Текст книги "Нона из Девятого дома"

Тэмсин Мьюир
Нона из Девятого дома

Tamsyn Muir

NONA THE NINTH

Copyright © 2022 by Tamsyn Muir

© И. Нечаева, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. «Издательство «Эксмо», 2024

Действующие лица
Список гостей

(Записано К. Гект)

Собаки, которых надо пригласить на день рождения

• Коричневая, которая живет у рыбной лавки. Средних размеров, четыре лапы.

• Фу! (предполагаемое имя), лежит под прилавком в молочном магазине, рыжая, большая, четыре лапы.

• Черно-белая, один раз видели в парке, средних размером, хвост двойным бубликом, три лапы.

• Лапша, тайная королева собак, почти белая, маленькая, шесть лап.

• Пятнистая с пляжа, большая, огромные рыжие брови, три лапы.

Члены банды, которых надо пригласить на день рождения

• Табаско

• Чести

• Утророжденный

• Красавчик Руби

• Кевин

Учителя

• Ангел?

Кровь Эдема

• Увенчайте Его многими коронами (Нет – К.)

• Капитан, наверное (Невозможно – К.)

• Командир ячейки Ценой страданий, хотя, возможно, она командир крыла, я точно не знаю (Оба варианта верны, и нет – К.)

• Вы трое (Приятно – К.)

 
Один – Императору, с честью несущему фатум великий.
Еще один – Ликторам, что явились по зову владыки.
Один – Святым, за давно предреченный удел.
Один – Десницам, за холод клинков, что в руках их запел.
 
 
Два – за железную волю и стойкий отказ от утех.
Три – за сияющий блеск самоцветов и радостный смех.
Четыре – за вечную верность движенью вперед.
И пять – за старых традиций увесистый свод.
Шесть – за горькую правду, дороже, чем сладкая ложь.
И семь – за миг красоты, что растает, лишь глазом моргнешь.
Восемь – за радость спасенья, какой бы его ни купили
                                                                                        ценой,
А девять – за сонмы потерь и Гробницы суровый покой[1]1
  Перевод Юлии Назаровой.


[Закрыть].
 

Ты сказала мне: Спи, я разбужу тебя утром.

Я спросил: Что такое утро? – и ты сказала:

Когда все, кто трахался со мной, умрут.

Когда все, кого мы любили, уйдут,

Наступит утро. Пустота – это просто синоним чистоты.

Давай уложим мою мечту

Спать.

В назначенный час

Я подниму одеяло. Я убью свет,

Лягу рядом с тобой; умру и буду спать.

На этот раз мы сделаем все правильно:

Прощать несложно, гнев недолог.

Наши могилы будут не такими глубокими,

А ложь – не такой правдивой.

Ты поднимаешь меч.

Я все еще люблю тебя.

Нона из девятого дома

Иоанн 20:8

Во сне он рассказывал ей, где получал дипломы, где делал постдок, где раздобыл грант. Просто шум, по большому счету, слушать это не было смысла. Скорее это была медитация. Казалось, даже его губы понимают, что двигаются совершенно без толку. Ему просто хотелось говорить. Дилворт. Отаго. Окленд. Поездка за границу в Корпус-Кристи (ей нравилось слово «корпус», такое оно было красивое и основательное). Еще год за границей, когда он получил грант и встретил тех, кто мог чего-то добиться. Сотрудничество с правительством Новой Зеландии и Азиатско-тихоокеанским экологическим агентством, возвращение в лабораторию в пригороде Грейтауна. Они смеялись, что заморозка вроде бы работает. «Мы все думали, что это забавно», – говорил он.

Он говорил: «Мы просто хотели тебя спасти. Ты сильно болела».

Он говорил: «Там были я, и А, и М – в начале. В принципе, у них были деньги и на большую команду, но только мы могли сделать то, чего они хотели. М – как врач, А – потому что разбирался в глицерине-шесть лучше всех. Он мог заняться чем угодно, но застрял там со мной. И слава богу, потому что это он разговаривал с акционерами. Я во всем участвовал, но собрания были подобны смерти. Я ненавижу собрания. К прислали к нам следить за всякими контрактами, сдержками и противовесами и всем таким. Но ты же знаешь, чем это закончилось, она оказалась на нашей стороне еще до конца года…»

Он говорил: «Ты пойми, что до самого последнего года мы верили, что они доведут дело до конца. Мы знали, что план может сработать. В криокамеры Марк-Р легко могли поместиться одиннадцать миллиардов человек. Мы сократили процедуру до пяти часов на человека силами четырех специалистов. При наличии медицинского образования обучение заняло бы пару недель, поэтому люди не были бы проблемой, если бы начали сразу. Мы еще не до конца разобрались с вопросами беременности, но мы работали над этим. Конечно, на нас злились из-за графика и из-за денег, но они же всегда так делают. Мы придерживались правила: никого не оставить осознанно».

Он говорил: «Даже когда они стали строить другие корабли, нам в глаза говорили, что это ничего не значит, что их отправят в пояс Койпера, что эвакуация будет доступна всему населению.

В деле участвовала Международная федерация астронавтики, Панъевропейское агентство дало свое благословение, все было ужасно мило. Мы даже одолжили им Г – на время, поговорить про внешнюю оболочку корпуса. М сказала, что ей это не нравится, она почуяла неладное. И знаешь, что я сказал? Знаешь, что я ей сказал? Я сказал: “Да не принимай так близко к сердцу”. Я сказал: “Не надо паранойи!” Я посмотрел ей прямо в глаза и сказал: “Ты сама знаешь, что все заканчивается. И когда шесть триллионов это вдруг поймут, они помчатся туда, где есть кислород”. Вот что я ей все время говорил. “Они собираются туда, где есть чем дышать. Богатые эвакуируются”».

Он говорил: «Когда мне позвонили и сказали, что криопроект закрыт, она посмотрела на меня и просто сказала: “Вот и все, Джон”».

Во сне они сидели на пляже. Он разжег костер из сырых коряг. Дым оставил черные пятна на брезенте, натянутом у них над головами. Пепел все еще падал. Им стало больно, но ненадолго. Боль вообще всегда была недолгой.

Во сне она сидела рядом с кучей мяса – в основном там были бедра, – это мясо он резал, когда они вдруг чувствовали голод, что случалось редко и всегда одновременно. В такие моменты они сидели бок о бок и ели, пока у них не начинали болеть животы. Они пили воду из моря, как собаки.

После паузы он сказал: «Знаешь, что хуже всего? Она плакала. Она и А. Оба плакали. В объятиях друг друга. Как дети. Они обгадились от страха. А я сидел там и ничего не мог сделать. Все, что я сделал, все, чем я был… и я ничего не мог».

Он надолго замолчал. Море облизывало песок. Волны слегка светились, хотя солнца никакого не было, только плотная желтая туча висела в небе.

Она поторопила: «И что ты сделал?»

Он сказал: «Ужасную вещь».

Она сказала: «А когда мы дойдем до той части, где ты меня ранил?»

Он сказал: «Скоро».

Она сказала: «Я все еще люблю тебя».

И во сне он потер висок и сказал:

– Ты всегда так говоришь, Харрохак.

День первый

О Ноне – Табаско начеку – У города плохой день – Нона слушает сказку на ночь – Пять дней до открытия Гробницы

1

В конце никакого года она и правда много думала об этом. Человек, который присматривал за ней, нажал кнопку на диктофоне и сказал: «Старт».

Она зажмурилась и начала привычную скороговорку:

– Раскрашенное лицо надо мной. Я в безопасной воде – я лежу, наверное. Что-то давит на меня. Вода закрывает голову и стоит во рту. Поднимается до носа.

– Больно?

– Нет.

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне нравится. Мне нравится вода, мне нравятся ее руки.

– Ее руки?

– Ну, они обнимают меня. Может быть, это мои руки.

Карандаш слышно царапал бумагу.

– А что насчет лица?

– Это лицо с рисунка.

Набросок, который они для нее сделали, тот самый, запертый в секретном ящике, куда складывают все самое интересное: сигареты, поддельные удостоверения личности и деньги, которые, по их словам, не были настоящими и их нельзя было использовать. Карандаш послушно бежал по странице. Сложно было не открыть глаза и не посмотреть на девушку напротив, поэтому она развлекалась, представляя, что увидит: загорелые уверенные руки на блокноте, склоненная над ним голова, заколотая в ожидании стрижки челка. Воображать было лучше, чем смотреть, потому что лампу никто не включил.

Она спросила:

– Что ты пишешь? – потому что карандаш продолжал двигаться. Большую часть времени текст был интересным, но порой встречались просто скучные описания выражения ее лица, типа: «0:24 – улыбнулась».

– Всякие мелочи. Продолжай, ты поздно проснулась.

– Можешь поменять мелодию будильника? Я уже способна спать под «Доброе утро, доброе утро».

– Конечно. Буду швыряться в тебя мокрой губкой. Думай дальше.

Она думала дальше.

– Руки крепко обнимают меня. Это точно ее руки.

– Ты ее знаешь?

– Может быть. Не уверена.

– Тогда почему «она»?

– Я не знаю.

– Что будет потом?

– Не знаю.

Долгая пауза.

– Что-нибудь еще?

– Нет. Все уже ушло. Прости, Камилла.

– Ничего.

Камилла Гект отжала кнопку с ярким и резким пластиковым щелчком. Это был сигнал, и она начала действовать. Правило гласило, что ей необходимо лежать неподвижно и изо всех сил концентрироваться с момента, как кнопка пошла вниз, до момента, когда она вернулась в изначальное положение. Когда она поднималась, ночную одежду полагалось снимать. В бледном дрожащем свете крошечного фонарика, прикрепленного к блокноту Кэм, она одевалась и раздевалась одновременно. Она стянула с себя ночную рубашку и ногой придвинула к себе брюки. Камилла называла такие ее движения червем-инвалидом.

Жизнь червя-инвалида ее не смущала. Возможность одеться самостоятельно сама по себе была достаточно чарующей. В плохие времена ей приходилось помогать даже с ночной рубашкой, потому что она могла застрять в ней и покрыться потом от приступа клаустрофобии. Очень важно было, чтобы это не повторялось. За всю жизнь с ней случилось всего две истерики, но третья стала бы слишком унизительной. Она немного повозилась, застегивая жилет, но зато прекрасно справилась с песочной рубашкой с УФ-фильтром, даже манжеты застегнула, а это сложно. Если бы она ошиблась, ей пришлось бы снимать рубашку в ванной, в потоке желтого песка. Брезентовая куртка с застежками совсем ее не замедлила.

– Хорошо, быстро, – похвалила ее Камилла.

Она так устала от похвалы, что рухнула обратно на матрас.

– Буду делать растяжку, – поспешно объявила она, пока ей не приказали что-нибудь еще. Она подняла ноги, потянула носки на себя и, как ее учили, стала обводить ступнями пятна воды, видимые на штукатурке. Сырая зима уже закончилась, но огромное темное пятно в углу так и не высохло. Она говорила всем, что надо бы обратиться к хозяину дома, но ей отвечали, что тот, кому удалось хотя бы увидеть этого хозяина, уже заслужил золотую медаль.

Камилла не выразила ни одобрения, ни порицания, поэтому она сказала более решительно:

– Ноги прямо горят.

Она надеялась, что Кэм возьмет ее за лодыжки и потянет их вперед, пока ее колени не коснутся груди, а сухожилия не натянутся так, как будто сейчас лопнут со щелчком. Приятнее этого ничего в мире не было. Если бы ей по-настоящему повезло, Камилла помассировала бы ей икры, которые всегда болели от ходьбы, или даже спину, хотя это обычно случалось после тренировки. Но Камилла была занята своими записями и не обратила внимания на ее шевеления пальцами. Она даже повторила упражнение и сказала ей еще раз, погромче:

– Очень больно, господи.

– Надо ходить больше, – отозвалась Кэм не глядя.

– У меня судороги. Я не могу шевелиться.

– Значит, и в школу не пойдешь.

Она поняла, что проиграла.

– Да встаю я, встаю.

Чтобы подчеркнуть свои слова, она выгнула спину и вскочила, только чуть-чуть оттолкнувшись руками. Она много тренировалась и, когда смогла встать одним движением, была в совершенном восторге. Но Камилла сказала только:

– Не перенапрягайся. – И добавила совсем неприятное: – Посмотри, не надо Пирре помочь с завтраком?

– Хорошо. Хотя она, наверное, уже закончила, мы целую вечность возились. Может, еда уже остыла, – добавила она, измученная желанием.

Камилла на мгновение оторвалась от блокнота и критически посмотрела на ее голову – растяжка и прыжки прическу не улучшили – и добавила:

– Пусть она поможет тебе причесаться. У меня есть разговор.

– Отлично! Я найду время.

– У меня есть хронометр.

– Кэм, это звучит странно, никто здесь не называет это хронометром. Они говорят «часы».

– Приятно слышать. Не пытайся прогулять завтрак.

Она попыталась схитрить.

– Хотя бы напиши: «Я люблю тебя, Паламед» от меня? Пожалуйста? «Я люблю тебя, Паламед. Нона».

Камилла Гект сделала это не моргнув глазом, хотя Ноне пришлось принять ее слова на веру. Она присела на корточки, глядя на быстро бегущий по бумаге карандаш, но не смогла разобрать ни одного слова. Она не различала даже буквы, не могла узнать даже алфавит. Это интересовало всех, кроме нее самой. Но Кэм всегда можно было доверять. Когда карандаш замер и послание было, очевидно, закончено, Нона наклонилась и сказала:

– Спасибо. Я тебя тоже люблю, Камилла. А ты уже знаешь, кто я?

– Та, кто опоздал на завтрак, – ответила Камилла.

Но когда Нона встала, она повернулась к ней и улыбнулась редкой короткой улыбкой – так солнце вспыхивает на окнах автомобиля, несущегося по автостраде. Кэм теперь так редко улыбалась, что Нона сразу почувствовала, что день будет хороший.

На кухне было не светлее. Голубоватый свет пробивался сквозь щели в шторах, а старая плита мерцала тускло-оранжевым, но ее почти загораживал другой человек, с которым она делила квартиру. В какой-то из соседних квартир рыдал, возмущаясь утром, ребенок, поэтому Нона шла на цыпочках, чтобы не умножать шум. Соседей внизу бесили громкие звуки, а Пирра говорила, что они связаны с ополчением и что лучше их не злить, потому что у них похмелье девяносто процентов времени. Это было несправедливо, потому что сосед сверху никогда не снимал обувь в доме, а это, несомненно, значило, что они могли на него жаловаться. Но Пирра утверждала, что его тоже не стоит злить, потому что он полицейский. Всю ситуацию в целом Пирра именовала сэндвичем с дерьмом. Она всегда знала все обо всех.

– Все сделала? Отличное время, – сказала Пирра не оборачиваясь.

Пирра держала в руке распылитель с маслом, направленный прямо на сковородку, где она ворочала бледную пену лопаточкой. На ней были пижамные штаны и жилетка, а рубашки не было, поэтому оранжевое сияние конфорки освещало шрамы на ее жилистых руках. Потом она пошарила в шкафу рукой в поисках продуктов, и Нона подошла и начала отсчитывать тарелки.

– Это для оладьев? – спросила она.

– Возьми глубокие. Это яйца, – ответила Пирра.

Вблизи Нона почувствовала запах масла и увидела, как Пирра агрессивно болтает вилкой в стакане с ярко-оранжевой жидкостью, радиоактивно светящейся в темноте, а потом выплескивает ее на зашипевшую сковородку. Там, где жидкость коснулась горячего края, сразу образовалось желтое кружево. Нона заменила тарелки на две щербатые миски, и Пирра спросила:

– А считать в твоей школе не учат?

– Пирра, тут так жарко. Можно мне что-нибудь холодное?

– Конечно. Подожди, пока яйца остынут.

– Фу, я не это имела в виду.

– Выбора нет, малышка. Что тебе снилось?

– Все как обычно, – сказала Нона, неохотно беря еще одну миску, – хорошо бы хоть раз увидеть во сне что-то другое. Ты видишь сны, Пирра?

– Конечно. Буквально прошлой ночью мне приснилось, что мне нужно провести брифинг, но на мне не было штанов, и все видели мою задницу, – ответила Пирра, краем лопатки раздвигая ослепительно-рыжую жижу.

Нона захихикала, а Пирра торжественно добавила:

– Это не смешно, дитя мое. Я знала, что со мной все будет в порядке, пока я на трибуне, но не представляла, что буду делать, когда придется снова сесть. Думала, что умру.

– Ты серьезно или шутишь? – требовательно спросила Нона, отсмеявшись в очередной раз.

– Смертельно серьезно. Но все равно учти, что это тоже шутка про задницу, можешь галочку поставить.

Нона была настолько счастлива, что встала из-за стола и подошла к большому листу коричневой бумаги, пришпиленному к стене, и взяла карандаш. Подождала, пока Пирра скажет:

– Ряд выше, налево, стоп, – и поставила кривую галку.

Пересчитав их, она заметила:

– Седьмой за месяц. Но это несправедливо, ты ведь все время придумываешь новые. Паламед скажет, что ты искажаешь данные.

– Не могу отказать девушке, – пояснила Пирра.

Она выключила плиту и выложила часть содержимого сковородки в миску Ноны, а потом поставила сковородку обратно на плиту, накрыв ее полотенцем, чтобы не остыло. Вытерла руки и сказала:

– Ешь. Я помогу тебе причесаться.

– Спасибо, – сказала Нона, благодарная за понимание, – Кэм велела попросить тебя. А можно мне косички?

– Как изволит моя леди.

– Можно одну большую косу и две маленькие по сторонам от нее?

– Конечно, если времени хватит.

– Они не распускаются, в отличие от простых кос. – И в порыве искренности Нона добавила: – А еще я так не буду жевать концы. Я хочу держаться подальше от искушения.

– Как и все мы. Мне нужно перестать мучить себя, глядя на ящик для сигарет.

– Ой, только не надо снова о пассивном курении, – расстроилась Нона, но потом решила, что это было слишком резко, – в любом случае курить вредно, а я тебя люблю, Пирра.

– Докажи. – Это означало, что ей придется съесть яйца.

Нона ела, а Пирра короткими быстрыми движениями расчесывала ей волосы, которые падали Ноне на плечи тонким черным плащом. Они спадали почти до пояса, были мягкими и тонкими, как вода. Каждый четвертый день стрижки ее стригли, но не каждый день стрижки, потому что ей было больно и потому что длинные волосы растут медленнее, как сказала Камилла. Камилла и Пирра обе носили короткие стрижки, которым она завидовала. Темно-русая Кэм прямо обрезала волосы на уровне подбородка, и они мягко щекотали щеку, а если Пирра не успевала побрить голову, у нее вырастал коротенький ежик цвета темной терракоты, мокрой красной земли на строительной площадке. Пирра вся была цветов этой площадки: иссохший коричневый, пыльные комки глины, ржавый металл. Она была грубой, жилистой, с квадратными плечами, а Камилла – длинной, мрачной и худой. Нона полагала, что они обе прекрасны.

Камилла вошла, когда Пирра заплетала первую косу, а Нона уже начала жевать яйца – мучительный шаг на пути к тому, чтобы их проглотить.

– Яйца? – жалобно спросила Камилла. – Мы разве не изобрели новый белок?

Это значило, что говорит не Камилла.

Проще всего было узнать их по глазам. Паламед смотрел на мир спокойными холодными глазами коричневато-серого цвета, похожими на голую землю морозным утром в детстве Ноны, а у Камиллы были самые ясные в мире серые глаза, как лед из сказок, а не обычный, мутный.

Нона могла отличить их друг от друга с другого конца комнаты, и она этим гордилась, потому что в остальном их тела были одинаковы. Разница заключалась в том, как они стояли: Камилла не могла устоять на месте и постоянно переносила вес с ноги на ногу и щелкала пальцами, а Паламед словно бы играл в «Горячий шоколад» и вода смотрела прямо на него. Ее друзья любили «Горячий шоколад», и Нона очень хотела научиться играть как следует.

– Черный рынок мяса, только сейчас. – Пирра начала плести вторую косу.

Паламед бросал в кружки шероховатые крупинки растворимого кофе.

– Кофе, Нона? – рассеянно спросил он, хотя она всегда вежливо отказывалась (он любил давать людям выбор) и даже дождался, пока она ответила: «Нет, спасибо», прежде чем налить кипятку в две кружки. Молока не было, кончилось. Одну кружку он поставил так, чтобы Пирра могла до нее дотянуться – она как раз наклонилась к столу за шпилькой, – и оставил вторую себе. В душной кухне от них шел пар, и Ноне нравился приятный горьковатый запах кофе. Пирра продолжила:

– Это же мясная рулетка. Из того, что мясник придерживает, мякоти процентов десять, а остальное – всякий ливер и хрящи.

– Что такое мякоть? – захотела выяснить Нона.

– Очень питательная часть, – пояснил Паламед.

– Та, которую все видели в моем сне, – добавила Пирра.

Это снова разозлило Нону, и ей пришлось оторваться от яиц, встать и сделать еще отметку в счетном листе. Паламед рассеянно посмотрел на него:

– Боже мой, две штуки в день? Почему мы вообще в чем-то сомневаемся? Забудь о мясе, я пошутил. У нас не было бы на него денег, даже если бы я зарабатывал на жизнь написанием жесткой порнографии.

– Ты бы попробовал, – сказала Пирра, – эти никотиновые пластыри меня убивают.

– Если это должно вызвать у меня чувство вины, то я ничего не чувствую, спасибо. Тело Кэм – храм. Это она запретила мне торговать плохой эротикой. Говорит, что не хочет, чтобы нашим последним подарком Вселенной стали истории о людях, елозящих задницами по тортам. Кстати, Пирра, у тебя найдется минутка? Вчера ты появилась слишком поздно, чтобы разговаривать.

– Время закончилось, – объяснила Пирра, – эти проклятые учения прекращаются раз в полчаса, чтобы мы могли укрыться.

Нона почувствовала, как шпилька крепит к ее голове последнюю косичку и как волосы разглаживает обветренная рука.

– Освобождай уже тарелку, Нона, – велела Пирра и взяла кофе, а Паламед положил себе яиц. Они с Паламедом вместе с завтраком вернулись в спальню и закрыли за собой дверь.

Пока их не было, Нона рассматривала яйца. Они были желтого цвета, с черными пылинками перца. На них можно было налить сколько угодно жидкого огненно-красного соуса, но этот вкус Ноне не нравился. Потом она посмотрела на окно за шторами – оно было приоткрыто, ложка бы между створками точно пролезла. В конце концов, Пирра велела освободить миску. Но Паламед говорил, что ей доступны абстрактные понятия, а следовательно, буквальные интерпретации не могут служить защитой. Она снова посмотрела на яйца. В качестве добродетельного компромисса отправила в рот три ложки и бесшумно подошла к закрытой двери. Неоправданно жестоко было ждать, что она будет есть и не будет подслушивать.

– …оздно говорить о сроке, – сказала Пирра, – если они хотят ее раньше, это желание может оказаться опасным. Они дали нам год.

Затем они оба отошли от двери, и слушать стало труднее.

– Твоя се…

Паламед говорил чуть ниже Камиллы.

– …оворит, несколько парней прочесывают зону Б… может, завтра мы…

– …обещали в зоне С, мы знаем, что им принадлежит зда…

– …сначала безопасные точки. Чем ближе мы к казармам… тем вероятнее то, что мы ищем…

Они продолжили говорить, но оба понизили голос, так что Нона слышала только невнятное бормотание. Набив рот яйцами, она изо всех сил прижала ухо к двери и была вознаграждена словами Паламеда:

– …могли ворваться в казармы в любой момент. Они держатся. Почему?

– Ты знаешь почему, – прошептала в ответ Пирра. – Как только они войдут туда и выгонят последних бедолаг, занятых дележом крыс и успокоительных, это поставит огромный черный крест на переговорах. Когорта умирает, как и все осажденные. Рано или поздно.

– Тогда это наш последний шанс изменить ситуацию. Приказывай, командир.

Пирра громко жевала.

– Я перестала быть командиром, когда умерла, Паламед. В любом случае это было вежливое обращение, и здесь целая куча командиров, если они тебе нужны.

– Пирра, почему они бегут сейчас? Зачем Крови Эдема бежать, имея на руках лучший расклад в своей истории? Почему они бегут, когда здравый смысл, законы тактики и интуиция должны орать им, что сейчас лучший момент, чтобы выступить? Время, которое ты потратила… все твои идеи, а таких ни у кого нет… только не говори, что ты даже ничего не подозреваешь.

– Ты не ханжа. Говори как есть. – Голос у Пирры был обычный – глубокий, приятный, с хрипотцой, но все же она явно подразумевала что-то, чего Нона не могла толком понять. Она поняла бы лучше, если бы увидела Пирру. – Я все это время спала с врагом и ничего за это не получила, да? Кровь Эдема – это дом с кучей комнат, а я побывала только в одной. Конечно, предположения у меня есть.

– Тогда тебе придется сообщить нам…

Раздался скрежет металла о пластик, как будто кто-то ковырял ложкой яйца в миске.

– Нет. Нет, если существует какой-то риск, что вас двоих будут допрашивать.

– Не надо обращаться с нами как с детьми.

– Детьми? Я отношусь к тебе как к Стражу Шестого дома и его рыцарю, которых не учили выживать на допросах Крови Эдема. Не воображай, что тебе будет проще, раз уж ты в теле Камиллы. Вы понятия не имеете, что такое их пытки, и у нас нет пяти лет, за которые я могла бы тебя научить.

– Пирра, перестань говорить, что у тебя нет времени учить нас, и просто начни учить. Мы быстро схватываем.

Послышался звук глотка. Пирра всегда пила громко. Она говорила, что до сих пор не привыкла к своим зубам.

– Я могла бы научить тебя тому и сему, но для обучения Камиллы мне нужен мой некромант.

– Зачем?

– Потому что ты хочешь научиться быть ресурсом, а Кэм – убийцей.

Наступила короткая пауза, а потом Пирра медленно сказала:

– Или ты мог бы принять мое первое предложение, которое решило бы многие твои проблемы.

Паламед заговорил самым тихим голосом, на который была способна Камилла, и расслышать его стало совсем сложно:

– Это было прекрасное предложение, Пирра, но почти бесполезное. Мы не можем бросить все свои силы на поиск и восстановление. В любом случае Эдем обрушится на нас, даже здесь. Нам нужно действовать с умом.

– Действовать с умом – это сосредоточиться на поисках и эвакуации, а не упираться в казарму. Кэм это не поможет. Она страшно злится, хуже даже, чем ты, – и это ни к чему не приведет.

– Спасибо за то, что понимаешь моего рыцаря, – вежливо ответил Паламед.

Короткий смех.

– И он снова ледяной. Я слишком стара, чтобы бояться кого-то оскорбить, Паламед, так что быстренько прости меня и давай двигаться дальше. Скажу прямо. Забудь о казармах и не пытайся стать героем. Мы проиграли этот бой.

– Проиграли? Там еще может быть человек двести.

– Оптимистично.

– Если бы их было двое, я бы с тобой согласился. Мерзкий способ подохнуть. Для Дома или для кого-то еще. А когда все это кончится… потоп.

– Эй, нам нужна какая-то передышка. Это может вскрыть нарыв.

– Ты не можешь по-настоящему в это верить.

– Нет. Это будет первая кровь, – сказала Пирра и отхлебнула еще глоток, – я знаю, как это бывает. Слышал бы ты вчера демокоманду. Эти люди просто вне себя. Ждут начала драки, готовы на все ради Домов. Один парень сказал, что все закончится, как только зачистят казармы, другой – что был счастлив увидеть Когорту, если бы они просто привезли припасы и уничтожили бы банды. Половина моих ребят задушила бы другую половину под этим предлогом. Вот что происходит, когда беженцам с двадцати разных планет приходится жить бок о бок друг с другом, а ты продолжаешь считать, что общая угроза объединяет людей. Она всегда совершала эту ошибку. Я говорила ей двадцать лет назад. Это прекрасно работает в краткосрочной перспективе, но чтобы удержать людей, надо дать им идею будущего. Паламед, мы сами совершаем эту ошибку. Ты можешь получить казармы либо своих людей. Либо ничего. Нельзя просто заявить, что хочешь и то и другое, и ожидать, что Вселенная тебя послушается.

– Пирра, по-моему, ты предлагаешь сдаться.

– Да ты что? Ты же знаешь, что я готова. Происходит полное дерьмо. Я готова увезти Нону за пределы этого мира, как только ты осознаешь, как обстоят наши дела.

– Нельзя выйти за пределы мира.

– Знаешь про такую штуку, как корабль?

– Если ты прячешь корабль в штанах, поделись им с остальными, а? – Он слегка повысил голос: – Даже если не спрашивать как, куда нам деваться, Пирра? Что нам делать?

– Куда угодно. Что угодно. Я уже десять тысяч лет не в строю. Я готова на все.

Наступило короткое молчание, а затем снова послышался глоток. Потом Паламед заговорил снова, очень серьезно:

– Знаешь, это ложная дихотомия. Это все разные уровни одного и того же захвата заложников. Три миллиона человек толпятся на танергетическом планетоиде в миллионах километров от нас. Только в этом городе девять миллионов человек…

– Которых ну вот совсем никак нельзя назвать твоими.

– Девять миллионов, Пирра, это эквивалентно Седьмому и Восьмому домам, вместе взятым. Три миллиона человек плюс девять миллионов человек плюс шестнадцать. Мы не бросим никого из них.

– Ты очень великодушен. А знаешь, кому плевать? Крови Эдема и мне. Если бы ты попросил меня выбрать между нами тремя и этими двенадцатью миллионами плюс шестнадцать, я бы выбрала нас не моргнув глазом. Ты меня не слушаешь. Кровь Эдема делает этот выбор, Паламед. Ценой страданий проиграла. Пробудившиеся и Ктесифонское крыло не смогут защитить нас. У крыла Мерва хватит яиц, и это выход. Надеющиеся сейчас на коне. И я и раньше видела лидеров вроде Неправедной надежды. Такие ребята всегда выходят на первый план, когда народу нужны лидеры, не считающиеся с потерями. Впереди зачистка, Секстус. Это Кровь Эдема, и им плевать на все.

– Да они и раньше не были особо милосердны.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты никогда раньше не видел Кровь Эдема. Все время своего существования они ставят на карту решительно все, лишь бы прожить еще один день… и я не уверена, что хочу знать почему. Потому что знаешь что? Гидеон мертв, и мне на все насрать. Или нет, если я смогу спасти наши шкуры.

– Я тебе не верю.

– А придется. Я знаю маленькую луну, раздолбанную только наполовину. Там хорошая почва и пригодный для дыхания воздух. Гидеон думал туда сбежать. Я умею возделывать землю. Могу научить тебя, Кэм и Нону. Я могу научить вас ждать. Это моя профессия. И как только мне в руки попадет корабль, туда я нас всех и отвезу.

Раздался шорох, а потом приглушенно, как будто из кармана, заблеял таймер. Паламед что-то тихо буркнул – Нона знала, что это ругательство. Потом быстро сказал:

– Мое время вышло.

– Это приятнее всего, правда? Вот так уходить от неприятных разговоров. – И почти сразу добавила потише: – Прости за шутку, Страж. Забыла, что ты к такому не привык.

– И никогда не привыкну, сама понимаешь. Слушай, ты опоздаешь на работу, а Нона – в школу.

Пирра понизила голос, и Нона уловила только:

– …очешь, чтобы она…

– Я хочу, чтобы она оставалась максимально спокойной. Может, остановимся на зоне Б?

– Будет сделано к концу дня, даже если мне придется заканчивать самой. Не волнуйся.

Нона посмотрела на остатки желтых комков в миске и тихо сунула в рот половину – она прикинула, что если проглотит все сразу, то и не подавится, и вкуса не почувствует. Она не могла издать даже самого тихого звука, но Камилла – она сразу поняла, что это снова Камилла, – крикнула изнутри:

– И долго ты подслушиваешь, Нона?

– Вы говорили очень громко, так что почти все время, – ответила Нона с набитым ртом.

– Тогда тебе лучше съесть свой чертов завтрак, – отозвалась Пирра.

Камилла стояла у кухонной стойки и механически тыкала ложкой в свой недоеденный завтрак, пока Нона разворачивала стерильную таблетку и кидала ее в ведро с серой водой для мытья посуды. Пирра поставила зеркало на стол и начала бриться. Нона любила чистый, яркий запах мыла для бритья, и ей нравилось смотреть, как Пирра быстро и умело убирает тень красновато-коричневой щетины со щек и области вокруг рта, и маленькие влажные красные пятнышки, остававшиеся от этого, ей тоже нравились. Когда она потянулась прикоснуться к гладкой щеке, пятнышки уже прошли, а Кэм стояла у дверей.