Текст книги "Крестоносец в джинсах"

Он взял ее мокрое платьице, отжал его и разложил на траве. Девочка доверчиво уселась на траве рядом.

– Как твое имя? – спросил он.

– Марике.

Голос звучал чисто и нежно.

– Откуда ты?

Смысл этого вопроса не был ясен девочке. Если слово «имя» показалось ей знакомым, то следующая фраза уже была сказана на абсолютно непонятном ей языке.

– Wo komst du her? – переспросил Долф по-немецки.

На этот раз она обрадованно закивала:

– Из Кельна.

Дитя города! Выросла в сумрачной тени крепостных стен. Сквозь узкие окошечки проникал шум стройки с Соборной площади. Именно в тысяча двести двенадцатом году развернулось строительство прославленного в веках Кельнского собора. Дата случайно застряла в памяти Долфа.

Он не стал добиваться ответа от Марике. Ее одурачили, как и многие тысячи детей. Но что случилось с ними, что толкнуло их на это безрассудство? Ему, здравомыслящему школьнику из двадцатого века, нипочем этого не понять.

– Пошли, – бросил он, поднимаясь.

Но ей не хотелось вставать, и она потянула его назад.

– Чего тебе?

– А тебя как зовут?

Она права, не годится любопытствовать, самому оставаясь в тени. Вздохнув, он снова опустился на траву и произнес, ткнув себя в грудь:

– Рудолф Вега ван Амстелвеен.

Она побледнела. Робость, страх промелькнули в серых глазах.

– Рудолф…

Девочка отпрянула, губы ее задрожали.

– Не бойся, – поспешил вставить Долф.

– Благородный господин… – испуганно прошептала она.

Теперь он понял все. Она приняла его за сына рыцаря, а может быть, за беглого оруженосца. Видно, имя «Рудолф» здесь получают только отпрыски знатных фамилий. Он решительно тряхнул головой.

– Мой отец ученый, ну… писец.

Понимает она или нет? Кажется, да.

– Ты тоже умеешь читать? – благоговейно спросила она. – И писать?

Он кивнул.

– А где это – Амстелвеен?

– Далеко, в Голландии.

О Голландии она, видно, слыхала. Она подняла руку, пригладила волосы.

– Кому служит твой отец?

И тут Долф совершил ошибку.

– Мой отец – подданный голландской королевы.

Марике покачала головой.

«Какой же я болван! – подумал Долф. – Да у нас в Голландии в тысяча двести двенадцатом году и королей-то еще не было, а страна входила в Священную Римскую империю на правах графства».

– Наш сюзерен – Виллем, граф Голландии, – быстро нашелся он.

– Да? Он сам отпустил тебя или пришлось бежать?

– Мой отец не знает, где я, – объяснил он, на сей раз не погрешив против истины. Ответ, по-видимому, удовлетворил девочку. Она с восхищением взглянула на Долфа, наконец встала и, взяв его за руку, пошла к лагерю.

Леонардо уже накормил ослика. Марике набросила на себя почти высохшее платье.

– Пошли? – спросил студент.

– Куда? – поинтересовался Долф, тоже натягивая одежду.

– В Болонью, конечно.

Долф не знал, что сказать. Прежде чем он успел опомниться, Марике потянула его за рукав, возбужденно показывая на город. Они протерли глаза, еще не веря себе. Нет, это не сон.

Городские ворота широко распахнулись, и сотни мужчин, женщин, детей, нагруженные блюдами и корзинами, хлынули наружу. Они со всех ног торопились к лагерю, обитатели которого в немом изумлении взирали на процессию.

Долф видел, что навстречу горожанам выступил мальчишка, одетый в белоснежный плащ и добротные сапоги.

Позади него кутались в темные рясы два монаха. Эта троица, приковывавшая все взоры, двинулась навстречу жителям Спирса, чтобы обменяться несколькими словами с теми, кто шел в первых рядах. Мальчишка в плаще обвел всех величавым жестом, словно благословляя тяжело груженных людей. Затем он отступил в сторону, взял увесистый каравай хлеба и заговорил, обращаясь к потрясенным детям. Его пронзительный голос разносился далеко:

– Дети, вам явлены дары Господни, так возблагодарите же Господа нашего за его милость!

Тысячи ребят, рухнув на колени, обратили к нему благодарственные молитвы.

– Ну, вот нам и принесли поесть, – здраво рассудил Леонардо.

Горожане разбрелись по лагерю, щедро оделяя всех припасами. На сей раз каждому досталось вдоволь, даже самые маленькие не были в обиде. Сияющая Марике зажала в руке еще теплый пирожок и ела так аппетитно, что смотреть на нее было одно удовольствие. Долф и Леонардо поделили между собой жареную курицу, и Долф, к своему удивлению, признался, что в жизни не едал ничего вкуснее.

С какой стати вдруг обитатели Спирса проявили сегодня чудеса щедрости? Внезапный приступ человеколюбия как-то не вязался со вчерашним бессердечием этих людей. Долф терялся в догадках.

Леонардо показал на обгоревшую колокольню.

– Перетрусили, – презрительно процедил он.

Краюху хлеба, которая перепала им, он затолкал в сумку, привязанную к седлу.

Неудержимое веселье охватило лагерь маленьких крестоносцев. Согревшиеся, отдохнувшие и насытившиеся, они покидали свою стоянку и тянулись цепью мимо городских стен по направлению к старой дороге, которая огибала реку и вела на юг. Долф глядел им вслед.

«А как же я?..» – потерянно думал он.

Разумнее всего, пожалуй, не уходить далеко от города, а значит, и от камня. Это единственная надежда возвратиться назад, в свое время. Но как узнает доктор Симиак, что он, Долф, до сих пор ждет в условленном месте, пока заработает машина? Это может растянуться на три месяца.

Как продержаться здесь столько времени? Он почти ничего не знает об этом диковинном, жестоком и непонятном мире. Если наняться на работу в городе, придется снова отвечать на каверзные вопросы. Дело кончится тем, что его обвинят в колдовстве, ереси и прогонят прочь. Хорошо еще, если в темницу не бросят. В таком случае много ли у него шансов выжить?

Дети с песнями проходили мимо. Босые ноги шуршали по траве. Леонардо заметил малыша с распухшей щиколоткой, тот едва ковылял, и студент посадил его на спину своего ослика.

– Я думаю, – с напускным равнодушием сказал он, – нам придется покамест двигаться с ними. Крестоносцы идут туда же, куда и я. Такое путешествие более продолжительно, но зато безопаснее.

Слова, или, скорее, их смысл, с трудом проникали в сознание Долфа. Он понимал, что от решения, которое он сейчас примет, зависит все его будущее. В средневековье его потянули романтические бредни. Сбой в компьютере – и вот он здесь, в самой гуще крестового похода на Иерусалим. Безумная затея, верно. Но почему же его до глубины души трогают маленькие крестоносцы? И тот малыш, повредивший ногу, которого подхватил Леонардо. А мимо шлепали тысячи и тысячи босых ног. Он посмотрел на Марике – в глазах девочки светилась непоколебимая вера в его силу, и ответ сам пришел к нему. Он не бросит этих детей. Он много знает, он сильнее и проворнее любого из них. Он нужен Марике. А теперь он почувствовал, что нужен всем им, отставшим от колонны, изувеченным в пути, выбившимся из сил. Из восьми тысяч маленьких путников наверняка не меньше тысячи уже едва передвигали ноги. Слишком малы они для тягот пути, расстояний, зноя и бедствий. Он вспомнил о тех, кого удалось вытащить из реки. Подумал о Леонардо, странствующем студенте. Почему он решил пойти вместе с детьми? Неужели потому, что сам боится грабителей? Ерунда! Этот парень не из пугливых. Значит, он тоже откликнулся на зов несчастных, замученных детей, знает, что он нужен им.

– Я иду с тобой, – произнес Долф.

Эти три слова лишили его последнего шанса возвратиться к камню и сделали его жителем этого мира. Уничтожена последняя надежда, порвана последняя нить, связывающая его с прошлым.

– Прекрасно, – отозвался довольный Леонардо.

Ладошка Марике скользнула по руке Долфа, и они двинулись в путь. В Иерусалим вместе с детским воинством.

КОРОЛЬ ИЕРУСАЛИМСКИЙ

Нескончаемая людская колонна неспешно текла по старой дороге на Базель вдоль рейнских берегов. Леонардо, Марике и Долф оказались в арьергарде, хотя сами они чувствовали себя великолепно и охотно шагали бы в первых рядах. Долфу показалось, что студент медлит не без умысла, чтобы подхватить то одного, то другого усталого малыша и подвезти его на своем ослике. Ребята сняли со спины ослика поклажу и понесли ее сами. А верный ослик, не отличавшийся и десятой долей того упрямства, которым обладал Долф, покорно тащил троих, а то и четверых ездоков. По крайней мере, двое из них были серьезно больны: не разговаривали, отталкивали хлеб, который протягивал им Долф, и лишь напряженно смотрели перед собой воспаленными глазами. Они так ослабли, подумал Долф, что оставь их тут, прямо на дороге, – они даже не попытаются спастись, пока смерть не положит конец их страданиям.

До сих пор он гнал от себя многочисленные вопросы.

Это было не так трудно, потому что нескончаемое движение по каменистой дороге, палящий зной и монотонное пение сковывали мозг оцепенением, гасившим всякий проблеск любопытства. В своей зимней одежде Долф обливался потом, хотя день выдался не столь жаркий, как накануне. Пришлось снять куртку и связать ее на спине. Немного погодя он сбросил и свитер, но почувствовал, что кожа, отвыкшая за зиму от солнечных лучей, неминуемо сгорит в этот июльский день. Ничего не оставалось, как снова облачиться в толстый свитер. Ушибленное плечо уже не так болело, да и надежные зимние ботинки, в которые он был обут, делали тяжелый переход вполне сносным. Но как же дети, совсем босые, кое-как прикрытые лохмотьями, проделали этот путь по камням? В голове не укладывалось.

Растянувшееся на многие километры шествие виделось мальчику безликой массой, которая волна за волной выплескивалась на дорогу. Кроме Марике и Леонардо, он не знал никого. Несколько раз взгляд его привлекал к себе разодетый мальчишка, которого он заметил еще прошлым вечером. Мальчишка сновал взад и вперед между шеренгами с самым деловым видом, и его бодрый голос то и дело доносился сквозь мелодию песнопений. Глядя на него, Долф всякий раз думал: «И что он во все сует свой нос?» – но тут же забывал об этом. Долфа тревожили двое больных малышей, которые притихли у ослика на спине.

Внезапно гигантская колонна замерла: издалека слышался колокольный звон. Дети привычно бухнулись на колени. Некоторые растянулись на траве вдоль дороги.

Словно повинуясь таинственному призыву, все принялись молиться. Точно так же поступила и Марике. Даже Леонардо присоединился к ним. Долф понял, что нужно последовать их примеру, раз здесь так принято. Украдкой бросил взгляд на часы. Двадцать минут первого. Значит, колокола возвещают полдень, что-то вроде послеобеденного отдыха.

Марике стояла на коленях чуть впереди него, перед глазами Долфа мелькнули ступни ее маленьких ног. Любопытство одолело Долфа, и он незаметно дотронулся до них. Девочка ничего не почувствовала. Кончики его пальцев нащупали мозоль под коркой засохшей грязи, коросту, покрывающую свежую царапину. Как же она ходит, и кажется, что ей совсем не больно? Наверно, всю жизнь так и пробегала босиком по грязным улочкам старого Кельна, да и зимой, видно, тоже.

Завершив молитву, дети поудобнее устроились на земле и принялись за остатки припасов, принесенных горожанами. Те, кто ухитрился быстрее других покончить с едой, или те, у кого ничего не было, просто отдыхали. Откинувшись назад, прикрыв глаза, они собирались с силами перед началом нового пути. И тут Долф снова увидел одного из тех монахов, которых запомнил еще с утра. Монах в своей темной грубошерстной рясе, в сандалиях на босу ногу вышагивал между отдыхающими детьми. Суровое лицо его было неподвижно, колючие темные глаза изучающе скользили по рядам. Считает он их, что ли?

«Один из главарей похода? – задал себе вопрос Долф. – Но кому пришла в голову эта безумная затея? Сегодня я уже видел двух монахов – они сопровождают того парня в белом, которого трудно не заметить. Теперь один из них делает смотр растянувшейся колонне, словно генерал своим войскам перед боем. Что-то вчера его не было видно возле ребенка, замертво упавшего на дороге, а ведь как раз там должен был находиться этот человек!»

Теперь, когда он наконец опустился на траву и нескончаемое шарканье босых ног больше не мешало ему думать, вопросы снова подступили к нему. Захотелось проникнуть в самую суть тайны, которая окутывала этот загадочный поход. Кто лучше объяснит ему все это, нежели Марике, которая наверняка здесь с первого дня?

Едва они снова тронулись в путь, он взял девочку за руку и начал:

– Когда вы отправились из Кельна?

Пришлось повторить вопрос трижды, прежде чем она поняла его и захихикала, в точности как девчонка, которой показалось, что учитель на уроке сказал что-то очень забавное.

– Как странно ты разговариваешь, – переменил он тему.

– Так я же не отсюда.

– Это верно.

Кельнский диалект Марике больше походил на его родной нидерландский язык, нежели выспреннее старогерманское наречие, на котором изъяснялся Леонардо. Несмотря на то что девочка произносила слова с какими-то странными, клокочущими призвуками, к которым нужно было привыкнуть, он легко перенял от нее эту манеру, и разговор быстро наладился.

– Так когда же вы ушли из Кельна?

– До Троицы десять дней оставалось.

– А почему вы тронулись в путь?

– Николас принес нам весть. Он говорил так красиво, прямо заслушаешься!

– Николас?

Это имя он уже слышал.

Девочка махнула в сторону удаляющейся колонны.

– Николас слышал ангелов небесных, – благоговейно произнесла она, – они говорили с ним и возвестили ему Божью волю.

– Значит, ангелы повелели Николасу собрать целую армию ребят в поход? – недоверчиво переспросил Долф.

Марике согласно кивнула.

– Случилось чудо, – снова встрепенулась она, – правда, правда, я сама видела.

– Видела, как Николас разговаривал с ангелами?

– Нет, не то, я видела, как Николас проповедовал на Соборной площади в Кельне.

– И что же?

– Мы приняли крест и пошли за ним. И городских детей много было, и из окрестных деревень, красиво так…

– А теперь, значит, уже не так красиво? – спокойно продолжал Долф.

Он встретил вопросительный взгляд девочки.

– Ну так как, тебе это по-прежнему нравится? – повторил он свой вопрос. – Может быть, путешествие оказалось совсем не таким, как ты мечтала, и ты жалеешь, что сбежала из дому?

Она поняла только его последние слова.

– У меня нет дома.

– А в Кельне?

– В Кельне тоже нет – я сирота…

Долф опешил. Может ли статься, что эта хорошенькая девчушка с таким нежным лицом – сирота, отверженная всеми нищенка, которая бродяжничает на улицах большого города. Никто не заботится о ней, никому нет дела, на что она живет. Даже представить себе трудно.

– Heyжто у тебя нет отца, нет семьи?

Марике покачала головой.

– А мама?

– Умерла.

И впрямь сирота, забытый всеми ребенок. Ничего удивительного, если ее потянуло за Николасом, который наобещал им золотые горы.

– Так что же ангелы возвестили Николасу? – продолжал допытываться он.

– Господь приказал ему собрать под свои знамена столько детей, сколько он сможет. Одних только безгрешных детей. Господь укажет им путь в Святую землю – сначала через высокие горы, а потом по морю. И море расступится, едва Николас возведет руки, а мы пройдем по воде, даже не замочив ноги, не погружаясь в нее. Николас приведет нас в Иерусалим.

– Но там же турки!

– Бог направил нас туда, Бог и защитит нас. Он поразит сарацин слепотой и опалит их молниями. Он повелит земле расступиться и поглотить этих неверных, эти исчадия ада. А мы навеки пребудем в прекрасном белокаменном Иерусалиме, и никогда больше мы не будем терпеть голод и холод. Вечное блаженство ожидает нас там. Мы уберем цветами гроб Господень, позаботимся о святых местах. Пилигримы всегда найдут у нас кров и еду.

Таков был приблизительно рассказ Марике. Совершенно очевидно, что она повторяла все это с чужого голоса.

Долф удивленно заморгал. Что же это за народ такой, который легко одурачить подобной чепухой? Кто вложил в голову Николасу идею этой сумасбродной авантюры? Да и сам Николас – обыкновенный мошенник или душевнобольной, которого преследуют видения, голоса?

– Кто эти монахи? – посерьезнев, спросил он.

– Дон Ансельм и дон Йоханнес, эти святые люди пришли в Кельн вместе с Николасом. Они и сказали нам, что Николас тоже святой, которому явлено было знамение небесное. Они своими глазами видели, как Николас пас овец, и вдруг в небесах прямо над ним загорелся сверкающий крест, зазвучали трубные голоса. Истинная правда.

– Правда, только потому что всю историю рассказали монахи? – стоял на своем Долф.

Марике удивленно глядела на него.

– Святые отцы не могут лгать.

– Ну, разумеется, – поторопился согласиться Долф.

Ему вспомнился буравящий взгляд монаха, который осматривал шеренги путников во время привала.

– Кто это? – осведомился он у девочки.

– Дон Ансельм, хоть нам больше по душе дон Йоханнес.

– Хорошо ли монахи заботятся о вас?

– Не понимаю.

– Ну, следят, чтобы у вас было вдоволь еды? Ухаживают за больными? Смотрят, чтобы не заблудились отставшие?

Глаза Марике изумленно расширились.

– Кто же заботится о тысячах детей? – напирал Долф.

– Всех нас охраняет Бог! – вскричала Марике, до которой наконец дошел смысл его вопросов.

– И часто он это делает? – скептически поинтересовался Долф.

– До чего же ты глуп, Рудолф ван Амстелвеен! – потеряв терпение, заявила Марике. – Разве ты не видел, как жители города принесли нам пищу? Значит, Бог повелел им.

– И ты веришь, Марике, что море расступится перед вами?

– Конечно, дон Ансельм поведал нам, как воды расступились перед Моисеем. Море покоряется воле святых.

«Дались им эти святые! Сколько можно повторять одно и то же, – раздраженно подумал Долф. – Хороши святые! Детей вокруг пальца обводят. Неужто и взрослые верят россказням ненормального подпаска?»

– Сам архиепископ Кельнский напутствовал нас и дал нам свое благословение, – мечтательно продолжала Марике. – Красиво…

«Час от часу не легче! – думал Долф. – Впрочем, кто их разберет, этих средневековых. Им с детства твердят притчу о Моисее, перед которым расступились волны Красного моря, позволив иудеям беспрепятственно пройти на другой берег. Потом волны сомкнулись вновь и поглотили в бездонной пучине когорты египтян, преследовавших иудеев. Они, конечно, верят в эту сказку, а в таком случае, почему бы чуду не повториться еще разок? Вот они и потянулись за Николасом, чтобы увидеть своими глазами, как расступается море – представляют ли они себе, что такое море? – и они посуху достигнут Святой земли. Как будто это получасовая прогулка! Им хочется чуда, надежда на него поддерживает детей, придает им силы шагать тысячи миль. Неужели я один среди многотысячной толпы догадываюсь, что никакого чуда не будет?»

Марике потянула его за руку.

– Сердишься на меня? – надувшись, спросила она.

Верно, ее испугало выражение, промелькнувшее у него на лице. Он успокаивающе сжал худенькие плечи.

– Не на тебя, Марике.

– На кого же?

Этого он сам не знал.

– Лучше бы вы оставили крестовые походы тем, кому пристало ими заниматься, хотя бы Готфриду Бульонскому, что ли, – едко заметил он.

Марике буквально прыснула.

Нет, не понять ему эту девчонку.

– Готфрид Бульонский давным-давно на небесах.

В памяти Долфа всплывали какие-то даты. Одна тысяча девяносто шестой год, первый крестовый поход.

– Ты права, Марике, с цифрами я не в ладах. Я хотел сказать, Ричард Львиное Сердце.

– Но он тоже умер, как я слышала, – огорченно отозвалась Марике.

– Неужели мало других рыцарей без страха и упрека, храбрых всадников, одетых в латы, на добрых лошадях, сопровождаемых меткими лучниками? Освобождать Святую землю их удел, а не безоружных детей.

В ее взгляде он прочел укор.

– Разве сам ты не сын благородного господина, Рудолф? Как ты можешь так говорить?..

– Мой отец всего-навсего писец, – оборвал ее Долф.

Но, увидев слезы, выступившие у нее на глазах, тут же пожалел, что не сдержался.

– Успокойся, Марике, я не хотел тебя обидеть – ты мне очень нравишься.

И как всегда, его слова утешили ее.

Если бы не Марике, которая поставила на ноги споткнувшегося малыша, Долф, погруженный в свои мысли, прошел бы мимо. День близился к концу, и все больше детей отставали или просто валились от усталости.

«Сколько еще маленьких жизней потребует каждый новый день пути? – с тревогой думал Долф. И как помочь им? Не потащит же он на себе каждого обессилевшего маленького путешественника».

Взгляд Долфа снова остановился на проворном, богато одетом парне. Теперь мальчишка тащил кого-то на спине, но шагал, не сбавляя темпа. Силен, должно быть. Ослик Леонардо изнемогал под тяжестью израненных и больных седоков. Сам юноша поддерживал нескольких ребят, которые едва передвигали ноги. Марике заботливо присматривала за теми, кто сидел на ослике, – бедняги то и дело сползали. А Долф тянул на буксире уже четверых. Другие подростки тоже несли на руках малышей, помогали тем, кто не мог идти сам. Не такие уж они плохие товарищи, как ему показалось вчера. И все-таки несколько раз он был свидетелем того, как ослабевшие дети оставались лежать на дороге, но никто по-прежнему и не думал помогать им.

Тягучий знойный день собирал свою страшную дань.

Арьергард, в котором они шли, двигался медленно, совсем оторвавшись от головной колонны. И чем дальше, тем идти становилось труднее. Долфа мучила жажда. Часы показывали половину пятого. Всего сутки назад он еще мог надеяться. Нет, об этом нельзя думать. Он упустил свой шанс, другой вернулся вместо него в двадцатый век.

А он, Долф, живет теперь в одна тысяча двести двенадцатом году. Вот он бредет к морю по каменистой дороге, сжигаемый палящим солнцем. Нет, он запретит себе думать о том, как все могло бы быть. Он обязан выжить в этом времени, назначенном ему судьбой.

«А что, если поселиться в Болонье вместе с Леонардо? – родилась еще неясная мысль. – Из меня получится толковый учитель математики, владеющий к тому же тайнами арабского исчисления. Можно подналечь на латынь, и я смогу преподавать в университете, о котором рассказывал Леонардо. Или стану каким-нибудь счетоводом, наверняка они существуют и здесь. Я должен выстоять, чтобы на склоне дней поведать потомкам о судьбе странника, затерянного во времени».

Долф еще не отдавал себе в этом отчета, а мозг его напряженно работал, подготавливая мальчика к новой жизни.

Наконец перед ними открылось поле. Можно устроиться на ночлег. Те, кто еще был в состоянии двигаться, рассыпались по полю в поисках хвороста, иные направились на речку, чтобы, как водится, разжиться ужином, но скоро вернулись ни с чем. Путь к воде преграждало болото, заросшее камышами. Значит, рыбы сегодня не будет.

Ребята утоляли жажду в ручейке, который перерезал поле и медленно струился к реке. Поле было топким, хотя жара стояла уже несколько дней. Верно, и здесь прошлой ночью бушевала гроза. Долф осмотрелся вокруг и понял, что место для стоянки выбрано крайне неудачно.

Еще один такой ливень – и они застрянут по колено в грязи.

Леонардо проследил за взглядом друга и угадал его опасения.

– Не волнуйся, Рудолф, сегодня погода не испортится. Смотри, какое ясное небо, значит, ночь будет прохладной, но без дождя.

Долф ровным счетом ничего не понимал в этих приметах. Дома, когда случалось отправляться с друзьями в поход, не было ничего проще: открой газету или посмотри телевизор, вот тебе и прогноз на завтра. А здесь оставалось полагаться на познания Леонардо, и Долф, не тревожась больше, побрел за хворостом.

Сухостоя здесь почти не было, те немногие ветки и сучья, что собрали ребята, были еще сырыми. Некоторые мальчишки складывали и зажигали костры так сноровисто, словно всю жизнь провели на лесных тропах. Те же, кому не повезло, просто наломали толстых веток и долго возились с ними, пытаясь разжечь костер. Долф притащил столько хворосту, сколько мог унести. Он не боялся за себя и Леонардо: холодная ночь им не страшна. А каково Марике в легком платьице и больным малышам, которые весь день тряслись на ослике, – у них зуб на зуб не попадает от холода. «Простудились ночью во время грозы, – подумал Долф. – Если их не согреть сейчас, они схватят воспаление легких, тогда им конец – сопротивляемости у этих крох никакой».

Когда разгорелся их костер, Леонардо вынул из своей котомки остатки съестного: мешочек с сухим горохом, немного зелени и краюху хлеба. Имей они кастрюльку, приготовили бы суп, подумал Долф.

– Пойду взгляну, нет ли у кого-нибудь котелка. Посмотри пока за малышами и давай им пить, – сказал он Марике.

Он осторожно пробирался по громадному лагерю. Большинство ребят уже спали. Кто-то еще хлопотал у костра, поджаривая неизвестно откуда взявшееся мясо. И многое другое открылось его взору. Он видел изувеченных детей, их разбитые ноги некому было перевязать. Мухи роились над незаживающими, покрытыми грязной коркой коленями. Разбитые лбы, гнойники, расквашенные носы, воспаленные глаза, разбухшие лодыжки… Никому не было до них дела.

Впрочем, многие все-таки оставались здоровы и веселы.

Они пытались справиться с едва разгоравшимися кострами, готовили нехитрый ужин, пуская в дело то, что оставалось от провизии, принесенной жителями Спирса.

Они дурачились, играли, напевали песни. Издалека доносились звуки диковинных инструментов: флейты, свирели, простенькой скрипки. Вдалеке зазвонили колокола. А кругом, куда ни брось взгляд, ни деревушки, ни единого дома.

Возле одного из костров Долф разглядел четверых ребят, которые еще и не думали ложиться. Перед ними стоял остывший котелок. Его-то Долф и попросил у них на время.

– Вы ведь уже поели…

Но выяснилось, что ребята не ели.

– Берто отдал наш последний хлеб, – пояснил один из них. Странная одежда Долфа, по-видимому, настораживала его.

– Пошли к нам, – предложил Долф, – приготовим суп.

В одном из мальчиков он узнал смелого пловца, которого заметил накануне вечером. Ребята пошептались между собой, затем поднялись и пошли за Долфом, который привел всю компанию к Леонардо. Марике поспешила за водой для супа.

– Погляди-ка, – позвал его Леонардо, который, казалось, не имел ничего против появления еще четверых едоков. На ладони у него лежали два крапчатых яйца.

– Где ты их нашел?

– В камышах. Там полно гнезд, только целых яиц мало.

Четверка мальчишек отправилась в заросли камыша на поиски гнезд. Спустя полчаса они возвратились, неся штук шесть яиц и мертвую уточку, почти цыпленка.

Суп представлял собой непривычную смесь, густую от гороха и яичных желтков, пахнущую пряными травами, но все вместе получилось гораздо вкуснее, чем предполагал Долф. У Леонардо была деревянная ложка, при помощи которой Марике удалось влить в рот больным малышам немного горячей жидкости. Дети не сводили с Марике благодарного щенячьего взгляда. Только после этого сама девочка, студент и все остальные доели остатки супа, по очереди поднося к губам котелок. Получилось не так много, но еда согрела их.

– Замечательно, – удовлетворенно протянул Долф, когда все уютно устроились вместе.

Теперь он мог как следует рассмотреть ребят. Они познакомились. Самый рослый из них по имени Франк (лет четырнадцати, должно быть, прикинул Долф) был из семьи кельнского кожевника. Что потянуло его в поход, неясно. Парня, который хорошо плавал, звали Петер.

Небольшого роста, но коренастый, с крепкими кулаками, он уверял, что ему уже двенадцать лет. Он вырос на берегу моря, восточнее Кельна, где простирались владения архиепископа. Третьего, самого младшего по виду, звали Эверарт. Его отец был дровосеком, и за всю свою жизнь мальчишка не видел ничего, кроме чащи да господской охоты, но зато знал уйму интересного о лесе и его обитателях.

Четвертый, плечистый, крепкий малый, знался Берто. Он наотрез отказался говорить о своем прошлом.

– Сейчас я крестоносец, и этим все сказано, – бросил он. Берто понравился Долфу.

Долф назвал себя так, как уже стало привычным для него: Рудолф Вега ван Амстелвеен. Это имя явно производило впечатление на собеседников.

Мальчик показал на окружающую их низину:

– Не лучшее место для стоянки.

Его тут же поддержал Эверарт:

– Лучше всего пройти еще вперед. – Он повернулся к югу: – Там и берег повыше, и места лесистые.

– А кто выбирает место для привала? – поинтересовался Долф.

– Николас, – тут же ответил Франк, – он же нас ведет. Но обычно он поступает по совету дона Ансельма.

– Монаха?

Ребята закивали.

Долф поднялся.

– Настало время мне поговорить с вашим Николасом, – сказал он.

Потрясенный Берто уставился на Долфа, приоткрыв рот.

– Кто проводит меня к нему? – продолжал Долф.

– Но ты же не смеешь… – нерешительно начал Берто.

– Смеет! – горячо вступилась Марике. – Рудолф благородной крови.

Никто не мог бы разубедить ее в этом.

Тогда поднялся Франк.

– Пошли, – коротко сказал он, – его шатер вон там, за рощей.

Мальчики шагали по лагерю, стараясь держаться поближе друг к другу. Почти все ребята уже спали. Костры еще дымились и потихоньку гасли. Вдалеке снова послышался колокольный звон. Колокола звонили тут, по всей видимости, в течение целого дня, но Долф больше полагался на свои водонепроницаемые, ударостойкие часы с автоматическим заводом. Они показывали уже почти половину девятого. Как обычно на исходе жаркого дня, над рекой и долиной поднимался влажный туман, окутавший спящих детей. Взгляд с трудом проникал сквозь пелену тумана.

– Красивый у тебя браслет, – заметил Франк, от которого не ускользнуло, как Долф посмотрел на часы.

– Подарок отца.

– Серебро, наверно?

– Нержавеющая сталь.

– Дамасская?

– Вроде того.

– Богатый у тебя отец.

– Да не то чтобы очень, – ответил Долф, которому стало не по себе. Конечно, в сравнении со средневековыми простолюдинами его отец сказочно богат. Ну а в масштабах двадцатого века доктор Вега располагал обычным жалованьем научного работника.

– Почему же ты сбежал из дому, если тебе там неплохо жилось? – продолжал свои расспросы Франк.

– А что особенного? Приключений захотелось.

Франк удовлетворенно кивнул. Сам он, по-видимому, увязался в поход именно по этой причине.

Они шли довольно долго и наконец выбрались на возвышенность. Земля здесь уже не была такой топкой. Миновав рощицу, они увидели яркий костер, вокруг которого разместилась группа ребят и взрослые.

Несмотря на сумрак, позади костра Долф приметил старинного образца круглый походный шатер.

Два белых вола, расположившись на лужайке, мирно щипали траву. Чуть поодаль белел крытый верх повозки, которую охраняли не меньше двадцати ребят с дубинками. Николас, как видно, не желает рисковать.

Вся компания ужинала. От запаха еды у Долфа и Франка слюнки потекли. Те несколько ложек похлебки, что им удалось проглотить, не утолили голод. Над костром на вертеле что-то жарилось. Похоже, птица. Значит, они тоже подманили уток.

Вокруг огня расположились: мальчишка, одетый во все белое, двое монахов и еще восемь подростков; их знатное происхождение угадывалось по нарядной одежде и манерам. Среди них был и тот вертлявый, который и раньше попадался на глаза Долфу.