Текст книги "Нона из Девятого дома"

День второй

Каша на завтрак – Работа Чести – Все идет не так – У города плохой день – К амилла-и-Паламед – «Пусть сидит дома сегодня» – Четыре дня до открытия Гробницы

7

Сон Ноны внезапно оборвался. Сверху рухнуло что-то мокрое, тяжелое и жуткое, прямо на лицо, разбрызгивая капли. Она так громко завизжала, что наверху постучали в пол, и она перестала визжать. Камилла была непреклонна – она нажала кнопку и сказала:

– Начинай.

Нона так сильно зажмурилась, что перед глазами поплыли яркие огоньки и маленькие молнии.

– Мы опять сидим. У меня ноги в воде, приятной и безопасной. Вода в ботинках, в носках. Я разговариваю с ней, но не вижу ее лица. Я пытаюсь, Кэм, но каждый раз одно и то же, я не могу на нее посмотреть, просто не получается.

– Это нормально. Продолжай.

– Мы говорим.

– О чем?

– Я не знаю. Не могу понять. Я слышу слова. Иногда я открываю рот и что-то говорю, но не понимаю что.

– Ощущения? Ты к чему-то прикасаешься?

– Я касаюсь ее рук. Она касается моих. Но во сне это всегда мои руки, не забывай, Кэм, я трогаю собственные руки, но они не мои.

Карандаш почти рвал бумагу.

– Хорошо. Я знаю, как это. Продолжай.

– Вокруг нас глаза, красные глаза. В темноте. Я помню на этот раз, что они красные.

– Ты о чем-то думаешь?

– Да, – сказала Нона. – Я голодна. Во сне. Очень.

Карандаш замер.

– Ты хочешь есть?

– Ужасно.

Карандаш не двигался. Нона поняла, что Камилла, наверное, ждет, что она разочарована, поэтому добавила немного обиженно:

– Наверное, я бы запомнила больше, если бы мне на лицо не упала мокрая тряпка и я не закричала так громко, что человек из ополчения застучал в пол. Теперь Пирра наверняка получит очередное грубое письмо. Мне кажется, мокрая тряпка – не лучшая идея, давай ты сменишь будильник?

– Ну, ты не просыпалась, – сказала Камилла. – Что-нибудь еще? Хоть что-то?

– Ничего.

Кнопка записи была нажата с громким и ярким щелчком. Нона, вытирая воду, попавшую на лицо с губки, панически поползла в сторону одежды. Руки и ноги слушались ее еще хуже, чем обычно, поэтому она чувствовала себя похожей даже не на червя-инвалида, а на умирающего паука. Ей не понравилась подготовленная футболка, хотя она сама ее выбирала перед сном. На ней был нарисован чизбургер на маленьких ножках. Малышам он нравился, но сегодня она решила, что это по-детски, непрофессионально и недостойно помощницы учителя. Камилла посветила ей маленькой лампочкой, прикрепленной к планшету, чтобы Нона застегнула пуговицу на брюках и ремень, а потом вытерла мокрую челку.

– Извини, что напугала, – сказала Камилла, – губкой. Я не хотела.

Негодование Ноны сразу куда-то делось.

– Это ты извини, что я не проснулась, – сокрушенно сказала Нона. – Если ты завтра уронишь на меня губку, обещаю, что не стану кричать.

– Больше не буду. Эксперимент прошел неудачно.

Карандаш бежал по бумаге. Нона погладила волосы, проверила, что косы тугие и из них ничего не выбивается, встала и посмотрела на себя в зеркало, чтобы окончательно успокоиться. По крайней мере, волосы выглядели великолепно. Под глазами темнели круги, и она потерла их пальцами.

– Нона, когда ты смотришь на свои руки…

Это ее напугало. Камилла редко что-то спрашивала после того, как Нона вспоминала свой сон.

– Да?

– Кому они принадлежат? Они тебе нравятся?

Нона рассмеялась.

– Ни капельки.

Ноне не нравилось иметь руки.

Но Камилла не спросила почему; она просто прищурилась, как будто пыталась придумать, что можно приготовить на ужин из ограниченного количества ингредиентов, и сказала:

– Да, конечно. Спасибо.

– Это была подсказка? Мы приблизились к цели? Ты уже знаешь, кто я?

– Нет.

– Это нормально. Я тебя люблю. Скажи Паламеду, что я тоже его люблю, не забудь.

Нона, очень довольная собой, пошла чистить зубы и завтракать без дальнейших указаний. Это была приятная и короткая сессия.

Она вышла так рано, что Пирра еще не успела приготовить завтрак, а может, Пирра и вовсе не собиралась готовить, потому что она не достала маленькую бутылку, чтобы заправить плитку. Вместо этого она вынула из холодильника большое закрытое блюдо.

Выбравшись из холодильника, Пирра сказала:

– Холодная каша, хорошо? Вечером я залила ее соком и положила изюма, так что начинай его искать.

– Лучше, чем яйца, – решила Нона. – Как работа?

– Отлично. Двое моих парней подрались, потому что кто-то сказал, что битва при Притиби была тяжелее боев в Антиохии. Пришлось их отдирать друг от друга. Кусались за уши. Не забудь воду, сегодня будет жарко.

Нона взяла воду из коричневой мозолистой руки Пирры и даже отпила глоток. Вода оказалась невероятно холодной.

– Глупая причина для ссоры.

– Очень, но теперь этого будет все больше и больше. Три месяца назад они бы просто накричали друг на друга. Теперь они с радостью поубивали бы друг друга из-за пролитого пива. Сейчас на улицах трупов больше, чем в казармах после первой резни. Они просто лежат на улице, их никто не трогает или… просто мертвые. Страшно. Как дела в школе?

– Мои друзья не хотят убивать друг друга, – сказала Нона и уточнила: – Ну они все время об этом говорят, но это правда. Малыши уже несколько недель не кусают друг друга, а когда они слишком орут, Табаско говорит им замолчать, и они замолкают.

– У этой Табаско есть будущее, если она поменяет имя.

– Чести говорит, что есть очень важная и интересная причина, почему ее так зовут, и что мне надо ее спросить. – Нона выбирала самую маленькую миску для каши. Самую маленькую – для нее, среднюю – для Пирры, самую большую – для Камиллы и Паламеда.

Потом она вспомнила прошлый вечер.

– Пирра, почему Ценой страданий ненавидит тебя?

– Потому что я напоминаю ей, что ее Бог был всего лишь человеком, который мог устать и облажаться, – тут же сказала Пирра. Была у Пирры такая прекрасная черта – она не тратила время на вопросы вроде «А почему ты об этом спрашиваешь?» или «А зачем тебе?». Она просто прямо отвечала. Правда, это была и плохая черта Пирры, потому что врала она примерно с той же скоростью, что и говорила правду.

– Мне нравится думать, что больше она не ненавидит меня. Теперь, когда она испытала на себе мои знаменитые чары. Теперь она, вероятно, говорит себе: «Ну конечно, как можно было устоять перед этим?» Потому что я очаровательна, Нона, понимаешь?

– Если ты такая неотразимая, – сказала Нона, – то почему ты одна?

Пирра приняла мелодраматическую позу, приложив ложку ко лбу. Ее худое волчье тело выглядело в такой позе нелепо.

– Мое сердце разбито, и я больше никогда не полюблю.

Хотя Пирра и вела себя по-идиотски, Нона подумала, что в этом заявлении куда больше правды, чем кажется, особенно если посмотреть на морщинки в уголках красно-коричневых глаз. У Пирры действительно было разбито сердце, и чем больше Нона об этом думала, тем логичнее это казалось. Пирра была похожа на Камиллу и Паламеда, но ее эквивалента Паламеда больше не существовало, он был мертв по-настоящему, убит ужасным монстром, которого ей отказывались описать. Невозможно было представить, чтобы Камилла и Паламед разлучились. Конечно, они были не вместе, их всегда разделяли минуты, но Нона знала, что они писали друг другу многостраничные письма. Нона видела стопки бумаги. Камилла не запирала их, потому что Нона не умела читать, а когда она спросила у Пирры, будет ли та читать ее переписку, Пирра ответила: «Нет, если мне не захочется сблевать».

Нона ковыряла кашу ложкой, когда вошла Камилла, раскатывая закатанные рукава рубашки.

– Опять детское питание? – это значило, что это вовсе не Камилла.

– Вкусняшки для малышки, – объяснила Пирра. – Либо это, либо бобы и сушеные рыбные хлопья.

– Я думал, ты вчера принесла продукты.

– Мне платят половину, пока не найдут кого-нибудь, кто заплатит за бурение, – объяснила Пирра.

– Да, но что случилось с этой половиной?

Пирра выложила кашу в большую миску и протянула ее Паламеду.

– Когда-нибудь у тебя будет очень бесячая жена, Секст, – любезно сказала она.

– Две, если бы я думал, что ты пропила все наши деньги, я бы спал спокойно. – Паламед ткнул в ее сторону ложкой: – Кому и зачем ты дала взятку?

– Одним ребятам. Зона С, – лаконично сказала Пирра.

– Ради бога, Пирра, если туда так сложно попасть, давай возьмем зону Б, у нас с Кэм есть способы и средства…

– Я бы заплатила любую сумму, чтобы вы не несли такой риск, который несете. – Пирра сунула ложку каши в рот. – М-м-м… ее так… легко проглотить.

– Пирра, – сказал Паламед, – мы делаем это по крайней необходимости. А ради подсказки мы готовы на что угодно.

Пирра понизила голос.

– Кому какое дело до подсказок? На самом деле ты устраиваешь этому мозгу жесткий талергический секс. Сынок, каждый раз, когда вы пересекаетесь, ты подвергаешь ее таламус ужасающему стрессу…

– Я каждый раз даю этому зеленый свет, тщательно сканирую ее на предмет…

– Тебе следует слить и заменить ее гребаную мозговую жидкость, – сказала Пирра. – Когда мы с Гидеоном планировали это испытание, я взламывала ему череп и сама ее процеживала. В качестве контрольной переменной. Это все накапливается. Сомневаюсь, что ты проверяешь количество лейкоцитов. Единственными людьми, которых я провела через это чертово испытание, были Мерси и Крис, потому что только Крис не возражала против регулярной трепанации черепа. Трахаться с душами не так-то просто, Секст. У тебя никогда нет о них полной информации.

Паламед очень вдумчиво и медленно съел ложку каши.

– Ты считаешь, что я слишком доверяю себе, – сказал он.

– Я считаю, что ты не можешь быть сам себе сдержками и противовесами, и не стоит и пытаться.

– Иногда ты напоминаешь мне мою мать.

– Женщину, ради встречи с которой я готова убить, – сказала Пирра.

– Будем надеяться, что у тебя появится такая возможность, – ответил Паламед, – итак…

Нона вытащила из каши мягкую набухшую изюмину и принялась осторожно перетирать ее зубами, стараясь есть очень осторожно. Каша была неплохая, только слишком сладкая и немного жесткая, но ей всегда приходилось выбирать, какой кусочек она может съесть, не выплюнув и не привлекая ничьего внимания к тому, что она делает.

– Вы ссоритесь? – спросила она. – Это потому что все в городе ссорятся? – И Пирра, и Паламед сразу приняли виноватый, затравленный вид.

– Не становись слишком милой для этого мира, детка, – ответила Пирра. Но, в конце концов, она назвала ее деткой и дернула за косичку. – Просто у нас стресс. Ешь кашу. Боже, это ужасно.

Как ни странно, Нона не слишком возражала против каши. Она была настолько непохожа на обычную еду, что ее можно было довольно легко проглотить, не думая о еде и не ожидая дешевой похвалы от Пирры и Паламеда. Паламед ел с механической яростью.

– Нельзя морить Кэм голодом, – пояснил он.

Он почти доел, когда у него запищал таймер.

– Слава богу, я успел.

И вместо него стала Камилла. Камилла посмотрела на Нону и спросила:

– Новости?

– Паламед ненавидит кашу.

– У нас была каша? – Камилла посмотрела на свою тарелку, а затем на Пирру, которая приберегла изюм напоследок и пихала его в рот. – А куда делись деньги на еду?

– Я не хочу говорить об этом второй раз, – ответила Пирра.

До школы оставалось еще много времени, поэтому они вспомнили одно из любимых занятий Ноны. Нона стояла на ногах Пирры, пока Пирра с Камиллой делали растяжку и подъемы корпуса. Пирра помогала Камилле тянуть ноги с такой силой, что Нона боялась, что они оторвутся, а потом безжалостно растягивали саму Нону, заставляя ее касаться пальцев ног, вытягивать одну ногу, потом другую, пока она не почувствовала множество коротких ярких вспышек боли.

– Нужно поддерживать мышцы в тонусе, – сказала Пирра, – хотя бы грубой силой.

В конце ей помассировали спину и икры, и это было приятнее всего. Когда они вышли из дома, она чувствовала себя обессиленной и радостной, но не рискнула признаться, что устала. Правда, идя мимо огромных вентиляционных отверстий вместе с толпой, Нона уже чувствовала себя лучше.

Они шли по улице, никуда не сворачивая, пока Пирра не сказала у ворот парка:

– Слишком много людей, обойдем.

Нона взяла Пирру за руку, и они пошли кругом. Повернули налево, огибая парк, прошли мимо смелых владельцев ларьков и других торговцев, которые раскладывали свои товары, курили, тянули длинные грязные кабели к вентиляторам, которые сдували дым немного в сторону. Нона немного отстала, держась за руку Пирры и разглядывая ряды тонких синтетических рубашек и пластиковых ботинок.

– Зачем тебе эта дешевка? – спросила Пирра.

– Низачем. Но мне же скоро полгода, – напомнила Нона.

– Ты получишь подарок на год, – сказала Камилла.

Нона встревожилась; если она не получит подарок сейчас, то, скорее всего, не получит его и потом.

Но Пирра возразила:

– Боже, ты думаешь, ей вообще когда-нибудь дарили подарки? Я бывала в ее родном городе еще до Анастасии, и там было мрачно, как в заднице. Внизу жуткие пещеры…

Это заинтересовало Нону, но Кэм резко сказала:

– Не начинай.

– Ничего такого, мэм, понимаю. Нона. А что ты хочешь в подарок?

Нону обуяла жадность.

– Мне нужна пачка цветных резинок, чтобы на одну косичку один цвет, а на другую другой, как у Красавчика Руби.

– Я сказала «подарок», Нона. Он должен чего-то стоить.

Нона была озадачена.

– Ну я поэтому такой и выбрала, он дешевый, поэтому ты, наверное, сможешь его купить, даже если ты отдаешь половину своих денег. Ты же не так много зарабатываешь.

– Домашняя жизнь, – сказала Пирра Камилле через голову Ноны, – чрезвычайно угнетает и сильно понижает самооценку.

– Иногда, – неожиданно согласилась Камилла.

Когда они прошли две улицы и оказались там, куда обычно выходили через парк, Пирра поцеловала Нону в макушку и сказала:

– Веди себя хорошо. – А Камилле добавила: – Я буду дома к ужину, дорогая, так что не ходи с девочками на маникюр.

– Постарайся на этот раз принести домой что-нибудь полезное, – ответила Камилла.

Ноне стало больно смотреть, как Пирра уходит со своим обедом, шлемом и запасной курткой, насвистывая, как любой обычный рабочий. Нона с Камиллой повернули направо, прошли через переулок, мимо здания, в котором теперь зияла огромная дыра. Было одно изменение: Камилла выбрала другую дорогу, потому что заметила под припаркованной машиной пару торчащих ног, а потом милая учительница втолкнула Нону с Камиллой в школу, и они встали в вестибюле, отряхивая ботинки. Нона появилась как раз вовремя: обход вокруг парка означал, что рано она прийти не могла. Кэм остановила Нону, которая уже двинулась к лестнице.

– Приду за тобой в обычное время.

– Ты не идешь?

– Не сегодня. – И с этим Камилла ушла.

Это немного озадачивало; но пока Нона стояла в гардеробе, расстегивая куртку и раскатывая рукава, она отвлеклась на голоса друзей и милой учительницы, доносившиеся из класса. Нона заглянула внутрь: милая учительница наклонилась над Чести и прижимала к его лицу тряпку, а Кевин и Утророжденный стояли рядом. Кучка малышей, пришедших пораньше, с восторгом наблюдала за происходящим.

– Привет, Нона! – заволновался Чести, увидев ее. – Мисс, пусть это сделает Нона, мисс, это ущемляет мое достоинство.

Милая учительница была явно не в своей тарелке. Она с облегчением посмотрела на Нону.

– Нона, ты не могла бы это подержать? Я не думаю, что Чести может стоять спокойно.

– Оно холодное, трындец, – объяснил Чести.

– Следи за речью, – холодно сказала учительница.

– Простите, мисс. Но оно такое… б… холодное, как в аду!

Учительница сняла тряпку, когда очарованная Нона подошла ближе.

– Чести разбили лицо, – сказал Кевин, а Утророжденный торопливо добавил:

– Да просто синяк.

Но зато какой синяк! Глаз Чести равномерно окрасился в кроваво-красный, а кожа вокруг глаза уже приобретала поразительные цвета: красный, фиолетовый и синий. Нона с удовольствием закрыла это холодной тряпкой с резким запахом.

Чести взвыл:

– Да бога ради…

Учительница оборвала его:

– Сиди так, пока не прозвенит звонок. Утророжденный, протри доску, пожалуйста. Остальные, разойдитесь и дайте Чести дышать нормально. Доставайте книги, готовьте все остальное и сидите на коврике до начала урока.

Охваченная благоговейным страхом, Нона разглядывала глаз, потом спохватилась, что она помощница учителя, и торопливо приложила тряпку снова.

– Это что за штука? – спросил Чести.

– Не знаю, лекарство, наверное. Чести, что случилось?

– Видела бы ты того чувака, – очень громко сказал Чести и добавил гораздо тише: – Нона, заткнись. Ты что, фингалов никогда не видела?

– Не совсем, – честно сказала Нона. Если Пирру сильно били в лицо, следы проходили за считаные секунды, Камиллу и Паламеда в лицо никогда не били, и, уж конечно, ей самой тоже никто не ставил заметных синяков.

– Ужасно выглядит, – сказала она, – глаз весь в крови, и щека распухла.

Чести возмутился:

– Думаю, это чудовищно.

Табаско нигде не было, пока не вошла Ангел в сбитом набок галстуке, криво застегнутой рубашке и тех же штанах, что и вчера. Она не опоздала, но выглядела еще более усталой и осунувшейся, чем накануне. Она даже казалась ниже ростом, как будто сгорбилась и съежилась. Заметив Чести, она просияла. Остановилась перед ним и Ноной и сказала:

– Дай посмотреть.

Нона убрала тряпку, чтобы открыть синяк.

– Отвратительно, – с удовольствием сказала Ангел.

– Думаете, у меня останется шрам? – спросил Чести.

– Нет, просто выглядит омерзительно. – Ангел протянула руку, чтобы пощупать опухший участок, и Чести вздрогнул. – Болеть будет отчаянно.

Подошла главная учительница, только что проводившая родителей. Лицо ее выражало облегчение.

– Слава богу, ты здесь. Не представляю, что делать. Ему нужно к врачу?

– Насколько я могу судить, ничего не порвано и не сломано, – сказала Ангел, снова прикрывая лицо холодной тряпкой, – через десять минут дадим ему пакет со льдом в полотенце. Что, ради всего святого, тебя ударило, Чести? Это не кулаком.

Чести яростно посмотрел на нее здоровым глазом.

– Откуда вы знаете? Вас там не было. Это кулак. Даже два.

– Чести, она врач, – сказала милая учительница.

– Ну, – сказала Ангел, забавным движением расправляя лацканы, – я близка к медицине и прохожу интенсивный курс… триажа. В любом случае, Чести, если ты не хочешь об этом говорить, это твое дело. Я сама не люблю жестокие истории.

– Я не жалуюсь всем подряд, я же не Кевин.

– Конечно. Никто так не думает. Веди себя как следует с Ноной, она тебе помогает.

Милая учительница выглядела так, словно была против, но пошла за Ангелом, болтая о чем-то несущественном вроде пробок. Ноне пришлось держать влажную тряпку на глазу Чести и загораживать его от малышей с выпученными глазами, пока не прозвенел звонок. Начинался новый школьный день. Ангел принесла ему пакет со льдом, завернутый в полотенце из учительской, и он с видимым удовольствием прижал лед к лицу.

Табаско небрежно шла за Ангелом на безопасном расстоянии. Она прошла мимо своего места и выгнала малышку, сидевшую возле окна, а когда ее спросили об этом, малышка сообщила, преданно смотря снизу вверх, что они с Табаско давно хотели поменяться, так что учительнице оставалось только попросить их поменяться обратно после перемены. Нона весьма сомневалась, что это случится. В любом случае пытаться возразить Табаско – глупая идея. Табаско всегда побеждала, и весь класс это знал.

Все еще раз это увидели во время перемены. Вся банда очень подлизывалась к раненому Чести – фрукты Ноны были обещаны Утророжденному, но Утророжденный даже не возразил, когда половина порции оказалась у Чести. Большая часть класса вскочила с мест и сгрудилась вокруг Чести, спрашивая, выпадет ли у него глаз. Табаско сказала им:

– Брысь! – И все разбежались. Потом она спросила: – Ну и кто это сделал?

– Табаско, не психуй, – угрюмо сказал Чести, – я не хочу об этом говорить. И не могу. Я обещал.

Табаско села на подушку перед ним. Она сидела положив руки на колени, смотрела не моргая. Глаза не слезились. Потом сделала так, как делала очень редко, когда все ее умоляли, – распахнула глаза так широко, что кожа вокруг них стала очень белой. Жесткие серовато-розовые шрамы от ожогов не шевелились, когда двигалось все лицо, и Табаско вдруг стала кривой и жуткой.

Утророжденный, Красавчик Руби и Нона перестали есть, стало очень тихо. Кевин продолжил жевать совершенно спокойно. Чести сглотнул и сказал:

– Брось, босс.

– У тебя есть от меня секреты, Чести? – спросила Табаско.

– Нет. – Чести угас.

– Хорошо.

Даже раздавленный, Чести все еще колебался, что впечатлило Нону.

– Босс, может быть, не в присутствии, ну, знаешь, детей…

– У нас нет секретов друг от друга, – сказала Табаско.

Чести снова сглотнул. Наклонился в их сторону и уставился в пол. По этому сигналу все сдвинули головы, даже Нона, хотя Камилла запрещала ей так делать из-за гнид.

Чести заговорил так тихо, что его почти не было слышно. Он сказал, что его ударило. Нона хорошо разбирала шепот, так что ей не пришлось напрягаться, а вот Табаско сказала:

– Повтори. – Кажется, она не поверила.

Чести покраснел и прошипел:

– Фонарь. Я не шучу, мать твою.

От удивления Утророжденный чуть не завизжал:

– И как ты это допустил?

– Не болтай об этом, – велел Чести.

– Он на тебя упал? – спросил Кевин.

– Нет, я врезался в него лицом, да так сильно, что упал на задницу и вырубился. А когда я очнулся, выяснилось, что какой-то алкаш меня пожалел и притащил в свою нору. Хуже быть не может. Меня бродяги жалеют, – тут он задумался, – хотя, наверное, он спас мне жизнь. Он неплохой. Не понял, что за херню он нес. Он постоянно проверял мне глаза и рот, говорил что-то вроде: «А-а-а» и как будто кусал воздух. Если он на чем-то новом сидит, надо бы выяснить, надо же знать состояние рынка.

Чести говорил очень быстро. Потом он перевел дух и, чтобы успокоиться, взял немного фруктов, точнее, кисточку влажных зеленых ягод, которые нужно было есть с веточки.

– В общем, я от страха чуть не сдох.

– Работа? – спросила Табаско.

– Ага. – Чести вертел в руках веточку и ковырялся ею между зубами. Казалось, это придавало ему смелости. – Тупая работа. Больше не буду на этих чуваков работать. Хотя… я и не смогу, даже если захочу.

Теперь Табаско говорила очень тихо и нежно:

– Расскажи, что произошло.

Чести взял еще веточку ягод. Это была порции Красавчика Руби, но тот ничего не сказал.

– Я думал, что мое дело – спуститься в туннели и собирать всякую хрень с труб, но это оказались ребята с фургонами, – очень быстро заговорил Чести, – я сказал, что ну уж нет, я не буду грабить БТР, но они сказали, что хотят снять блоки кондиционеров с крыш грузовиков. Ну там, платы, охладитель и все такое. Они сказали, что, если сделать все правильно, никто ничего не заметит до следующего техосмотра, ну, решат, что прокладка прогорела или что-то в этом роде. Не знаю, один старикан объяснял, но я ничего не понял. И я не должен был сам ничего делать, меня посадили бы на верхнюю опору с сеткой в руках, чтобы они могли поднять назад. Я высоты не боюсь.

Он обсосал одну веточку с ягодами и принялся их жевать. На таком близком расстоянии была видна слюна у него на губах, все сказали «фу» и отодвинулись, но потом придвинулись снова.

Чести заговорил снова, еще быстрее:

– Непыльная же работа, да? Они прыгают сверху туннеля, откручивают нужную хреновину, мы убегаем с сеткой и передаем добычу кому надо. Отличный тайминг.

Он посмотрел на неумолимую Табаско и сглотнул.

– Первые два раза прошли отлично. И они тогда такие, ну, давайте и третий раз, давайте третий, а главный говорит, что времени нет, но давайте займем позицию и, если что-то проедем, попробуем последний раз. Так что он занимает позицию, и мы тоже…

Он замолчал.

– Продолжай, – велел Утророжденный. Остальные, в том числе Табаско, зашикали на него. Даже Кевин. Чести их не поддержал. Только теперь он посмотрел в глаза Табаско.

– Потом мы услышали шум, – прошептал он, – я подумал, что это землетрясение, и чуть не обоссался. Почти. Я их всех видел внизу. Чуть не поджарился, пришлось раздеться, я всегда беру дополнительную термуху, как ты велишь, я же хороший мальчик, там жарко, как будто я рыба, которую в лодку вытащили. Мы были в масках, так что не задохнулись, даже я, они же профессионалы, но… но этот парень взял и прыгнул вниз. Я не знаю, чем он вообще думал, зачем. Чертов псих, вообще без головы, зачем он так…

Это звучало довольно бессвязно, и Нона не совсем поняла смысл, и у Чести вдруг как будто сдавило горло, и он замолчал, и никто не стал смеяться. Табаско подняла руку и погладила Чести по плечу. Это его успокоило, но он весь вспотел. От него пахло горячим зверьком.

– Мы подняли его, когда он подал сигнал. Вытащили сеть. – Чести заговорил спокойнее и размереннее: – Мы подняли, а у него ни хрена нет. Он говорит, пошли, уходим. Главный говорит, все в машину. И мы поднялись по трубам, дошли до машины, спрятали все, и я сел в машину. Сидел там с тем парнем, его босс был на рации, а парень ревел. Он взрослый же. Все говорил, что облажался, а босс спросил, кого мы бомбанули, а этот: «А я не знаю». И рассказал нам всю эту гребаную историю, говорит, он спустился, и это было реально сложно, прямо по вентиляционным трубам, чтобы достать кондей, охрененный, прямо как надо, а потом снял решетку и заглянул вниз в кузов, и сказал, что увидел…

Чести замолк. Дрожь пробежала по спине Ноны. Никто не поторопил Чести.

– Увидел людей без глаз.

– Да врет он, – неуверенно сказал Утророжденный.

Чести его проигнорировал.

– Он сказал, что у них глаза были сплошь белые. И что он двигался тихо, очень тихо, а эти люди… они все просто сидели… посмотрели наверх этими белыми глазами… одновременно… они смотрели на него. Он все время это повторял. Все время говорил: «Они видели меня, видели меня».

Потом он сказал уже более нормальным голосом:

– Он сказал, что в него начали стрелять, и он просигналил, чтобы его забрали. Босс велел ему успокоиться, а потом водитель сказал, что за нами следят… и этот чувак рыдал и извинялся как безумный, говорил, что втянул нас в какое-то дерьмо, и одна из старых куриц сказала: «Выкидывайте мальчишку», и они остановили машину, и подъехали два больших грузовика с ополчением, и…

Мгновение Чести не мог говорить. Все сидели рядом, дыша в унисон. Нона старалась подстроиться под дыхание Табаско, которая подстраивалась под Чести и Красавчика Руби, под Утророжденного и даже под Кевина. Все собрались в тесный потный кружок.

А потом нормальным, даже грубым голосом Чести сказал:

– А потом я рванул оттуда и ударился головой об столб, и у меня, наверное, мозг поврежден, так что ведите себя со мной хорошо.

Все это поняли. Нона взяла пустую веточку от ягод и сунула ее в рот. Ей хотелось что-нибудь жевать. Не есть, а чувствовать жесткий волокнистый стебелек между зубами. Утророжденный вдруг сказал:

– Ты сказал, наверное, штук сорок плохих слов.

– Ой, блин, заткнись, – ответил Чести.

– Так нечестно, почему мне нельзя ругаться, а Чести можно.

– Заткнись, Утророжденный, – сказал Кевин.

И поскольку Кевин никогда никому не велел затыкаться, Утророжденный заткнулся. Но это было хорошо – это разрушило неприятную атмосферу.

Табаско положила руку на плечо Чести и спросила:

– Думаешь, они следят за тобой?

– Нет. Нет. Табаско, я же твой мальчик? Я хороший?

– Да, – мягко сказала Табаско, – ты мой мальчик. Я позабочусь о тебе.

Тут оказалось, что к ним подошла учительница, и они виновато подняли глаза, но она только улыбалась так, как улыбаются учителя, когда думают, что понимают, в чем дело, а на самом деле ничего не понимают.

– Групповое собрание, да? – мило спросила она. – Чести, держи брошюру о приютах.

Чести так испугался, что просто сказал:

– Да, мисс, спасибо, мисс.

– Ничего не бойтесь, – сказала учительница, – собирайтесь, перемена сейчас кончится. Нона, позвонишь в звонок? А Лапшу лучше привязать, наверное. Я хочу заняться книгами.

– Да, конечно. – Нона тут же вскочила, но ушла не сразу. Она снова присела на корточки, когда остальные стали подбирать обломки стеблей и раздавленные ягоды. Ягод было мало, не дураки же они.

– Я о тебе тоже позабочусь, Чести, – сказала она.

– Кому нужна твоя забота? – весело спросил Чести, вставая. – Ты же тупая как пробка.

Нона возмутилась, а Табаско спросила:

– Сколько машин было?

– Не знаю. Я не считал все, а тот чувак выбрал какую-то из середины. Больше десяти. Двадцать, может. Все огромные. Вот что я вам скажу. – Он отряхнул штаны и продолжил тяжелым тоном: – Я знаю, что это было. Я много с вами тусуюсь. Я знаю все приколы. Никто никогда не спрашивает мнения бедного старого Чести. А Чести бы ему сказал, что нечего даже пытаться обмануть чертов Конвой.