Текст книги "Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи"

Последний родственник – сын Елизаветы Павловны Сергей Ласточкин. Он родился поздно, и никакой связи с ним у Павлуши, в сущности, не было. Некоторое время после войны, когда Сережа учился в Академии художеств, поддерживалось знакомство с ним. Но потом Павлуша порвал с ним всякие отношения. Карьерист, забулдыга, человек неискренний, бездушный, пустой, фальшивый и вместе с тем зазнающийся, он, – по словам Павлуши, – удивительно сочетал в себе все дурные черты своих родителей без хотя бы одной хорошей. Теперь, кроме этого давно отвергнутого родственника и его сына, который Павлуше тоже не нравился и отношения с ним не поддерживались, у Павлуши совсем не было родных. И он не любил в принципе родственных отношений, связей, обязательств. Вероятно, особенно потому, что рос он без отца, с матерью, которую не любил, положительной стороны семейной жизни не зная. В юности он мечтал быть старым холостяком. А из того немногого, что он говорил о ранних годах своей жизни, я еще не могу забыть, как один раз он задумчиво сказал: «Я был очень одинок в детстве» (ил. 8–14).

* * *

Конечно, о своих «предках» я знаю гораздо больше, но тоже с упреком себе должна сказать: как мало мы расспрашиваем об уходящих бесследно в прошлое жизнях, даже если они очень интересны, а расспросив, как мало записываем даже просто имен, фамилий. Время летит… И вот, когда хочешь не только еще что-то услышать, но просто вспомнить то, что знал, оказывается, – многое позабыто и нет тех, от кого это слышал, кто мог бы об этом с тобой поговорить. Между тем, разве так мало стоит человеческая жизнь, чтобы не постараться сохранить следы того, что в ней было не совсем обычным и не только будничным?

Когда 8 лет назад я была в Польше и называла свою фамилию, мне любой человек говорил: «Так пани ж полька. То знаёмая польская старая фамилия». Директор Института истории искусств Польской академии наук спросил меня: «Откуда вам досталась эта фамилия?» – «От деда». – «Так знайте, что ваш дед был весьма почтенный польский шляхтич», – важно заключил он. И еще одна специалистка по истории сказала: «Знайте, что ваша фамилия исторически известная в Польше. И все ее разветвления восходят к одному древнему роду». Сейчас Знамеровских в Польше много. И от одного из них я узнала, что у всех у них был один родовой герб – полулев-полугриф.

Все это совпадает с тем немногим, что я знала раньше, и с семейными преданиями, носителем которых была сестра моего отца Наталья Иосифовна, или тетя Тася (ил. 28). Папа, наоборот, этими «выдумками» совсем не интересовался, как и наиболее близкий к нему младший брат дядя Миша{75}75
  Дядя Миша – Михаил Иосифович Знамеровский, брат П. И. Знамеровского, отца Т. П. Знамеровской; погиб в 1938 г., реабилитирован посмертно. Приведем полностью текст документа о реабилитации: «Знамеровский Михаил Иосифович (1891–1939) русский, образование: высшее, б/п (беспартийный. – А. М.), зам. начальника технического отдела бюро комплектации Наркомата оборонной промышленности СССР, житель Москвы: Еропкинский пер., д. 11, кв. 4. Арест[ован] 1938.08.16. Осужд[ен] 1939.04.15. Военная коллегия Верховного суда СССР. Обв[инен] в участии в к[онтр]р[еволюционной] организации и в шпионаже. Расстр[елян] 1939.04.16. Место расстрела: Московская обл., Коммунарка. Реаб[илитирован] 1956.12.08. ВКВС (Военная коллегия верховного суда. – А. М.) СССР» (https://rosgenea.ru/familiya/znamerovskij (дата обращения: 02.06.2019)).


[Закрыть].

Дедушка мой со стороны отца (ил. 27) был поляк. По сохранившимся рассказам, он был из богатой шляхетской семьи, глава которой рано умер, когда дедушка (самый младший из детей) был совсем маленьким. Мать вышла замуж за другого, человека, видимо, очень дурного и властного, совсем ее себе подчинившего. Он ничего не мог сделать с майоратным наследованием старшего, очень отдаленного по возрасту от брата пасынка, и тот, как рассказывала тетя Тася, учился в каком-то весьма привилегированном военном заведении, став затем офицером. Был в семье и смутный слух, что он был связан с охранной придворной службой, и это спасло его во время восстания 1863 года{76}76
  Восстание 1863 года – Польское, или Январское, восстание 1863–1864 гг. – шляхетское восстание на землях бывшей Речи Посполитой, отошедших к Российской империи, а именно: в Царстве Польском, Северо-Западном крае и на Волыни. Оно было направлено на восстановление Речи Посполитой в границах 1772 г. Началось 10 (22) января 1863 г. и продолжалось до 6 (18) июня 1864 г. Окончилось поражением повстанцев и привело к активизации антипольской политики российских властей.


[Закрыть], к которому он имел какое-то отношение. Дедушка настолько не любил говорить о нем, что даже имени его тетя Тася точно не знала. Между тем, не посягая на этого наследника родового имущества, отчим деда решил лишить всего остальных детей – маленького Юзефа и его двух сестер постарше, всего, вплоть до образования, имея в виду выгоды детей своих собственных. Все трое младших пасынков были им отправлены в захолустное имение около Белостока и сданы на попечение управляющего, человека не только темного, но бывшего, по определению дедушки, настоящим зверем. Жизнь их там превратилась в ад, и притом без всяких перспектив на будущее. Дед был по характеру решительным, живым, предприимчивым. И, когда ему было 14 лет, он бежал из этого ада по одним воспоминаниям в Чернигов{77}77
  Черни́гов – город на севере Украины. Исторический центр Северской земли, один из крупнейших городов Киевской Руси.


[Закрыть], по другим в Чугуев. Видимо, в одном из этих мест был кто-то, на кого он мог опереться. Детство было настолько тяжким, что внушило ему отвращение ко всему окружавшему его, и он, видимо, без колебаний перешел в православие, получив имя Иосиф, – по отцу Антонович. Папа мой вспоминал, что дедушка не любил поляков, отрекшись от своего происхождения. А они тоже отреклись от него, как от изгоя, поэтому со всеми родными на всю жизнь всякие отношения были прерваны. Только сестры раза два приезжали, оставшись незамужними провинциальными жительницами все тех же мест под Белостоком.

В Чернигове или Чугуеве дед кончил кадетский корпус, а потом (не знаю где) офицерское пехотное училище. Так как он был высок, статен, красив, он взят был в охрану петергофского дворца, где прослужил некоторое время. Служил ли он в промежутке еще где-нибудь, – не знаю, но затем его перевели в Воронеж{78}78
  Воро́неж – город в России, расположен на берегах реки Воронеж, в 12 км от ее впадения в Дон.


[Закрыть]. Здесь он через некоторое время женился на моей бабушке – Ольге Александровне, урожденной Хаз фон Грюненвальд или, как эту семью в России чаще называли, Газ де Грюненвальд (ил. 26).

История бабушки более, но все-таки не совсем, обычна. Отец ее был из судетских{79}79
  Судетские – этнографическая группа немцев, до 1945 г. компактно проживавшая в пограничных регионах Чехии (в Судетской области).


[Закрыть] обедневших дворян и, как это часто бывало в то время, отправился в русскую армию «на ловлю счастья и чинов». Бабушке было в то время 8 лет, и звали ее Эльза. Мать у нее была венгерка, и я знала когда-то ее имя, но потом забыла в связи с его сложностью, а записи мои во время войны потерялись. Знаю только, что характер у нее был очень жестким. Вся семья сразу же из католичества перешла в православие, благо чинам это более благоприятствует. Служить же на военной службе немцы умели. В результате не только мой прадед, но и три брата бабушки дослужились до армейских генералов. Состояния, однако, у них никакого не было, приданого бабушка не получила, и, когда дедушка вышел в Воронеже в отставку, у них ничего не было, кроме скромных возможностей заработка.

Бабушка несколько лет впоследствии прожила в нашей семье, когда я училась в школе, поэтому я ее хорошо помню. Она была настоящей, даже утрированной немкой без всякой примеси венгерского темперамента. Очень домашняя, хозяйственная, спокойная, сдержанная, она была аккуратна во всем до того, что нам с братом это даже служило развлечением. Она могла с нетерпением ждать еды, но пока стрелка не доползала до определенной минуты, не садилась за стол. День ее был точно по минутам распределен между вязаньем, штопаньем носков, чтением, писанием писем родственникам и т. п. Переходя из комнаты в комнату, она переносила с собой будильник и то и дело поглядывала на него сквозь очки. Брат иногда потихоньку переворачивал его обратной стороной, и она приходила в недоумение, не видя цифр, протирала очки, потом семенила к столу и, обнаруживая привычную шалость внука, слегка ворчала себе под нос. Думаю, впрочем, что нечто в отношении ее педантизма и самодисциплины перешло и в наши с братом навыки, оказав нам пользу в работе, когда мы выросли. Была она суховата, лишена сентиментальности, с детьми (и своими в детстве) не была слишком ласкова. Но была ровна, не сердита, тактична. Так, она удивительно умела не вмешиваться в наше воспитание, и с мамой у нее были самые мирные отношения. Как сейчас я помню дни, когда бабушка очень хорошо и внятно читала вслух какие-нибудь книги (классиков или что-либо вроде Мельникова-Печерского{80}80
  Мельников-Печерский – Павел Иванович Мельников (псевдоним: Андрей Печерский; 1818/1819—1883), русский писатель-реалист, публицист, этнограф-беллетрист. В своих произведениях детально описывал обычаи и быт старообрядцев.


[Закрыть]), мама вышивала, я рисовала, а брат, которому было еще лет 8, ездил вокруг большого стола на трехколесном велосипеде. Но и он временами прислушивался, а иногда мог так расчувствоваться, что, бросив велосипед, прислонялся к бабушке и плакал. В связи с велосипедом у него было даже прозвище «гроза читателей».

Бабушка была домоседка и ужасно не любила никаких переездов с места на место. Выйдя замуж, она едва ли даже меняла когда-нибудь квартиру в Воронеже, по рассказам расположенную в первом этаже, просторную и удобную. При том, что они, как она рассказывала, не сводили никогда концов с концами, у них всегда была няня и по большей части кухарка. Детей было много, восемь человек, и из них только один ребенок умер в детстве. Однако размеренная жизнь бабушки, чистота, порядок и точный строй жизни во времени не нарушались, потому что четыре сына, подрастая, переходили все в воронежский кадетский корпус и бывали дома только в праздники. Сестра бабушки, – тетя Надя, – как ее называли мои родители, была старой девой и таким же мерным и упорядоченным образом жила со своим холостяком-братом, генералом в отставке, тоже в Воронеже. Его звали дядя Лёка, и он при всем своем хладнокровном темпераменте прижил к старости ребенка от их кухарки. Судьбой мальчика он был очень озабочен, и дело разрешилось тем, что его усыновил имевший двух дочек брат, бывший генералом (еще не в отставке) в Москве, так что этот мальчик – Саша – числился нашим родственником.

Странные бывают браки и пары. Так было и у бабушки с дедушкой, которые являлись абсолютными противоположностями. Дедушка был до того живым, веселым, темпераментным человеком, что, когда пришло время выйти в отставку, он выбрал такую работу, которая давала бы ему возможность максимально много находиться в разъездах и не пребывать в доме с его педантично-неподвижным укладом. Он стал железнодорожным инспектором и вечно находился в командировках. А так как работа в те времена была не слишком регулярной, то, вероятно, не меньше времени он проводил у своих приятелей в имениях, ибо его страстью была охота и он был председателем охотничьего общества Воронежской губернии. Поэтому у бабушки было одно неудобство, – он приезжал вечно с собаками и они нарушали распорядок в доме, что она, однако, со свойственным ей тактом стоически выносила. Недавно умершая древняя старуха Чебышева, отец которой был управляющим одним из царских конных заводов и жил при заводе в имении, рассказывала мне много раз о том, что значил приезд моего деда к ним, а следовательно, и в другие места.

«Зёзя», как его на польский манер звали и бабушка, и все друзья, вносил в каждый дом столько жизни, будто врывалось дуновение или даже вихрь свежего воздуха. Возня с детьми, беготня по дому, шутки, смех, непрерывное движение охватывали все и всех, пробуждая от спячки. До конца жизни стройный, худой, высокий, он и внешне был создан для жизни деятельной и подвижной. Сразу же организовывались охоты в зависимости от возможностей хозяев и конные, и пешие, и с легавыми, и с борзыми. Он был великолепный наездник, входивший на охоте в яростный азарт. Но азартность его не ограничивалась этим. Вечером организовывались карточные игры, и он так набрасывался на своих партнеров, делавших промахи, независимо от их ранга, что даже решено было там, где он играл, ввести штраф гривенник за каждое резкое нападение на кого-либо. Говорят, что он обычно сначала терпел некоторое время, потом вытаскивал заранее гривенник, который клал рядом с собой, а затем, не выдержав, бросал его на середину стола и отводил душу. Одни обижались, другие, – большинство, – прощали ему все за его обаятельность и непосредственность. Сердиться всерьез на него было трудно.

Когда выросли дети, оказалось, что все они азартные картежники в отца, даже дочки. Мужья дочек тоже втянулись в страсть к преферансу, винту и другим картежным премудростям. И в воронежской квартире, когда приезжал дедушка и в воскресенье собирались все члены уже взрослой семьи, расставлялись несколько столиков и начинались несколько пулек. В процессе игры страсти до того накалялись, стоял такой крик, что однажды летом, когда окна были открыты, какой-то прохожий наклонился в одно из этих окон и с испугом спросил: «Что здесь происходит? Ведь так и до драки, и до убийства можно дойти. Не пора ли уже позвать полицию?»

Надо думать, что у дедушки и в отношении женщин было достаточно темперамента и бабушка никак не могла его удовлетворить. Но так как романы разыгрывались явно вне Воронежа, то сведений о них не дошло. Что могли знать об этом дети? А бабушка едва ли и хотела что-нибудь знать. Помню только, как в детстве я случайно слышала ее разговоры, для меня не предназначенные. Во-первых, она с гордостью отмечала, что, – не в пример нынешним нескромным временам, – Зёзя ее никогда не видел обнаженной, – только в длинной до пят ночной рубашке. Во-вторых, она сетовала на то, как тяжко было бесконечное деторождение и как Зёзя легко и весело относился, приезжая, к очередной новости, что будет еще ребенок. – «Вот и хорошо! – говорил он. – Опять у тебя будет новый маленький». А сам уносился в очередные разъезды, бывая дома гостем со своими вечными собаками.

Его известность как специалиста-охотника была так велика, что принц Ольденбургский{81}81
  Принц Ольденбургский – герцог Александр Константин Фридрих (принц Александр Петрович) Ольденбургский (1844—1932), русский генерал от инфантерии (1895), генерал-адъютант, сенатор, член Государственного совета.


[Закрыть], огромное имение которого Ромны{82}82
  Ро́мны – видимо, имеется в виду местечко Рамонь Воронежской области, где находится дворец Ольденбургских – усадебный дом конца XIX в., являющийся памятником кирпичной неоготики.


[Закрыть] находилось под Воронежем, пригласил его наездами ведать здесь охотничьими делами, и дед согласился, – ведь лишний заработок был весьма полезен в его большой семье. Воображаю, какие «толстовские» охоты он заказывал там, когда съезжалось соответствующее «общество»! А одна старушка в Воронеже рассказывала мне, как однажды немец-управляющий в Ромнах пустил сплетню, что дедушка истратил не таким образом, как должно, сумму, выделенную на охотничье хозяйство. И когда это дошло до дедушки, он, схватив свои револьверы, бросился в Ромны стреляться с клеветником, оскорбившим его честь. Управляющему пришлось публично извиняться, чтобы избежать дуэли с лучшим стрелком губернии.

Насмешливостью, не злой, а веселой, шутливой, он был полон до краев. Мама вспоминает, что, когда она была невестой папы и приходила в гости к ним в присутствии дедушки, он все время подсмеивался над их влюбленностью и однажды, когда папа незаметно гладил ее руку под скатертью, тот принес старый домашний башмак, сунул на колено папе и сказал: «Помусоль-ка лучше эту туфельку, а то ты уже надоел Мусе своими ласками».

Привезя неприязнь к Польше, где ему было так плохо в детстве, и смеясь над «панским гонором», он был по характеру типичным поляком, пусть не с «панским», но гордым гонором и страшной вспыльчивостью. К числу анекдотов о нем относится и такой. Он, в отличие от всей семьи, не любил котлеты с луком, и бабушка делала их ему отдельно, аккуратно втыкая в них палочки. Однажды она не проследила за этим, и кухарка палочки не воткнула. Когда сковорода была принесена на стол, дедушка мгновенно вышел из себя и, раньше, чем кто-либо успел вскрикнуть, вся сковорода была выкинута за окно на тротуар. К счастью еще, она ни в кого не попала и никого не обожгла. Обожал он укроп, посыпал им все и говорил, что с ним любое кушанье вкусно. Дети как-то спросили его, относится ли это и к мороженому. – «Конечно», – горячо вскричал он. Они побежали за мороженым, и он, лукаво посмеиваясь в свои закрученные польские усы, густо посыпал сладкое укропом и съел, похваливая. – «Когда я умру, – говорил он бабушке, – ты мне не клади в руки всякие там крестики; положи хороший пучок укропа, – пусть он для меня и на том свете хорошо пахнет».

В отношении религии он был человеком весьма равнодушным, – недаром и католичество так легко сменил на православие. В церковь почти никогда не ходил, и делал это, только если уж неудобно было избежать. Зато очень любил, как и все радости жизни, вкусно поесть и выпить. – «На Пасху, бывало, – вспоминала бабушка, – он всегда скажет: вы идите к заутрене, а я лучше тут дома у красивого стола похозяйничаю. Нарежет все, расставит, разложит и, конечно, уж раньше времени всего напробуется».

Конечно, был он создан в противоположность бабушке для любви к путешествиям и дальним странствиям. И я могу гордиться тем, что Пржевальский{83}83
  Пржевальский – Николай Михайлович Пржевальский (1839—1888), русский путешественник и натуралист. Предпринял несколько экспедиций в Центральную Азию. Почетный член Российской академии наук (1878). Генерал-майор (1886).


[Закрыть] отгадал в нем себе товарища, вполне подходящего и желанного. Я не расспросила бабушку в детстве, как они были знакомы. Помню только, что вместе охотились и в карты играли, но в самом ли Воронеже они встречались или где-то еще, не знаю. Только Пржевальский пригласил дедушку в очередное свое путешествие. – «Это была самая большая трагедия его жизни, – говорила бабушка. – Ведь Географическое общество{84}84
  Географическое общество – Русское географическое общество – географическая общественная организация России, основанная в 1845 г. Одно из старейших географических обществ мира после Парижского (1821), Берлинского (1828) и Лондонского (1830). Главная задача Русского географического общества – сбор и распространение достоверных географических сведений; его экспедиции сыграли большую роль в освоении Сибири, Дальнего Востока, Средней и Центральной Азии, Мирового океана, в развитии мореплавания, открытии и изучении новых земель, в становлении метеорологии и климатологии.


[Закрыть] брало на себя только его содержание во время путешествия и ничего не давало на содержание семьи. А как мы могли просуществовать без его жалованья? Ведь мы жили только на это. И бедному Зёзе пришлось отказаться». – Думаю, что бабушка даже и не представляла себе всю эту трагедию реально, – слишком она была от нее далека. А я уже в детстве переживала ее остро и живо. И если во мне так сильны были всю жизнь гены путешественника, то это досталось мне явно от деда, через поколение, минуя его детей, из которых никто такими склонностями не отличался. С какой грустью, когда я была в музее в Пржевальске{85}85
  Пржева́льск – город в Киргизии, административный центр Иссык-Кульской области. В 1889–1922 и 1939–1992 гг. носил название Пржевальск, в 1922–1939 – Караколь, ныне Каракол.


[Закрыть], я представляла себе, что здесь, среди сподвижников великого путешественника, по праву мог бы занимать место и портрет Иосифа Антоновича Знамеровского.

Интересно, что их роднили и охота, и карты, и польское происхождение по крови. И при антипольских настроениях деда сколько польских словечек, поговорок, выражений вошло в меня с детства уже через отца, который по-польски вообще совсем не разговаривал и был завзятым русским патриотом. К основанной им русской ветви своего рода дедушка тоже не был равнодушен. У него все время появлялись на свет внучки, и когда родился первый внук Знамеровский, – мой брат Борис, – дед был в восторге. Однако в том же 1915 году он и умер, скоропостижно, после какой-то охоты ночуя в каком-то имении, и уж конечно не дома. Лег спать и не проснулся, так что смерть его была легкой и соответствующей его жизнеутверждающему нраву. Конечно, я не помню его, хотя он меня и видел вскоре после моего рожденья. Но он всегда жил в моем воображении как человек для меня особенно привлекательный в смысле многих черт характера. Только вот любовь к картам, присущая всем типичным Знамеровским, мне оставалась абсолютно чуждой. Впрочем, по сравнению с живыми сангвиниками Знамеровскими я и во многих других отношениях не была типичной. Думаю, что дедушка, как и папа, был так деятельно-подвижен, что для созерцательности, для особой любви к книгам и тем более стихам у него не хватало места. И я вспоминаю, как в лагерь в Лугу{86}86
  Лу́га – город в Ленинградской области. Находится на реке Луга в 147 км к югу от Санкт-Петербурга.


[Закрыть] в 30-е годы приехала бригада поэтов, слушать которую отправилась мама, любившая поэзию, хотя и не слишком разборчиво. Папа пришел в гнев. «Кто это пустил в лагерь этих пустомелей?» – «Комиссар{87}87
  Комиссар – в 1918–1942 гг. представитель коммунистической партии в военных частях и на кораблях, наделенный командными полномочиями.


[Закрыть]», – оправдывалась мама. – «Тоже придумал стихоплетов пускать!» – «Но ведь Пушкин тоже стихоплет. Разве ты его не любишь?» – Папа несколько смутился. Но потом буркнул: «Я его не за стихи, а за прозу люблю. Ведь у него и повести есть».

Кончая с отцовской линией предков, могу еще добавить, что все три брата бабушки Грюненвальды умерли до революции и никакого потомства этот род не оставил. Пара дочек и незаконный приемыш Саша, бывший еще мальчиком, затерялись где-то в волнах революции и, видимо, погибли. Род был неинтересен, и только одно лицо врезалось мне в детстве в память. Жена младшего из братьев Александра, красивая женщина с цыганским темпераментом, бросила его и вышла замуж за другого офицера, что по тем временам было, конечно, огромным скандалом. Она забрала с собой и их единственную дочку Валентину, которую я знала короткий срок как тетю Валю. Перед самой революцией они, как и мы, жили в Киеве, где служил ее муж – офицер, крымский грек Сакелари. Потом рассказывали, что молодая чета была образцом безумной любви. Но Сакелари погиб во время автомобильной катастрофы в Крыму, и близкая к безумию тетя Валя уехала в Москву к матери, а затем следы их затерялись. Она была необычайно хороша собой. Ее фотография, хранившаяся у мамы, всегда заставляла меня приковывать к ней взгляд, даже случайно открывая альбом. Это был безупречно прекрасный, женственный, поэтически-задумчивый образ, напоминающий мне только знаменитую мадонну реймского собора{88}88
  Мадонна реймского собора – знаменитая статуя Марии с фасада Реймсского собора, видимо, из группы Встречи Марии и Елизаветы, XIII в.


[Закрыть]. Когда она появлялась в ложе театра, на нее обращались бинокли со всех сторон.

Род моей мамы был совсем другим, но о нем тоже надо немало рассказать, раз уж я решила запечатлеть, хотя бы бегло, образы предков. Со стороны бабушки он начинается трагической историей, характерной для тех времен. Прабабушка была бедной дворянкой, сиротой, украинкой из Харьковской губернии{89}89
  Ха́рьковская губе́рния – губерния Российской империи в XVIII – начале XX в. и Украинской ССР до 1925 г. Ее административный центр г. Харьков расположен в северо-восточной части Украины на границе двух ландшафтных зон – лесостепной и степной – у места слияния рек Лопани и Уды, притоков Северского Донца.


[Закрыть]. Кроме исключительной мягкости и доброты, любви к дедушке и умения быть ласковой с детьми, она ничем особым не отличалась. Но юность ее началась не совсем обычно. Как круглая, ничего не имевшая сирота она была взята в дом своей теткой, богатой харьковской помещицей, фамилия которой была у меня раньше записана, но во время войны затерялась и забылась. В этой семье, от которой идет моя украинская кровь, была еще родная дочка. Когда девушки подросли, дочь влюбилась в актера какой-то бродячей труппы. Конечно, мать не могла и слышать о подобном браке, любовь же была так сильна, что девица бежала с актером и с ним повенчалась. Мать, отличавшаяся беспощадно-жестоким характером – может быть, вроде какой-нибудь Салтычихи{90}90
  Салтычиха – Дарья Николаевна Салтыкова (в девичестве Ива́нова; 1730—1801), русская помещица, вошедшая в историю как жестокая садистка, убившая нескольких десятков своих крепостных крестьян, имелись подозрения и о людоедстве. Решением Сената и императрицы Екатерины II в 1768 г. была лишена достоинства столбовой дворянки и приговорена к пожизненному заключению в монастырской тюрьме, где и умерла.


[Закрыть], – прокляла дочь и поклялась, что никогда ее больше не признает. Легко себе представить, как после богатства избалованная и изнеженная девушка попала в обстановку не только крайне трудную, но просто на дне нищеты. Кажется, у нее был ребенок. И она, и он заболели чахоткой и она буквально сгорела в какие-нибудь два-три года. Только тогда ее мать почувствовала все-таки раскаяние. В связи со стремлением к божьему прощению не только деньги потекли в монастыри и церкви, но она решила, дав своей воспитаннице-сироте маленькое приданое, выдать ее обязательно замуж за священника, выхлопотать для него хороший приход и заставить его всю жизнь замаливать ее грех. Для этого она повезла на зиму племянницу в Киев как центр церковного образования. В ее дом приглашались почти исключительно семинаристы, и у нее хватило в приливе раскаяния хоть самого минимального великодушия, – она предоставила выбор жениха самой воспитаннице. Выбор был сделан быстро, потому что среди семинаристов выделялся исключительной, типично-южной, жгучей красотой молодой крымский грек, в которого девушка страстно влюбилась. Она была невзрачна по сравнению с ним, но любовь иногда рождает любовь, и он ответил ей искренней взаимностью. Поженившись, они мирно и дружно провели жизнь в большой по тем временам слободе Бутурлиновке{91}91
  Бутурли́новка – расположена в России на северной окраине Калачской возвышенности, на реке Осередь (притоке Дона) в 180 км к юго-востоку от Воронежа. С 1917 г. город, районный центр в Воронежской области.


[Закрыть], недалеко от Воронежа. Моя мама, не будучи любимой дочкой своей матери, большую часть детства провела у этих дедушки и бабушки, души в них не чая и переживая каждый отъезд от них как большое горе. Настоящая греческая фамилия моего деда мною потеряна и забыта, но по обычаям семинарий ему эту «несуразную» фамилию сменили на вполне пристойную, русскую, и были они с тех пор Краснопольскими. Дедушка был мягок, любил читать светскую литературу, имел хорошую библиотеку и заботился о распространении культуры вокруг себя, начиная с собственных детей. Сыновья его стали учителями в той же Бутурлиновке, – их, насколько я помню, было два и на фотографиях они выглядели похожими на Куинджи{92}92
  Куинджи – Архип Иванович Куинджи (при рождении Куюмджи; 1842/1841 или 1843—1910), русский художник, мастер пейзажной живописи; родился в Мариуполе (современная Донецкая область Украины) в квартале Карасу, в семье бедного сапожника-грека.


[Закрыть].

Но особое место в этой скромной и тихой семье заняла дочь – Ольга Ивановна (ил. 16, 17, 18), моя бабушка по маме. К ней перешла внешность отца, и она уже девочкой выглядела как будущая восточная красавица. Даже в старости, когда я ее знала, она имела толстые, все еще черные с проседью косы, абсолютно черные глаза под густыми смоляными бровями, тонкие черты лица, которые мне казались даже не греческими, а турецкими. Воронежские старики и старухи, знавшие ее когда-то, говорили, что она считалась одной из первых и притом самой экзотической красавицей в губернии.

Не знаю, где и как, но, когда ей было лет 12, ее увидел брат министра Сухомлинова{93}93
  Брат министра Сухомлинова – Николай Александрович Сухомлинов (1950–1918?), с 1868 г. служил в лейб-гвардии уланском полку, участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. Впоследствии (с 1911 г.) оренбургский губернатор и наказной атаман Оренбургского казачьего войска. Брат военного министра Владимира Александровича Сухомлинова (1848–1926).


[Закрыть], блестящий гвардеец, не то улан, не то гусар{94}94
  Блестящий гвардеец, не то улан, не то гусар – гвардия – привилегированные воинские части; уланы и гусары – виды легкой кавалерии.


[Закрыть]. Он так страстно воспылал любовью к девочке, что сделал тут же предложение ее родителям, прося после совершеннолетия ее руки. Старики были ошеломлены «такой честью». А он заявил, что она должна учиться не в гимназии, а в лучшем частном воронежском пансионе{95}95
  Пансион – учебное заведение с круглосуточным пребыванием в нем воспитанников.


[Закрыть], на его средства, потому что ее воспитание должно соответствовать той светской жизни, которую ей придется вести, став его женой. Девочка была еще, видимо, очень аморфная и послушно поступила в закрытый пансион. Усиленное изучение языков, музыки, рисования, светские манеры, – все это становилось ее достоянием. У нее оказалась поэтичная натура, она всю жизнь, – хотя и весьма любительски, – писала стихи, была склонна к фантазиям, к страстным порывам, отличалась своенравием, упорством, а позже и тяжелой властностью. Жених очень часто посещал пансион, отличаясь удивительным постоянством чувства. У меня до войны хранилась маленькая фотография с изображением бабушки после окончания пансиона в бальном, декольтированном платье, в профиль, с тяжелой массой волос, падающих сзади на шею. Казалось, все шло так, как было намечено. Но когда уже делались приготовления к свадьбе и жених приехал в Бутурлиновку повидаться, он был охвачен таким порывом страсти, что наедине бросился к невесте со слишком бурными и чувственными ласками. Как подобает девице того времени, она страшно испугалась и, кроме того, почувствовала вдруг к нему отвращение. Прибежав в слезах к родителям, она сказала, что замуж за него никогда не выйдет. История была скандальная. Старики ее всячески уговаривали, жених умолял, обещая ждать сколько она захочет… Но в это время случилось еще происшествие. Ольга была где-то в гостях в имении и зимой возвращалась ночью домой, как обычно, на тройке. За ними погналась стая волков. Опасность была так близка и велика, испуг был таким потрясающим, что она дала богу клятву вообще не выходить замуж и уйти в монастырь, если они будут спасены. Эта клятва стала еще одной опорой в ее отказе жениху. Однако отец и мать ее не были настолько фанатично религиозны, чтобы придать значение подобной ситуации и допустить уход в монастырь совсем еще почти девочки и притом такой образованной, светской, прекрасной. Они решительно воспротивились этой прихоти, уверяя, что это их просто убьет, тогда своенравная дочь, чтобы избегнуть брака, ей предназначенного, тоже без всякой любви приняла первое же предложение, которое ей было сделано, – Виталием Ивановичем Дегтяревым, воронежским помещиком средней руки, моим дедом. Конечно, бабушка была незаурядным по своим возможностям, по-южному страстным и темпераментным человеком. Но меня поражает то, что этот темперамент явно никогда не распространялся на мужчин. Никто не знал, не слышал, не говорил о том, чтобы она когда-нибудь кого-нибудь любила. Дедушкой же – мягким, добрым, тихим, бесхарактерным – она просто командовала, в то время как он ее обожал.

По рассказам мамы, у них было красивое, сходное с теми, которые обычно изображаются на картинах передвижников{96}96
  Передвижники – художники-реалисты, входившие в Товарищество передвижных художественных выставок, образовавшееся в 1870 г.


[Закрыть], имение Гвазда{97}97
  Гва́зда – ныне село в Бутурлиновском районе Воронежской области, Административный центр Гвазденского сельского поселения. Изначально село, в 1779 г. Гвазда была преобразована в город и стала центром Гваздынского уезда Тамбовского наместничества. В 1782 г. уезд был передан в Воронежское наместничество, а в 1796 г. упразднен, после чего Гвазда вновь стала селом.


[Закрыть], со старым домом, садом, с зарослями сирени, и дом в Воронеже. Род Дегтяревых не был знатен, но был достаточно старинен, потому что вписан в дворянскую книгу при Иване Грозном{98}98
  При Иване Грозном – Иван IV Васильевич (1530—1584), прозванный Грозным, государь, великий князь московский и всея Руси с 1533 г., первый царь всея Руси с 1547 г. (кроме 1575—1576 гг., когда «великим князем всея Руси» номинально был Симеон Бекбулатович).


[Закрыть] с обозначением «стольного места»{99}99
  «Стольное место» – имеется в виду, что было указано поместье данного рода, т. е. место пребывания его «стола», или престола.


[Закрыть]. Явно это было новоиспеченное опричное дворянство, которому раздавались тогда куски земли в средней России, и можно представить себе, что мой предок с этой стороны разъезжал с песьей мордой у седла и зверски корчевал на Руси «измену». Между тем в то время, когда росла мама, у меня создается картина не тургеневской среды и усадебного быта, а скорее чего-то близкого к пошехонской старине{100}100
  Пошехонская старина – отсылка к роману «Пошехонская старина» М. Е. Салтыкова-Щедрина.


[Закрыть]. Не только в пансионе, но и в Бутурлиновке у родителей бабушка жила в условиях иной культуры, здесь же были старые полоумные тетки, какие-то приживалки, полное предрассудков окружение не слишком образованных соседей. Видимо, единственное, что оставалось для заполнения жизни, – уйти в детей. И бабушка родила их одиннадцать. Но почти все сразу же умирали. Выросли только три дочки, и достигли 16 и 18 лет (поочередно) два сына, затем тоже унесенные болезнью. Сыновей, которые уже учились в корпусе, бабушка обожала до ненормальности. Когда старший умер, она, уже не молодая, добилась того, что родился другой. После его смерти ее экзальтированная натура впала в полное отчаяние. И она пришла к твердому убеждению, что все это – кара ей от бога за когда-то невыполненную клятву. И без того сильная, ее религиозность развилась с этого времени в нечто фанатичное и ненормальное. Она стала своим человеком в монастырях, тратила на них массу денег. А после смерти дедушки уже после революции, в 20-е годы (!), все-таки тайно приняла пострижение в одном еще действовавшем монастыре.

Из своих трех дочерей она любила, в сущности, только одну – Александру Витальевну (тетю Шуру) (ил. 22), которую сделала не только тоже фанатически религиозной, но которой испортила всю жизнь, устраивая ее по-своему. Для мамы (ил. 20, 21) было счастьем, что ее детство прошло в Бутурлиновке больше, чем дома, и влияние матери на ее жизнь оказалось ничтожным. Дочери были красивые, южного типа, подобно матери. И мама отличалась от бабушки не только большим для того времени свободомыслием в отношении устройства своей судьбы, но и поэтической влюбчивостью. Было в ней общее с Наталией Ростовой{101}101
  Наталия Ростова – героиня романа Л. Н. Толстого «Война и мир».


[Закрыть]. В 15 лет она романтически целовалась в кустах сирени с Борисом Замбржицким{102}102
  Борис Замбржицкий – Борис Альфонсович Замбржицкий (1881–1918?), военный, служил в саперных и пехотных войсках, участвовал в Русско-японской и Первой мировой войнах.


[Закрыть], молодым офицером, сиротой, в детстве переведенным в православие поляком, красивым, постоянно в силу каких-то причин бывавшим у них летом в Гвазде. Они тайно были уже женихом и невестой. Потом все это расстроилось, и так и не женившийся Борис, когда мама выходила замуж, в сожалении о не свершившемся, подарил ей до сих пор у нас хранящегося «Малаховца»{103}103
  Малаховец – видимо, имеется в виду знаменитая книга Елены Ивановны Молохове́ц «Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве» (1-е издание вышло в 1861 г.). Искажение фамилии может объясняться тем, что безударные «о», произносимые как «а», были записаны «по слуху», фонетически.


[Закрыть] с большой нежной надписью. Во время мировой войны он умер от сыпного тифа. Второй жених был тоже поляк – Станислав Банковский, студент медицинского института, брак с которым расстроили его родители, требовавшие, чтобы мама перешла в католичество. Он был тоже очень хорош, и любовь была пылкая, но у мамы наступило охлаждение, потому что он не любил настолько, чтобы пойти против воли родителей. И третий жених был ее ровесник папа, опять полуполяк (ил. 19). Роман завязался, когда папа учился в Петербурге в Михайловском артиллерийском училище{104}104
  Михайловское артиллерийское училище – открыто в Санкт-Петербурге в 1820 г. по инициативе великого князя Михаила Павловича. Имело целью подготовку офицеров для службы в строевых частях артиллерии, а позже служило также подготовительным заведением для Михайловской артиллерийской академии. После кончины его основателя в 1849 г. училище получило название Михайловского.


[Закрыть], и длился три года, пока он не получил право жениться, выйдя в офицеры в 1911 году. Странно это тяготение мамы к полякам, – ведь в ее жилах польской крови не было. И я помню, как, первый раз увидев среди других 17-летних мальчиков Павлушу, она мне сказала: «Он самый интересный из них. Удивительно умеют быть интересны и обаятельны польские мужчины».