Текст книги "Гидеон из Девятого дома"

12

– Приятно видеть тебя здесь, – сказал Учитель однажды утром. – Приятно видеть Девятую в добром здравии. Как приятно, что собрались все Дома.

Учитель вел себя как долбаный клоун. Он часто присаживался за стол к Гидеон, если видел ее за поздней трапезой. (К завтраку он никогда не показывался. Она подозревала, что Учитель завтракает раньше всех в доме Ханаанском.) При этом он радостно говорил: «Лично я нахожу обеты молчания крайне умиротворяющими».

– Мне нравится, когда народу много, – продолжил он (в комнате присутствовали только он сам и Гидеон). Учителю и прочим жрецам постоянно задавали вопросы, то льстивые, то грубые, то отчаянные, но они упорно молчали.

К концу недели Гидеон успела повстречать почти всех адептов и их рыцарей. Это не помогло ей сломать барьеры и завести новую дружбу. Почти все, столкнувшись с ней в темных коридорах дома Ханаанского, обходили ее по широкой дуге. Только Коронабет по какой-то прихоти ее приветствовала, да Магнус всегда сердечно говорил: «Доброе утро! Отличная погода!» ну или «Добрый вечер! Погода все еще отличная!». Он очень старался, но большинство смотрело на нее, как на монстра, которого можно убить только в полночь колом в сердце, на неприрученное толком чудовище на ненадежном поводке. Набериус Терн постоянно ухмылялся ей в лицо так, что у него чуть губы не лопались.

Но, молча наблюдая, можно много узнать. Представители Второго дома вели себя как солдаты, насильно отправленные в увольнительную. Третий дом вращался вокруг Короны, как два айсберга вокруг золотой звезды. Четвертый прятался под юбку Пятого, как сборище утят. Некромантка Пятого дома оказалась свежей улыбчивой теткой в толстых очках. Ей было за тридцать, и она походила на жену фермера. Шестой и Седьмой постоянно куда-то пропадали, как призраки. Восьмой дуэт стремного дядюшки и стремного племянника она видела редко, но даже этого было слишком много: некромант истово и долго молился перед каждой трапезой, а при встрече в коридоре оба распластывались по дальней стене, как будто считали Гидеон заразной.

И немудрено. Путь в комнаты Девятого дома – коридор и входную дверь – теперь украшали, будто уродливые веночки, кости. Позвоночники обрамляли дверь, фаланги свисали с потолка на почти невидимых лесках и уныло постукивали на ветру, когда кто-то проходил мимо. Она оставила на заброшенной подушке Харрохак записку

«А ЧТО С ЧЕРЕПАМИ?»

и получила в ответ скупое

«Атмосфера».

Из-за этой атмосферы даже Магнус из Пятого дома запинался перед своим «Добрым утром». Ну ее нахрен, такую атмосферу.

Насколько Гидеон могла понять, Дульсинея Септимус проводила все время на террасах, читая мелодрамы и ощущая себя абсолютно счастливой. Если она пыталась запугать своих соперников, то делала это не без шика. Избежать ее было очень сложно. Стоило рыцарю Девятого дома пройти мимо открытой двери, как нежный голос тут же окликал: «Гидеон! Гидеон!» Она подходила, и никто не упоминал ее клинок – только просили подвинуть подушку, или рассказывали сюжет романа, или – однажды – попросили перенести женщину, которая очевидно легче рапиры, на другое сиденье, подальше от солнца, и очень осторожно. Гидеон не могла возражать. Она испытывала странное ощущение, что Дульсинея оказывает ей услугу. Госпожа Септимус деликатно демонстрировала, что ей нет дела до принадлежности Гидеон к Девятому дому, до краски на лице, до монашества в Запертой гробнице. Или есть, но все это приводит ее в восторг.

– Тебе не кажется, что это забавно? То, что ты со мной? – спросила она однажды, когда Гидеон сидела, надвинув на голову капюшон, и держала в руках клубок шерсти, из которой Дульсинея вязала. Гидеон покачала головой, и Дульсинея продолжила: – Нет… и мне это нравится. Я отослала Протесилая, дала ему несколько заданий. То, в чем он силен. Но мне нравится видеть тебя, велеть тебе поправлять одеяла и вообще быть мне прислугой. Я, наверное, единственный в истории человек, которому прислуживает рыцарь Девятого дома… если не считать их адептов. Я хотела бы услышать твой голос еще раз… когда-нибудь.

Это вряд ли. Мимолетное видение Харроу Нонагесимус так и осталось единственным. Больше она не появлялась – ни в тренировочном зале, ни в комнатах Девятого дома. Каждое утро ее подушка оказывалась примятой, а черные одежды неопрятной кучей громоздились в корзине для стирки, которую порой забирали скелеты, но в дверь Гидеон Харроу больше не заходила.

Гидеон регулярно заглядывала в тренировочный зал – как и рыцари Четвертого, Пятого, Второго и Третьего домов. А вот Шестой и Седьмой рыцари зала избегали, даже сейчас, когда он был отдраен до блеска и пах только маслом. Скелеты теперь перешли на очистку полов. Неповоротливый рыцарь Восьмого дома однажды заглянул в зал, увидел Гидеон, вежливо поклонился и поспешно сбежал.

Гидеон предпочитала тренироваться одна. За долгие годы она привыкла, проснувшись, засовывать ноги под мебель и делать несколько сотен подъемов корпуса, а потом отжимания: сотню обычных, сотню с хлопком. Стоять на руках, задрав ноги в воздух. Сидеть, раскинув ноги, и проверять, как далеко она может растянуться. Даже половины этого хватило бы, чтобы пройти медицинскую комиссию Когорты, но ее всю жизнь кормили перемолотой надеждой на то, что однажды она молниеносно пройдет через Трентхем и отправится на фронт, где будет приставлена к легиону некромантов. Не для Гидеон место в охране на одной из планет – ни на одиноком форпосте пустого мира, ни в чужом городе у какого-нибудь Третьего губернатора, нуждающегося в присмотре. Гидеон мечтала о посадочной капсуле – для начала на земле, – о большой сверкающей медали, свидетельствующей о принадлежности к десантной группе, обеспечивающей первый всплеск танергии, без которой лучший некромант всех девяти домов не сделает ничего. В ее комиксах некроманты целовали затянутые в перчатки ладони своих товарищей, сражавшихся на передовой, благодаря их за все. В комиксах ни одна из адепток не страдала пороками сердца, зато многие щеголяли редко встречающимся у некромантов декольте.

Гидеон многократно воспроизводила это в воображении одинокими ночами. Порой особо разгульный полет фантазии доводил ее до мыслей о Харрохак, открывающей конверт из далекой-далекой галактики и узнающей, что Гидеон Нав получила кучу медалей и большую долю трофейных денег за участие в операции, в бою, где показала себя не только великолепным солдатом, но и красоткой. Харроу подожмет губы и выдавит что-то вроде: «Похоже, Сито все-таки научилась махать мечом». Эта фантазия повторялась по сотне раз.

На Девятой она бы заканчивала день пробежкой по засеянным полям, под светом мигающих в конце цикла фотохимических ламп, сквозь еле заметный туман влаги, разбрызгиваемой на землю. Влага эта приходила из очистителей и воняла мочой. Она привыкла чувствовать этот запах перед сном. Теперь вокруг пахло старым деревом, сероводородной морской гнилью и мокрыми камнями.

Но даже Гидеон не могла тренироваться целыми днями. Она развлекалась, исследуя огромный запутанный комплекс дома Ханаанского, и порой окончательно терялась. Первым ее открытием стала ограниченность доступных исследований. Внизу должны были скрываться сотни и сотни этажей, но чем ниже она спускалась, тем больше становилось желтых пластиковых лент с надписью «ОСТОРОЖНО!» и крестов на стальных взрывостойких дверях. Примерно в пятидесяти метрах ниже уровня дока все было перекрыто. Подняться получалось примерно на такое же расстояние, то есть всего на сотню метров: туда вел сломанный лифт, в который получалось зайти, и раздваивающаяся лестница. По левую сторону открывалась сеть беленых коридоров, где тянули длинные щупальца суккуленты в горшках. Тут спали Учитель и другие два жреца дома Ханаанского. Направо она пока не рискнула пойти.

После двух тихих неконфликтных дней исследований и приседаний Гидеон не то чтобы соскучилась. Чтобы заставить обитателя Девятого дома заскучать, этого явно было маловато. Но вот отсутствие изменений на микроскопическом уровне заставило ее что-то заподозрить: однажды утром она поняла, что складки на постели Харроу и верхний слой шмоток в корзине не менялись уже больше двадцати четырех часов. Уже две ночи Харроу не спала в комнатах, отведенных Девятому дому, не переодевалась и не обновляла краску на лице. Гидеон задумалась:

1. Харроу не приходила домой по какой-то причине, например:

a. Она умерла.

b. Она искалечена.

c. Она занята.

2. Харроу решила пожить где-то в другом месте, оставив Гидеон возможность ставить сапоги на ее кровать и рыться в ее вещах.

3. Харроу сбежала.

Третий вариант можно было отбросить. Если бы Харроу была на такое способна, детство Гидеон прошло бы куда спокойнее. Второй вариант показался заманчивой перспективой, и Гидеон захотелось поставить сапоги на кровать Харроу и безнаказанно переворошить ее вещи, но, учитывая наличие этих самых вещей, вариант тоже был маловероятен. Получив двадцать четыре часа на разграбление костяного зала, Гидеон немедленно бы залезла в гардероб Харроу и застегнула бы все рубашки сверху донизу, вставив каждую пуговицу на одну дырку выше положенной. Разумеется, Преподобная дочь никогда бы такого не допустила.

Тогда оставался вариант первый. Третий пункт предполагал, что Харроу чем-то настолько занята, что забывает вернуться, но с учетом вышеизложенных причин и полной доступности пуговиц его тоже следовало отбросить. Первый пункт зависел от самого счастливого в мире случая или от убийства. Если это убийство, то что, если убийца окажется очень странным и это сделает невозможным их последующий счастливый брак с Гидеон? Возможно, им стоит просто обменяться браслетами дружбы.

В общем, вероятнее всего казался второй пункт. Запасы краски остались нетронутыми. Она никогда не видела голого лица Харрохак Нонагесимус. С глубоким негодованием в сердце и усталостью в душе Гидеон надела рясу и пустилась в долгие и безутешные поиски.

Харроу не оказалось в центральном атриуме, в обеденном зале, во все более чистой яме, полной прилежно скребущих ее скелетов. Магнус из Пятого дома смотрел на них, нахмурившись, но все же добродушно. Рядом стояла его разряженная адептка с сияющими волосами. Прежде чем она убежала, Магнус успел выдавить:

– Девятая! Как тебе… эта комната.

Харроу не оказалось в длинном, залитом солнцем посадочном отсеке. Белизна бетона в утреннем свете жгла глаза. Гидеон обошла весь отсек. Постояла у старых магнитных шлюзов, прислушиваясь к реву воды далеко внизу, где прятались шаттлы. Харроу не оказалось на террасе, где часто читала Дульсинея Септимус, – не оказалось там и Дульсинеи Септимус, хотя несколько романов валялось под креслом. К обеду она обошла все восточное крыло от роскошной прогнившей старой лестницы в левой части атриума. Лестница заканчивалась дверью со свеженькой табличкой, извещающей, что это покои Восьмого дома. Оттуда Гидеон ретировалась в рекордное время. Вернувшись в обеденный зал, она набросилась на хлеб с сыром и решила сдаться.

Оставить Харроу наедине со сломанными ногами и размозженным тазом. Поиск ее представлялся абсолютно тщетной задачей, особенно в огромном и сложном комплексе, где можно было бродить несколько недель и не выйти за пределы одного-единственного этажа. Очень глупая затея, из-за которой Гидеон сама себя чувствовала глупо. И вообще это вина самой Нонагесимус, которая держит в секрете каждый аспект своей гадкой жизни. Она не поблагодарила бы Гидеон, даже если бы сидела своей плоской задницей в луже раскаленной лавы, особенно если учесть, что Гидеон с тех пор отмечала бы каждую годовщину этого события с религиозным рвением. В общем, она умыла руки.

Заглотив еду и запив ее половиной кувшина воды, Гидеон встала и продолжила поиски. Она вдруг решила подергать двери неработающего лифта, а потом обнаружила, что одну из дверей, разбухших от воды, можно открыть, если приложить силу. За дверью оказалась узкая лестница, по которой Гидеон и спустилась в коридор, где она уже была. Это была широкая низкая шахта с кучей дверей, затянутых вездесущими лентами «осторожно». Но вот дверью в конце коридора явно пользовались: ленту порвали и обрывки болтались по сторонам. За этой дверью был еще один коридор, посередине которого болтался огромный кусок потертого брезента. Кто-то примотал его к стропилам, чтобы перегородить дорогу. Гидеон поднырнула под него, повернула направо и открыла узкую железную дверь на террасу.

Здесь она тоже однажды бывала. Половина террасы обрушилась в море. В первый раз это все показалось ей таким ненадежным, что она ощутила легкий приступ высотобоязни и быстро ретировалась куда-нибудь в менее безумное место. Небо здесь было слишком широким, горизонт слишком открытым, терраса слишком сильно походила на смертельную ловушку. Над головой нависала посадочная площадка и виднелись темные большие окна комнат Девятого дома. Смотреть наверх было… нормально. Посмотрев вниз, где в сотнях метров бушевало море, она чуть не рассталась с ланчем.

Приободренная мыслью о том, что единственной разницей между глубинами Дрербура и этой террасой было наличие ограждения, она снова рискнула выйти. Ветер вжал ее в стенку башни. Развалилась только дальняя часть террасы, а та, что прилегала к дому Ханаанскому, казалась нетронутой. Каменные загородки от ветра и пересохшие мертвые сады тянулись, покуда хватало глаз, перемежаемые длинными рядами пустых вазонов и шпалер. Гидеон двинулась туда. Путь оказался не очень простым – кое-где камень обрушился, и его не убирали. Кроме того, оставшиеся стенки никак не загораживали разбитый край террасы, рухнувший вниз. Зато через некоторое время Гидеон наткнулась на лестницу из чугуна и кирпича, прижавшуюся к башне.

Лезть наверх надо было до хрена, и чем выше она залезала, тем больше мертвой террасы открывалось. Внизу трещало море, сегодня оно приняло глубокий серо-синий цвет и пушилось белой пеной от ветра. Гидеон поправила солнечные очки, сделала глубокий вдох носом и полезла дальше. Она бросилась к первой же автоматической двери, которую увидела, и ударила в нее целых пять раз, прежде чем дверь тихо скользнула в сторону. Гидеон нырнула внутрь и прижалась к стене, дверь немедленно захлопнулась, и Гидеон помедлила минуту, собираясь с силами.

Внутри было темно. Она оказалась в длинном коридоре, поворачивавшем налево. Очень тихом и очень холодном. Пол покрывала бледная кремовая и черная плитка, выложенная звездами. Узор повторялся по всему коридору. Светлые плитки как будто плыли в воздухе, а темные тонули в тенях. В стены были вделаны большие панели из закопченного стекла, освещенные тусклыми желтыми лампами, в подсвечниках торчали пеньки мумифицированных свечей. Широкий тенистый коридор чем-то напоминал внутреннее святилище Дрербура, только без костей. Да тут вообще никаких украшений не было. Коридор казался странно замкнутым, он был гораздо меньше, чем должен был быть, он будто сжимался. Пол был красивый, стены тоже – деревянные, инкрустированные крошечными квадратиками темного стекла в аккуратных металлических рамках. В конце коридора, у поворота, стояла одинокая статуя. Наверное, человеческая, но голова и руки у нее отвалились, оставив торс с жалкими культями. Гидеон не сразу поняла, что оказалась в лобби и что эти двери – лифты. Над каждой висел давно мертвый экран: раньше там отображались номера этажей.

Гидеон сунула очки в карман рясы. Тихое эхо зашелестело, отдаваясь от стен, потом затихло. Снизу слышались голоса. Лестница в углу уходила вниз, через два коротких пролета виднелась площадка. Гидеон осторожно и бесшумно пошла вниз.

Неопределенное бормотание превратилось в голоса.

– …невозможно, Страж.

– Ерунда.

– Невероятно.

– Предположим, но по сравнению с чем?

Послышался какой-то шорох. Первый голос походил на женский, второй на мужской. Гидеон рискнула сделать еще шаг.

– Шесть надписей, – продолжил второй голос. – Самой старой – девять тысяч лет, самой новой, ну, за пятьдесят. За. Старина тут по-настоящему старая.

– Предел для видения – десять тысяч лет, – да, это был женский голос, незнакомый Гидеон. Низкий, спокойный, констатирующий очевидное.

– Ты слишком далеко заглядываешь. Девять тысяч. Пятьдесят. Здание.

– Ах.

– Да будет свет. Если уж хочется говорить о невозможном, давай поговорим о том, что это, – раздался шорох камня о камень, – на три с лишним тысячи лет старше этого, – тяжелый лязг.

– Необъяснимо.

– Разумеется, нет. Как и все в этом чудовищном скоплении охлаждающего газа, это совершенно объяснимо, просто нужно объяснить.

– Несомненно.

– Прекрати. Я хочу, чтобы ты слушала, а не упражняла мозг в поисках редких слов. Или все это здание целиком вытащили из мусорки, или мне систематически лгут на молекулярном уровне.

– Может быть, оно стесняется?

– Ну не повезло ему. Нет, дело не в этом. Тут какая-то хитрость. Помнишь мои экзамены за четвертый круг?

– Когда мастера остановили все ядро?

– Нет, это был третий. В четвертом круге они наполнили его тысячами фальшивых свидетельств. Роскошных, точнейших, даже со временными метками. Но ложных. Полная хрень. Никто не поверил ни одному слову. Зачем было беспокоиться.

– Если мне не изменяет память, ты назвал их кучей мудаков.

– Ну… да, строго говоря. Они преподали нам очень неприятный урок. Нельзя полагаться ни на что, потому что все, что угодно, способно солгать.

– Оружие, – заявила женщина довольно, – никогда не лжет.

Некромант – Гидеон никогда в жизни не была настолько уверена, что слушает именно чертового некроманта, – хрюкнул.

– Нет. Но и правды не говорит.

К этому моменту она уже подошла к низу лестницы и смогла разглядеть помещение под ней. Единственный источник света располагался в центре, по стенам расплескались длинные тени. Стены были, кажется, бетонные, расчерченные отслаивающейся предупредительной лентой. В центре, в свете фонаря, виднелся огромный металлический люк – такие ассоциировались у Гидеон с опасными отходами и бомбоубежищами.

Перед люком присел поджарый, недокормленный парень, закутанный в серый плащ. Свет поблескивал на очках, висевших на кончике носа. Рядом с ним стояла, держа в руках большой осколок статуи и фонарь, высокая фигура, тоже в сером, с ножнами на бедре. Волосы цвета беззвездной ночи были подрезаны на уровне подбородка. Держалась она беспокойно, как птица, переступала с ноги на ноги, дергала локтями, перекатывалась с пятки на носок. Парень прижал руку к углу люка, причудливо разлинованного лучами света, и размышлял над ним, как гадатель над кишками жертвенного животного. С помощью крошечного карманного фонарика он исследовал шов между полом и металлом.

Оба были грязны. Полы плащей покрывала пыль. На одежде и руках виднелись странные сырые пятна, как будто оба боролись в давно забытых катакомбах Девятого дома.

Гидеон придвинулась слишком близко: даже в темноте, закутанные в плащи с капюшонами, они все равно нервничали. Юнец в очках вздернул подбородок, слепо глядя на лестницу: завидев его резкое движение, женщина с рапирой обернулась и увидела на лестнице Гидеон.

Наверное, послушница Запертой гробницы, закутанная в черное, с нарисованным на лице черепом, стоящая в полутьме, – не самое духоподъемное зрелище. Рыцарь сузила глаза под капюшоном, сразу ставшие абсолютно спокойными, бросила обломок статуи, рухнувший с тяжелым стуком, и выхватила рапиру, не успел обломок отскочить от пола. Все нейроны Гидеон громко заорали. Она сунула руку в черную перчатку, а девушка в сером уронила фонарик, с тихим шелестом выхватила кинжал из ножен на плече – и их клинки встретились высоко в воздухе, когда она прыгнула вперед. Металл зазвенел о металл.

Вот черт. Она оказалась воином, а не рыцарем. Гидеон неожиданно пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть, и это ее развеселило. Молниеносный удар следовал за ударом, пробивая ее защиту. Выпады обрушивались на нее, будто прессом, а короткий кинжал цеплялся за гарду рапиры. Хотя она начинала бой в более выгодной позиции, ей пришлось сделать несколько шагов назад. Они сражались на очень близком расстоянии, и Гидеон чувствовала себя запертой в угол. Она отбросила левую руку противницы в стену, так что посыпались стеклянные плитки. Девушка рухнула, как подстреленная, вскочила, подхватила кинжал и сделала фляк назад. Гидеон обрушилась на нее, как карающая некросвятая, размахнулась так, что, будь у нее в руках нормальный меч и получись нормальная стойка, клинок противницы бы треснул. С удовольствием проследила, как девушка стремительно приседает и шипит сквозь стиснутые зубы. Ее рапира столкнулась с кинжалом. Обе навалились всем телом. Глаза девушки в сером не казались удивленным.

– Камилла! – она еле услышала оклик. Гидеон оказалась сильнее, рука ее противницы дрогнула, она махнула рапирой, зацепила черный нож-кастет, мешая Гидеон. Луч крошечного фонарика плясал на лицах, как пьяный, превращая зрачки в черные дыры…

– Камилла из Шестого дома, отступить!

«Камилла» вывела локоть вперед, скользнула клинком по рапире Гидеон, сбивая его в сторону. Ошарашенная Гидеон отскочила назад, на лестницу, и переменила стойку, но рыцарь в сером уже отступала, высоко держа рапиру и опустив руку с кинжалом. Некромант в таком же сером одеянии стоял. Темноту маленького помещения вдруг прорезали жаркие отсветы. Гидеон выбросила руку вперед и отступила. Сердце панически колотилось в груди, как во время приступа, а рука на рукояти рапиры как будто засыхала. Плоть плавилась на глазах, ногти чернели и изгибались, как от невыносимого жара. Она отдернула руку и обнаружила, что сжатый кулак цел и невредим. Вперед она двигаться не стала. Не дура же она. Она отшатнулась от некромантической печати и вложила рапиру в ножны. Показала руки в универсальном мирном жесте. Некромант в сером опустил пылающие руки, выдохнул, вытер со лба розоватый пот.

– Не та! – коротко сказал он. По голосу никто бы не понял, что он только поднял мощный танергетический барьер и надорвался до кровавого пота. Странно, что крови было так мало: все пространство перед ней переливалось, как огромный мыльный пузырь высотой и диаметром в три человеческих роста.

– Мы не ищем конфликта между домами, хотя он бы дал нашим аналитикам на Шестой пищу для размышлений. Ты… – Тут он сменил тон на более официальный: – Я приношу извинения, Девятая, за то, что мой рыцарь заставила тебя вступить в незапланированную дуэль, но я не стану извиняться за то, что она напала на человека в черном, шныряющего в темноте. Будем разумны.

Гидеон сняла кастет, повесила его обратно на пояс и осмотрелась. Рыцарь и некромант стояли перед черным пятном люка. Плащи в темноте тоже казались черными, а глаза и волосы как будто вовсе не имели цвета. Маленький фонарик быстро затухал, делая сцену еще мрачнее. Она истосковалась по общению, ей очень хотелось спросить, как можно сделать такой фляк, но некромант спросил:

– Ты тут с Нонагесимус, так?

Видимо, ошеломление на лице Гидеон он принял за что-то другое. Краска – хорошая маскировка. Некромант вдруг потер руки внезапным лихорадочным движением, покрутил пальцами.

– Полагаю, она, ну… в порядке. Ты видела ее после позавчерашней ночи?

Гидеон так затрясла головой, что сама удивилась, как с нее не свалился капюшон. Спокойное, лишенное выражения лицо рыцаря было обращено к некроманту. Молодой человек сцепил пальцы и, видимо, пришел к какому-то решению.

– Ладно, ты неплохо справляешься, – вдруг сказал он. Стащил толстые ботанские очки с длинного носа и помахал ими, будто что-то стряхивал. – Она была здесь прошлой ночью и, если я не ошибаюсь, не поднялась на поверхность. Ее кровь осталась вон там на полу. – И добавил, потому что все некроманты сволочи: – На всякий случай уточню, что это была венозная кровь. Из вены.

При этом уточнении с Гидеон Нав случилось что-то очень странное. У нее давно закончились все нейроны, адреналин и кортизол, и теперь ее тело начало двигаться, прежде чем она успела задействовать голову или сердце. Она прошла мимо парня и рванула люк с такой силой, что наверняка нахрен сломала запястья. Люк был запечатан крепче, чем задница Крукса. При виде этого непростого рывка мальчик резко вздохнул и швырнул свою закрытую сумку Камилле, которая подхватила ее в воздухе.

– Рыцари, – сказал он.

– Я бы не оставила тебя одного на двадцать семь часов, – заметила Камилла.

– Конечно, нет! Я бы умер. Слушай, дура, он и не откроется. – Он нацелил на Гидеон взгляд, как другой нацелил бы меч. – Она забрала твой ключ.

Вблизи он оказался худым и совершенно обычным, если не считать глаз. В очках у него стояли линзы какой-то космической толщины, и сквозь них его глаза сияли серым, ровным, ясным и чистым светом. Это были глаза очень красивого человека, оказавшиеся на лице заносчивой суки.

Гидеон снова дернула люк, как будто самый бесполезный поступок по вселенной мог объяснить ей, что такое запертые двери и замки. Следующий вздох был еще более грустным и раздраженным.

– Вы обе, Нонагесимус и ты, из породы победителей. Подожди чуть… Кам, последи за периметром, будь так добра… Девятая, послушай. Там внизу совсем не холодно. Значит, кровь останется жидкой около часа, точнее, около полутора. Ее кровь совсем не окостенела. Ты понимаешь, о чем я? Наверняка она разлила ее специально, хотя она оссео и не стала бы проводить кровавый ритуал на самой себе… да ты даже не соизволила сделать вид, что слушаешь!

Гидеон перестала слушать где-то в районе «жидкой» и теперь уперлась обеими ногами в пол, чтобы тянуть сильнее. Изо всех сил дергая, она кое-как слышала примерно каждое пятое слово. Кровь. Окостенела. Оссео. Некромант крикнул:

– Камилла, она оставила какие-то следы, пока…

– Нет, страж, – откликнулась Камилла с лестницы.

– Наверняка она еще там, – мрачно сказал он Гидеон.

– Тогда шевели задницей. Мне нужна помощь, – отозвалась Гидеон.

Это его не удивило и не встревожило. Он даже чуть расслабил будто сведенные судорогой плечи: если раньше он сжимался так, будто сидел в центре черной дыры, то теперь на него воздействовало максимум давление воды на океанском дне.

– Конечно, – сказал он с явным облегчением.

Мимо пролетела какая-то шумная штука. Гидеон увидела только движение и услышала звук. Некромант не сумел эту штуку схватить, и она больно ударила его по длинным скрюченным пальцам. Гидеон опознала железное кольцо – такое же ей дали в первый же день в доме Ханаанском. Некромант присел рядом – от него пахло пылью и плесенью, – и Гидеон разглядела, что сквозь кольцо пропущен длинный, глухо позвякивающий ключ. Сбоку свисал еще один, маленький, золотой, блестящий, с хитро вырезанными бороздками и какими-то оспинами на металле. Это что, брелок? Им всем вручили брелоки?

Первый ключ, вставленный в скважину, повернулся с низким жестким щелчком и открыл люк. Гидеон вдвоем с некромантом подняла его. Металлические скобы спускались в глубокую, неправдоподобно черную дыру. Свет постепенно мерк, милосердно скрывая тот факт, что за падение предстояло расплачиваться сломанной шее и заодно сломанной задницей. Тут Гидеон увидела перед собой указующий перст, направленный вниз, как наконечник копья. Камилла.

Рыцарь Шестого дома снова завладела фонариком, и в его свете Гидеон разглядела, что глаза у Камиллы были куда темнее, чем у ее некроманта. Если у того они походили на прозрачный камень или воду, то у нее – на вязкую, не отражающую света почву Девятого дома. Они были не серые и не карие.

– Ты идешь первой, Девятая. Потом Паламед. Я замыкаю.

На спуск по длинному клаустрофобному ходу ушла целая минута – пялишься на ступеньки, ряса зажата между коленями, рапира постоянно звякает о металл. Внизу Гидеон сильно смутилась.

Под люком оказалась ретроинсталляция. Перед ними открылся шестигранный туннель, отделанный пыльными дырявыми панелями. Потолок представлял собой обычную решетку, сквозь которую прогоняли воздух кондиционеры, пол тоже оказался решеткой, под которой виднелись нагнетательные наносы, а за освещение отвечали электрические лампочки под белым пластиком. Трубы были ничем не прикрыты. Через равные промежутки виднелись массивные, квадратные автоматические двери. Рапсодию серых и стерильно-черных тонов нарушала только связка старых костей, болтавшаяся на искусственном ветерке. Вокруг костей обвивались пелены с древней молитвой. Больше ничего нормального, человеческого в этом коридоре не было.

– За мной, – сказал парень по имени Паламед и двинулся вперед, подметая грязными полами одежды пыльные плитки. Это место съедало все звуки. Эхо не было: панели давили его и поглощали. Втроем они немузыкально клацали по коридору, пока не вышли в большую девятиугольную комнату, из которой во все стороны, как бронхи, разбегались проходы. У каждого красовалась табличка из полированной стали с надписями:

Лаборатория один-три

Лаборатория четыре-шесть

Лаборатория семь-десять

Давление

Консервация

Траурная

Рабочие помещения

Санитайзер

Из-за световых колодцев панели казались белоснежными, из-за нижней подсветки – маленьких мигающих лампочек на огромных машинах, уходивших под решетку на глубину в несколько метров – пол делался светло-зеленым. Стены ничего не украшало, кроме огромной старой доски, оправленной в металл и расчерченной линиями расписания, которым очень-очень долго никто не пользовался. Линии смазались, на доске виднелись пятна. Кое-где остались бессмысленные буквы или кусочки букв: дуга от «О» или «С», арочка от «М», маленькая кривая «Б» или «Ь». В нижнем углу сохранился призрак послания, когда-то написанного черными чернилами. Они выцвели, но все же оставались различимыми: «Все готово!»

Как-то это все подавляло. Воздух пересох и щипал глаза и рот. Камилла держала руку на рукояти рапиры, Паламед нервно сплетал пальцы и переминался с ноги на ногу. Потом медленно обошел комнату по периметру. Что-то – а может, полное отсутствие чего-то – заставило его свернуть в коридор с надписью «Санитайзер». Гидеон двинулась следом.

В этом коротком коридоре на полу тоже лежали панели вместо решетки. Их покрывал порошок вроде соли, скрипевший под ногами и собиравшийся в маленькие холмики. Гидеон пнула одну такую дюну, и она рассеялась, как выдох.

И вдруг показалась кровь. Паламед вынул из кармана маленький фонарик, и в его луче жидкость засветилась красным. Кто-то довольно щедро разлил ее, а потом растащил по коридору, так что остался длинный темный след. На стенках засохли мелкие капли.

В конце коридора стояла дверь – огромная бронированная металлическая дверь со стеклянной вставкой посередине, такой грязной и исцарапанной, что сквозь нее ничего не было видно. Сбоку оказалась панель, вся измазанная засохшей кровью. Засохшей и засыхающей. Гидеон надавила на панель с такой силой, что дверь распахнулась, будто испугавшись ее.