Текст книги "Нона из Девятого дома"

5

Камилла ждала ее в вестибюле, где располагались туалеты и хранились куртки и маски. Когда она спросила, как прошли уроки, Нона сумела максимально правдиво сказать:

– Хорошо!

Потом они ускользнули, пока учительница не попыталась подсунуть им брошюрку или осмотреть Камиллу на наличие синяков, и бок о бок пошли домой по тенистой стороне улицы. Когда они вышли из школы, Нона быстро обернулась и посмотрела в переулок. Человека в куртке и маске больше не было. Значит, он либо оказался живым, либо до него уже добрался кто-то другой.

От жары колени у Ноны сильно потели и стирались, но Кэм, в отличие от Паламеда, всегда ее беспощадно гоняла. В каком-то смысле Нона радовалась, что сегодня за ней пришла Кэм, а не Паламед, потому что даже во время самых коротких появлений Паламед любил задавать проверочные вопросы о том, что именно говорила учительница, а потом комментировать как-то вроде: «Боже мой, и так они преподают математику?» – и цокать языком Камиллы так, что сказать в ответ было нечего. Камилла же была просто тихой и милой, держала Нону за руку и, когда они дошли до Здания, позволила Ноне долго пить ледяную воду.

Ноне нравилась вода, но, когда Камилла вынула из буфета коробку с нарезанными фруктами, она немного поникла. Где-то месяц назад Камилле, Пирре и Паламеду пришло в голову, что фрукты должны Ноне понравиться, что было правдой тогда, но не сейчас. Нона думала, что она вполне способна есть фрукты, но не съедать фрукты, но ей совсем не хотелось разочаровывать Камиллу, поэтому они обе ели запотевшую оранжевую дыню, пока не пришло время опустить плотные черные занавески и запереть дверь. Кэм дала Ноне кости.

Нона села скрестив ноги и решила сложить из костей своеобразную спираль, расположив самые маленькие кусочки в центре, а большие – снаружи. Камилла сидела рядом и зарисовывала ее действия на листе коричневой бумаги из мясной лавки.

– Куда ты ходила? – спросила Нона, восхищенно разглядывая свою работу. – Когда я была в школе.

Карандаш на мгновение замер.

– Встречалась кое с кем.

– Насчет зоны С?

– Продолжай, еще кости остались.

Нона добавила к спирали большой сероватый бугорок, но без особого интереса. Это же просто кость. Если ее нельзя грызть, то она скучная.

– Готово, – сказала она, а затем догадалась: – С людьми вроде Короны?

Камилла отложила карандаш, и глаза ее потемнели и стали землисто-серыми.

– Корона нам сейчас не друг, – любезно сказал Паламед. – Возьми вот этот кусочек, самый маленький, и попробуй покатать его в пальцах. Почувствуй его рельеф.

– Я люблю Корону, – возразила Нона, неловко ощупывая самую маленькую косточку.

– Почему?

Нона задумалась.

– У нее прекрасные волосы. И когда она тебя обнимает, от нее пахнет корицей, и грудь у нее приятная, и она вся такая большая и красивая.

Паламед посмотрел на нее и вынул блокнот из вместительного кармана Камиллы. Нона расстроилась: каждый раз, когда она упоминала грудь, это оказывалось некстати.

– Я бы не рискнул классифицировать это как любовь. Это просто список вещей, которые нравятся в Короне большинству теплокровных людей. Откуда ты знаешь, как пахнет корица, Нона?

– Не знаю. Просто знаю. У тебя таймер включен?

– Да, спасибо, что спросила. Выбери, пожалуйста, кусок кости, который тебе больше всего нравится, и расскажи мне о нем.

Она посмотрела на кости. Там были длинные, напоминающие деревья кусочки, от которых отходили ветки, маленькие клинышки и длинный гладкий кусок с зазубренным концом. Нона взяла его и провела большим пальцем по шершавому расколотому концу, радуясь яркому ощущению.

– А мне нельзя любить Корону?

– Я никогда не буду мешать тебе кого-то любить, у меня нет такого права. Никто не имеет права указывать тебе, кого любить, а кого нет, и никто не обязан любить тебя. Если тебя заставили кого-то полюбить, это уже не любовь…

Ноне это понравилось.

– Вот почему я так люблю Табаско, Чести и своих друзей. Они же не должны были меня любить, и я очень удивилась, когда им понравилась.

– Неожиданно стать объектом любви – так прекрасно… или так ужасно.

– Мне кажется, это прекрасно. Но я все равно люблю Корону.

– Она привыкла к людям, которые ее все равно любят, – сказал Паламед с таким видом, как будто это был совсем не комплимент.

– Нам все еще нравится Капитан? (Даже Нона не смогла по-настоящему полюбить Капитана.)

– Мне жаль Капитана до глубины души, но она мне никогда не нравилась. Корону мне не жаль, но она мне ужасно нравится. В этом и проблема. Попробуй сделать конец кости гладким.

Нона сильно надавила большим пальцем на зазубренный конец кости. Подушечка пальца потеплела. Крошечные осколки кости прорвали кожу, и показалась струйка красной крови. Нона сунула большой палец в рот. Паламед осторожно отвел ее руку.

– Мысль неплохая, это антисептик, но я сделаю лучше.

Вокруг рта Камиллы появились морщинки, но маленький осколок кости выскочил из ранки. Она затянулась, и ощущение тепла пропало.

– Камилле было больно? – с любопытством спросила Нона.

– Нет, слава богу, нет. Я бы никогда не причинил ей боль.

– Почему синий свет в небе причиняет боль – другим людям, но не тебе и Кэм?

Она спрашивала об этом больше дюжины раз, особенно в последнее время, но Паламед всегда отвечал без колебаний, сколько бы раз его ни спрашивали.

– У нее неправильное тело. Сейчас мы можем… обманывать. Использовать меня, а не ее, для всяких необычных вещей. Недостаток в том, что наше время сильно ограничено. Если бы я находился в ее теле слишком долго, я навредил бы ей, а синий свет стал бы вреден и мне. Но в целом ничто не вредит Камилле, пока я слежу за временем. Понятно?

– Пожалуй… – сказала Нона, а потом решила: – Да, это приятно. Я не хотела бы, чтобы Камилле было плохо. Я люблю Камиллу.

– А за что ты любишь Камиллу?

Нона немного задумалась. Это было все равно что спросить, зачем ты дышишь.

– Мне нравится, как она двигается, – жалобно сказала она.

– Мне тоже.

– Ты скучаешь по ней?

– Ужасно. Но записи хороши.

– Синий свет может навредить Пирре, Паламед?

Еще один вопрос, который она начала задавать снова. Камиллу это тревожило.

– Нет, – мягко сказал Паламед. – Она невосприимчива к синему свету, и он не причинит ей вреда. У нее правильный тип тела, которое могло бы пострадать, но у нее не та душа. Она создана, чтобы быть к нему невосприимчивой.

– А у меня неправильное тело или неправильная душа?

Это был единственный вопрос, с ответом на который Паламед колебался.

– Мы не знаем. Когда ты появилась, мы боялись, что синий свет на тебя подействует, но ты в порядке. Это может означать, что ты как Пирра и что ты неуязвима, потому что твоя душа защищает твое тело. Но… Есть много факторов, Нона.

– Вот почему… я не нужна Крови Эдема?

– Нужна, – сказал Паламед, – очень нужна. Тебя напугал наш с Пиррой разговор этим утром?

– Не совсем. Я имею в виду, я знаю, что дела идут все хуже, – сказала она, желая показаться искушенной. – Я знаю, что я не починилась и у нас осталось на это всего несколько месяцев, кто знает, что произойдет тем временем. Но я не боюсь Ценой страданий. Мне нравится Ценой страданий.

Паламед изогнул бровь Кэм. Это значило, что он изумлен.

– Только потому, что командир однажды подарила тебе конфетку?

– Дело не только в этом.

Дело было в том числе в этом. Когда-то в самом начале Ценой страданий угостила ее сладким, когда у Ноны был тяжелый день, и сказала: «Продолжай выполнять задание, Нона». Конфета оказалась слишком сладкой, ее пришлось выплюнуть и сразу извиниться, потому что это слишком, но ей понравилось, как прозвучало про задание. Она сразу почувствовала, что ей есть зачем жить.

– В другое время и при других обстоятельствах мне бы тоже понравилась Ценой страданий, – признался Паламед. – Да мне бы все Ктесифонское крыло понравилось. Но сейчас… ладно, прибери кости, на сегодня хватит.

Они начали вместе собирать кости и складывать их под ложное дно большой коробки, в которой хранилась консервированная фасоль.

– Иногда… – Она вдруг заговорила очень задумчиво для себя. – Мне не нравится, когда ты это делаешь… некромантию…

– Ты только что произнесла это слово сама.

– …но это приятно. Смешанное чувство. Такое ощущение, что, когда ты это делаешь, мне становится грустно. Не оттого, что ты это сделал, а оттого, что ты такое умеешь. Я что-то не то сказала? – торопливо добавила Нона, увидев лицо Паламеда.

– Нет, – мягко сказал он почти сразу, – я просто пока не понял. Ничего. Мне нужно еще очень долго учиться понимать.

Затем на его лице появилось выражение, которое означало, что он задумал что-то сделать. Оно отличало его лицо от лица Камиллы: лицо Камиллы принимало такое выражение, когда она была чем-то занята и когда об этом думала – именно это и делало ее поведение настолько неожиданным. Но Паламед не успел сделать то, что собирался: в кармане звякнул таймер.

– Время вышло, – сказал он. – Передай это от меня Кэм, ладно?

Как и всегда, он развел пальцы Ноны и тихо поцеловал второй палец на правой руке.

Нону всегда гораздо больше интересовало происходящее с губами и руками, чем с костями и мечом. На уроках обращения с костями и мечом ей казалось, что ей читают скучную газетную статью или какую-нибудь книгу из тех, что Пирра порой покупала с кузова грузовика, две по цене одной. При попытке почитать ей это она засыпала через пару минут. Но у нее хорошо получалось это, что бы это ни было; она не знала, как это называется: ей никто не сказал, а сама она не могла подобрать слово. Когда Паламед впервые попросил ее об этом, довольно давно, и когда она впервые поднесла руку Камиллы ко рту и сделала то же самое, что сделал Паламед, так же сложив губы – это же умение помогало ей понимать языки – и так же коснувшись ее руки, Камилла посмотрела на нее, а потом час сидела в ванне в темноте, даже не налив в ванну воды.

Нона дождалась, пока глаза Камиллы прояснятся, подняла руку Камиллы и прижалась к ней губами. Камилла только сказала:

– Спасибо.

И почти не вздрогнула.

6

В тот вечер Пирра работала допоздна. Они сносили большое здание, потому что все беспокоились, что оно обрушится, раздавит окрестные улицы и провалится вниз, в туннели. Работы то начинались, то останавливались, потому что никак не получалось решить, кто должен платить рабочим: ополчение или старое гражданское правительство. Внизу, в молочной лавке, какой-то старик ворчал, что при Домах, по крайней мере, все знали, кто кому платит, а другой старик спросил: «Это все, что тебя волнует, старый мудак?» И тут они оба поняли, что их слушает Нона, и, чтобы скрыть общее смущение, спросили, что думает она. Она сказала, что ее устраивает происходящее, пока Пирре платят, потому что она хочет подарок на день рождения. После этого они щипали ее за подбородок и много смеялись, и Нона не понимала почему, ведь она была совершенно искренна. Они дали ей по талону на кофе, и она так обрадовалась, что по дороге домой чуть не уронила их два раза.

Жара окончательно утихла, и Камилла открыла пресную воду, чтобы налить ее в бак и принять ванну. Нона помылась перед раковиной, подпрыгивая от холода, несмотря на жару, и мечтая залезть в теплую воду. Дверь слегка треснула, поэтому она слышала, как ходит Камилла, тыкая в воду палкой, чтобы удостовериться, что в трубах ничего не застряло.

– Ты мне почитаешь? – спросила она.

Они все еще продирались сквозь старые газеты, где люди задавали вопросы о своих проблемах, а редактор предлагал им варианты решения. Газеты были написаны наполовину на языке, который Кэм знала, а наполовину – на незнакомом. Ноне они очень нравились. В реальной жизни у людей не могло быть таких проблем, а предлагаемые решения были еще хуже.

– Кусок дыни за пять минут, – последовал ответ.

– Я могу съесть два, – решила Нона, – это будет десять. А когда Пирра вернется?

– Поздно, наверное. Ждать не будем. – И тут она страшно шокировала Нону, спросив: – Нона, ты хотела бы уехать отсюда?

– Что?

– Жить на ферме со мной и Стражем. С Пиррой. За городом. Подальше.

– Нет, – ответила Нона, испугавшись и не обрадовавшись, – мне тут нравится.

– А тебе бы понравился новый дом, если бы мы все тоже там были?

– Наверное, – сказала Нона, испугавшись окончательно.

– Есть что-то, о чем ты мне не говоришь?

Камилла впервые задала этот вопрос. Вопрос был ужасный. Молчание тянулось так долго, что у Ноны запылали кончики ушей. Казалось, что прошла вечность.

– Да, – слабо сказала Нона.

Наступила еще одна долгая пауза.

– Обещаешь сказать мне или Паламеду, если чего-то испугаешься или не будешь знать, что делать?

Это было больше похоже на Камиллу.

– Конечно, – сказала Нона.

– Спасибо. Приятно. – Дверь приоткрылась, и появилось пластиковое блюдце с двумя ломтиками дыни. Нона начала смывать мыло с рук. За дверью зашуршала бумага.

– Дорогая тетя. Когда мы с моим парнем ссоримся, он идет в ванную, а потом заставляет меня извиняться…

Сидя в ванне, Нона съела полтора ломтика дыни, что было на полтора ломтика больше, чем надо, и послушала примерно семь минут писем от людей с проблемами. Она много смеялась. Она не могла ничего почитать Камилле в ответ, но Камилле нравилось принимать ванну в одиночестве, поэтому Нона развлекалась в комнате, складывая полоски бумаги в гармошку, как ей показали Чести и Кевин. Кевин очень хорошо складывал бумагу, пальцы у него были маленькие и ловкие. Прошло довольно много времени, но было еще жарко, когда они обе устроились спать. Дул ветерок, окна были открыты, и с мокрыми волосами и без одеяла было довольно приятно.

Нона попыталась задремать, пока обсыхала. Где-то за плотными шторами то взвывала, то затихала приглушенная сирена. Нона с Камиллой слишком сильно ерзали: Камилла довольно дисциплинированно, вытянув ноги и подняв пальцы к потолку, Нона – пытаясь поудобнее устроиться на спине. Она ждала, когда Кэм отчитает ее, но в конце концов та спросила:

– Прочитать еще одно письмо?

Это было такое приятное предложение, что Нона сразу обрадовалась и захотела спать.

– Кэм, – сказала она, прижимаясь к ее спине, – может, ты мне лучше что-нибудь расскажешь, как раньше? Я закрою глаза, пока ты будешь говорить.

– Ты давно не просила рассказывать тебе истории. Сказала, что ты уже слишком взрослая.

– Это потому что Красавчик Руби надо мной посмеялся, когда я рассказала, как засыпаю.

Это случилось довольно давно. Дело было даже не в том, что Красавчик Руби ее обидел, а в том, что все остальные сразу же велели ему заткнуться, и Чести сказал гораздо громче, чем было нужно:

– А ну помолчи, Нона может вести себя как ребенок, если хочет.

И это гораздо лучше показало ей, что она капризный ребенок. А Табаско посмотрела на нее очень неприятно.

– Хм, – сказала Камилла. – И какую историю ты хочешь?

Нона подумала.

– Расскажи мне еще раз, как вы меня встретили. Ни ты, ни Паламед давно об этом не рассказывали.

– Хорошо.

Грубоватый, сладкий, низкий голос Камиллы стал звучать декламацией:

– Страж спас тебя после ранения.

Нона добавила:

– И это был первый раз, когда выяснилось, на что он способен, потому что у него не было тела, и ты удивилась.

– Это чья история, твоя или моя? – спросила Камилла.

Нона замолкла. Камилла продолжила:

– Это был первый раз. Мы… пытались поговорить. У него не было тела для разговора. Тогда мы узнали, что ты в беде. Ты исчезла. Мы пытались тебя вытащить. Мы нашли тебя и Пирру. Ты была ранена. Пирра помогла нам сбежать. Мы потеряли людей. Корабли. Что-то очень важное. Но мы вытащили тебя и хотели тебя сохранить. Другие говорили, что не надо этого делать. Но ты не понимала, что происходит. Ты ни для кого не представляла угрозы. Как и Пирра. Немногие поверили мне и Стражу. Говорили, что ты тоже опасна.

Нона опять вмешалась:

– И все послушали Ценой страданий, которая сказала: «Я им доверяю. Они нас не предадут».

– Да… тогда Ценой страданий нам доверяла. Она позволила жить даже Пирре. Потом я нашла способ, который позволил Стражу вернуться. Это оказалось огромным облегчением. Он вспомнил оговорку о прекращении действия… то есть он хотел увести свою семью подальше от Домов. Ты тогда еще не проснулась. Точнее, просыпалась очень ненадолго и не могла нормально говорить. Мы присматривали за тобой. Страж убедил Надзорный орган и убедил Шестой дом пойти с нами. Мы открыли им секрет установки. Мы помогли им найти стелу, которая стала бы якорем для такой значительной передачи танергии… то есть мы помогли им переместиться. Потом Страж выбрал шестнадцать человек для разговора с Кровью Эдема. Для обсуждения будущего. Ты приходила в себя. Ты увидела меня впервые.

Нона спросила, зная ответ:

– И что ты обо мне подумала?

– Подумала, что совсем тебя не знаю. Ты стала другой.

Ноне всегда без всяких на то оснований нравился этот ответ. Ей нравилось думать, что момент встречи с Камиллой был ее рождением.

– Я почти ничего не помню о том времени.

– Неудивительно. Мы не позволяли тебе встречаться с людьми.

– И мы жили здесь, и мне стало лучше, и Пирра пошла работать, а ты научила меня говорить. А потом все пошло наперекосяк.

Это было ужасное время.

– Да. Потом все пошло наперекосяк. Появился свет. Мы узнали, что Кровь Эдема солгала нам… или, по крайней мере, у них не было сил заниматься нами. Вот и все.

Нона тянула носки вперед, пока икры не начало жечь.

– Это детская версия, – сказала она обвиняюще. – Я уже выросла, Кэм. Я могу понять все.

– Хорошо. Но не забывай, что я никогда не отрабатывала версию для взрослых.

– Можно мне задавать вопросы?

– Давай.

– Я не понимаю, почему Ценой страданий ненавидит Пирру.

– Лучший друг Пирры убил босса Ценой страданий.

Это звучало логично.

– Почему вы хотели увезти свои семьи оттуда?

– Мы чувствовали, что там больше находиться нельзя. По крайней мере, пока мы не поймем, что делать. Страж – наш лидер, и наши семьи к нему прислушались. Мы голосовали… дали обещания, которые не смогли сдержать.

В голосе Камиллы звучала горечь. Ноне стало грустно.

– Если я вспомню, кто я, я смогу помочь их найти?

– Это зависит от тебя, – сказала Камилла.

– Понравлюсь ли я вашим семьям? Скажут ли они: «Молодец, Пирра, отличная работа, Камилла, молодец, Паламед»?

Стало понятно, что Камилла улыбается.

– Нет.

После этого Нона уснула или подумала, что спит. Она лежала, чувствуя, как от жары зудит все тело, ерзала, чтобы найти прохладную часть подушки: Камилла положила замороженные кубики в наволочку, как делала каждую ночь. Она слышала дыхание Камиллы и чувствовала себя почти полностью умиротворенной и счастливой, несмотря ни на что. Иногда трудно не быть счастливым; иногда это бывало очень сложно, когда другие прятали тяжелый обиженный взгляд, означавший, что они понятия не имеют, как жить дальше. Это делали все: мужчины в молочной лавке, Пирра, Паламед, милая учительница в школе, Кевин.

Заснув на девяносто процентов, она услышала, как тихо открылась и закрылась дверь. Через пять счетов в дверях уже стояла Пирра.

– Мои милые спящие малышки, – сказала она, – папочкины солнышки.

Камилла без всякого выражения произнесла, открыв глаза:

– Иди спать. Я только что ее уложила.

Нона заснула, чувствуя себя счастливой.

Иоанн 5:20

Во сне она сказала:

– И все? Вас закрыли и на этом все закончилось?

Теперь они стояли на вершине холма. Она не помнила, чтобы они поднимались. Под холмом простиралась огромная пустая равнина, как будто кто-то рукой смахнул все в одну сторону. Слева было пусто, а справа невидимая рука как будто остановилась, оставив неясную мешанину мусора, металла и листвы – деревья, строения, камень, металл.

Он сел на клочок коричневой травы и засмеялся.

– Любимая, это не то что не закончилось. Ничего еще не начиналось примерно год.

Он объяснил, что это было только начало. Он сказал, что официальные документы гласили, что решено было взять паузу и все обдумать, но он-то знал, что они инвестировали деньги во что-то другое, просто не знал во что. Он сказал, что, когда произошла утечка, все всё узнали, проект постоянно обсуждали в новостях и каждый обзавелся своим чертовым мнением. Потом широкую публику вдруг осенило, что должен произойти следующий шаг: мы уже близились к финишу, и долго бы никто не продержался. И тут началась паника. Экономика рухнула. Да, честно говоря, она никогда не была в хорошей форме.

А паниковал, потому что наши гонорары за убийство внезапно обесценились, а что, если банки рухнут и новых денег не будет? К паниковала, потому что после закрытия проекта ее вызывали обратно в Англию, а она не хотела ехать, у нее уже была Н, которую она не хотела оставлять, но при этом отказывалась признавать, что они встречаются, хотя все и так это знали. М паниковала, потому что у нас было министерство здравоохранения, и кто-то из энергетиков заговаривал об отключении энергии, и что прикажете делать с кучей трупов, которые мы собрали для экспериментов?

Он сказал: «Вот эта идея до меня дошла. Я знал все эти тела по именам. Забавно так говорить, но они все были моими друзьями, понимаешь? Я так долго над ними работал, они так много нам дали, и их теперь собирались просто бросить в какой-то бетонный контейнер, потому что после того, что мы с ними сделали, их нельзя было кремировать или безопасно похоронить. Это меня бесило. Мне не нужно было беспокоиться о публике или средствах массовой информации – у нас был прикормленный полицейский, П. К этому моменту она уже стала детективом и занималась серьезными делами в министерстве. Она с давних времен знала Г, а мы с Г были из одного города, и она нас прикрывала. Поначалу о нас много говорили, потому что всем хотелось кого-то обвинить, хотелось поглазеть, хотелось писать разные спекуляции. Хотелось знать, кто мы. М и А могли бы сразу же устроиться на новую работу, но я был облучен. Я бы никогда больше не смог работать в этой отрасли. Мне бы, черт возьми, не разрешили работать ни над чем, связанным с вами. Я велел М и А уходить и сказал, что закрою лавочку. Они не ушли. Никто из них не оставил меня».

Он сказал: «Это было сущее столпотворение. Я имею в виду, худшее было еще впереди, но кризис как будто начался сначала. Как будто это все набросилось на нас из ниоткуда, как будто никто не говорил, что вы больны. Мы обсуждали одни и те же старые мудацкие вопросы. А как насчет установки на Марсе, как насчет термоядерных батарей? Ребята, у нас там места только на пять миллионов человек, и мы пока не придумали, как их кормить. А как насчет платформы в поясе Койпера, а как насчет Урана, как насчет корпуса, который мы там строим? И мы понимали, что начали отставать двадцать лет назад, до того как поняли, что нас обманули. Единственным вариантом был вывоз населения на экзопланету. Криокамеры позволили бы забросить всех на Тау Кита еще при моей жизни. А там мы могли бы начать работу над обратным процессом. Речь шла о том, чтобы дать вам передышку, понимаешь? Я знал, что не доживу до вашего выздоровления, но хотел перестать причинять вам боль».

Он сказал: «Я не паниковал вместе со всеми. Понимаю, что должен был, но не паниковал. Я продолжал работать по плану даже без поддержки. Продолжал дорабатывать смесь для камер. Я как будто каждый день немного лучше понимал, как это должно работать, понимал всякие мелочи. У меня бывало по шесть озарений в день. Все ожидали, что я сойду с ума. А все время спрашивал: “Ты спишь? У тебя все хорошо? Ты что-то принимаешь запрещенное?” Но я ничего не принимал. Я спал как младенец. Я смотрел на этих ребят и думал что-то вроде того, что я все о них понимаю».

Он сказал: «Рассказал М об этом.

Огромная ошибка. Она начала: “Боже мой, ты же пьешь, ты на амфетаминах, ты на кокаине и амфетаминах…” Я сказал: “Ага, на кока-коле зеро”. Она не засмеялась. Я засмеялся».

Он сказал: «Кажется, я всегда думал, что любой каламбур автоматически уже смешон».

Через некоторое время он сказал: «Проблема была в том, что все ребята из электрики говорили что-то вроде: “Мы вам сочувствуем, но не можем и дальше вливать три процента энергии всей страны в ваши банки”. Хороший был парень. А вот чувак из министерства здравоохранения был мудак. Говорил, что нам нужно немедленно избавиться от тел, что мы должны сделать это как можно скорее, растворить их, поместить в бетонную камеру и закопать ее. Тебе бы это прям понравилось. Я бесился. Это были наши друзья, к ним нужно было относиться с уважением. В смысле… наверное, такие мои слова и беспокоили А.

Г продолжал говорить, что со мной все в порядке, но это был глас вопиющего в пустыне. Г всегда считал, что любые мои слова и действия хороши. Необязательно правильны, но хороши.

А потом они вдруг сказали: “Заканчиваем работу. Мы вас закрываем прямо сегодня, отключаем свет”. Мы знали, что без камер тела немедленно разложились бы. У нас была только демоверсия камеры, массовое производство было возможно на фабрике Пяти глаз в Шэньчжене. О том, чтобы перевезти трупы на такое расстояние, не могло быть и речи. Мне пришлось отпустить их. Я обошел всех, поговорил со своими любимцами – я понимаю, что странно было заводить любимцев, но я уже был довольно странным. Я даже не прощался, просто говорил им, что все будет хорошо, пусть подождут меня, kiakaha, kiamāia. К слала апелляцию за апелляцией.

Дохлый номер. Однажды вечером, ровно в шесть ноль одну, они отключили подачу энергии в камеры. Мы все стояли и смотрели на это».

Он замолк, и она поторопила:

– И что случилось, господи?

Он улыбнулся склону холма, плоским равнинам и кривой куче мусора, напоминавшей странную зубастую морду.

– Большинство тел растеклось, как мы и думали. Восстановлению не подлежали. Мозги у них сразу превратились в жидкость. Но, Харроу… все, к кому я прикасался, все, кого я любил… остались нетленными.