Текст книги "Флейшман в беде"

– Чувак, у тебя должно быть сто процентов успеха. Каждая встреча должна заканчиваться в постели. Ты сейчас в самой удачной поре. Ты – чистое золото.

– Не всё так просто.

– Ты слишком разборчив.

– Разборчив? – переспросил Тоби. – Я бы сейчас и осла трахнул, вот как я разборчив.

– Тогда что не так?

– Я пятнадцать лет был женат на женщине, которая не позволяла мне писать стоя! Мне нужно время, чтобы прийти в себя.

Сет покачал головой, потом наклонился к Тоби через стол, положил руки ему на предплечья и потряс их так, что все тело Тоби содрогнулось.

– Слушай, чувак, как я по тебе скучал, – сказал Сет.

Проблема была в том, что Рэйчел все еще хотела трахаться. В этом заключалась тайна Тоби. За последние полтора месяца у него был секс с девятью женщинами, не считая Рэйчел. На шесть женщин больше, чем за всю его предыдущую жизнь. И все же иногда, после десяти вечера, ему приходила эсэмэска от Рэйчел с вопросом, чем он занят. Это был сигнал, по которому Тоби отвечал: «Ничем», а она тогда спрашивала, не хочет ли он зайти, и он обнаруживал, что вся его ненависть к ней и вся решимость мгновенно таяли и сменялись ненавистью к самому себе и потребностью заполнить пустоту, и он хватал ключи и шел на свою бывшую квартиру. Теперь они занимались любовью молча (так было не всегда). Слышно было, как тело трется о тело, но ни вздохов, ни стонов. И определенно не было слов. Секс существовал за пределами любых неприязненных отношений, и так было всегда. Они делали то, в чем нуждались. Он знал, как она любит – сначала недолго поиграть с ее сосками, пока она преднамеренно погружается в нечто вроде глубокой медитации через дыхание, а потом она переворачивалась на живот, и Тоби ложился сверху.

За годы работы Тоби часто слышал жалобы других женатых докторов на недостаток секса или шутки на эту тему. Аллен Келлер, которому всего тридцать шесть лет, как-то сказал, что у него с женой последний раз секс был четыре месяца назад. Аллен всё ждал, чтобы жена заметила, но ее, кажется, это не беспокоило. Когда он сам заговорил об этом, жена сказала, что к вечеру устает, и вообще, почему он считает, что это она должна подлаживаться под его расписание, а не наоборот. «Потому что ты не работаешь?» – подсказал он. Жена заявила, что если занимается сексом слишком поздно вечером, у нее начинается приступ тревоги и она всю ночь не может заснуть. «Что это за хрень?! – спросил Аллен у Тоби. – Ведь не может быть, что она это серьезно?!»

Когда Тоби слышал такие рассказы, он позволял себе миг самодовольства. Даже в худшие времена они с Рэйчел занимались любовью постоянно, самое меньшее три раза в неделю. И это позволяло ему думать: слушайте, а может быть, мы нормальные! Может, мы даже лучше среднего. Три раза в неделю! Если судить по этому индикатору, у них с женой все идет отлично. Если судить по этому индикатору, другие должны равняться на них. И вообще, если посмотреть на дело в ином свете – ну у кого не бывает небольших размолвок время от времени? Конечно, люди, которые стараются быть хорошими родителями и при этом хорошо работать, иногда ссорятся. Может быть, даже каждый день. Может быть, даже каждый раз, когда оказываются в одном помещении. Причем ссорятся жестоко и злобно. Правда же?

Когда они еще были женаты, Рэйчел требовала секса, причем не всегда ласково, и не всегда снисходительно относилась к отказам. Если Тоби был не в настроении, она приходила в ярость. В ночь, когда они вернулись домой из отпуска, проведенного в Мексике, Рэйчел обвинила его в том, что он завел любовницу. Тоби воспылал к ней отвращением, когда впервые увидел, как она орет на подчиненного на рождественском корпоративе. Там Рэйчел напилась и обозвала Тоби трусливым говном. Когда же он напился на ежегодном балу, который устраивала его больница, Рэйчел жестоко посмеялась над ним и обозвала стариком. Однажды она разбудила его среди ночи, вернувшись домой с какого-то мероприятия, – принялась шарить под одеялом у него в трусах, будто искала батарейки в ящике стола, а когда увидела, что там ничего не происходит, сказала: «Ну, наверно, тогда на этом всё». Тоби совершенно не понял, что она имеет в виду. Она заплакала и принялась кричать, как она несчастна. Тоби умолял ее: «Послушай, не надо кричать, это совершенно не помогает. А только делает хуже». Он понял, что она пьяна, и в конце концов убаюкал ее так, как обычно убаюкивал детей, когда у них случалась истерика. На следующий день Рэйчел не сказала об этом ни слова. Не извинилась. Вообще ничего.

В последнюю ночь, когда Тоби ночевал в семье, Солли плакал, пока не заснул от изнеможения. Он боялся, что у отца случится сердечный приступ или инсульт, а в новой квартире никого не окажется рядом, и некому будет помочь. Тоби успокаивал его и ушел, лишь когда сын наконец заснул. И вдруг Тоби понял, что теперь, когда он добился желаемого, ему в самом деле придется жить одному. Он не хотел об этом говорить. Он не хотел думать о том, как ему нравится их постельное белье, и их кровать, и их квартира, и как он обожает быть все время рядом с детьми и каждое утро готовить им завтрак. Он не хотел думать о том, что еще не возненавидел Рэйчел, и мечтал, чтобы это наконец случилось. И потому он потянулся к ней и обнял, думая, что, конечно, это совершенно точно последний раз.

Но это не был последний раз. Это так и не прекратилось. Он отводил детей домой вечером, и Рэйчел начинала сердиться, что он их привел так поздно, но как только дети укладывались спать, она под первым попавшимся предлогом просила его зайти в спальню, и там в темноте захлопывала дверь и повисала на нем, и они начинали заниматься бесшумным сексом на ощупь, который для обоих был знакомым, и странным, и запретным, и потрясающим. Эти ночи страшно мешали выздоровлению Тоби. Закончив заниматься сексом, они с Рэйчел лежали бок о бок, не касаясь друг друга и глядя в потолок. Тоби делал движение, чтобы встать, и Рэйчел не реагировала, а вместо этого отворачивалась и закрывала глаза. Он одевался и выходил, а Рэйчел все это время оставалась в постели, притворяясь спящей.

В субботу утром Ханна и Солли ели блинчики, которые пожарил Тоби, и смотрели в гостиной мультик про дружбу банана с луком-пореем. Тоби послал Рэйчел эсэмэску: «Когда ты их завтра заберешь? У меня есть планы на вечер». На самом деле у него не было никаких планов. Он подождал ответа. Ничего. Он чувствовал, как в нем нарастает подземный взрыв, и надеялся, что Рэйчел не позвонит прямо сейчас и не услышит его голос. Она обожала, когда он говорил раздраженно, потому что это позволяло ей напустить на себя кроткий вид и произносить с жалостью: «Тоби, Тоби, ай-ай-ай, как ты злишься! Когда ты только успел стать таким злым?» Но он не злился. Я не злюсь, отвечал он, я просто разочарован. Он был просто разочарован. Она опять подгадила ему. Он не так дьявольски хитер, как она. У него нет сил на бесконечный поединок двух воль. Боеспособность Рэйчел была неисчерпаема. Рэйчел работала агентом разных творческих личностей. Умение воевать было ее профессиональным навыком. Она могла до бесконечности перебрасываться репликами, провоцируя и затягивая подобные разговоры. То, что он постоянно удивлялся, когда она нарушала договоренности, не означало, что он сердится. Это просто означало, что он идиот. Тоби еще с минуту разглядывал свой телефон. Ничего. Он пришел в гостиную, и дети даже не отвели взгляд от экрана. «Мы не собираемся весь день смотреть мультики», – объявил Тоби и выключил телевизор. Они вышли из дома, зашли в бубличную, а потом свернули на запад, в парк. Солли ехал на самокате. Ханна не захотела брать свой самокат, потому что теперь ей всё подряд казалось позорным.

– А если я повезу его, пока мы не дойдем до парка?

– Папа, отстань, – сказала Ханна. Если бы она только знала, как ему больно, когда она вот так от него отмахивается! – Можно мы сегодня хотя бы купим мне телефон?

Телефон обещали ей в подарок на двенадцатилетие, но ее день рождения был только через три недели.

– Нет, – сказал Тоби уже в четвертый раз за последние несколько дней. – Побудь моей маленькой девочкой еще три недели. Я пользуюсь опцией, положенной мне по закону.

Она закатила глаза.

– Может, пойдем в кино? – спросил Тоби. Но она не ответила. Он посмотрел на нее, но она вдруг остановилась как вкопанная и повернулась к ближайшему многоэтажному дому.

– Что происходит? – спросил Тоби. Он окликнул сына: – Солли, подожди!

– Ничего, – прошептала она. – Только, ради бога, молчи и не двигайся.

Тоби увидел мальчика примерно возраста Ханны. Мальчик шел по улице, приближаясь к ним, и чеканил мяч. Тоби посмотрел на Ханну, собираясь сказать, что мальчик вроде бы ее знакомый, но Ханна уже заметила его и страшно покраснела. От мальчика исходило белозубое мажорное сияние.

– Привет, Ханна, – сказал он. Ханна улыбнулась:

– Привет.

И мальчик почеканил дальше.

– Кто это? – спросил Тоби. Она гневно повернулась к нему. Глаза у нее были на мокром месте.

– Почему мы не можем ездить на такси, как нормальные люди?

– Что такое? Что случилось?

– Я просто не знаю, почему мы должны всё время гулять в этом дурацком парке, как будто мы младенцы. Я не хочу в парк. Я хочу домой.

– Какая муха тебя укусила? Мы всё время ходим в парк.

Ханна чрезвычайно громко и тяжело вздохнула, выражая отчаяние и разочарование, и двинулась дальше по улице, опережая отца и брата. Руки со сжатыми кулаками были слегка отведены от тела и неподвижны, а ноги сердито маршировали. Тоби перешел на бег и догнал сына, который все это время послушно стоял на месте.

– Почему она так разозлилась? – спросил Солли, снова забираясь на самокат.

– Не знаю, сынок.

Такой ответ ему приходилось давать всё чаще.

Ханна в тот вечер должна была идти в гости с ночевкой. Насколько Тоби мог судить, хождение в гости с ночевкой означало, что девочки ее класса собирались вместе и формировали военные альянсы, а также запускали друг в друга шпильки микроагрессии, всю ночь ведя холодную войну, причем совершенно добровольно. Всё это началось, когда Ханна была в четвертом классе, а может, и раньше, когда девочки-альфы начали работать над созданием надежной и прочной пищевой цепочки. Они бились за то, чтобы занять в ней определенное место, и подчинялись тем, кто занимал более высокое положение. Узнав, что они не на самом верху пирамиды, они зализывали раны; узнав, что они не в самом низу, радовались. В ноябре коллективная ночевка происходила в квартире Флейшманов. Рэйчел устроилась на кровати и что-то делала с ноутбуком, игнорируя девочек, но Тоби сидел за столиком в рабочем уголке в коридоре, оплачивая счета и слушая, что происходит в спальне у Ханны. Там играли в игру под названием «Выбор»; она заключалась в том, что тебе предлагали выбор, например: тот мужчина или этот? Для чего именно предлагалось выбирать, оставалось загадкой; более того, Тоби очень хотелось бы это знать. Для того чтобы выйти за него замуж, или чтобы ходить с ним на свидания, или… о боже! Неужели для секса?! Неужели эти девочки уже интересуются сексом?

Лекси Леффер, король-львица группы, начинала первая. Маленькая Беккет Хейз, которую Тоби знал с тех пор как ей исполнилось четыре года, назвала двух звезд – актеров телевидения. Лекси сделала очевидный выбор – предпочла ведущего актера из ситкома для подростков, обладателя копны волос, падающих на глаза. Тоби был разочарован, но не удивлен. Он и без того знал, что душа Лекси Леффер сделана из пластика.

Подошла очередь Ханны. Тоби знал, что нужно встать и уйти, давая дочери право на личные тайны, но застыл на месте. Лекси дала задание: выбор был между двумя мальчиками, чьи имена Тоби ничего не говорили. Когда Лекси назвала их, Беккет выдохнула: «О-о-о-о!», а Ханна взвизгнула: «Не-е-е-ет!»

– Ты должна ответить, а не то…

– А не то что? – спросила Ханна.

– А не то… – Лекси Леффер задумалась. – А не то должна будешь позвонить каждому из них и спросить, как прошел его день.

– Но это же ужасно, – прошептала Беккет с очевидным благоговейным страхом.

Ханна долго думала. Тоби сидел как вкопанный за столом в коридоре, проживая этот кошмар, не понимая, что стоит на кону, и не зная, как болеть за дочь. Ханна выбрала второго мальчика, и Лекси сказала:

– Ну конечно. Ты обязательно должна была выбрать моего бойфренда. Ни в чем себе не отказывай.

Воцарилась пауза, и Тоби чувствовал: Ханна сама не знает, в чем ее оплошность. Он встал и попытался придумать какой-нибудь предлог, чтобы прервать игру девочек, но знал, что в итоге только разозлит Ханну. Он ушел, отыскал Солли и стал смотреть с ним телевизор. Лекси Леффер была настоящей акулой.

Сейчас Тоби повел детей сквозь жаркую ночь к перекрестку Семьдесят девятой и Парк-авеню, где жили Сынди и Тодд Лефферы. По дороге, поскольку Ханна до сих пор с ним не разговаривала, он слушал, как Солли убеждает его снова посмотреть «Индиану Джонса и храм судьбы», и они прошли мимо здания, где, как Тоби отчетливо помнил, одна женщина сделала ему минет на лестничной площадке всего три недели назад. Швейцар в доме Лефферов, украшенный эполетами и даже в жару не снимающий парадной шинели, знал, что вечером придет группа девочек со спальными мешками, и сразу махнул Флейшманам, чтобы те проходили через мраморное фойе к выложенному зеркалами блоку лифтов. Они поехали в лифте, сверкающем начищенной медью, на двадцать девятый этаж, самый верхний. Пока они ехали, Тоби успел покрыться легким потом от ужаса: он заперт в маленьком ящике, который, вероятно, уже давно успел обветшать от износа и почтенного возраста. Тоби никогда не боялся ездить в лифтах, но в последнее время его вера в механические системы пошатнулась. Почему он вообще раньше так доверял лифтам? Почему люди вообще им доверяют? Весь этот огромный вертикальный город функционирует благодаря лифтам. В нем живут десять миллионов доверчивых лохов, даже не думающих о возможности, которая представлялась Тоби очень вероятной, – что лопнет трос или что лифт застрянет надолго и у них выйдет весь кислород раньше, чем кто-нибудь заметит. К тому времени, как они доехали до двадцать девятого этажа, Солли сказал:

– Папа, не держи меня так за плечо, ты делаешь мне больно.

Лифт открылся прямо в вестибюль квартиры – у квартиры Лефферов был свой собственный вестибюль, – и там их уже встречал Тодд. Он был в футболке поло и шортах до середины бедра. Росту в нем было, наверно, пять футов десять дюймов[11]11
  Около 178 сантиметров. Прим. ред.


[Закрыть]. Да, Тодд, подумал Тоби, зато когда тебе последний раз делали минет на лестничной площадке?

– Как поживает наш добрый доктор? – сказал Тодд, вытягивая руку, хватая ладонь Тоби и тряся так, что все его тело завибрировало, словно он пробивался против прилива.

– Неплохо. – Тодд был как раз таким изнеженным и холеным типом, каким Рэйчел хотела бы видеть Тоби. Таких она предпочитала. Тоби это по-прежнему казалось абсурдным.

Солли стоял рядом с Тоби, держа его за руку. Из кухни вышла Лекси Леффер с матерью, на которой были штаны капри и обтягивающая майка в лапшу с вышитым стразиками словом АНГЕЛ.

– Тоби, – сказала Сынди, мгновенно превратившись в ходячее сострадание.

– Привет, Сынди.

Тоби так и не понял, как это Рэйчел одновременно хочет подражать Лефферам и соглашается с ним, что Сынди выглядит как дешевка, а Тодд просто козел. Несмотря на это, Лефферы были воплощением всего, о чем Рэйчел мечтала в студенческие годы, и всего, чем Тоби, а следовательно, она тоже, не были и никогда не могли бы стать, поскольку Тоби занимал в жизни позорное место лузера, а именно – был преуспевающим врачом в лучшей нью-йоркской больнице. Рэйчел говорила, например: «А Лефферы поехали на Рождество в штат Мэн», или: «А у Лефферов две машины, просто на всякий случай», или: «А Лефферы обязательно ездят за границу два раза в год». Ежегодно в декабре Лефферы присылали рождественскую открытку, коллаж из фотографий за прошедший год – с вечеринок, на которые Флейшманов не приглашали, и Рэйчел просто заболевала с горя. «Почему мы не устраиваем званых вечеров?» – стонала она. Однажды Лефферы за ужином сообщили, что взяли учителя по немецкому языку; теперь как старшие, так и младшие Лефферы изучают немецкий и собираются провести рождественские каникулы следующего года в Германии, пользуясь новоприобретенными знаниями, пока не начнут трещать на этом языке, как солдаты Третьего, черт бы его побрал, рейха. Сынди значительным тоном произнесла:

– Такого погружения в язык ничто не заменит!

И Рэйчел утвердительно закивала:

– Да-да, это очень верно, я никогда об этом не думала.

Как будто никто никогда не говорил, что практика важна для усвоения новых знаний. Как будто вся система образования и все атлетические суперкомплексы не построены именно на этом.

– Мы думали пригласить тебя на следующую неделю пообедать с нами в клубе, – сказала Сынди, – но потом Тодд мне напомнил, что ты не играешь в гольф.

– Я играю в баскетбол.

Тодд завел руки за голову и замысловато, картинно вывернул их вправо, потом влево.

– Я повредил спину, когда играл в баскетбол в старших классах. А ты кем был, записывал счет?

Чтоб ты провалился, Тодд.

– У Тодда такой стресс на работе, такой стресс, – сказала Сынди, укладывая гигантские черные когти на плечо Тоби. – У него болит спина, потому что он слишком тяжело работает. Он несет слишком большую нагрузку для одного человека. На нем такая ответственность!

Она улыбнулась ему:

– Ну как бы там ни было, мы будем рады, если ты придешь. Мы ведь все еще и твои друзья, Тоби.

– Я это очень ценю, – сказал он, слегка кивнув в сторону Солли – как бы намекая, что, может быть, сейчас не время обсуждать его новый социальный статус.

По дороге домой Тоби и Солли зашли в книжный магазин, чтобы купить книгу под названием «4000 фактов о Вселенной». Солли читал ее на ходу, позволяя отцу останавливать себя у очередного уличного перехода. Пока Солли читал про кинетическую энергию, Тоби послал текст Рэйчел:

Я завез Ханну на вечеринку с ночевкой. Завтра у нее последний урок с Натаном. Смотри, чтобы она не опоздала. Ты ее заберешь от Лефферов или от меня?

Два часа спустя он послал ей новую эсэмэску:

???

Если бы он не задержался с отходом ко сну из-за того, что всю ночь обменивался порнографическими эсэмэсками с актрисой озвучки, живущей в Бруклине; если бы эти эсэмэски не вызвали у него желания послушать, как звучит ее особенный, хорошо оплачиваемый голос; если бы в результате он не позвонил ей и они бы не перешептывались по телефону целый час, занимаясь самым жарким виртуальным сексом, какой Тоби только мог вообразить, он бы, наверное, не был в таком паршивом настроении, когда забирал Ханну от Лефферов на следующее утро.

Его плохое настроение усугубилось еще и тем, что что жалюзи в съемной квартире были дешевые и прозрачные; казалось, они концентрируют в себе свет, вместо того чтобы его останавливать, а потому Тоби проснулся раньше, хотя мог бы в выходные поспать еще два часа. Но сколько денег разумно тратить на съемную квартиру? Хочется чувствовать себя дома, но ведь это на самом деле не дом. И всё же будешь чувствовать себя дома, только если создашь в квартире домашний уют. На себя скупиться нельзя. Карла, психотерапевт Тоби, сказала бы, что покупка новых жалюзи – это забота о себе. Тоби ответил бы, что удерживаться от банкротства – это тоже забота о себе, и копить деньги на новую квартиру – тоже забота о себе, и не тратить свое время на обмер, покупку и возврат жалюзи после того, как он обязательно ошибется с размером, – тоже забота о себе. Карла посмотрела бы на него с выражением бесконечного терпения, потому что это психотерапевты решают, что является заботой пациента о себе, а что нет.

– Мне нужно купить жалюзи для квартиры, – сказал Тоби, когда они переходили Лексингтон-авеню.

– Но я так уста-а-а-ала, – застонала Ханна. – Можно мы просто пойдем домой?

Тоби не хотел спорить. Можно и домой. К ним должен был прийти раввин-стажер из синагоги, чтобы дать Ханне последний урок по чтению гафтары до того, как она в понедельник уедет с матерью в Хэмптонс. Тоби, предвидя, что Рэйчел обязательно задержится на обратном пути и добавит хаоса, послал раввину эсэмэску, чтобы тот шел домой к нему, а не к Рэйчел. Когда он прибыл – двадцатитрехлетний, неловкий книжный мальчик, – Ханна вышла из спальни в новом костюме, улыбаясь, со свежей прической. Господи Исусе, подумал Тоби.

Солли смотрел «Волшебника страны Оз» у Тоби в спальне, а сам Тоби украдкой поглядывал в телефон. Актриса озвучки прислала эсэмэску, состоящую только из двух бабочек-смайликов, и фотографию своего плеча, на котором была точно такая татуировка – не бабочек, а именно двух смайликов, изображающих бабочек. Татуировки виднелись над бретелькой ярко-голубого кружевного лифчика.

«Поехали!» – подумал Тоби.

Тэсс тоже прислала ему эсэмэску. Она хотела знать, когда они снова встречаются, и послала ему фотографию себя, которая поставила Тоби в тупик, потому что была снята очень крупным планом. Некоторые фото от женщин напоминали иллюстрации из журнала «Популярная наука», который Тоби читал в пятом классе. Там публиковались фотографии самых обычных предметов, но очень крупным планом, так что не узнать: лейкопластырь, помидор, полумесяц срезанного ногтя, и всё это было знакомо, но непостижимо на несколько секунд, пока очевидность предмета не обнаруживалась, затапливая Тоби странным облегчением и восстанавливая порядок в его нервной системе. На фото от женщин невозможно было ничего опознать. Нужно было провести цепочку логических рассуждений, чтобы понять, что это, например: это кружева, а тут выпуклость, а значит, это лифчик и грудь; или: это тень, а это ткань, значит, это, видимо, ложбинка между ягодицами и внешний край трусиков-стрингов. Тоби прищурился, чтобы фотография Тэсс немного расплылась. На ней были маленькие бугорки и шелк, а значит, это ареола соска. Тоби уронил голову в подушку.

Когда у Ханны кончился урок, она просунула голову в дверь:

– Я начинаю собираться. Но у меня нет купальника. Он дома у мамы.

Где тебя черти носят?

– написал он Рэйчел.

Потом опять:

Наверно, приятно никогда не приходить вовремя туда, куда обещала прийти?

Наступило и прошло время воскресного ужина. Тоби снова написал Рэйчел:

На будущей неделе у детей нет лагеря. Они должны быть у тебя. Завтра ты везешь их в Хэмптонс. Ты им обещала.

Рэйчел, отправляя детей к нему на выходные, часто прихватывала утро понедельника. А кто такой Тоби, чтобы просить ее придерживаться расписания, о котором они договорились? Он всего лишь отец! Всего лишь другая сторона в их договоренности! Иногда, будучи в командировке, она в последнюю минуту посылала ему эсэмэску:

мне нужно кое-что закончить, ты бы не мог завтра отвести детей в школу? спасибо

Черт побери, когда они были еще женаты, Рэйчел иногда задерживалась в командировках на целый день или два – «просто нужно кое-что подчистить». Но обычно она по крайней мере спрашивала его или просто информировала под видом вопроса.

Ответа по-прежнему не было.

Но вообще-то она ведь уехала на ретрит по йоге. Может быть, там отбирают телефоны? Может быть, весь смысл ретрита – в том, чтобы не пользоваться телефоном. Тоби, знаете ли, тоже хотел бы так. Он был бы просто счастлив провести выходные без телефона. Точнее, он был бы просто счастлив провести выходные наедине с телефоном, неприличными картинками и порнографическими эсэмэсками.

Когда Ханна и Солли пошли спать, Тоби написал Моне и попросил ее прийти завтра. Мона ответила, что ей казалось, на этой неделе она выходная, что ее сын приехал в гости из Эквадора. Тоби взмолился: им в самом деле нужна помощь. Мона ответила, что договорилась с Рэйчел уже много месяцев назад, что ей в самом деле нужен отпуск и она хочет провести эту неделю с сыном, которого не видела три года. Тоби написал, что ему очень жаль и что он ее прекрасно понимает, но у него пациенты в тяжелом состоянии, и не может ли она прийти хотя бы на несколько часов? Он ей это компенсирует. Он сообщил, что Рэйчел снова исчезла и что Мона – единственный человек в мире, который поймет, на какую отвратительную легкомысленную халатность та способна. Наконец Мона снизошла и сказала, что может побыть до трех часов, но не позже. Он послал ей тысячу смайликов, означающих благодарность.

На следующее утро он жарил тосты и мазал их сливочным сыром. Ханна вышла из своей комнаты и хлопнула дверью со страшной силой, отчего Тоби дернулся и обжег палец.

– Мля! – заорал он.

– Плохое слово! – крикнул Солли из своей комнаты.

– А разве мы не с мамой должны быть на этой неделе? – спросила Ханна.

Тоби сунул палец под холодную воду:

– С мамой. Но она задержалась.

– Отчего? – В голосе Ханны слышалась паника. – Мы должны ехать в Хэмптонс. На этой неделе все едут.

– Не знаю, что тебе и сказать. Можешь ей позвонить и сообщить об этом.

– Я бы позвонила, но у меня нет телефона.

Анализы подтвердили однозначно: болезнь Вильсона.

– Проблема в том, что ее печень неспособна перерабатывать медь, – сказал Тоби Дэвиду Куперу. Клинические ординаторы стояли вокруг.

– У нее не функционирует печень, и поэтому ее организм не может перерабатывать медь. Вы не замечали, что у нее изменился цвет глаз?

Тоби приподнял веко женщины и показал Дэвиду. Дэвид уставился в глаз жены:

– Нет, а что такое?

– Видите это кольцо вокруг радужки? Симптомы проявлялись у нее уже давно, но их легко не заметить.

Неуклюжесть женщины и смазанная речь могли показаться какой-нибудь возрастной странностью или игрой на публику, но сама она была обеспокоена этим и пошла к врачу. Ее врач по внутренним болезням проглядел симптомы. Она поехала в Лас-Вегас, там много пила, и это обострило ситуацию. Понадобится пересадка печени.

– А она очнется?

– Обязательно. Сразу после операции, но ее надо сделать как можно быстрее.

– А чью печень ей пересадят?

– Первую же жизнеспособную печень, которую мы получим после того, как вашу жену поставят в очередь на трансплантацию.

Тоби молча стоял рядом с Дэвидом, давая ему время сформулировать другие вопросы. Однажды я спросила Тоби, какая часть его работы самая неприятная. Может быть, сообщать людям, что их близкий человек умер? Да, конечно, ответил Тоби, это тяжело. Но гораздо ужаснее сообщать людям, что они сами больны или болен кто-то из их родных. Смерть – диагноз, причем определенный и окончательный. Люди знают о его существовании. Все понимают, что такое смерть. А вот болезнь – огромная пропасть, заполненная словами «может быть». Пациент и все, кто его любит или от него зависит, в отчаянии, и у врача возникает соблазн использовать свою суперсилу целителя и всё исправить, ну или пообещать, что когда-нибудь всё исправится (что чревато судебным иском от пациентов). Это ненадолго спасает шкуру врача, но только до той поры, когда пациенту становится так плохо, что утешения уже не помогают. Правильный курс в таких случаях – тщательно обдумать, сколько именно надежды ты хочешь подарить замешанным в дело людям. Ты знаешь, что надежда иногда помогает. Она снижает уровень стресса и помогает держаться во время курса лечения. Но нужно очень осмотрительно выбирать дозу, потому что неизвестно, сколько надежды можно дать человеку в отчасти безнадежной ситуации.

Дэвид тяжело задышал, это была гипервентиляция. Он дико заозирался, и Тоби положил руку ему на плечо и усадил обратно в кресло. Он оглядел своих клинических ординаторов. Все трое смотрели в свои клипборды и старательно строчили. Тоби знал, как устроены мужчины типа Дэвида – с наголо бритыми головами, в дорогих костюмах, мягких кожаных туфлях, с шофером, ожидающим внизу в машине и готовым мигом унести хозяина вдаль. Дэвид Купер испугался, как испугался бы любой на его месте; но он испытывал дополнительный шок, свойственный всем, с кем никогда не случалось ничего плохого. Он родился под счастливой звездой, звездой богатства и здоровья. Между ним и всем, что могло его ранить в этом мире, располагалось огромное количество защитных слоев. Но этой беды он предотвратить не смог. Защитные слои предохраняли от любой угрозы извне, но сейчас беда пришла изнутри.

– Может быть, кого-то вызвать, чтобы с вами кто-нибудь побыл?

Дэвид поднял взгляд:

– Нет. Мне нужно позвонить на работу. Ведь в таких случаях положено брать отпуск, правда?

– Верно, – сказал Тоби. – Вам нужно оформить отпуск по болезни близкого родственника и организовать, чтобы кто-нибудь присматривал за детьми. Позвоните друзьям и родным, расскажите им, что случилось. Вам понадобится помощь – независимо от исхода этого дела. Сейчас мы заполним все бумаги и внесем вашу жену в очередь на пересадку печени.

– А можно мне оставаться тут на ночь?

– Когда хотите.

Дэвид взял жену за руку, прижался к ней губами и застыл на минуту, глядя жене в лицо. И заплакал ей в ладонь. Тоби смотрел на них, и кинжал зависти вонзался в его усталое сердце. Они были на противоположных концах спектра: один молил Бога, чтобы его жена выздоровела, а другой ломал голову, где черти носят его жену и почему она не удосуживается даже ответить на эсэмэску.

Тоби вышел из палаты и обнаружил, что трое клинических ординаторов дожидаются его прямо за дверью.

– Вы что, совсем уже?

Они заметно удивились.

– Что такое, доктор Флейшман? – спросил Логан. Джоани и Клей переглянулись.

– Вы конспектировали, пока этот человек плакал.

Тоби двинулся по коридору, и клинические ординаторы потянулись следом, но он тут же остановился и повернулся к ним:

– Вы должны смотреть пациентам в глаза. Они не органы. Они – люди.

Он продолжил движение и остановился перед дверью своего кабинета:

– Пациенты, которые к вам приходят, пришли не на диспансеризацию. К тому времени, как они добрались до вас, они уже знают: что-то не так. Они больны. Они боятся. Вы знаете, каково это, когда тело, в котором живешь всю жизнь, вдруг восстает против тебя? Как страшно, когда система, на которую ты полагался, просто берет и ломается? Вы можете взять, закрыть глаза и попытаться вообразить, каково это?

Тоби преисполнился отвращением к этим троим и к явному удивлению на их лицах. Если так ненавидишь людей, которые в сознании, вероятно, тебе лучше было пойти в хирурги.

Он вошел к себе в кабинет и, прежде чем закрыть дверь, добавил:

– Я очень разочарован.

Ему недостаточно было простого чувства вины. Он требовал от них самобичевания. Он хотел, чтобы они колотили себя в грудь. Нельзя так рано обрастать панцирем. Боже, какие идиоты эти дети. Но что они знают о жизни? Что они знают о сострадании?

Он сидел у себя в кабинете, спиной к стеклянной стене, и невидящим взглядом смотрел в окно. Его клинические ординаторы толпились в коридоре, ожидая приказаний. Он заглянул в телефон. От Рэйчел по-прежнему никакого ответа. Он набрал ее номер. Телефон на том конце звонил, звонил и звонил и в конце концов переключился на автоответчик. Тоби решил, что надо позвонить в «Крипалу». Трубку взяла какая-то хиппушка и приветствовала его многосоставной фразой о том, какой сегодня прекрасный день здесь, в «Крипалу», и как божественное начало в ней вдохновляет ее и наполняет благодатью, позволяя ей слышать божественное начало в голосе звонящего, и что ее зовут Шалфей, и чем она может помочь…