Текст книги "Крестоносец в джинсах"

Впрочем, сейчас главное – отыскать камень. На пустынном месте это было проще простого, но как разглядеть его за этой движущейся стеной?

Участников шествия, казалось, не интересовало ничто вокруг. Они сосредоточенно спускались в долину с раскинувшимся за ней городом. Откуда они взялись? Неужели этот Спирс привлек к себе тысячи путников? И что это – просто праздничное шествие или дальнее паломничество?

Сплошные вопросы, но искать ответы нет времени.

Медлить нельзя. Где же камень? Не на шутку встревожившись, он начал сходить вниз по склону. Вот и березка, это ее он увидел, как только открыл глаза, приземлившись.

Камень должен быть напротив. Он шагнул вперед, сердце выбивало барабанную дробь, нехорошие предчувствия охватили его. Вот бы обойти эту многотысячную толпу или хотя бы протиснуться сквозь нее…

В тесной узкой ложбине прокладывать путь было трудно. Если бы кто и попытался дать дорогу рослому парню, который, орудуя локтями и коленями, пробивался во встречном направлении, сзади тут же напирали новые ряды, угрожая смять замешкавшихся.

Множество маленьких рук хватали Долфа, цеплялись за него, то и дело чья-то изможденная фигура с ходу налетала на мальчика. Его ботинок нечаянно придавил босую ногу, раздался крик боли.

Но камень, где же камень? Долф озирался, не зная, как быть дальше. На гребне холма он заметил Леонардо, с неменьшим изумлением наблюдавшего за дорогой, на которую выплескивались все новые толпы маленьких пилигримов. Студент помахал Долфу, но тому было не до него. Он расталкивал плотно сомкнувшуюся массу, прорываясь к дереву, – камень все-таки должен быть поблизости. До него рукой подать.

Его сильно толкнул какой-то высокий детина, две девчонки уцепились за него, чтобы не упасть. Мальчишка в грязных лохмотьях привстал на цыпочки и принялся кривляться, размахивая руками. В ту же секунду Долф понял, что мальчишка вскочил на его камень. Ребята, проходя мимо, показывали на него пальцами, смеялись, что-то кричали в ответ. Долфу доставалось все больше тычков и пинков, он изо всех сил сопротивлялся неиссякаемому потоку, втягивавшему и его в свой круговорот.

– Пропустите меня! – Его крик перекрыл звук множества голосов. – А ты отойди, быстро! Дай я встану!

Сорванец, пританцовывая, гримасничал и не думал освобождать место для пришельца. Он продолжал дурачиться, тем более что зрители шумно подбадривали его.

Иные норовили задержаться, но, как и Долфу, им с большим трудом удавалось устоять на ногах. В один миг живая стена отделила кривляку от Долфа. Отчаяние придало мальчику силы, он молотил кулаками направо и налево, налетал на чьи-то ноги. Вдруг раздался истошный вопль, толпа, окружавшая камень, рассеялась. Долф поднял глаза. Камень был совершенно пуст, и лишь на месте следа, обведенного меловым контуром, зияла дыра. Оставшееся расстояние Долф преодолел одним прыжком, да так и застыл возле камня. Сердце, казалось, выпрыгивало из груди, ужас перехватил горло. В полном отчаянии он принялся считать: «…пять, шесть, семь… Только не думать ни о чем, только не спрашивать, куда девался этот бедняга. – Он зажмурил глаза. – …Двадцать три, двадцать четыре… Нет, он все-таки спрыгнул с камня, я же видел… Двадцать восемь, двадцать девять… А завизжали они просто оттого, что я придавил кого-то, а вовсе не потому что… Тридцать пять… тридцать шесть… еще несколько секунд, вот сейчас меня оглушит громовой удар; и я открою глаза в лаборатории профессора!.. Сорок восемь, сорок девять… Да нет же, этот балбес и в самом деле соскочил с камня, я еще успеваю…» Он боялся смотреть на циферблат, боялся пошевелиться, но ужаснее всего было поверить собственным глазам: каких-нибудь пять минут назад вот здесь валял дурака средневековый мальчишка, и вот теперь его нет…

Но как ни старался Долф отогнать навязчивую мысль и не возвращаться к разыгравшейся только что сцене, в глубине души крепла уверенность: мальчишку стянула с камня машина времени, а он, Долф Вега, опоздал.

Словно наяву, прозвучали слова ученого: «Если наша попытка не удастся – положим, тебя не окажется в нужный момент на условленном месте, – ты пропал. Ты обречешь себя на скитания по средневековью до конца своих дней».

Долф перевел дыхание, взял себя в руки и открыл глаза. Бросил взгляд на стрелки. Пять часов шесть минут.

Вопреки очевидному, он еще продолжал надеяться.

Тягостно ползли минуты, и ничего не происходило.

Пришло осознание: «Я потерян, я упустил свой единственный шанс». Сумятица мыслей, вызванная горьким открытием, мало-помалу улеглась. Наконец к Долфу вернулась способность рассуждать. Он продолжал стоять на камне, ощупывая пробитую впадину. Да, профессор, чтобы исключить всякий риск, разогнал машину на полную мощность. Много времени пройдет, прежде чем она снова включится.

Придавленный смертельной усталостью, Долф удрученно сошел с камня, его взгляд скользил по движущимся шеренгам, ни на ком не задерживаясь, ничего не видя.

Маленькие путники к этому времени заметно выдохлись, ряды их, прежде плотно сомкнутые, сильно растянулись.

Измученные дети, с трудом передвигая ноги, брели к неведомой цели. Не слышно песен, смолкли шутки, утихли даже слова молитвы. Долф смотрел на них невидящим взором, и навряд ли то, что он видел, проникало в его сознание. Последние волны шествия выплеснулись на дорогу.

Среди отставших было много девочек и малышей, худых, замурзанных, укутанных в лохмотья. Снова опустела дорога, но вот – шлеп-шлеп-шлеп – еще несколько человек молча, без сил плетутся, вздымая пыль босыми ногами.

Малыш лет шести, не больше, споткнулся и упал с громким ревом. Девчушка постарше подхватила его и потянула за собой. За ними горделиво вышагивал высокий, богато одетый мальчик. На ногах мягкие сапожки, шитый серебром кушак, кинжальчик за поясом. Картинка, а не мальчик. За обе руки его цеплялись малыши, которых он подбадривал разговорами. А вслед за ними, спотыкаясь и хромая, ковыляли обессилевшие оборвыши.

Откуда взялась эта процессия? Что гнало ее в путь?

Каков тайный смысл этого передвижения людских волн?

Еще один маленький странник упал и остался лежать, никто не поспешил к нему на помощь. Шлеп-шлеп-шлеп, – мелькали босые ноги. И в какой-то момент Долф понял, что больше не выдержит этого. Не может он видеть беспомощного ребенка, брошенного посреди дороги. А ведь еще и часу не прошло, как на этом самом месте испустил дух раненый разбойник. Долф бросился вперед. Секунда, и он склонился над маленьким телом. Девочка. Он попытался поставить ее на ноги, но, заглянув в лицо, испуганно отпрянул. Веки прикрыты, глаза глубоко запали, щеки осунулись. Она почти ничего не весила. Да жива ли она еще?

В отчаянии он огляделся. Еще одна стайка детей спешила мимо. Они с удивлением посмотрели на Долфа и, плохо соображая от голода и усталости, бездумно продолжали путь. Что же ему делать теперь с этой девочкой, потерявшей сознание?

И вновь рядом с ним оказался Леонардо со своим верным осликом.

– Она умирает! – воскликнул Долф.

Леонардо пощупал тоненькое запястье и тут же опустил руку.

– Умерла, – печально произнес он.

Долф осторожно опустил тело на землю.

– Но почему? – Слезы струились по щекам Долфа. – Да что здесь, наконец, происходит? Куда идут эти дети?

Леонардо не отвечал. Он поднял девочку и положил ее на траву. Сложил по христианскому обычаю ее руки на груди, осенил крестным знамением, прочитал молитву и начал сгребать камни вокруг тщедушного тельца. Долф помогал ему, опустившись на колени. А рядом все слышалось шлеп-шлеп-шлеп… Это тянулись ребята, замыкающие шествие.

Настанет ли конец этой процессии? Сколько еще измученных, больных детей пройдет по этой дороге?

Леонардо поднялся.

– Поздно. Пойдем-ка лучше в город, хоть я боюсь, что нынче вечером городские ворота будут наглухо закрыты.

Долф начал привыкать к его странному наречию и уже сносно понимал его.

Ответа на свой вопрос он все-таки не получил.

– Кто эти дети? – продолжал настаивать он.

Леонардо покачал головой. Он тоже был под гнетущим впечатлением увиденного.

– Дети… Что-то я слышал о них. Детский крестовый поход, вот что.

– Что ты сказал?

– Ну, они направляются в Святую землю, хотят освободить Иерусалим от неверных.

– Эти малыши? – Леонардо кивнул в ответ. – Ты что? Дети будут биться с турками?

Взгляд Леонардо остановился на холмике, который вырос над телом девочки.

– Но как? – спросил Долф, позабыв на минуту собственные несчастья. – Я же видел совсем маленьких, шести-семилеток. Что это за крестовый поход? Нет, невозможно…

Понял ли студент то, что пытался сказать Долф, неизвестно, но он наконец ответил:

– Это в самом деле крестовый поход. Детский. Во Франции уже был такой, но там собралось меньше детей. Мне рассказывали…

– Не понимаю, – выговорил Долф.

– Да и я понимаю не больше твоего. Когда я впервые услышал об этом, поверить не мог. А теперь вот сам видишь.

– Нет, – повторял Долф, – это сон, кошмарный сон. Я проснусь. Какое счастье, что все это во сне. Детский крестовый поход – даже представить страшно… Поход – занятие для конных рыцарей, мужчин в латах, а не для детей.

Леонардо молчал. Подхватив ослика под уздцы, он зашагал вперед. Долф поспешил за студентом. Этот неведомый мир вселял в него страх. Они поравнялись с мальчишкой, который еле-еле ковылял вслед за остальными.

Босые ноги разбиты в кровь. Леонардо, по-прежнему не говоря ни слова, подхватил его и усадил на ослика.

Нашлось там место и для хныкавшей девочки, которую они подобрали на обочине дороги. Леонардо хранил молчание, и Долф не заговаривал с ним. Но теплые чувства мальчика, будто слезы, которые он сдерживал целый день, пролились горячей влагой на сердце. Что за странный юноша? Его не смутила смерть разбойника, он, сохраняя присутствие духа, похоронил мертвую девочку, и вдруг такая забота о несчастных малышах. Долф скользнул взглядом по застывшему лицу юноши, хотя ему самому больше всего хотелось крепко зажмуриться, чтобы отогнать воспоминание об этой девочке и ее потухших глазах, устремленных к безжалостным небесам.

Так, в полном молчании, они продолжали свой путь к городу Спирсу, где уже звонили в колокола и накрепко запирали городские ворота.

ГРОЗА

Заслышав удары набата, жители Спирса в испуге, еще ничего толком не понимая, высыпали из своих домов. Люди спешили к крепостным стенам, на ходу расспрашивали друг друга, что за враг угрожает городу. Но кто мог дать им ответ? Те, кому удалось занять удобные наблюдательные позиции, первыми увидели, как шествие детей заполняет дорогу, и сразу все поняли.

– Это маленькие бродяги, которые хотят попасть в Святую землю, – передавали они стоящим позади, – целая армия воров и попрошаек.

Некоторые женщины, впрочем, потребовали открыть ворота и впустить детей. Но отцы города наотрез отказались. Они напомнили людям, что не было еще города в землях германских, жители которого сами бы отдали свои дома на разграбление маленьким крестоносцам. Вон их сколько! Изголодались в дороге, а допусти их в город, сразу потащат все, что плохо лежит. Они думают, всевышний все простит им за паломничество в Иерусалим. Так неужели добрые горожане Спирса позволят разорить свои очаги? Куда разумнее, наставляли народ городские старосты, запереть по домам собственных детей. Всем известно, какой соблазн для несмышленышей шествие под водительством юного Николаса, если даже отпрыски благородных рыцарей тайком покидают родовые замки и вступают под знамена похода. Хотя среди тех, кто напрашивается на приключения и не гнушается обирать почтенных людей, более всего, конечно, бродяг и нищих. Это они бегут от работы и не имеют почтения к старшим. А сам Николас, их вожак? Разве не был он крепостным? И мы поверим, что ему, не разумеющему грамоты подпаску, открылась в видениях божественная истина и слышались голоса ангелов небесных? Да если что и привиделось этому деревенщине, так это сон о том, как он разбогатеет, а слышался ему звон золотых монет, не иначе, насмехались достойные горожане.

– Богохульство! – вдруг резко прозвучало над толпой. – Николас – святой, избранный Богом.

Мнения разделились. Большинство жителей, опасаясь за свое добро, были против того, чтобы открыть ворота.

Так и остались они накрепко запертыми.

Немногие добрые души поднялись все-таки на крепостную стену и оттуда наблюдали за ползущей мимо колонной. Принесли хлеб и стали бросать его сверху в самую гущу голодной толпы. Дети с визгом налетали на куски хлеба, накидывались с кулаками на счастливчиков, которым доставалась еда. Отчаянные попытки вырвать друг у друга хоть самую маленькую корочку, заканчивались тем, что от хлеба оставались одни крошки, втоптанные в грязь.

В проигрыше, конечно, были самые маленькие и слабые.

Спустя некоторое время наблюдатели увидели, что неподалеку от города, на берегу реки, расположился исполинский лагерь. Долгая дорога под нещадно палившим солнцем измотала путников. Здесь, у реки, можно было по крайней мере утолить жажду, а быть может, и голод, если удастся наловить рыбы. Сотни детей боязливо вступили в стремительно бегущий поток, многие плескались у берега.

Кто-то начал тонуть.

К вечеру на берегу заполыхали костры. Аппетитные запахи жареного мяса и рыбы разносились по окрестностям. Откуда взялось мясо? Как удалось детям добыть муку? Все объяснялось просто: они совершили набег на поля, тянувшиеся по склонам долины, а потом истолкли камнями незрелые зерна, из которых был испечен грубый, почти несъедобный хлеб.

На Соборной площади в это время толпа внимала пламенной речи негодующего монаха.

– Горе нам, о жители Спирса, ибо за бессердечие кара всевышнего падет на наши головы, – возвещал он. – Дети выполняют его волю, мы же без всякого сострадания запираем перед ними ворота. Не сами ли мы понуждаем их к воровству, ибо ничего не остается им, как выкрасть у честного крестьянина его поросенка. И тогда мы же, очерствевшие сердцем, спешим обвинить этих детей во всех смертных грехах. Но тем самым мы оскорбляем Господа. Ибо сказано в Писании: накормите голодных, напоите жаждущих, укройте нагих. А что же сделали мы? Глухие к заповедям господним, заперли свои ворота на замок. Горе вам, безбожники, да настигнет вас возмездие!

Но боязнь тысяч и тысяч протянутых за подаянием детских рук оказалась сильнее сострадания, и ворота по-прежнему оставались запертыми. Под сигнальный звон колокола в домах гасли огни, жители, наконец успокоившись, отходили ко сну. Они были взбудоражены событиями этого дня и потому не обратили внимания на гнетущую духоту, разлитую в вечернем воздухе. Их усталые глаза, весь день напряженно всматривавшиеся в даль, не заметили, как небо приобрело свинцовый оттенок, как потемнело солнце на закате.

Когда Леонардо и Долф достигли городской черты, было семь часов вечера, ворота не открывали.

– Видно, сюда не впускают даже мирных путников, не имеющих никакого отношения к безумной затее, именуемой крестовым походом, – обескураженнo заметил студент.

А Долф показал на малышей, клевавших носом на спине ослика.

– Кто поверит, глядя на них, что мы не из этой компании, – улыбнулся Долф. – Заночуем здесь.

Мальчику было жарко в зимней одежде. Солнце скрылось за горизонтом, но парило еще сильнее, чем прежде.

Небо тяжелой, пропитанной испарениями простыней нависло над землей. Ни одно дуновение ветерка не шевелило неподвижную листву. Животные едва двигались на пастбищах. Людям каждый шаг давался с трудом.

Леонардо поднял удивленный взгляд на своего нового приятеля.

– Ты что же, собрался спать под открытым небом? – недоверчиво спросил он.

– А почему нет? Ночью будет тепло.

Леонардо в замешательстве покачал головой.

– Да если мы тут останемся на ночь, нам в два счета перережут глотку! Ты сам не знаешь, что говоришь, Рудолф. Повезло же тебе: c твоей беспечностью проделать путь из самой Голландии и остаться целым.

– Что же нам делать? – потерянно спросил Долф.

Леонардо махнул рукой в сторону берега.

– Детей отправим туда, да и нам лучше заночевать в лагере. Народу там много. Если ночью нападут разбойники, им не добраться до середины лагеря, да и нам не страшно в самой гуще людей.

– Не пойду! – воскликнул Долф. – Не могу видеть, как они мучаются.

И снова, должно быть, Леонардо не понял его.

– Пойми ты, чем больше народу, тем безопаснее. А что будет с нами, если заночуем вдвоем?

Разговор, описанный здесь, на самом деле вовсе не был столь беглым. Студент говорил с заметным итальянским акцентом, речь его изобиловала старинными оборотами и выражениями, в наши дни давно позабытыми. Добрая половина того, что хотел сказать Долф, оставалась непонятной Леонардо. И все же, благодаря своей склонности к языкам, Долф быстро осваивал непривычное наречие.

Долф с неохотой подчинился старшему товарищу.

Ребята добрались до лагеря, когда небо совсем потемнело.

Очень хотелось пить. Но фляга студента, Долф знал это, была почти пуста. Показалась река. Сотни детей носились по берегу, шлепая по воде босыми ногами, плескались, смывая дорожную пыль, и тут же пили речную воду. Долф замер.

– Они пьют эту воду! – воскликнул он.

– Ну разумеется, – коротко отозвался Леонардо.

Он подвел к реке ослика. Животное, нагнув голову, принялось жадно глотать. Юноша наклонился, наполнил флягу и, ополоснув лицо, тоже прильнул к воде.

«Не мешало бы окунуться, – подумал Долф, вдруг ощутив прилипшую к телу рубашку, – Рейн как-никак…».

Он стянул одежду и остался в трусах. Спрятал в кустах рубашку, брюки и свитер и помчался к реке. Вокруг него дети, нагишом, окатывали друг друга водой, дурачились.

Прозрачные от худобы тела матово поблескивали в быстро надвигающихся сумерках. Долф сделал для себя открытие: вода была поразительно чистой. Стоя в реке по пояс, он хорошо различал свои ступни. Попробовал на вкус. Необыкновенно!

Вдруг до него донесся отчаянный вопль. Мальчишка забрел на большую глубину и не устоял на ногах. Течение относило его в сторону. Плавать он не умеет, это ясно, и те несколько метров, что отделяют его от суши, ему не осилить. Беспомощно барахтаясь, он все больше удалялся от берега. Долф, не раздумывая, бросился на помощь. Несколько взмахов кролем – и он поравнялся с тонущим.

Схватил парня за длинные волосы и поплыл к берегу, уворачиваясь от судорожно цеплявшихся за него рук. Очень скоро он ощутил под ногами землю. Долф поднял незадачливого пловца, уложил его на сухое место, а сам вернулся, заслышав новые крики о помощи. Рядом с Долфом уже кто-то плыл на выручку. Удивительно быстро смельчак оказался там, откуда доносились крики. Долф кивнул ему и собрался поворачивать к берегу, но сзади снова позвали на помощь. Да неужели же никому нет дела до этих детей?

После он никак не мог вспомнить, скольких он вытащил из воды в тот вечер. Пять, может быть – шесть…

А ведь и другие тоже спасли по нескольку малышей.

Между тем спустились сумерки. Ребята сушились у костров. На углях поджаривалась рыба, а то и куски уворованного мяса. Тайком собранное на чужих полях зерно истолкли и теперь из него пекли каменной твердости хлебцы. Благо дров хватало. Никто больше не купался и не ловил рыбу. Мало-помалу все успокоились. Усталость и сон сморили многих еще за скудным ужином. Счастливцы выхватывали у них из рук недоеденный хлеб, который те сжимали во сне. Другие ссорились из-за мест для ночлега, самым задиристым доставались и лучшие куски, и наиболее отлогие места. Своего друга Долф отыскал подле одного из костров. Леонардо оделял хлебом и мясом прибившихся к ним двоих карапузов, а рядом уже дожидались своей очереди другие. Себе Долф и Леонардо не оставили ничего – им продержаться все же было легче.

Долфу хотелось о многом расспросить студента, побольше узнать о времени, в которое он попал, но переживания дня так утомили его, что он просто растянулся у костра рядом с Леонардо. Тот положил своего ослика между собой и другом, намотав на руку уздечку.

– Эта малышня, того и гляди, ночью приберет к рукам нашего ослика да пустит в дело, – пояснил он.

В городе раздался колокольный звон – вечерний сигнал к тушению огней. В ответ ребята, словно по команде, забросали пламя песком, чтобы костры не разгорались, и улеглись спать. Долф скатал куртку, сунул ее под голову и тоже постарался уснуть.

Однако то, что казалось возможным при ярком свете дня, теперь, в темноте, было не так просто. Он вслушивался в звуки, доносившиеся с реки: всплески рыб, шорох трав, мерный шум полны у берега. По мысли о родном городе, о родителях не отпускали его. Боль сжимала сердце. Всего каких-нибудь полсуток тому назад он еще был человеком двадцатого столетия. Школа, рождественские каникулы. Да и в лабораторию он попал лишь потому, что отец со студенческих лет дружил с доктором Симиаком. Сегодня утром, не прошло еще и двенадцати часов, он чувствовал на лице покалывание зимнего ветра. А девять часов назад стоял перед машиной времени и со слепым упрямством уговаривал ученых…

И вот он лежит на каменистом берегу Рейна, былинки щекочут шею, в плече разливается боль, от голода сосет под ложечкой, и тысячи детей вокруг видят во сне Иерусалим…

Вспомнилась мама. Как она переживает сейчас! Во всем винит ученых.

В памяти возник мальчишка, которого машина умчала в двадцатый век вместо него, Долфа. Каково ему там теперь? Так же страшно и одиноко, как Долфу в этом средневековье?

– В таком случае, не один я затерялся во времени, – вслух произнес Долф, и, как ни странно, это утешило его.

Так он и заснул с мыслью о средневековом подростке, заброшенном в двадцатый век. Вдалеке грохотал гром.

Гроза разразилась около двух часов ночи. Могучие громовые раскаты подняли детей на ноги. В ярком свете молний, вспышки которых поминутно озаряли небо, река словно занялась огнем. Долф проснулся вместе со всеми и в испуге вскочил. Налетел шквал ветра, потоки ливня обрушились на землю. Тлеющие костры с шипением гасли.

Отовсюду слышались вопли, отчаянные молитвы смешивались с напевом, который завели дрожащие голоса, заглушаемые ударами грома, шумом дождя и завыванием ветра.

Долф нашарил куртку, но не успел накинуть ее, как вымок насквозь. Неподалеку Леонардо успокаивал перепуганное животное. Дети в страхе сбивались в кучку, крепко держась за руки, обратив побледневшие от ужаса лица к грозовому небу. Слезы текли у них по щекам, перемешиваясь со струями дождя. Грозовой шквал, казалось, никак не обойдет речную пойму – с таким яростным, словно предвещавшим всемирный потоп, неистовством бушевала над ней стихия. Девочка лет десяти прилипла к Долфу, ее била дрожь, насквозь промокшее, ветхое платьице порвано во многих местах. И снова Долф снял куртку и набросил ее на худенькие плечи девочки. В теплой и к тому же непромокаемой куртке можно было выдержать и не такой шторм. Девочка с облегчением вздохнула и теснее прижалась к нему. Бедняжка…

Гроза разразилась не только над лагерем путешественников, она обрушилась и на город. Молния угодила в церковную башню (которая тогда еще не была кафедральным собором), деревянные шпиль и рама для часов быстро загорелись. Дождь лил вовсю, но порывы ветра лишь сильнее раздували пламя. Полыхающие куски дерева взлетали в воздух и падали на деревянные и соломенные крыши.

А это уже грозило настоящей бедой. Выбежали из домов люди, им приказано было взять по два ведра каждому. Они образовали длинную цепь, которая растянулась до самой пристани, и под хлеставшим непрерывно дождем передавали из рук в руки деревянные ведра. Внезапно над самой серединой людской цепи блеснула молния – две женщины были убиты на месте. Послышались горестные стенания, но горожане продолжали перехватывать ведра, наполненные водой, поверх обугленных тел – так велика была угроза пожара, нависшая над их домами.

Дети сгрудились вокруг залитых костров и, немея от испуга, не сводили глаз с города, над которым высоко вздымались языки пламени. Буйство разгулявшейся стихии не заглушало криков отчаяния, доносившихся из-за городских стен. Леонардо, стоя рядом с Долфом и девочкой, которую тот прикрывал от ветра, тоже всматривался в зловещую картину.

– Получили по заслугам! – крикнул он, перекрывая шум ветра.

– Но ведь город может сгореть, – ответил Долф, а студент только покачал головой: – В такой ливень не сгорит…

И впрямь, дома залило так, что огонь, полыхавший повсюду, гас, едва коснувшись крыш. Море огня, охватившее церковь и окрестные здания, поглощало несметное количество воды. Влага с шипением испарялась, и облака пара смешивались с клубами дыма. Удушливая пелена нависла над городом. Вспышки молний да второпях зажженные факелы, которыми освещались улицы и городские стены, озаряли зрелище, достойное преисподней. Дети затихли и позабыли о собственных страхах при виде этой фантастической картины. Наверное, они тоже почувствовали, что город постигло возмездие. В полном молчании все следили, как языки пламени взлетают над городскими стенами, ныряют вниз и снова взмывают ввысь. Шум грозы перекрывал набатный колокол. В городе не было церкви, на которой бы уцелела колокольня, и теперь жалобный звон разносился по соседним лесам и полям, словно мольба о помощи.

Наконец непогода улеглась. Горизонт еще загорался сполохами, но дождь прекратился, завеса облаков рассеялась. На небе высыпали звезды. Месяц застыл над речной гладью, озаряя промокшую до нитки детвору. Вскоре поднялся туман и скрыл небесное светило, но Долфу показалось, что недолгий проблеск успокоил ребят. Девочка, которая жалась к нему, пошевелилась и что-то пробормотала. Рядом с Долфом она чувствовала себя спокойно и надежно. Ей было тепло. «А ведь у меня никогда не было сестренки… – как-то невзначай подумалось ему, и он тут же забыл об этом. – Нужно подняться и дойти до города – там сейчас необходима помощь», – приказал себе Долф и сразу почувствовал, как ноги в промокших джинсах налились свинцовой тяжестью. Впрочем, что ему за дело до жителей Спирса?

Рядом послышался голос Леонардо:

– Хорошо, что мы с тобой вечером не пошли в город.

Та же мысль пришла в голову и Долфу. Что там у них сгорело? Постоялый двор? Ратуша? Склады? Он не знал, да и какая ему разница. Здесь, в чистом поле, под открытым небом, Долф в полной безопасности. Разумеется, он вымок и порядком продрог, но зато лагерь уцелел. Мальчик заметил, что все вокруг бормочут слова молитвы.

В предрассветном полумраке он увидел, как Леонардо осеняет себя крестом. И вдруг почувствовал в глубине души смутное желание поступить так же – просто потому, что он не знал, как выразить переполнявшее его чувство благодарности. Он сам удивился неожиданному порыву: уж что-что, а религия в семье профессора Веги никогда не была в почете.

День занимался бледным, быстро разгоравшимся рассветом, и снова становилось жарко. Пожар в городе был побежден. Столбы дыма еще курились над тлеющими пепелищами, но главная опасность миновала, и усталые люди тушили последние очаги пожара.

А в это время на Соборной площади проповедовал вчерашний монах:

– Жители города Спирса, не я ли предупреждал вас, что кара всевышнего падет на ваши головы, если вы, упорствуя, откажете в приюте невинным детям. Посмотрите же, что принесла вам минувшая ночь! Господь Бог в своей неизреченной милости даровал прощение многажды согрешившим, но вас, отринувших детей его, наказал. Он послал огонь с небес, дабы погубить нечестивый град в дыму и пламени. Город спасся, говорите вы? Но кто же спас его? Тысячи детей, призванных выручить гроб Господень из лап неверных. Дети, брошенные вами на произвол судьбы в открытом поле, сжалились над вами, жители Спирса. Это они молили Бога явить свою милость, и Господь смилостивился над вами, повернул вспять огонь, посланный с небес, пролил влагу, погасившую пожар. Детей, для которых пожалели вы хлеба и бобов, теперь благодарите за спасение своего города. Покайтесь, люди, покуда не сгубили навеки душу свою, покуда не стала она добычей дьявола. Покайтесь и возблагодарите Бога. Принесите детям богатые дары, ибо лишь заступничество этих безгрешных спасло вас от верной гибели.

Склонив повинные головы, пробирались жители Спирса в свои уцелевшие дома.

В походном лагере царило оживление. Тысячи юных бродяг сушили промокшую одежду, собирали скудные пожитки, которые разметало ночным ураганом. Грязь со своих мордашек они смывали рейнской водой и ею же наполняли пустые желудки. Как же забавно и деловито выглядели эти снующие по лагерю сорванцы. Они радовались, что миновала страшная ночь и что каждый шаг приближает их к Иерусалиму, белому городу мечты. Пусть варвары с криками разбегутся, завидев их приближение, раскаленное дыхание всевышнего настигнет и испепелит их. Опустевший белокаменный город, самый прекрасный и богатый на земле, святыня христианского мира, примет детское воинство. В нем обретут они вечное блаженство.

Так им обещали…

– Есть хочется, – пожаловался Долф своему другу, который в эту минуту оглаживал ослика, протягивая ему пучок травы.

– Думаю, им хочется есть не меньше нашего, – спокойно заметил Леонардо, взмахом руки указав на необъятный лагерь.

Долф пристыженно умолк. Девочка, которая ночью искала у него защиты, устремила на него выжидательный взгляд. Теперь она следовала за ним как тень. Каким образом удалось Долфу завоевать ее непоколебимое доверие, он и сам не знал. Во всяком случае, он почти не обращал на нее внимания.

Он разложил одежду, чтобы просушить на солнце.

Девочка тоже, не долго думая, сбросила промокшее платьице, под которым была ветхая сорочка сурового полотна.

Она почесалась, произнесла несколько непонятных слов и вдруг припустила к реке, волоча за собой платье.

Долф побежал за ней. Мало ли что может случиться, если этот несмышленыш по неосторожности зайдет на глубину. Но очень скоро ему стало понятно, что для беспокойства нет причин. Девочка опустилась на колени у прибрежного мелководья и, сняв с себя сорочку, аккуратно выполоскала свою одежонку. Заходить в прозрачную воду глубже она остерегалась. Долф обратил внимание на то, как тщательно она промывала волосы, как долго плескалась в воде. А ведь на уроках истории что-то такое говорили о грязи, неопрятности и плачевном состоянии гигиены в средние века, вследствие чего то и дело возникали губительные эпидемии.

Он скользнул сочувственным взглядом по исхудавшей, бледной фигурке: лопатки торчат, как крылья, а ребра можно просто пересчитать. Тонкие, слабенькие ноги, казалось, едва несут крохотный вес этого изможденного тельца. И при всем том ее движения свидетельствовали о природной живости и грации.

Выходя из воды, она натянула еще мокрую рубашку и подняла к нему сияющее лицо, довольная тем, что этот мальчик пошел вслед за ней и теперь ждал ее. Наконец он как следует рассмотрел ее лицо, облепленное мокрыми белокурыми волосами. Милая девчушка. Он протянул руку, приподнял девочку и дружески кивнул ей. Прямо на него глянули большие серые глаза, казавшиеся огромными на осунувшемся личике. Он отметил изящный лоб, мягкую линию подбородка, и жалость шевельнулась в нем. Кто эта девочка, что втянуло ее в безумный водоворот этого похода?