантесом в первых строках романа: «В некоем селе ламанчском, которого названия у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке» (перевод с испанского Н. М. Любимова).


[Закрыть]. Однако Знамеровские и Чахурские к такой шляхте не принадлежали и имели большие «майентки»{46}46
  Майентек – это польское слово обозначает имение.


[Закрыть].

Что знаем мы о твоем роде? По прямой линии ничего, кроме сведений о твоем деде, который был из Киева, земель не имел, но был достаточно состоятельным человеком. Специалист по геральдике{47}47
  Геральдика – специальная историческая дисциплина, занимающаяся изучением гербов, а также традиций и практики их использования.


[Закрыть], Юлий Янович Чахурский служил в синоде{48}48
  Синод – Святейший правительствующий синод – высший орган церковно-государственного управления Русской православной церковью в синодальный период (1721–1917).


[Закрыть] и потому переехал в Петербург, оставив Киев, который, кажется, очень любил. Я не помню сейчас, сколько у него было детей, но знаю, что один красавец был офицером, отец Павлуши окончил технологический институт по специальности, связанной с железными дорогами, одна сестра вышла замуж за юриста в Белостоке{49}49
  Белосто́к – город на северо-востоке Польши, на реке Бяла.


[Закрыть], а вторая отравилась. Она была страстно влюблена в русского, не желавшего перейти в католичество, и поэтому брак с ним был категорически запрещен ее отцом. Он был ярым поляком и обладал крайне тяжелым, властным, давящим характером. Его личность, видимо, придавливала всю семью. И притом не польской вспыльчивостью, а холодной, но неумолимой сдержанностью и молчаливой непреклонностью. Некоторый отблеск такой ледяной сдержанности в часы и дни раздражения, черты постоянства и злопамятности в неумении прощать и забывать обиды достались в наследство Павлуше от деда. Когда Сигизмунд Юльевич (ил. 7), – отец Павлуши, – женился на русской, но перешедшей в католичество, брак был дозволен, но восторга у главы семьи, естественно, не вызвал. Он не был в костеле на свадьбе, а лишь встретил дома молодых во фраке, поздравил и удалился молчаливо в свой кабинет.

Странно, но именно остатки этого кабинета до сих пор сохранились у нас после всех превратностей жизни: большой ореховый письменный стол, такой же шкаф и огромная (как раз по росту Павлуши!) тахта, на которой мы вместе спали большую часть нашей жизни и лишь последние годы, начав стареть и хуже засыпать, сделали ее ложем только Павлуши, на которое я приходила как в теплое, любимое гнездо, чтобы услышать шутливое: «У меня всегда тепленько. Ну, лезь скорее под одеяло!»

Отец Павлуши был человек очень добрый, но и по-польски очень вспыльчивый. Павлуша всегда говорил, что он был бесхарактерным, веселым, беспечным. Я видела его два раза, когда он служил в Челябинске{50}50
  Челя́бинск – город в азиатской части России, областной центр; расположен на геологической границе Урала и Сибири, на восточном склоне Уральских гор, по обоим берегам реки Миасс (бассейн Тобола).


[Закрыть] в правлении железной дороги, занимая большой пост. Это было в 30-е годы. Один раз он приезжал в Ленинград на несколько дней, был в гостях у моих родителей и играл в винт. Как и мой папа, как и Павлуша, он любил «пульку» и винт или преферанс. Второй раз я заезжала к нему, когда он жил в Челябинске уже с матерью Павлуши, проездом из Казахстана. Он мне казался интересным внешне, по-польски галантным, обаятельным человеком, с которым, я думаю, была бы при более частом общении в прекрасных отношениях.

Однако он жил почти все время один, без семьи. В первой половине 20-х годов он, – по словам Павлуши именно из-за своей беспечности и доверчивости, – «влип» в историю с какими-то казенными суммами, бумажку на которые подписал, не вникнув в дело. Не долго, но он все-таки просидел осужденным, и это не только материально, но, главное, морально было страшно нервно пережито семьей. Мальчик – Павлуша переносил это как позор, из-за которого все на них смотрят с презрением, он верил в невинность отца, мучился вместе с тем от легшего на их «честь» пятна, и это тоже оказало влияние на формирование его характера, на его болезненное самолюбие, на его замкнутость, но вместе с тем и на привычку к суровым жизненным коллизиям. Жили они в это время в Детском Селе (Пушкине){51}51
  Де́тское Село́ (Пу́шкин) – г. Пушкин в 1918–1937 г. назывался Детское Село (до 1918 г. – Царское Село).


[Закрыть], а когда отца выпустили, он получил работу в Томске{52}52
  Томск – город в России, административный районный и областной центр, расположен на востоке Западной Сибири на берегу реки Томь.


[Закрыть]. Мать не захотела туда ехать под тем предлогом, что Томск – провинция, а мальчики (Павлуша и его младший брат Юля) должны воспитываться в столичных условиях. Так они и остались жить врозь, только приезжая друг к другу. При этом характерно, что отец сам не стремился воссоединиться с женой.

Кем была мать (ил. 6) Павлуши{53}53
  Мать Павлуши – мать П. С. Чахурского Надежда Павловна Чахурская (урожденная Ленци).


[Закрыть]? Когда пять лет тому назад он лежал в больнице, тяжело больной, а я, не общаясь с ней, через трех приставленных к ней в связи с ее старческим психопатизмом женщин доставляла ему сведения о ней, он спросил меня самым простым и понимающим тоном: «Есть ли на свете человек, которого бы ты лично так ненавидела, как ее?» – На что я чистосердечно ответила: «Нет!» Она обожала Павлушу, и это единственное, кажется, что у нас с ней было общего. Зачем говорить о тех оскорблениях, о той злобе, которую я с ее стороны испытала? Боясь Павлушу, она наносила мне все эти удары без него, но однажды не выдержала и за обедом у нас сказала мне что-то такое нелепо-обидное, что он встал и проговорил ледяным тоном: «Хватит портить жизнь друг другу. Уйди от нас и никогда больше не приходи. Я буду ходить к тебе, но с Таней ты больше никогда не увидишься». Какой характер и какую мудрость, лишенную всякой фальши, должен он был проявить в тот момент! Мы действительно не виделись с ней с тех пор до ее смерти 17 лет. К счастью, мы и вообще мало общались в жизни. С моей точки зрения, она была злой психопаткой, невероятно властной и активной, все жаждущей перестроить по-своему в чужой жизни, желавшей иметь для сына не жену, а прислугу, заносчивой, говорящей прямо в глаза всякие гадости, чтобы унизить и оскорбить человека. Я не спорю, что она была самоотверженна, трудолюбива, образованна, но все это не снимает черт ее истерического психопатизма. Я знала, что Павлуша не любил ее, хотя из чувства долга, крайне в нем развитого, он всю жизнь о ней пунктуально заботился. А так как она дожила до 90 лет, это стоило ему бесконечно много нервов. Последние годы он ходил к ней, как на пытку, что не мог до конца скрыть. А потом еще год ездил в дом хроников в Стрельну{54}54
  Стре́льна – поселок под Ленинградом, ныне внутригородское муниципальное образование в составе Петродворцового района Санкт-Петербурга. Расположен на южном берегу Финского залива, на реках Стрелка и Кикенка.


[Закрыть], так как она лежала уже ненормальная и не способная даже сесть. Конечно, его терзала и жалость, но и вообще вид подобного маразма и условий такого доживания жизни были ему невыносимы. Он молчал, он редко говорил обо всем этом, но я видела и знала. Он почти не говорил и о детстве (ил. 8–14), ссылаясь на свою поздно развившуюся память. Но то, что он иногда вскользь говорил, я жадно слушала и запоминала. Он был флегматичен и, когда был совсем маленьким, очень любил бросать без конца ложку за окно на даче у бабушки в Павловске, требуя, чтобы ему ее опять и опять возвращали. «В общем, у меня и не было детства», – сказал он как-то. С такой матерью это легко себе представить. «Она и папе испортила жизнь, – сознался он также. – Она была психопатически ревнива и вечно его мучила скандалами. Не мудрено, что ему одному потом было легче жить». Скажу еще, что она принадлежала к числу тех матерей, которые готовы своими руками передушить все человечество, принеся его в жертву своему ребенку, и как-то прямо сказала мне, что ради спасения комнаты Павлуши во время блокады я должна была подвергнуть себя риску голодной смерти.

Она была еще моей школьной учительницей в Детском Селе, преподавая черчение, и ее никто в школе тоже не любил. Всегда неопрятно одетая, старая и безобразная для своего возраста, она и дома была так неряшлива, что Павлуша вырос вне всякого домашнего уюта, который любил его отец. Я не помню даже, чтобы на окнах у нее висело когда-нибудь что-либо, кроме старых газет. Между тем и ласки она при всей любви к сыну не могла ему дать. Если он вспоминал о ласке, то только отцовской, о том, как, качая его на колене, он напевал ему польскую песенку. Вообще же Павлуша ничего не знал по-польски, – мать всем верховодила в доме и не считалась с отцом. Ее бешеный характер скрестился с характером Юлия Яновича, и потому Павлуша даже оставался до 3 лет некрещеным, – случай в те времена из ряду вон выходящий. Спор шел об имени, и Надежда Павловна все же настояла на том, чтобы он был назван в честь ее отца. Смутно Павлуша помнил, как его крестили в костеле св. Екатерины на Невском{55}55
  Костел св. Екатерины на Невском – построен в 1782 г., освящен в 1783 г.; большинство прихожан составляли жившие в Петербурге поляки; в 1938 г. храм был закрыт, в 1992 г. возвращен Католической церкви.


[Закрыть]. Я всегда должна была учитывать эту двойную психо-неврастеническую наследственность в характере Павлуши, сдержанном, мудром, но соединявшем глубокую сердечность и человечность с суровостью, порою жесткостью в обращении с людьми и в приступах холодной раздражительности, которые были непроизвольны. Он мог иногда по какой-то ничтожной причине быть сердитым дня два-три, что выражалось в подчеркнутой, просто даже дипломатической вежливости, от которой кровь стыла в моих жилах. А потом вдруг придти домой ласковым, будто ничего не было. Или, превозмогая свою болезненную самолюбивость, подойти сзади, обнять, поцеловать и шепнуть: «Ну, давай помиримся?», хотя, собственно, мы и не ссорились. Сколько бы раз в жизни я ни страдала от этого, да будет благословенна память об этих страданьях! Они зависели не от него, а минуты примирения и ласки были таким светом, таким счастьем после кратких недоразумений… Притом он совершенно не мог выносить моих слез. Если в момент самого острого раздражения он их видел, он почти сразу же виновато подходил ко мне, обнимал, говорил: «Ну хватит, деточка! Дай я тебе вытру носик платочком», – переводя все в шутливый тон. Только я не часто и лишь в самых крайних случаях плакала при нем. У меня тоже было самолюбие, а слез я привыкла стыдиться с детства, как «девчоночной слабости». Я мало плакала в жизни вообще. Но если уж плакала, то все же только от любви к нему, почти только… Я постепенно привыкла к тому, что через два-три дня он в любом случае перестанет сердиться, даже если есть за что. Но такой срок его холодности был для меня всегда ужасен, казался смертельным. Милый мой! Как я понимаю, что ты сам не был рад этому!

Как плакал ты, я видела только один раз в жизни, когда в 1939 году к нам в Забайкалье пришла телеграмма о смерти твоей бабушки – Любови Георгиевны Ленци (ил. 1, 3). Что это была мать Надежды Павловны, я до сих пор с трудом могу себе представить. Но что же, бывают такие странные несоответствия. Урожденная Леплинская, Любовь Георгиевна была как-то связана происхождением с Украиной и всегда сохраняла склонность и к украинской песне, и к украинскому типу красоты. Отец ее был музыкантом в Императорской капелле, но и мать ее, и он очень рано умерли. Как дочь придворного служащего, не имевшего, видимо, никаких средств, девочка была отдана в Сиротский институт на Мойке{56}56
  Сиротский институт на Мойке – Санкт-Петербургский Николаевский сиротский институт (1834–1917), женское учебно-воспитательное заведение Ведомства учреждений императрицы Марии в Санкт-Петербурге. Институт был основан на базе Санкт-Петербургского воспитательного дома, размещен в комплексе его зданий на набережной реки Мойки, д. 48 (бывший дворец графа К. Г. Разумовского).


[Закрыть], содержавшийся как благотворительное заведение царской казной и посещавшийся время от времени царем. Любочка проявила поразительные музыкальные способности, она была в полном смысле этого слова «вундеркиндом», и ее демонстрировали за роялем во время посещений института Александром II{57}57
  Александр II – (1818—1881) – российский император (1855–1881) из династии Романовых. Старший сын великокняжеской, а с 1825 г. императорской четы Николая Павловича и Александры Федоровны.


[Закрыть]. Конечно, она прошла в институте особый курс обучения музыке. А когда кончила учиться, вышла замуж за Павла Александровича Ленци (ил. 2, 4), молодого инженера, строителя железных дорог. – «Мы были молоды, мы любили…», – повторяла Любовь Георгиевна, вспоминая об этом времени.

Муж ее до того, как стать инженером, учился в Академии художеств, вместе с Суриковым{58}58
  Суриков – Василий Иванович Суриков (1848–1916), русский живописец, мастер исторических полотен, передвижник, академик, действительный член Императорской академии художеств.


[Закрыть] и другими передвижниками, с которыми он затем всю жизнь не терял связи. У нас до войны был целый ряд его выполненных маслом портретов, а сейчас остался только портрет отставного солдата (ил. 5), которому он платил за каждый сеанс сколько-то копеек, когда жил в какой-то деревне на строительстве железной дороги. Картина выполнена в манере ранних передвижников, вроде Перова{59}59
  Перов – Василий Григорьевич Перов (1833–1882), русский живописец, один из членов-учредителей Товарищества передвижных художественных выставок.


[Закрыть], вполне профессионально и сейчас своими темными тонами производит благородное впечатление. Когда он был на 2-м или 3-м курсе Академии, на него свалилась необходимость содержать мать и всю большую семью. Заработок и будущее художника представлялись малонадежными, и он перешел в путейский институт, вероятно, сразу с возможностью какой-то работы. Рисовал и писал он потом всю жизнь, но уже как любитель. Строить же дороги он после окончания института отправился прежде всего на Украину, и первым местом их длительного пребывания стал Екатеринослав{60}60
  Екатериносла́в – город, возведенный во славу Екатерины II Великой в 1776 г. на Украине. Идея основания принадлежала влюбленному в нее светлейшему князю Г. А. Потемкину. (См. также коммент. 11 к «Автобиографии».)


[Закрыть].

Фамилия Ленци у Павла Александровича была итальянская по происхождению. В семье было известно, что они происходили от какого-то итальянца, приехавшего в Россию, женившегося здесь и обосновавшегося на жительство. Уточнилось это семейное предание неожиданно только после последней войны. Сестра Надежды Павловны Елизавета Павловна, работая в НИИ театра и музыки, нашла в архиве документ, являющийся договором итальянской труппы с петербургской театральной администрацией о приезде в 1806 году на работу. В списке участников труппы первой скрипкой числился Джузеппе Ленци из Болоньи, – специальность тоже в семейном преданье фигурировавшая. Александр Павлович – брат Надежды Павловны – в молодости прочитал, что в Венеции одним из дожей был Ленци. Он послал в Италию запрос, и ему ответили, что фамилия Ленци там так же распространена, как в России фамилия Ивановых. Действительно, ведь и заказчиком Мазаччо во Флоренции был Ленци. Глядя на его портрет, Павлуша насмешливо говорил, что тут даже семейное сходство можно найти, – нос у донатора Ленци такой же длинный, как и у тети Зики (Елизаветы Павловны). Промежуток между Джузеппе Ленци и П. А. Ленци для Павлуши тонул всегда во мраке, а я стеснялась расспрашивать об этом Любовь Георгиевну. Видимо, свекор ее жил только на какие-то заработки, ничего не имея, раз сыну пришлось бросить Академию художеств после его смерти. Вероятно, даже дворянами они не были, несмотря на кичливость Надежды Павловны своим происхождением, как и многим другим. Дворянство было выслужено явно только П. А. Ленци, имевшим звание статского советника{61}61
  Статский советник – чин 5-го класса по табели о рангах; в 1846–1856 гг. дослужившийся до него получал право на потомственное дворянство. Если П. А. Ленци выслужил дворянство после 1856 г., то это был чин 4-го класса – действительный статский советник.


[Закрыть] в результате крупного положения на строительстве железных дорог. В сущности, он от этой работы и погиб, приняв предложение руководить строительством в Средней Азии, куда он уехал уже без семьи, может быть ради особой пенсии или других подобных соображений обеспечения своей старости. Но его разбил там в непригодном для его возраста климате паралич, и Любови Георгиевне пришлось несколько лет ухаживать за совершенно беспомощным мужем. В это время у них была квартира на Нижегородской улице напротив Военно-медицинской академии{62}62
  Нижегородская улица напротив Военно-медицинской академии – с 1949 г. улица Лебедева, с 1956 г. – улица Академика Лебедева.


[Закрыть], где она имела комнату и после революции, а летом они жили на даче в Павловске.

Однако история Любови Георгиевны не сводится к этому, – она сложна и самостоятельна. Когда с Украины их семья вернулась в Петербург, ей было 32 года и у нее было четверо детей. Музыка оставалась ее страстью, она чувствовала в себе бóльшие возможности и силы, чем те, которые были пока осуществлены. И она подала заявление для поступления в консерваторию. Директором ее тогда был Антон Рубинштейн{63}63
  Антон Рубинштейн – Антон Григорьевич Рубинштейн (1829—1894), русский композитор, пианист, дирижер, музыкальный педагог.


[Закрыть]. Увидев в списке ее данные, он посмеялся над «дамочкой», запоздалым капризом которой оказалось учение «на фортепьянах», и тут же сказал, что ее имя можно спокойно вычеркнуть из списков. Однако в следующий раз он услыхал в соседней комнате, как кто-то играл на рояле с таким блеском, что он удивленно остановился, прося не прерывать играющего. Когда звуки замолкли, он спросил, кто играл, и ему ответили: «Та самая дамочка, которую вы велели вычеркнуть». Он порывисто распахнул дверь, увидел красивую женщину с точеным профилем и высокой прической орехового тона волос и, еще более пораженный, бросился к ней, объявив, что берет ее в свои личные ученицы.

Я как сейчас вижу бабушку, сидящую в своем кресле около стола, даже в глубокой старости все еще красивую, и слушаю ее рассказ об этом и о дальнейших годах ее учения в консерватории, которые она называла самыми счастливыми в своей жизни. Она рассказывала мне об этом гораздо больше, чем Павлуше, вероятно, потому, что я была женщина, и притом склонная ко всякой романтике. Вероятно, рассказывала больше, чем своим детям, – потому что она была им мать. Море музыки и на его волнах роман с Рубинштейном. Конечно, платонический, но все равно роман, заставлявший пить его нектар и не задумываться о будущем. Долгие занятия вместе у опьяняющего сердце рояля. После вечерних упражнений внизу уже ожидающий рысак; он, сажающий ее, закутывающий в медвежью полость, поддерживающий, мчащий ее от консерватории до дому. Она никогда не вспоминала так о муже, она вообще мало, почти ничего о нем не говорила. Едва ли она его так любила, и едва ли он был человеком, способным ее понять. А Рубинштейна она и в старости часто называла «великий Антон», и не просто профессиональный восторг, а обожание слышалось в ее голосе.

Он нередко говорил ей, что она должна выйти со своим дарованием на эстраду. Но муж, узнав об этом, заявил ей, что в этом случае не только она будет изгнана из дома, но – главное – он не допустит, чтобы она когда-либо увидела кого-нибудь из своих детей. Какой позор для дамы общества, для ее мужа выход на эстраду! И вот настал решительный момент. Она вспоминала его при мне много раз. Они были в кабинете Рубинштейна с глазу на глаз, и он обратился к ней с последним вопросом и предложением, – ведь он и влюблен был в нее страстно в тот период. «Что же вы решили?» – спросил он. – «Едемте со мной за границу, в Париж, я сделаю из вас звезду на нынешнем мировом музыкальном небе». – Он понимал, что в те времена это значило больше, чем только музыка, – это значило уход к нему, к его любви, хотя об этом не было сказано ни слова. И воспитанная в чувстве долга, не допускавшая даже малейшей неверности мужу, любящая детей своих, Любовь Георгиевна бессильно, вероятно с бесконечной болью ответила: «Вы же знаете, – я не могу… Муж, семья…» – нежными, но властными руками он взял ее за плечи, повернул лицом к двери и проговорил: «Идите же к мужу… Всегда – муж, дети, семья, а искусство на последнем месте». – Она вышла убитая и с тех пор видела его только издали на концертах в Филармонии.

У нас и сейчас висит большой портрет Рубинштейна с автографом любимой ученице. А она, вздыхая, часто мне повторяла: «Да, лет на 50 позже мне нужно было бы родиться. Тогда бы я осуществила свое призвание, свои возможности. И, знаете, я бы стала даже не пианисткой прежде всего, а дирижером. Мне кажется, что у меня для этого были данные, и очень меня влекло это. Для рояля же как бы женщина-исполнительница ни была хороша, все-таки мужской силы в ее руках нет».

После революции, уже став вдовой, Любовь Георгиевна широко включилась в общественную музыкальную деятельность бригад, работавших в клубах, и в работу аккомпаниатора. Еще в 1927 году, когда я училась в школе в Детском Селе{64}64
  Я училась в школе в Детском Селе – о годах этой учебы Т. П. Знамеровская рассказывает в автобиографическом очерке «Только о личном» (ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-122: Знамеровская Т. П. Оп. 1. Д. 26).


[Закрыть], я помню, как она с самодеятельной труппой приезжала в клуб (по старому называвшийся ратушей) и целиком заменяла оркестр в «Царской невесте»{65}65
  «Царская невеста» – опера Н. А. Римского-Корсакова, первая постановка в 1899 г.


[Закрыть]. Старая, но величественная и вместе приветливая, она была окружена всеобщим вниманием и почтением. Я видела ее тогда в первый раз. Эти страницы биографии ее и ее соучастников стоили бы специального исследования, так характерны они для первых лет культурного движения после революции.

Вспоминаю я и ее многочисленные рассказы о семье Менделеевых{66}66
  Семья Менделеевых – Дмитрий Иванович Менделеев (1834–1907), его вторая жена Анна Ивановна (1860–1942), их дети Любовь (1881–1939), Иван (1883–1930), Мария (1886–1952), Василий (1886–1922), дети от первого брака Д. И. Менделеева Владимир (1865–1898), Ольга (1868–1950).


[Закрыть], с которой семья Ленци была очень близка. С женой Менделеева{67}67
  Жена Менделеева – Анна Ивановна, урожденная Попова, вторая жена Д. И. Менделеева.


[Закрыть] Любовь Георгиевна виделась в меру сил и возможностей до конца. Они когда-то много вместе музицировали, и если в это время входил в комнату Менделеев{68}68
  Менделеев – Дмитрий Иванович Менделеев, русский ученый-энциклопедист: химик, физикохимик, физик, метролог, экономист, технолог, геолог, метеоролог, нефтяник, воздухоплаватель, приборостроитель. Профессор Санкт-Петербургского университета, член-корреспондент Санкт-Петербургской академии наук. Среди наиболее известных открытий – периодический закон химических элементов.


[Закрыть], он тихонько и скромно садился в уголок, а потом замечал со вздохом: «Наверно, это очень хорошо и красиво. Только чего не понимаю, так уж не понимаю. Тут уж медведь мне на ухо наступил, – не чувствую музыку». О красоте Блока{69}69
  Блок – Александр Александрович Блок (1880—1921), русский поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик. Классик русской литературы Серебряного века, один из крупнейших представителей русского символизма. Муж Любови Дмитриевны, урожденной Менделеевой.


[Закрыть] Любовь Георгиевна тоже очень много говорила, хотя к стихам его была, как мне кажется, равнодушна и о них не вспоминала. А о Любе Менделеевой{70}70
  Люба Менделеева – Любовь Дмитриевна Блок, урожденная Менделеева (1881—1939), актриса, историк балета, мемуаристка, автор книг «И быль, и небылицы о Блоке и о себе» и «Классический танец: История и современность». Дочь ученого Д. И. Менделеева, супруга поэта А. А. Блока.


[Закрыть] отзывалась, что не была она «прекрасна», но была пышной, русской, удивительно красивой в цвете девушкой, – золото волос как спелая пшеница, голубизна глаз, белизна кожи, нежность и свежесть румянца, все это заставляло не замечать отсутствия строгих и правильных линий в ее лице. Многих знаменитых актеров она знала, о многих говорила. У рояля ее стояла какая-то для меня трогательная ширмочка с портретами старых композиторов, начиная с Баха{71}71
  Бах – Иоганн Себастьян Бах (1685—1750), немецкий композитор, органист-виртуоз, капельмейстер, музыкальный педагог.


[Закрыть]. А большой портрет Рубинштейна{72}72
  Портрет Рубинштейна – не обнаружен нами ни в одном из известных нам архивов Т. П. Знамеровской.


[Закрыть], подаренный им ей с автографом, и сейчас висит в нашей комнате, чтобы перейти в архив.

Ко мне она была мягкой и доброжелательной, несмотря на все наше с ней различие. Она хвалила меня за то, что я хорошо умею слушать и чужие слова, и музыку. Считала, что я, – по-своему, – но очень люблю Павлушу, – ее любимого внука. Когда я потом иногда ночевала у нее вместе с ним, она шутя звала нас Адамом и Евой. «Он ведь девственник был до вас, – он только вас любить будет», – сказала она мне как-то в минуту откровенности. Конечно, ее огорчало, что мы не хотели иметь детей, и Павлуша, смеясь, мне объяснял, что, наверно, всю жизнь грехи чувственной жизни она оправдывала только тем, что целью их является рождение детей. Но и в этой ее явной целомудренности было что-то не только старомодное, но и трогательное. Впрочем, с детьми жить в старости она не хотела, очень дорожа своей независимостью. И до конца жизни, – до 79 лет, – она имела учеников-певцов, которым ставила голоса.

Сыновья ее погибли в годы революции, а из дочерей ее любимицей была «Зика», которую она мечтала сделать певицей. Она и училась в консерватории, и выступала в оперных труппах, но голос все-таки не оказался достаточно хорошим для больших театров, и Елизавета Павловна, переехав в Москву после замужества и затем вернувшись опять в Ленинград, работала театроведом.

Была она несколько расчетлива, несколько карьеристична, очень тянулась к «ученым и театральным верхам», и Павлуша ее недолюбливал. Именно под ее честолюбивым давлением ее муж врач-гигиенист Павел Николаевич Ласточкин сделался профессором, а затем заведующим кафедрой в педиатрическом институте в Ленинграде. Но о нем мне придется потом говорить отдельно. В общем, из всего потомства для меня только Павлуша казался достойным отпрыском Любови Георгиевны, и любил и ценил ее должным образом тоже, по-моему, только он, хотя вокруг нее существовал культ со стороны ее дочерей. Всегда меня не любившая Надежда Павловна с удивлением отмечала, что, умирая, бабушка вспомнила обо мне с большой теплотой. Спасибо ей за эту память.

Когда после войны я приходила на могилу бабушки вместе с Павлушей на Богословское песчаное кладбище, он всегда говорил мне, своим и здесь полушутливым тоном: «Не забудь, когда я умру, обязательно похоронить меня здесь, рядом с бабушкой». – Я сердилась за эти причинявшие боль слова его о смерти. – «Зачем ты это вечно повторяешь? А если я умру раньше тебя?» – но он оставлял это без ответа, как нечто совершенно невозможное; я чувствовала, что он даже мысль такую не может допустить, так тяжка для него подобная перспектива. И я внутренне тоже с невыносимой мукой подчинялась его воле, – пусть лучше мне достанется самое страшное, что может с нами случиться, чем ему страдать без меня. Пишу сейчас об этом и плачу. – «Все равно ведь я без тебя жить не смогу», – говорила я. А он, со своей обычной ироничностью, пряча серьезное под шуткой, заявлял: «Я же знаю, что ты сумасшедшая и все можешь сделать с собой. Только сначала похорони меня здесь, а потом приди ко мне тоже». Сколько раз это повторялось за последние 30 лет, и как я упрекала его, что он может шутить подобными вещами… Не надо больше об этом. Скоро и мое имя будет стоять на граните, где уже стоит его имя рядом с бабушкиной могилой.

Что я еще могу сказать о родственниках Павлуши? Его младший брат Юля учился в детскосельской школе на класс младше меня, и я его помню мальчиком. Страшный непоседа, живой, веселый, компанейский, вспыльчивый, он ни чем ни внешне, ни внутренне не походил на Павлушу. Он был «хороший малый», любивший выпить, закусить, повеселиться, но он был достаточно обыкновенен и бесконечно далек от ума и культуры Павлуши. Да и характеры у них были разные. Кончив мостостроительный техникум, он в начале войны был взят в инженерные войска в Пушкине, где он продолжал жить. Моя вина, что в те суматошные первые дни я перепутала его местопребывание, о котором он меня лично не известил, сказав об этом только двоюродной тете, жившей в то время в квартире бабушки, как и я. В результате я его не навестила в части, через две недели уехав из Ленинграда. А через неделю еще, когда их отделение вели через Баболовский парк{73}73
  Баболовский парк – один из известных парков Царского Села (ныне г. Пушкин), располагается в южной части современного Пушкина, его главная достопримечательность – Баболовский дворец.


[Закрыть], при первой же бомбежке Пушкина, он и несколько его товарищей погибли. Надежда Павловна установила после войны, где их похоронили, и оформила там, около руин дворца, могилу с именем Юли{74}74
  О захоронении Ю. С. Чахурского см.: Гоян К. Воинские захоронения советских солдат и офицеров, погибших в годы Великой Отечественной войны, на территории Пушкинского района (поисковые работы 2015 г.) // Наследники великого города: Фрагменты докладов учащихся Санкт-Петербурга на V региональной олимпиаде по краеведению (9–11 классы) 2016 года. Вып. 25. СПб.: С.-Петерб. городской дворец творчества юных, 2017. С. 22–34. https://institutspb.ru/pdf/heritage/НАСЛЕДНИКИ_25.pdf (дата обращения: 01.08.2020).


[Закрыть] (ил. 15). Павлуша всегда о ней заботился, договорившись всего год назад со строителями, которые будут восстанавливать дворец и строить санаторий, чтобы могилу сохранили. Я помню, как тихо, всего несколькими словами он упрекнул меня за то, что я не повидала Юлю в те дни. Это было в Забайкалье, куда пришло известие о его гибели. И как всегда в тех случаях, когда упрек его был справедлив, а не рожден одним из приступов раздражения, о которых я говорила, я могла только виновато прижаться лицом к его руке и поцеловать ее без оправданий.