Текст книги "Башня Зеленого Ангела. Том 1"

– Если бы мы нанесли удар где-то, мой принц, – наклонившись вперед, сказал Деорнот, – люди поднялись с вашим именем. Очень мало кто кроме тритингов знает, что вы живы.

– Это так, принц Джошуа, – поддержал его Изорн. – Я знаю, что в Риммерсгарде многие ненавидят Скали, некоторые помогли мне спрятаться, когда я бежал из военного лагеря Острого Носа.

– О том, что вы живы, в Эрнистире также ходят невнятные слухи, – добавил Эолейр. – Возможность рассказать об этом моему народу, живущему в Грианспоге, сделает мое путешествие исключительно удачным.

Джошуа, который расхаживал по комнате, остановился.

– Вы принесете им больше, граф Эолейр. Клянусь вам, вы дадите своему народу надежду. – Он потер глаза, словно человек, который проснулся слишком рано. – Клянусь Деревом, какой день! Давайте прервемся, чтобы перекусить. К тому же я хочу обдумать то, что услышал. – Джошуа устало улыбнулся. – И мне нужно навестить жену. – Он помахал рукой в воздухе. – Вставайте, все. Кроме вас, Стрэнгъярд, полагаю, вы захотите остаться?

Архивариус, окруженный рулонами из овечьих шкур, даже не слышал его вопроса.

Прайрат, который погрузился в темные, подобные лабиринту, запутанные размышления, некоторое время не замечал новый звук.

Когда тот наконец пробился сквозь туман его мыслей, он резко остановился, не сделав следующего шага.

«Азха ши’ши т’чако, урун ши’ши бабекро…»

Звук, поднимавшийся со стороны темной лестницы, был слабым, но зловещим, мрачный напев, пронизанный болезненным диссонансом, который мог быть задумчивым ворчанием паука, который опутывал шелковой нитью свою жертву. Медленно, с придыханиями, звук скользил между нотами с уверенностью, говорившей о том, что кажущееся отсутствие мелодии намеренно – и основано на совершенно ином понимании музыки.

«Мадхал самат’ай Джаббак с’эра мемекеза санайха-з’а Нинайек ши’ши, хамат’тке аграж’а с’эра йе…»

Другой, более слабый человек наверняка повернулся бы и помчался наверх, в залитые дневным светом комнаты замка, не желая встречаться с тем, кто издавал столь неприятные звуки. Однако Прайрат ни секунды не колебался и, стуча сапогами по каменным ступеням, стал снова спускаться по лестнице. Вторая мелодия присоединилась к первой, такая же чуждая и жутко терпеливая, и вместе они принялись завывать, точно ветер в трубе.

Прайрат добрался до площадки и свернул в коридор. Два норна, стоявших перед тяжелой дубовой дверью, тут же смолкли. Они без особого интереса, слегка оскорбительно, точно коты, которых потревожили, когда они грелись на солнце, смотрели, как он приближается.

Прайрат подумал, что они слишком крупные для хикеда’я: очень высокие и худые, словно оголодавшие нищие. Их серебристо-белые пики были опущены, а мертвенно-бледные лица прятались внутри капюшонов.

Прайрат не сводил с норнов глаз. А они с него.

– Ну? Будете на меня пялиться или все-таки откроете дверь?

Один из норнов медленно склонил голову.

– Да, лорд Прайрат.

В ледяном голосе с сильным акцентом не прозвучало даже намека на почтение. Он развернулся и потянул на себя огромную дверь, за которой открылись коридор, залитый алым светом факелов, и очередная лестница. Прайрат прошел между двумя стражами и начал спускаться вниз; дверь у него за спиной захлопнулась. Не успел он сделать и десяти шагов, как жуткая паучья мелодия зазвучала снова.

Молоты с громким лязгом и грохотом поднимались и опускались, выковывая из остывавшего металла вещи, полезные для короля, который сидел в окутанном тенями тронном зале далеко наверху. В кузнице царил страшный шум, а вонь – сера, раскаленное добела железо, опаленная земля, превратившаяся в сухую соль, даже сладковатый запах обожженной человеческой плоти – была невыносима.

Уродство мужчин, носившихся взад-вперед по огромному помещению кузницы, производило жуткое впечатление, как будто дикий жар в подземной пещере расплавил их, точно куски бракованного металла. Даже тяжелая, подбитая ватой одежда не скрывала плачевного состояния рабочих. На самом деле Прайрат знал, что в оружейной мастерской Элиаса остались только существа с безнадежно сломанными телами или духом или и то и другое. Кое-кому посчастливилось сбежать из этого ужаса. Но большинство сильных мужчин погубили тяжелый труд и жестокий надсмотрщик Инч. Прайрат сам собрал несколько маленьких групп, чтобы они помогали ему в экспериментах. А то, что от них осталось, в конце концов вернулось сюда, чтобы после смерти накормить печи, которым они служили при жизни.

Советник короля прищурился, глядя сквозь заполнявшие помещение клубы дыма на рабочих, которые с трудом передвигались под тяжестью огромных грузов или, точно обожженные лягушки, шарахались от очередного вырвавшегося языка пламени. Так или иначе, – подумал Прайрат, – Инч сумел избавиться от тех, кто был привлекательнее или умнее его самого. На самом деле, – подумал Прайрат, улыбнувшись собственной остроумной жестокости, – если таков стандарт красоты, чудо, что хоть кто-то остался в огромных залах, чтобы разжигать огонь и работать с расплавленными металлами.

В грохоте молотов было нечто убаюкивавшее, и в этот момент почти покоя Прайрат услышал скрип у себя за спиной и медленно, стараясь не выказывать поспешности, на случай, если кто-то за ним наблюдал, обернулся. Он хотел, чтобы все знали, что ничто не может напугать Красного священника. Увидев источник звука, Прайрат ухмыльнулся и сплюнул на каменный пол.

Огромное водяное колесо занимало большую часть стены у Прайрата за спиной. Громадное деревянное сооружение, одетое в сталь и закрепленное на перекрестье, вырубленное из ствола могучего дерева, забирало воду из мощного потока, который протекал через всю кузницу, поднимало ее и выливало в сложный лабиринт желобов. А они, в свою очередь, направляли воду в разные места кузницы, чтобы охлаждать металл или гасить огонь, или даже – редко, когда на Инча находило соответствующее настроение, – на страдавших от страшного жара несчастных рабочих.

Поворачивавшееся колесо также тащило за собой несколько перепачканных черной землей железных цепей, самая большая уходила вертикально в темноту, заставляя работать определенные устройства, дорогие сердцу Прайрата. Однако сейчас воображение алхимика возбуждали лопатки колеса, которые опускались и поднимались. Он рассеянно размышлял, сможет ли такой же механизм, но размером с гору, если согнать к нему несколько тысяч скулящих рабов, осушить море, чтобы достать с его дна тайны, прятавшиеся там миллионы лет.

Когда он представлял восхитительные вещи, которые скрывались под слоем тысячелетней грязи, широкая ладонь с черными полосами под ногтями легла на его рукав. Прайрат резко развернулся и оттолкнул ее.

– Как ты смеешь ко мне прикасаться?! – прищурившись, прошипел он и оскалился, как будто собрался разорвать горло ссутулившегося перед ним человека.

Прежде чем ответить, Инч несколько мгновений не сводил с него глаз. На круглом лице, изуродованном шрамами от ожогов, торчали клочья бороды. Он, как всегда, казался тупым и бесчувственным, точно камень.

– Вы хотите со мной поговорить?

– Никогда больше ко мне не прикасайся. – Голос Прайрата стал спокойнее, но по-прежнему дрожал от опасного напряжения. – Никогда.

Инч нахмурился, и его неровные брови сморщились. Дыра на том месте, где раньше был глаз, выглядела отвратительно.

– Что вы от меня хотите?

Алхимик помедлил, сделав глубокий вдох, чтобы прогнать наполнявшую его черную ярость. Прайрата поразила собственная неистовая реакция. Он сказал себе, что глупо тратить злобу на дикого мастера кузницы. Когда Инч послужит его целям, его можно будет убить, как тупое животное, коим он являлся. А до тех пор он полезен для планов короля – и, что еще важнее, самого Прайрата.

– Король желает, чтобы ты заново укрепил главную стену. Новые брусья и перекрестные растяжки – из самого тяжелого дерева, которое удастся доставить от озера Кинслаг.

Инч опустил голову, он думал, и Прайрату показалось, что этот тяжелый для мастера кузницы процесс можно потрогать руками.

– Как скоро? – спросил Инч наконец.

– К Празднику свечей. Если вы опоздаете хотя бы на неделю, ты и все твои подземные крысы окажетесь над воротами Нирулаг в компании с воронами. – Прайрат с трудом сдержал рвавшийся наружу смешок, когда представил уродливую голову Инча, насаженную на пику на воротах. Даже вороны не станут сражаться за такую добычу. – И никаких оправданий. Вы и так получаете треть года на работы. Кстати, о воротах Нирулаг, вы должны сделать кое-что еще, и это очень важно. Нужно усилить защиту. – Он засунул руку внутрь плаща и достал свиток. Инч его развернул и поднял так, чтобы на него падал свет от огня. – Закончить требуется также к Празднику свечей.

– А где королевская печать? – На морщинистом лице Инча появилось неожиданно проницательное выражение.

Прайрат вскинул руку, и на кончиках его пальцев вспыхнул грязно-желтый свет, который через мгновение погас. Он уронил руку, и она скрылась в широком красном рукаве.

– Если ты еще хотя бы раз выскажешь сомнения в моих приказах, я превращу тебя в пепел.

– Тогда укрепление стен и ворот не будет завершено, – с серьезным видом заявил Инч. – Никто, кроме доктора Инча, не может заставить их быстро работать.

– Доктор Инч. – Прайрат поджал тонкие губы. – Да спасет меня Усирис, я устал с тобой разговаривать. Просто выполни пожелание короля Элиаса и сделай работу. Ты даже не представляешь, как тебе повезло, деревенщина. Ты увидишь начало великой эры – золотого века. – Но только начало и не более того, – пообещал себе священник. – Я вернусь через два дня, и ты скажешь, сколько людей и всего остального тебе потребуется.

Когда он зашагал прочь, ему показалось, будто Инч что-то крикнул ему вслед, но, обернувшись, обнаружил, что тот не сводит глаз с толстых спиц водяного колеса, двигавшихся по бесконечному кругу. Громко и резко стучали молоты, однако Прайрат слышал его глубокий и печальный скрип.

Герцог Изгримнур оперся о подоконник, поглаживая заново отраставшую бороду и глядя на грязные водные пути Кванитупула. Шторм прошел, выпавший не по сезону снег растаял, и воздух с болот, по-прежнему холодный, снова стал липким. Изгримнура охватило сильное желание куда-то двигаться и что-то делать.

Я в ловушке, – подумал он. – Будто меня пригвоздила к месту стрела, выпущенная из лука. Ощущение такое, словно снова началось сражение у озера Клоду.

Впрочем, здесь не было лучников и вообще никаких неприятельских армий. Кванитупул, по крайней мере временно освободившийся от жестокой хватки холода и вернувшийся к привычной торговой жизни, обращал на Изгримнура внимание не больше, чем на тысячи горожан и гостей, которые оккупировали его потрепанное тело, совсем как безумное количество занятых своими делами блох. Бывший хозяин Элвритсхолла волей обстоятельств оказался в ловушке гораздо более безжалостного врага, чем люди, и неважно, сколько их и как хорошо они вооружены.

Изгримнур со вздохом выпрямился и посмотрел на Камариса, который сидел, прислонившись к дальней стене, и занимался тем, что распутывал и снова завязывал веревку. Старик, когда-то величайший рыцарь Светлого Арда, поднял голову, и на его лице появилась слабая улыбка умственно отсталого ребенка. Несмотря на седину и возраст, у него все еще были прекрасные зубы и сила, какой могли позавидовать юные задиры, проводившие время в тавернах.

Но недели постоянных усилий со стороны Изгримнура не прогнали с лица Камариса улыбку, которая приводила герцога в ужас. Что бы ни являлось причиной: колдовство, ранение в голову или просто возраст, – все его попытки приводили к одному и тому же результату: Камарис его не узнавал, не помнил своего прошлого и даже настоящего имени. Если бы Изгримнур не знал его так хорошо раньше, он бы начал сомневаться в своей собственной памяти и чувствах, однако герцог видел великого рыцаря короля Джона в разные времена года, в разном свете, в хорошие дни и плохие. Возможно, старик и забыл себя, но Изгримнур не сомневался, что не ошибся.

И все же как поступить? Ему требовалось помочь, и неважно, окончательно он сошел с ума или нет. Самое очевидное решение – отвезти старика к тем, кто его вспомнит и будет почитать. Даже если мир, в создании которого Камарис участвовал, начал разваливаться на части, если Элиас разрушил мечту его друга и господина, короля Джона, Камарис заслужил провести свои последние годы в месте намного лучше грязного болота, где он находился сейчас. Кроме того, если кому-то из людей принца Джошуа удалось остаться в живых, они должны узнать, что Камарис не умер. Старый рыцарь может стать могучим символом надежды и лучших дней – а Изгримнур, умный политик, хотя он и отказывался это признать, прекрасно знал цену символам.

Но даже если Джошуа или кому-то из его воинов посчастливилось остаться в живых и они перегруппировали свои силы к северу отсюда – по крайней мере, так говорили на рынке Кванитупула, – как они с Камарисом смогут до них добраться через Наббан, полный врагов? В любом случае разве он имеет право покинуть постоялый двор? Отец Диниван, умирая, велел Изгримнуру привести сюда Мириамель. Герцог не сумел ее найти перед тем, как ему пришлось бежать из Санцеллана Эйдонитиса, но, вполне возможно, принцесса уже знает про это место – ей сказал о нем сам Диниван! Что, если она придет сюда, одна, без друзей, и обнаружит, что Изгримнур уехал? Не мог он так рисковать. Он сказал себе, что должен сделать все, что в его силах, чтобы ей помочь, – и не важно, жив принц или нет.

Изгримнур рассчитывал, что Тиамак, который каким-то непонятным образом являлся другом Динивана, что-то знал о местонахождении Мириамель, но надежда быстро умерла. После бесконечных расспросов маленький смуглый мужчина признался, что сюда его также отправил Диниван, но не стал ничего объяснять. На Тиамака известие о смерти Динивана и Моргенеса произвело сильное впечатление, и пользы от него для Изгримнура не было никакой. На самом деле, герцогу он казался довольно замкнутым. И хотя не вызывало сомнений, что нога болотного жителя причиняла ему страдания, он сказал, что его укусил кокиндрил, – Изгримнур считал, что Тиамак мог бы больше помогать ему разобраться с многочисленными загадками, мучившими обоих. И главная из них – какую цель преследовал Диниван. Но складывалось впечатление, что Тиамаку гораздо больше нравилось сидеть с мрачным видом в своей комнате – за которую платил Изгримнур! – или проводить долгие часы за столом, что-то записывая, или, хромая, прогуливаться по деревянным мосткам Кванитупула, чем он, похоже, сейчас и занимался.

Изгримнур собрался что-нибудь сказать молчавшему Камарису, когда в дверь постучали, потом она со скрипом открылась, и Изгримнур увидел хозяйку заведения Чаристру.

– Еда, которую вы заказали, – заявила она таким тоном, будто принесла серьезную личную жертву, а вовсе не брала с Изгримнура непристойно огромные деньги за постель и еду. – Прекрасный суп из фасоли и хлеб. Замечательный суп. – Она поставила кастрюльку на низкий столик и с грохотом добавила к ней три миски. – Я не понимаю, почему вы не можете спуститься вниз и есть с остальными. – Она имела в виду двух купцов враннов, торговавших перьями, а также бродячего ювелира из Наракси, искавшего работу.

– Потому что я плачу`, чтобы этого не делать, – проворчал Изгримнур.

– А где болотный житель? – Чаристра принялась разливать, судя по всему, давно остывший суп.

– Я не знаю и не думаю, что тебя это касается, – сердито ответил он. – Я видел, как ты уезжала с другом сегодня утром.

– На рынок. – Она фыркнула. – Я не могу пользоваться своей лодкой, потому что он… – из-за того, что руки у нее были заняты, она кивком показала на Камариса, – так ее и не починил.

– И я ему не позволю из-за его высокого звания. Кстати, за это я тоже тебе плачу. – Изгримнур почувствовал, как растет у него внутри раздражение. Чаристра постоянно проверяла границы благородства и хорошего воспитания герцога. – У тебя слишком длинный язык, женщина. Интересно, что ты рассказываешь своим товаркам на рынке про меня и других необычных гостей твоего постоялого двора?

Она бросила на него испуганный взгляд.

– Ничего, можете мне верить.

– Для тебя будет лучше, если ты не врешь. Я тебе заплатил, чтобы ты молчала про… моего друга. – Он посмотрел на Камариса, который с радостным видом поглощал суп. – Но если ты решила, что можешь взять мои деньги и болтать о нас самые разные глупости, запомни: как только мне станет известно, что ты распускаешь слухи про меня или мои дела… Я заставлю тебя очень сильно пожалеть. – Его глубокий, сильный голос прозвучал точно удар грома.

Чаристра в тревоге отступила на шаг назад.

– Не сомневайтесь, я никому ничего не говорила! И у вас нет причин мне угрожать, господин! Ни одной! Так нельзя! – Она направилась к двери, размахивая поварешкой с такой яростью, будто отбивалась от врагов. – Я обещала ничего не говорить и не буду. Любой вам скажет, что Чаристра держит свое слово! – Она быстро изобразила на груди знак Дерева, затем выскользнула в коридор, оставив на полу капли супа.

– Ха! – фыркнул Изгримнур и посмотрел на покрытую рябью серую субстанцию в миске. Да уж, отдавать деньги за ее молчание – все равно что платить солнцу, чтобы оно не светило. Он швыряется ими, как будто это вода Вранна; очень скоро они закончатся, и что делать тогда? Изгримнура невероятно злили подобные мысли. – Ха! – снова сказал он. – Будь я проклят.

Камарис вытер подбородок и улыбнулся, глядя в пустоту.

Саймон прислонился к высокому камню и посмотрел вниз. Бледное солнце стояло почти у него над головой и, пробиваясь сквозь траву и кусты, пятнало бликами склон холма.

– Нашел! – крикнул он через плечо, снова прислонился к гладкому от ударов ветра столбу и стал ждать.

Белый камень еще не расстался с утренней прохладой и был даже холоднее окружавшего его воздуха. Через мгновение Саймон почувствовал, что все его кости превращаются в лед, отошел в сторону и повернулся, чтобы посмотреть на край холма. Вертикальные камни окружали вершину Сесуад’ры, точно зубцы королевской короны. Несколько древних колонн упало, но большинство остались стоять, высокие и прямые, продолжавшие исполнять свой долг, несмотря на прошедшие неисчислимые века.

Они похожи на Камни Гнева на Тистерборге, – подумал вдруг Саймон.

Может быть, там также жили ситхи? Про них рассказывали великое множество диковинных историй.

Куда эти двое подевались?

– Вы идете? – позвал он.

Когда никто не ответил, он обошел камень и немного спустился по склону, изо всех сил цепляясь за крепкие кусты вереска, несмотря на то что они царапали кожу: земля здесь была сырой и могла оказаться опасной. Долину внизу заполняла серая вода, почти неподвижная, и новое озеро вокруг горы казалось надежным, точно каменный пол. Саймон подумал о временах, когда он забирался на колокольню Башни Зеленого ангела и чувствовал себя так, словно сидел на облаке, парившем над миром. Здесь, на Сесуад’ре, казалось, будто скала только что родилась, вырвавшись из доисторической земли. Ему ничего не стоило представить, будто, кроме этого места, больше ничего нет, и, наверное, именно так ощущал себя Бог, когда стоял на вершине горы Ден Халой и создавал мир, как говорится в Книге Эйдона.

Джирики рассказывал Саймону о том, как Садорожденные пришли в Светлый Ард. В те дни почти весь мир покрывал океан, который потом остался только на западе. Народ Джирики проплыл, оставив солнце за спиной, огромное расстояние и высадился на зеленом побережье мира, не знавшего людей, огромного острова посреди моря. Джирики говорил, что какой-то произошедший позднее катаклизм все изменил: остров поднялся вверх, моря на востоке и юге пересохли, и появились новые горы и луга. Теперь Садорожденные больше не могли вернуться в свой потерянный дом.

Саймон размышлял об этом и, прищурившись, смотрел на восток. Впрочем, с вершины Сесуад’ры удавалось разглядеть только мрачные степи и безжизненные серо-зеленые равнины, протянувшиеся до самого горизонта. Судя по тому, что Саймон слышал, восточные степи были унылыми и негостеприимными даже до прошедшей ужасной зимы: а дальше на восток от леса Альдхорт они постепенно становились совсем голыми и лишенными какого-либо укрытия. Некоторые путники рассказывали, что дальше определенного места не заходили даже хирка и тритинги. Солнце никогда не светило там по-настоящему, и землю постоянно окутывал туман. Несколько отчаянно смелых путешественников, отправившихся по этим безрадостным территориям в поисках других стран, так и не вернулись назад.

Саймон вдруг понял, что уже довольно долго смотрит в одну точку, однако на его крик по-прежнему никто не пришел. Он уже собрался снова их позвать, когда появился Джеремия, который осторожно пробирался между кустами по доходившей до пояса траве в сторону края скалы. Лелет, едва различимая в качавшихся на ветру зеленых зарослях, держала его за руку. Казалось, ей нравился Джеремия, хотя проявлялось это только в том, что девочка постоянно находилась с ним рядом. Она по-прежнему ничего не говорила, и на лице у нее оставалось серьезное и задумчивое выражение, но если она не могла быть рядом с Джелой, Лелет почти всегда была с Джеремией. Саймон решил, что она, наверное, почувствовала в молодом сквайре нечто сродни ее собственной боли и страдавшему сердцу.

– Он уходит под землю? – крикнул Джеремия. – Или через край?

– И то и другое, – ответил Саймон и махнул рукой.

Они шли вдоль ручья от того места, где он появлялся в здании, которое Джелой назвала Домом Воды, загадочным образом возникал прямо из камня и не терял своей силы после того, как вода собиралась в пруд у основания его источника, обеспечивая свежей питьевой водой Новый Гадринсетт. В результате здесь стали собираться жители нового поселения, чтобы посплетничать или что-то продать и купить.

Дальше, превратившись в узкую речушку, он стремительно вытекал из Дома Воды, стоявшего на одной из самых высоких точек Сесуад’ры, перебирался через вершину, исчезая и появляясь снова по мере того, как менялись очертания поверхности земли. Саймон никогда не слышал и не видел, чтобы ручей так себя вел, – да и кто вообще когда-либо встречал такое на вершине скалы? – и твердо решил проследить его путь и, возможно, определить, откуда он вытекает, пока не вернутся бури, которые сделают поиски невозможными.

Джеремия остановился на склоне неподалеку от Саймона, они стояли и смотрели на речушку с невероятно быстрым течением.

– Как ты думаешь, она стекает до самого конца… – Джеремия показал на широкий ров с серой водой у основания Скалы Прощания, – или возвращается обратно в скалу?

Саймон пожал плечами. Река, вытекавшая из священной горы ситхи, вполне могла возвращаться назад, в скалу, точно непостижимое колесо созидания и разрушения, – словно будущее, которое приближается, чтобы поглотить настоящее, а потом быстро отступает, превращаясь в прошлое. Он уже собрался предложить новое исследование, но увидел, что Лелет начала спускаться по склону. Саймон за нее беспокоился, хотя сама она, похоже, не обращала ни малейшего внимания на ненадежную тропу. Он подумал, что она могла поскользнуться, а склон был крутым и опасным.

Джеремия поднялся на несколько шагов, подхватил ее под худые руки и, подняв, поставил рядом с собой. В этот момент свободное платье девочки задралось вверх, и на короткое мгновение Саймон увидел длинные воспаленные шрамы у нее на бедрах. А на животе они наверняка намного хуже, – подумал он.

Саймон все утро размышлял о том, что услышал в Доме Прощания про Великие мечи и многое другое. Прежде подобные вещи казались ему абстрактными, как будто он сам, его друзья и союзники, а также Элиас и даже жуткий Король Бурь представляли собой всего лишь крошечные фигурки на доске для игры в шент, которые оказывались в самых разных ситуациях. Теперь же, совершенно неожиданно, он получил напоминание об истинных ужасах совсем недавнего прошлого. Лелет, невинное дитя, пострадала от злобных гончих Стормспайка; тысячи ни в чем неповинных людей лишились домов, их мучили и убивали, дети теряли родителей и становился сиротами. Гнев заставил Саймона покачнуться, словно его толкнула сила охватившей его ярости. Он подумал, что, если в мире существует справедливость, кто-то заплатит за то, что произошло – за Моргенеса, Эйстана, Лелет, за невероятно похудевшего Джеремию и его молчаливую печаль и за него, потерявшего дом и наполненного печалью.

Сжалься надо мной, Усирис, я бы прикончил их всех, если бы мог. Элиаса, и Прайрата, и норнов с белыми лицами – если бы мог, я убил бы их собственными руками.

– Я видел ее возле замка, – сказал Джеремия. Саймон вздрогнул от неожиданности и вдруг почувствовал, что костяшки пальцев у него заболели – так сильно сжал кулаки.

– Что?

– Лелет. – Джеремия кивком показал на девочку, которая терла грязное лицо, глядя на заполненную водой долину. – Когда она была горничной принцессы Мириамель. Помню, я тогда подумал: «Какая красивая девочка». Она была в белом платье, а в руках держала цветы. И в голове у меня пронеслась мысль о том, что она такая чистая. – Он тихо рассмеялся. – Ты только посмотри, какой она стала.

Саймон обнаружил, что ему не хочется говорить о грустном.

– Ты на себя посмотри, – сказал он. – Кто бы говорил о чистоте.

Но ему не удалось отвлечь Джеремию.

– Ты действительно с ней знаком? С принцессой?

– Да. – У Саймона было совсем не подходящее настроение, чтобы повторять эту историю. Он испытал горькое разочарование, когда обнаружил, что принцессы нет с Джошуа, и пришел в ужас, узнав, что никому не известно, где она находится. Ему очень хотелось рассказать ей про свои приключения, он представлял, как широко раскроются ее сияющие глаза, когда она услышит про дракона. – Да, – проговорил он. – Я с ней знаком.

– А она красивая, как полагается принцессе? – неожиданно напряженно спросил Джеремия.

– Наверное. – Саймону совсем не хотелось говорить про Мириамель. – Да, она была… я имел в виду, принцесса очень красивая.

Джеремия собрался еще что-то спросить, но его остановил голос, который донесся сверху:

– Ха! Вот вы где!

Они увидели диковинный двухголовый силуэт, который замер возле высокого камня, причем у одной из голов были заостренные уши.

– Мы пытаемся понять, откуда вытекает речка и куда потом пропадает, Бинабик! – крикнул Саймон.

Волчица склонила голову набок и гавкнула.

– Кантака считает, что вам следует прекратить исследования. – Бинабик рассмеялся. – Кроме того, Джошуа попросил всех вернуться в Дом Прощания. Нам нужно многое обсудить.

– Идем.

Саймон и Джошуа взяли Лелет за маленькие холодные ручки и начали взбираться по склону в сторону вершины. Сверху на них, точно молочный глаз, смотрело солнце.

Все, кто присутствовал в Доме Прощания утром, снова вернулись и тихо переговаривались, наверное испытывая благоговение перед размерами и необычной формой зала, выглядевшего особенно странно сегодня, когда его не заполняла толпа людей, как накануне. Болезненный свет близившегося вечера проникал в окна, пятная все помещение, но такой слабый, что определить, откуда он падал, Саймон не смог. Изящная резьба, украшавшая стены, казалось, испускала собственное, едва различимое внутреннее сияние, напомнив Саймону о мерцании мха в тоннелях под Хейхолтом, когда он заблудился в удушавшем, отнимавшем силы мраке. Он побывал в стране за пределами отчаяния. То, что он тогда выжил, имело какое-то значение и серьезную причину, считал он.

Прошу тебя, Эйдон, – взмолился Саймон, – я зашел слишком далеко, чтобы сейчас умереть! Сохрани мне жизнь!

Но ведь он проклинал Бога за то, что тот позволил Эйстану покинуть этот мир, и теперь было слишком поздно просить у Него прощения.

Саймон открыл глаза и обнаружил, что пришел Джошуа. Принца сопровождала Воршева, и Джошуа заверил всех, что она чувствует себя лучше.

Вместе с Джошуа появились два человека, которые не присутствовали на утреннем совете: Слудиг – он проводил разведку по периметру долины – и плотный молодой фальширец по имени Фреосел, выбранный поселенцами констеблем Нового Гадринсетта. Несмотря на относительную юность, Фреосел настороженно смотрел на мир из-под нависших век – опытный уличный боец с множеством шрамов и отсутствовавшими двумя пальцами.

После того как Стрэнгъярд произнес короткое благословение и нового констебля предупредили, чтобы он хранил в тайне все, что здесь услышит, принц Джошуа поднялся со своего места.

– Нам нужно принять много решений, – сказал он, – но прежде чем мы начнем, позвольте мне рассказать вам про удачу и дни, наполненные надеждой. Когда казалось, что нам ничего не осталось, кроме отчаяния, и нас ждет поражение, Бог одарил нас своей благосклонностью. Сейчас мы находимся в безопасном месте, в то время как всего сезон назад были разбросаны по всему миру, став изгоями войны. Мы отправились на поиски одного из трех Великих мечей, который может подарить нам надежду на победу, и добились успеха. Каждый день под наши знамена встает все больше людей, и, если мы подождем достаточно времени, скоро у нас будет сильная армия и мы сможем заставить моего брата, Верховного короля, задуматься.

Разумеется, у нас еще множество проблем. Из тех, кому пришлось покинуть свои дома в Эркинланде, нам по силам собрать армию, но, чтобы одержать победу над Верховным королем, потребуется много больше воинов. Кроме того, уже понятно, что у нас возникли трудности с тем, чтобы накормить и разместить всех, кто уже здесь. Также вполне возможно, что никакая, даже огромная армия, не испытывающая сложностей со снабжением, не сможет одержать верх над союзником моего брата, Королем Бурь. – Джошуа замолчал. – Таким образом, я считаю, что в настоящий момент перед нами стоит три важных вопроса. Что намерен делать мой брат? Как мы можем собрать достаточные силы, чтобы ему помешать? И как добыть два остальных меча, Сияющий Коготь и Скорбь, чтобы получить надежду победить норнов и их темного господина и темную госпожу?

Джелой подняла руку.

– Прошу прощения, Джошуа, но я думаю, есть еще один вопрос: сколько у нас есть времени, чтобы это сделать?

– Вы правы, валада Джелой. Если нам удастся защищать наше убежище еще год, возможно, мы сумеем собрать достаточно большую армию, чтобы выступить против Элиаса на его территории или, по крайней мере, на ее границах, – но, как и вы, я сомневаюсь, что враг даст нам столько времени.

В ответ со всех сторон посыпались вопросы о том, какую помощь можно ожидать с востока и севера Эркинланда, территорий, страдавших от тяжелого правления короля Элиаса, и где еще отыскать союзников. Через некоторое время Джошуа снова призвал всех к молчанию.