Текст книги "Солнце, луна и хлебное поле"

25

Когда-то я решил: если смогу сбежать, окажусь в Тбилиси, отдам золото Хаиму. Тот превратит золото в деньги, подсуетится, где надо, и если с гарантией устроит дело так, чтобы меня не отправляли больше в Россию, а оставили в Грузии, я сдамся. Оставшиеся мне семь месяцев в обычных условиях опять превратились бы в двадцать один месяц, и три года мне бы надбавили за побег, но за определенную сумму был шанс получить и помилование. Мы бы и это испробовали, получилось бы – хорошо, а нет, так отсидел бы я свой срок до конца. Во всяком случае, после отсидки не было бы страха смерти.

Да, были у меня такие планы, но теперь от той надежды не осталось ничего, с меня бы спросили не только за побег, но и за убийство. В такой ситуации деньги не могли выручить, за такое дело ни один легавый, ни один судья не взялся бы. Если поймают, меня ничто не спасет, расстреляют. «Если я выберусь отсюда, что потом-то мне делать?» – думал я.

Вчетверо сложенная карта лежала у меня за пазухой, но вначале я даже не смотрел на нее, потому как знал почти наизусть. Я легко угадывал, где мы находимся, за десять часов мы четыре раза меняли направление, у меня был компас, сделанный поляком, он тоже помогал. Чукча, наверное, знал о сторожевых пунктах и был спокоен, думал, где-нибудь обязательно напоремся, но потом, когда увидел, что этого не произошло, занервничал.

– Кто же бежит в эту сторону, – сказал он, – здесь, кроме льда, ничего нет.

– Вперед гляди, – огрызнулся я.

Олени устали, мы клевали носом, наконец добрались до того места, где, согласно плану, должны были остановиться. Три пригорка защищали нас от ветра со снегом. Я разрешил чукче развязать ноги, что он тут же и сделал, распряг оленей и достал с саней мешок ячменя. У него было одиннадцать жестяных мисок, он наполнил все ячменем и поставил перед оленями. В каждую миску помещалось кило три ячменя, мешок наполовину опустел. Топором он сломал лед, и появилась вода. У меня винтовка была наготове, я не сводил с него глаз. Когда он закончил, повернулся ко мне и сказал:

– Есть хочу!

Я тоже был голоден, мы поели соленого сала с сухарями. Затем я накрепко связал ему руки и ноги и проверил карманы, нашел десять патронов для карабина и сто восемьдесят рублей. Все это спрятал в рюкзак.

– Ты плохой человек, – сказал он.

Я не ответил, прикрыл его шубой, и мы уснули рядом. Той ночью мне приснилась Манушак, будто она ослепла: «Джудэ, ничего не вижу!» – жаловалась она.

На другой день мы не останавливались двенадцать часов.

– Олени не выдержат столько, – предупредил чукча, он злился.

Мы поели, спали всего пять часов и отправились в путь. Мы ехали и ехали и далеко на горизонте увидели огромную черную массу воды, это был Северный Ледовитый океан. Мы изменили направление и поехали на запад. Океана уже не было видно, когда чукча закричал:

– Стреляй, стреляй!

Еще до его крика я заметил, как по снегу двигались белые округлые тела, но рябь в глазах мешала разглядеть, что это такое. «Наверное, кажется», – подумал я. Но нет, на нас двигались два огромных белых медведя. Я выстрелил в того, что был впереди, он упал и больше не двигался. Второй испугался звука выстрела, развернулся и убежал.

Чукча остановил сани и повернулся:

– Может, вернешь мне нож?

Я достал нож и бросил ему. Тот поймал нож в воздухе. Развязал ноги и сошел с саней. Я шел за ним. Медведь был огромным, весом по меньшей мере полтонны. Чукча измерил его шагами, получилось шесть шагов, затем опустился на колени и ловко вскрыл ножом череп. Часть мозга была повреждена пулей, ее он отделил, остальное поделил пополам. Мою часть положил на снег и отошел в сторону. Помню, я подумал, если б кто раньше сказал мне, что когда ты первый раз в жизни выстрелишь из ружья, убьешь белого медведя, а его мозги съешь сырыми, я бы ответил ему: «Да ты, дружище, спятил?»

Затем чукча извлек из туши селезенку и печень и положил сзади на сани между мешками с ячменем, добавил к запасам. Нож вернул, сел впереди, связал себе ноги, и мы погнали. Места, по которым мы ехали, были в тех краях самыми подходящими для передвижения на оленьей упряжке. Мы нигде не встретили препятствий, не застряли во льду, не оказались перед обрывами, не увязли в снегу, скользили без задержек. Не зря я прочел больше двадцати книг об исследовании северных просторов. Книги мне подбирал библиотекарь-чеченец, умный и сообразительный был человек, но ни о чем не догадывался. Потому, наверное, что заключенный, которому оставалось немного до окончания срока, находившийся в таких условиях, как мои, и помышлявший о побеге, должен был казаться сумасшедшим. Сначала-то он удивлялся: «Странный ты человек, кроме тебя, таких книг никто не читает», – но только и всего.

В особенности мне пригодилась одна книга, написанная в тридцатых годах каким-то Говорухиным. Она была написана для геологов, и хотя все карты из нее были вырезаны, потому что в лагере было правило удалять карты из книг, в ней были описаны даже маленькие холмики, автор давал советы по безопасному и быстрому передвижению по этому району. Этот Говорухин, оказывается, провел здесь семнадцать лет. В душе я думал: ну не глупец ли человек – по своей воле жил в таком краю, да еще так долго. Но, конечно, был ему благодарен.

На пятый день побега стало очевидно: чекисты нас не догонят. Чукча пересчитал мешки с ячменем, оставалось только семь. Выхода не было, утром в сани он впряг семь оленей. Оставленные олени погнались за нами, затем постепенно отстали, под конец было видно только одного, он не терял надежды, мчался изо всех сил. Чукча постоянно оглядывался назад, когда и тот исчез из виду, я увидел, что он вот-вот заплачет. Ночью, когда я спал, он, приподнявшись, собрался было укусить меня. Хорошо, что я проснулся и успел отдернуть голову, а не то он откусил бы мне нос, у него были крупные, здоровые зубы. Я взял и повернул его головой к моим сапогам.

Чукчи жили скотоводством, имели право ношения винтовки и считались хорошими охотниками. Если кому-нибудь из них везло и удавалось убить или поймать беглого арестанта, то он получал в награду от правительства пятьсот рублей. Это были немалые деньги, и они с большой охотой помогали чекистам. Заключенные всегда говорили о них с презрением.

Теперь мы двигались на юг. После того, как я начал есть медвежью печень, голова больше не кружилась; я ломал печень и селезенку ножом – так они обледенели. Кусочек таял во рту, и ощущался вкус крови. Чукча в день раз пять звал меня: «Печень!» Я откалывал и давал ему.

Через две недели после побега мы попали в буран. Чукча по небу догадался, что погода портится, и сказал, что надо делать. Мы остановились у маленького пригорка. Он расположил оленей вокруг саней и связал. Затем мы легли в сани и накрылись шубами. Буран длился три дня, мы потеряли двух оленей, они замерзли и не смогли двигаться дальше. Мы продолжили путь почти с той же скоростью, но сани будто потяжелели, и олени быстрей уставали. Через три дня впереди над пригорками я с радостью увидел очень светлое, почти белое облачко и сказал чукче: «Сейчас мы приедем в такое место, где олени смогут пощипать травку, а мы здорово согреемся». Наверное, он посчитал это глупой шуткой и ничего не ответил.

Спустя час мы въехали в небольшое ущелье, в ущелье стоял туман, из-под земли на каждом шагу били кипящие источники, подножия склонов вокруг были покрыты очень низкой травкой и зеленым мхом. Чукча повернулся ко мне и взглянул с удивлением. «Я – ясновидящий», – сказал я ему. Он не ответил, по-моему, он должен был поверить этому, другого объяснения у него не было. Он высвободил ноги и распряг оленей. Олени почти бегом налетели на покрытые мхом склоны, там они и паслись.

Пар, превращавшийся в туман, мешал мне, и все же я смог насчитать до девяноста гейзеров, хотя, конечно, их было намного больше. Вода из источников собиралась в одном месте и текла к выходу из ущелья. Там ее уже покрывала ледяная корка. Я вспомнил о пещерах, где текла поразившая меня теплая река.

Мы тщательно сложили шубы и спрятали в брезентовый мешок. Потом чукча разделся и лег в теплую лужу, он был кожа да кости.

– Сколько тебе лет? – спросил я.

– До сорока считал, потом бросил, а после того много времени прошло, Сталин тогда жив был.

Мы пробыли в ущелье три дня. За это время наша одежда вся промокла от горячего пара. На четвертое утро чукча насобирал мха и плотно уложил в мешки. Мешки сложил на сани и перевязал веревкой. Затем в задумчивости покачал головой, сжал рукой полу рубашки, между пальцами просочилась вода.

– Замерзнем, – сказал он.

Я показал на брезентовую сумку:

– Поди открой.

В сумке была сложена сухая одежда, брезент не пропускал пара.

– Возьми что понравится, – сказал я.

Он выбрал подбитые ватой штаны, влез в них и перевязал веревкой у подмышек, надел два шерстяных свитера, шапку. Шапка оказалась мала, у него была крупная голова.

– Отвратительный запах у этой одежды, да ничего, теплая, – он был доволен.

– Поднимайся на сани и свяжи себе ноги.

Старую одежду он отжал и сложил:

– Если жив останусь, пригодится. – Надел шубу и залез в сани.

Я дождался, пока он свяжет себе ноги, затем положил винтовку и сменил одежду. Перемена одежды почему-то подняла мне настроение.

Как только мы выехали из ущелья, нас захватил снежный вихрь. Все те дни дул ветер. Иногда из-за снега ничего не было видно, но мы не останавливались, продолжали путь. Потом началась тундра, мы все ехали, ехали и на двадцать восьмой день побега выехали в свободную зону. Ячмень и мох закончились, чукча выбирал места, откапывал из-под снега засохшую мятую траву и кормил ею оленей. На это уходило много времени. Олени отощали, еле тянули сани. И наши запасы подходили к концу. Но вот показалась автомобильная дорога и довольно большое село. «Вот и все», – вздохнул я с облегчением. Чукча остановил сани, отбросил длинный кнут и в испуге уставился на меня.

Я сошел с саней.

– По всем правилам сейчас я должен пустить тебе пулю в лоб, – сказал я чукче. – Но я не сделаю этого. – Достал из рюкзака три консервных банки и протянул ему: – Возьми-ка.

Он взял и взглянул.

– Там золотого песка кило двести грамм, ты это заслужил.

На лице у него было удивление.

– Восемьдесят рублей возвращаю, тебе этого хватит, чтобы вернуться домой, мне дальше ехать, поэтому я забираю твои сто рублей. Ты можешь найти в деревне милицию и донести на меня, но если меня арестуют, ты потеряешь золото, оно с завода украдено. Так что хорошенько подумай, прежде чем решишь.

Когда я прошел десять шагов, услышал звук щелкнувшего затвора и остановился, но я знал, что ружья пусты, патроны были у меня в кармане. Чукча улыбнулся и махнул мне рукой. Трудно сказать, что он хотел сделать, просто проверил ружье или подумал: «Раз мне столько золота дал, у самого-то сколько будет», – и хотел выстрелить. Как бы там ни было, это не имело значения, я надеялся, был почти уверен: он не донесет на меня. Я вышел на автомобильную дорогу и оглянулся назад, олени брели в сторону села. Достал из кармана патроны и выбросил.

Через полчаса меня догнал грузовик, я поднял руку, за рулем сидел молодой парень.

– Тебе куда? – спросил он.

– На Урал.

– Это далеко, мне там делать нечего.

– Потом пересяду на другую машину, – сказал я.

– Поднимайся, – и я поднялся.

– Как сюда попал?

– У геологов работаю, чукчи привезли на санях, – ответил я.

Мы долго ехали, по дороге в основном встречались грузовики и «Виллисы», в кузовах почти каждого грузовика стояли мужчины и женщины с покрасневшими от мороза лицами, это были уже русские.

26

Вечером мы въехали в маленький городок.

– Я приехал, – сказал мне водитель и дал совет: – Завтра с утра пораньше отправляйся на автостанцию, а то билетов может не быть – потеряешь день, придется ждать до следующего утра.

Я заплатил ему два рубля и вышел из кабины возле мебельного магазина. В витрине магазина стоял зеркальный шкаф, из зеркала на меня смотрел седой молодой человек с бородой, испуганным и напряженным выражением лица. Это было плохо: это вызывало подозрение и излишнее внимание. Я попытался улыбнуться, но не получилось – я жалко, а точнее сказать, как-то болезненно скалил зубы.

Я нашел парикмахерскую и побрился. Напротив парикмахерской была столовая, я заказал борщ. Пока ел, вспомнил Мазовецкую, потом Манушак и, наконец, начал думать о Хаиме. Как же он за три года не смог выкроить времени, не приехал и не повидал меня. Я был в обиде, но что поделаешь? Так или иначе, кроме него, у меня не было близкого человека, которому бы я доверял и на которого мог положиться.

В маленьком теплом зале ожидания автостанции не было ни души, но я не решился там остаться: «Как бы легавые не увидели, могут подойти, попросить документы». У старой женщины я узнал, где находится баня, пошел, но опоздал, она закрывалась. Недалеко от бани стоял наполовину отстроенный дом. Зашел туда и спрятался в стружках позади сложенных в ряды досок. Через четыре-пять часов я проснулся от мороза. В санях не было так холодно, мы с чукчей согревали друг друга.

Я потер колени, немного подождал и отправился на станцию. Там уже собирался народ. Автобус заполнился, и мы тронулись. Я сидел сзади у окна и почти всю дорогу спал. Вечером из окна увидел маленький аэропорт. На обледенелом поле стояли три двукрылых самолета. Не знаю, как теперь, но тогда при перелетах на небольшие расстояния паспортов не требовали, были бы деньги – покупай билет и лети, вот и вся недолга. Я крикнул водителю:

– Стой, схожу, – и сошел.

На краю поля стояло одноэтажное здание. Там было всего десять пассажиров.

– Три дня тут сижу, – сказала мне пожилая женщина, – но теперь, говорят, распогодится, наверное, скоро полетим.

Нам пришлось ждать до следующего вечера, а затем мы пролетели девятьсот километров на юг и приземлились в довольно большом аэропорту. В зале ожидания было много народу, здесь я чувствовал себя намного спокойнее и просидел в кресле до рассвета. На другой день двенадцать часов ехал на автобусе, и в конце концов показались огни города, вроде бы город назывался Весёловка, здесь начиналась железная дорога. Было уже за полночь, когда я пришел на вокзал, до отхода последнего поезда оставалось десять минут, купил билет, поднялся в вагон, нашел свое место, и поезд тронулся. Мне приходилось слышать от заключенных, что лучше всего беглец чувствует себя в поезде.

Вспомнил это, и перед глазами встал таракан, которого вот-вот пришлепнут ботинком, он изо всех сил ползет к щели в стене, если успеет, то жив и спасен. Я тяжело выдохнул, мое дело было куда хуже, не видел я нигде такой щели.

Ночью в поезде мне приснился Колыбельная, тот самый, который мне тогда три грамма золота подарил. Будто бы я в Ленинграде, прогуливаюсь по набережной Невы и вижу сидящего на парапете человека с растрепанной бородой, одетого в драный ватник и штаны. Подошел поближе, узнал и остановился:

– Как ты?

– Как? Я мужик, по-мужски и живу.

– Помнишь, ты три грамма золота мне добавил? Теперь я хочу вернуть тебе за это килограмм, – я снял сумку и поставил на землю.

– Шуба, что на тебе надета, – моя.

– Ну конечно, брат, о чем разговор, твоей будет, верну, – я начал снимать шубу.

– Не хочу, ни этой шубы не хочу, ни золота, воротит меня от него.

– А чем же мне тебя уважить?

– Хочешь уважить, поставь свечу в церкви за упокой моей души.

Вот такой сон приснился, видел все как наяву.

На второе утро меня разбудил проводник: «Приехали». В вагоне уже никого не было, я взял сумку и пошел к выходу. Как только спустился на платформу, увидел вдалеке купол церкви и задумался. Я знал, что Колыбельная был уже мертв, встретил в лагере вышедшего из преисподней заключенного, который рассказал мне его историю: «Ногу сломал, еле добрался до костра, потом лежал возле дров и пел, три недели так пролежал, еды у него не было, только воду пил, лежал, пел и смерти дожидался, и в конце концов умер».

В здании вокзала было расписание поездов, скорый поезд на Урал отходил в одиннадцать часов ночи, так что времени у меня было много, пошел в город, нашел церковь и поставил свечку: «Господи, помилуй душу этого несчастного человека». Вторую свечу я поставил за поляка, звали его Зыбко: «Господи, упокой душу Зыбко».

Потом купил часы в маленьком универмаге, выяснил разницу между местным временем и московским и установил стрелки на московское время. Собирался позвонить в Тбилиси, но было еще рано, Манушак еще не было в детском саду. Заказал в столовой котлеты, когда наелся, поставил перед собой бутылку водки, пил и курил сигареты, выпил всю бутылку до конца, но не опьянел, расслабился, напряг ушел. Все время посматривал на часы, наконец, узнал у официантки, где находится почта, и пошел туда. Нервничал, догадается ли Манушак, кто звонит, или трубку не возьмет. Звонить домой Хаиму я опасался, наверное, легавые уже знали о моем побеге, и телефон Хаима мог прослушиваться.

Уже смеркалось, когда я пришел на почту; маленькая была почта, всего три переговорные кабины. Я заказал разговор и сел рядом с молодыми женщиной и мужчиной, через пятнадцать минут оператор подозвала меня рукой. Я подошел.

– Трубку не берут, – сказала она.

– Может, повторите звонок? – попросил я.

Она кивнула. Вернулся на место и услышал, как женщина говорит мужчине:

– Завтра понедельник, я работаю до шести, встретимся после шести, раньше не смогу.

«Значит, сегодня воскресенье», – подумал я. По воскресеньям детский сад не работал, и Манушак там нечего было делать. На всякий случай подождал, пока девушка не сказала мне во второй раз: «Никто не отвечает», – и ушел оттуда на вокзал.

На другой день я проснулся поздно, поезд мчался полным ходом. Я надел сапоги, и в этот момент услышал хриплый голос:

– Чего расселся?

Довольно крепкий седой мужчина лет под сорок улыбался мне, держа в руках бутылки с пивом. Наверное, шел из вагона-ресторана.

– В чем дело? – спросил я.

Тот пригляделся.

– Ну и ну, – сказал он и засмеялся. – Извини, обознался.

– Ничего, бывает, – ответил я.

– Пойдем, познакомлю тебя с одним человеком, очень похож на тебя, – от него несло водкой, он был в хорошем настроении.

– Не стоит, мне сейчас не до того.

– Очень похож, – повторил он. – Пошли, мы одни в купе, через два вагона отсюда, пропустим по стаканчику, – он выставил вперед плечо, и из внутреннего кармана пиджака показалось горлышко водочной бутылки. – Угощаю.

– Большое спасибо, но я не смогу пойти.

– Племянник мой на тебя похож, сын сестры.

– Я не могу.

– Жаль, хотел посмотреть на вас обоих вместе.

– Дважды взгляни на своего племянника – получишь то же самое, – сказал я.

Он засмеялся и ушел. Вечером я увидел, как он идет мимо моего вагона с молодым парнем, в руках у них сумки. Одного взгляда на парня было достаточно, чтобы я надел полушубок, схватил рюкзак, соскочил с уже тронувшегося поезда на платформу и почти побежал за ними. Они перешли через пути и направились к выходу. Я шел следом. Пара вышла на улицу и остановилась перед пивной, тогда я подошел и поздоровался.

Мужчина обрадовался, увидев меня.

– Да вот же он, я тебе рассказывал, – указал он на меня молодому.

Тот оглядел меня с ног до головы и как-то косо ухмыльнулся. Мы зашли в пивную и выпили по кружке у стойки. Потом я заказал целую бутылку водки, сели за стол и чокнулись, они упомянули какой-то город: «Там наш родственник служит в армии, ездили проведать». Почему-то я засомневался, врут, наверное, подумал я, похожи на мелких жуликов.

– Что за тяжести ты в сумке таскаешь? – спросил мой «двойник».

– Минералы, на Урал везу, должен сдать в институт геологии для изучения.

– А к геологам у тебя какое отношение?

– Курьером работаю.

– Хорошо платят? – поинтересовался дядя.

– Неплохо, – ответил я.

Мы опустошили одну бутылку, и я заказал другую:

– Впервые вижу человека, чтоб так на меня походил. Очень рад встрече, у меня мать русская, может, мы и вовсе родственники.

– Возможно, – согласился дядя, – на этом свете все возможно, ничего не исключается.

Рядом с нами за столиком сидели две девушки. Первым с ними заговорил я, потом дядя, мы пригласили их за свой столик. Они подошли, а за ними плыл запах пудры и духов.

– Вы очень похожи друг на друга, – заметила одна из них и улыбнулась сначала мне, а потом ему.

– Вы близнецы? – спросила другая.

– Мы познакомились полтора часа назад, – ответил я, – но с сегодняшнего дня мы братья навек, теперь я на мир гляжу совершенно другими глазами, – сказал я и заказал еще одну бутылку водки.

Я не глотал водку, набирал в рот, потом будто запивал пивом, подносил ко рту полупустую кружку и незаметно спускал водку туда. Так что кружка вместо того, чтобы пустеть, потихоньку заполнялась. Потом, будто случайно, задел ее рукой и столкнул со стола. Проделал это еще дважды. Никто ничего не заметил. Уборщица заметала осколки, сколько раз подошла, столько рублей я ей и подарил.

– Тебе не жарко? – спросил я своего близнеца. – Сними этот пиджак и повесь на стул.

– Нет, – замотал он головой, – мне идет. – И вытер потный лоб.

Девушки опьянели. Одна из них с гордостью заявила:

– Я свободная русская женщина, могу здесь публично оголиться и никого не постесняюсь. – Она собиралась раздеться, но я ее остановил:

– Не надо, при виде обнаженной женщины у меня кружится голова и плохо с сердцем.

– А у меня сердце выносливое, – сказал дядя, – давай раздевайся, сколько захочешь, столько и буду на тебя глядеть.

– Я не для того разденусь, чтоб ты на меня глядел, а для того, чтобы доказать, что я свободная женщина.

– Да здравствует свобода! – поднял стакан близнец.

Этот стакан я выпил до дна.

Девушка поднялась на стул и с гордым выражением лица начала снимать платье. Администратор, увидев это, поспешно подошел и пригрозил ей:

– Сейчас же прекрати это безобразие, а не то милицию вызову.

При упоминании милиции дядька изменился в лице.

– Одевайся, – сказал он девушке, – кажется, у меня тоже кружится голова.

Девушка оделась и села.

– Теперь верите? – деловито спросила она. – Я доказала, кто я.

– Дура ты, – сказала другая девушка.

Я не согласился с ней:

– В моих глазах она – символ свободы, но только наполовину.

– Как это, наполовину? – спросил дядя.

– Потому что она разделась не полностью.

– Наплевать на половинную свободу! – Мой близнец был уже сильно пьян.

– Ты кого ругаешь? – рассердилась девушка.

– Он не о тебе говорит, – успокоил ее дядя.

Вторая девушка встала, пританцовывая, и пошла танцевать, сначала призывая меня рукой, потом позвала:

– Потанцуем.

Я отрицательно покачал головой. Дядька подошел к пианино, поднял крышку и заиграл. Не все клавиши работали, и все же он умудрялся выводить мелодию. У моего близнеца вдруг поднялось настроение, и он что-то проорал. Когда он собрался привстать, я попросил:

– Покажи-ка мне свой паспорт, интересно, как ты выглядишь на фотографии.

Он достал из кармана пиджака паспорт, бросил на стол и, покачиваясь, направился к танцующей девушке. Я накрыл паспорт ладонью и притянул его к себе.

– Давай и мы потанцуем, – предложила мне свободная русская женщина.

– У меня одна нога деревянная.

– Да что ты? Не заметно.

– Заметишь, если буду танцевать.

Она оглянулась, приметила парня у стойки, подошла и пригласила его на танец. Паспорт я положил в карман, попил минеральной воды. Мне больше нечего было тут делать. Я глядел на танцующих и думал, как бы с миром убраться отсюда. Потом дядя прекратил игру, и они все вернулись к столу. Я протянул своему близнецу полный стакан водки:

– Угощайся, брат, заслужил, здорово танцуешь.

Он опрокинул стакан и рассерженно уставился на парня, который вместе со свободной русской женщиной присоединился к нашей компании.

– А ну, дуй отсюда! – рявкнул он. – Эта девушка с нами. – О паспорте он и не вспомнил.

– Это мой друг, я его привела, – объявила та.

– А ты сядь на место и заткнись, а не то получишь по морде, – пригрозил дядя.

– Ты забыл, кто я?

Дядя повернулся к молодому человеку:

– Ты что, не понял, что сказано?

Парень поцеловал девушке руку, улыбнулся ей и направился к стойке. Она проводила его взглядом и села.

– Ну и дерьмо же он, как легко меня уступил. – Она была обижена. Затем подняла стакан и произнесла тост: – Да здравствуют настоящие мужчины.

– Большое спасибо, – дядя остался доволен, он тоже был сильно пьян, но держался.

Я спешно наполнил стаканы и обратился к своему близнецу:

– За наше братство!

Я уже поднадоел ему, он не захотел чокнуться, так и опрокинул стакан.

Я заказал официанту еще одну бутылку водки и объявил:

– За этот стол плачу я. – Ни у кого не было возражений.

– Ты что, уходишь? – догадалась вторая девушка.

– Вы очень приятные люди, но мне надо идти, – у меня срочное дело.

Я оделся и пожал руки дяде и девушкам, близнец уже ничего не соображал. Я хлопнул его по плечу.

– Еще встретимся, – сказал я.

Он поднял на меня бессмысленные глаза, вот и все. Я заплатил по счету и, прежде чем выйти, остановился в дверях и обернулся. Дядя о чем-то рассказывал, девушки хихикали, у близнеца голова клонилась на грудь.

Я вошел в зал ожидания железнодорожного вокзала, сел и достал из кармана паспорт. Раскрыл и вгляделся в фотографию. На фотографии этот мой близнец еще больше походил на меня. Я ничего не знал о своих родственниках со стороны матери и вдруг подумал: «Уж не родственник ли он мне на самом деле?» Паспорт был выдан паспортным отделом милиции города Майкопа Краснодарского края. Тогда я еще не мог представить, чем для меня обернется этот паспорт, и сердце полнилось радостью.