Текст книги "Каверна"

3

Утром я проснулся от шума. Дверь была настежь… «Провалился в сон» – говорят, когда человек крепко засыпает, а я вывалился из сна, как по тревоге. Сел на койку, свесил ноги, протирая глаза, посмотрел по сторонам. В коридоре было хождение, какие-то голоса…

– Что происходит? – спросил я у Володи машинально.

– Обход… старшая медсестра ходит и таблетки дают.

Володя сидел на койке и смотрел то ли в телевизор, то ли в окно.

Вдруг в палату забежала медсестра и протянула мне четыре таблетки.

– Что это? – не понял я.

– Пиразинамид, – ответила она; её глаза смотрели поверх маски.

– Какой пиразинамид? Вы что издеваетесь? – начал я подниматься.

– Ты Жохов? – недоумевая, спросила она.

– Да, но какой пиразинамид?..

Медсестра выбежала из палаты, поняв – получилось недоразумение. Я вышел в коридор и подошёл к тележке с таблетками. Мадина (так звали медсестру, заступившую на смену) листала листы назначения.

– Вот, – показала она пальцем по моему назначению. – Твой лечащий врач прописал, – и посмотрела удивлённо-невинными глазами. Только чёрные глаза и тонкие брови были видны, остальное закамуфлировано под розовым чепцом и маской.

Я поспешил в ординаторскую. Проходя пост, старшая медсестра, после секундного замешательства, закричала в след, чтобы я надел маску.

Здесь было заведено носить маски. Заведующий отделением ревностно следил за этим, даже чересчур.

Проигнорировав крик старшей медсестры, я вошёл в кабинет, предварительно постучавшись. Не обращая внимание на второго врача (Лидию Фёдоровну), я подошёл к Людмиле Мухадиновне. Она, по обыкновению, копалась в бумагах, которые захламляли два стола.

– Доброе утро! Людмила Мухадиновна, почему медсестра дала мне пиразинамид? Вы же пометили в истории противопоказание?

– Как? – отвлеклась она. – Принеси-ка, возьми у девочек лист назначения.

Я вернулся к медсестре.

– Мадина, дай мой лист назначения, пожалуйста. Мухадиновна просит.

Мадина вытряхнула из папки лист назначения, и я понёс его в ординаторскую.

– Так… Да. Ах да, – посмотрела Людмила Мухадиновна на свои же каракули и как будто не узнавала их. Потом подняла голову и уставилась на меня. – Отменить?.. Да. Надо отменить, – спохватилась она и начала что-то чёркать.

Я подошёл поближе и сам скорректировал назначение, предложив вычеркнуть ещё и рифампицин. От него опухает печень, его прописывают в безнадёжных случаях. Лидия Фёдоровна, глядя поверх очков, наблюдала за этой картиной.

– Ну всё. Отнеси девочкам, – протянула обратно исправленный лист назначения Людмила Мухадиновна.

Во мне росло возмущение, захотелось плакать, потом смеяться. Почему я должен делать себе назначение? Что за больница? Что за врачи? Что за отношение? Если назначение делается, не заглядывая в историю болезни. Только на днях два раза пометили противопоказание – пиразинамид, но всё равно первые же таблетки, которые мне принесли, были те самые… Что это – провокация? Или что?

А если поступает пациент, который не в состоянии проконтролировать, что ему противопоказано, и дадут препарат? Меня просто обсыплет, как на «Матросской тишине». Стану весь чесаться и вонять аптекой. Нужно будет капать, чистить кровь – мелочи какие-то, а если последствия более тяжёлые? В нашем здравоохранении примеров полно. Вывод один – ничего не выпускать из-под контроля.

Я вернул лист назначения Мадине и объяснил коротко причину моей беготни. Она выдала медикаменты. Володя ухмылялся, глядя на меня. Ему казалось, что слишком серьёзно я ко всему отношусь.

Сонные, вялые и смиренные больные наблюдали с незадачливым видом, они не понимали меня. А я не понимал их, потому что хотел поправиться, а не плыть по течению, сплавляя своё здоровье.

Начинала проявляться картина лечения. Я размышлял так: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Выработаю оптимальный режим – жизненный опыт в помощь, а там – через полгода будет видно: совершу я чудо – одолею каверну – или придётся лечь на операционный стол. А пока нужно было чем-то себя занять, чтобы время летело, но не пролетало впустую.

Кроме восстановления документов, число которых существенно прибавилось, по сравнению с девяностыми годами, требовалось что-то и для души. Но с моими материальными возможностями для души подходили лишь лирические прогулки и глазенье на девочек. Я заново знакомился с этой загадочной энергией. И картина вырисовывалась такая.

Люди перестали знакомиться на улице, в транспорте, в парке. Его величество Случай похоронен без права реабилитации. Всё перешло в плоскость материальной заинтересованности. Либо в виртуальную плоскость – Интернет. Я же пытался познакомиться старым дедовским способом. И сталкивался либо с простым игнорированием, либо с непонимающей чуть виноватой улыбкой, в лучшем случае; либо с чем-то вроде…

– Девушка, извините, не помешаю?

– Помешаешь.

– Чем, если не секрет?

– Своим присутствием.

Вот и поговорили.

По результатам опыта у меня вызрела теория. Делать попытку познакомиться на улице нет смысла, потому что женщина устроена так, что никогда, даже при условии, что мужчина ей нравится, не пойдет на контакт при первой встрече. А случайная уличная встреча не подразумевает повтора. Это проверено: из ста девушек и женщин девяносто девять не назовут номер телефона, имени, и не согласятся на встречу. «Что он вообразил? Я не такая. У них одно на уме», – думают женщины в такие моменты.

Любое проявление внимания мужчины вызывает реакцию: «у них одно на уме»…

Это у женщин одно на уме! Они только об этом думают и этим озабочены, поэтому и приписывают мужчинам своё. Здесь, видимо, играет роль женская физиология. Это сидит в подсознании. Не каждая женщина понимает себя в этом смысле.

Женское блаженство находится внутри и инстинкт заставляет пред тем, как пустить мужчину в свою жизнь, в себя, убедиться, что он хороший, чистый, достойный, негрубый, внимательный, не сделает больно и т. д. А для этого нужно время, длительность отношений. Поэтому женщина действует интуитивно, машинально: «это не принято», «так не положено». И предпочитает ждать и томиться, пока суженый найдёт и завоюет. А она будет уклоняться, выдерживать нормы приличия и соблюдать ритуалы. И мечтать, мечтать, мечтать, что он будет – или должен быть – такой-то и такой-то.

Но не у каждого мужчины хватает терпения завоевывать. Для кого-то в перспективах такого завоевания теряется привлекательность женщины. Слишком дорого это обходится, цель не оправдывает средства. К тому же большинство женщин настроены на счастье только через материальные блага, а не через духовную близость. А такого счастья не бывает.

Наше население долго – на протяжении тысячелетий проживало в плохих социально-бытовых условиях, и сложился материальный комплекс, которому всё приносится в жертву.

После выведения этой теории, я бросил попытки случайно познакомиться. И гуляя, наслаждался природой, глазел на девочек, как художник, оценивая: лица, фигуры, походки и, конечно, глаза.

И пришёл к другому выводу: как мало светлых, счастливых лиц…

Как-то раз мы с Русиком катались по городу на его джипе. Вспоминали, как он приехал в Воронеж, встретил меня из колонии. Болтали о пустяках. Машина неспешно катилась по улицам Нальчика. Город, как мышиный мех: серый, сухой, тёплый, был залит колким зимним солнцем. Русик с интересом слушал человека, повидавшего многое. Он искренне смеялся над моими остротами. Русик ездил кругами по центру города, казалось, что-то обдумывает.

– Теник, – обратился он по-дружески. – Сколько лет без женщин?.. – выругался по-кабардински. – Бедолага. Тяжело, небось?

– Да. Не то слово… Привыкнуть можно ко всему, к прессингу, нервозу, даже к голоду, но к отсутствию женщин не привыкнешь, если ты нормальный мужчина.

– Братан, раз уж я тебя встретил, хочу дело до конца довести. Мне псапэ (благое дело) будет. Поехали, девочек возьмём, – и начал звонить «мамочке», не отрываясь от дороги.

В переулке подсадили двух молоденьких девчонок. Они защебетали на заднем сиденье. Салон машины наполнился весельем, приятным ароматом… и смехом белозубой Марго. Кэт была молчаливей, но повкрадчивей.

– Девчонки, вы не местные? – поинтересовался Русик, глядя на них в зеркало. – И сколько вам лет?

– Девятнадцать, – ответила Марго, улыбаясь и смачно жуя жвачку.

– А откуда вы? – повернулся я, чтобы взглянуть на Кэт, которая сидела за мной.

Девушки напустили туман, явно не хотели говорить на эту тему. Кэт выглядела достаточно опытной и изучала нас профессионально. А Марго кокетничала, словно «мамочка» шепнула ей на ушко: «Постарайся понравиться!»

Короче говоря, припарковались мы у загородного отеля, каких сейчас предостаточно, и наша весёлая компания разместилась в апартаментах. Большую часть произвольной программы я опускаю, за исключением некоторых моментов.

Во-первых, я вновь состоялся как мужчина, что называется «вернулся в строй» после многолетнего перерыва.

Во-вторых, ещё раз убедился в истине: «Больше слов – меньше дела». Марго болтала, но комплексы рушили все надежды. А Кэт трудилась и хорошо ела.

И вообще, мало культуры у нас в этом вопросе. Уровень услуг примитивный, любительский. Наши профессиональные кадры по всему миру зарабатывают и кормят работодателя. А мы не созрели пока, у нас этот рынок погиб в руках правоохранительных органов.

Меня, как холостого человека, интересует вопрос из области морали. Не люблю быть циничным, как говорят англичане – джентльмен не должен быть скрягой. Тем не менее, хочется разобраться подробно, уж больно вопрос щепетильный, тонкий, можно сказать. Не с каждым обывателем его обсудишь. Могут быть протесты, несогласие, эмоции. Но, всё же, с точки зрения математики, холодного расчёта, здравого смысла, наконец, этот вопрос напрашивается.

Женщины, женщины… Ох уж, эти женщины. Вопрос касается подхода общества к женщине и самих женщин к этому вопросу в наше время, да и в прошлом.

По-простому, по-уличному даже, женщин можно разделить на порядочных и непорядочных. Так вот, непорядочных, чья профессия древняя, знают все. Они называются по-разному. В различные эпохи отношение к ним было неоднозначным. Но, по большей части, к этой категории женщин общество относилось отрицательно, презрительно, осуждающе. На них принято пенять. С этим социальным явлением боролись всегда, но побороть не могли. И никому это не удавалось. Тем не менее, это недостойно, низко, фу!..

А если рассмотреть этот вопрос под другим углом, чисто здравым смыслом. Получается, женщина, то ли будучи жертвой обстоятельств, то ли из любви к профессии, начинает зарабатывать деньги, предоставляя услуги определённого свойства. Это услуги, в которых нуждается мужчина. Не может без этого во все времена, во все формации. Женщина оказала услугу мужчине, и услуга была оплачена. Чистая рыночная экономика, не как у коммунистов «за боюсь» – страх перед авторитетом партийного работника. Товар – деньги, деньги – товар. Не устраивает – проходи мимо. Всё по-честному.

А теперь коснемся другой категории – порядочных женщин. Рассмотрим вопрос повнимательней. Порядочные женщины, не такие как те… Заработок имеют другой, обстоятельства не толкнули на это. Любовь к профессии заменяется любовью к искусству, но искусству непростому. Оно заключается в том, чтобы накинуть хомут на шею мужчине. Замужество. Законный брак.

И что получается?

Мужчина получает те же услуги, только в более долгосрочной перспективе. И за эти услуги платит не только деньгами, всеми силами. Всё внимание должен отдавать, делиться мыслями, эмоциями, подставлять плечо. В случае расторжения отношений: полдома, полквартиры, полдачи, половину имущества отдашь порядочной женщине. Взамен получишь спекуляцию собственными детьми.

Что-то дороговато получается. Тут призадумаешься. Не дешевле, не надежнее ли разовая услуга? Почему разовое – это непорядочно, пошло, отвергается нравами? Долгосрочное – чем порядочнее, чем лучше?

Такая вот арифметика.

И только там эта арифметика не работает, там рушится, где любовь. Где любовь настоящая, чистая. Но как эту любовь найти, распознать? Какие звезды должны сойтись, чтобы эта любовь проявилась, пришла? Тут только божественная сила поможет!

Нельзя быть таким прагматиком. Это уровень мальчишеский. Такой опыт показывает, что душевного удовлетворения в этом нет. Это скорей вынужденная физическая необходимость. А с физической составляющей можно работать, мне это известно, как никому.

4

Вообще-то я отошёл от темы, пора пойти дальше.

С моим распорядком вырисовывалась такая картина: будни я находился в больнице, на выходные ездил домой, к маме. Так поступали многие, кроме тех, кому ездить было далековато или некуда. За неделю надоедало, и дома я отдыхал от больницы, а в больнице от дома.

Приезжая, я делился с мамой новостями и впечатлениями. Она (инженер и ветеран труда на пенсии) внимательно выслушав, давала советы. Поучала меня с позиции прожитой жизни и опыта. А я понимал: родители в таком возрасте, что большая часть их энергии – в детях, благодаря нам они не стоят на месте. И нельзя их ограничивать в этом из-за наших комплексов. Все конфликты в семьях из-за непонимания между поколениями. Недаром говорят – старики, как дети.

Да, они требуют внимания. Так зачем их обделять вниманием? Детям мы дарим внимание, потому что это наше будущее, мы их любим.

А старики, как отработанный материал что ли?

Я так не считаю, и подхожу к этому, извлекая немало пользы. Одна голова хорошо – две лучше; мама всегда даст совет или хотя бы направит, и потом, рассказывая, я проговариваю, учусь правильно выражать мысли. Делаю это так, как сам бы хотел слышать от своих детей. А дети, в свою очередь, воспитываются на примере.

Племянник болтает ножками под столом и перенимает манеры – как я разговариваю с мамой, его бабушкой. Потом и он не допускает небрежности, становится коммуникабельным с бабулей. Делится каждой эмоцией через небольшой запас речи, массу мимики и артикуляции.

Как-то я вернулся из дома после выходных. Володя сказал:

– В субботу Мариночка несколько раз заглядывала. Тебя спрашивала.

– Зачем? – удивился я.

– Жохов… Где Жохов? – попытался передразнить её Володя и засмеялся тому, как у него это получилось. – Не знаю, что она хотела.

Я был заинтригован и начал воображать: «Нашла повод, чтобы… померить температуру или давление. Почему я уехал?» – Думал про себя с укором. – «А откуда я мог знать? Ладно, если она… это проявится, прочитаю по глазам, будет знак». Я подсчитал смены, день, когда она снова заступит, и ждал этого дня, как свидание. Но ловил себя на мысли, что не видел толком лица Марины, и этим интрига только усиливалась, я интуитивно чувствовал в ней сюрприз. Ух, Дженнифер Лопес!

Ещё польза от поездок домой была в поддерживаемой чистоте и опрятности. В палате можно было побриться худо-бедно, а вот душ… на всю пятиэтажную больницу только на втором этаже; да и то, такой душ – туберкулёз подмолаживать. Холодно и сквозняк из всех щелей. И кроме выходных, пришлось добавить поездки домой среди недели. Благо Нальчик небольшой городок и из одного конца в другой можно доехать на троллейбусе за полчаса.

Я приезжал домой после полудня, принимал душ и дожидался маму с работы. Она была вынуждена устроиться нянькой, чтобы как-то прокормить меня, что на одну пенсию не представлялось возможным, и возвращалась к пяти – шести часам вечера.

– Ты должен хорошо питаться, – говорила мама и подкладывала добавку. – Что врачи говорят? Побольше белковой пищи. Может творог купить? Будешь творог кушать?

– Буду, – соглашался я. – Иногда.

– Да, иногда – часто и не получится. Творог подорожал… – и она призадумывалась с половником в руках.

Посидев дома ещё немного, я возвращался в больницу под вечер.

Как-то раз, в один из таких вечеров, я встретил Володю и Нырова Юрчика. Они были поддатые и что-то шумно обсуждали между собой. Увидев меня, они обрадовались и весело завалились в палату. Я начал переодеваться с дороги, а они наперебой пытались что-то рассказать. Глядя на чистый, прибранный стол, я подумал: «Бухали у Юрчика».

Юрчик как будто сильнее хотел рассказать новости и тараторил беспрерывно. Володя, хорошо подпитый, смотрел в пол и временами перебивал Юрчика, тот махал на него рукой.

– Приколись, Тенгиз, гы-гы-гы! – смеялся Юрчик в нос и продолжал тараторить.

– Юрчик, купи пиво, – вдруг заявил Володя.

– Пошёл на хуй! – ответил задорно Юрчик.

Володя довольно долго удивлённо смотрел на обидчика. Показалось, он пропустил это мимо ушей, потому как мимику его лица хмель поменял несколько раз. Но не тут-то было…

Володя встал, подошёл к Юрчику, поднял за грудки и начал трясти.

– Ты кому это сказал?! Кому сказал?!

Юрчик был мал ростом, поджар, похож на мексиканца, разница в весе с Володей составляла примерно двадцать килограммов. Володя, держа его одной рукой, стал наносить удары, но, будучи пьяным, не мог попасть. Юрчик так увлёкся, что продолжал улыбаться и выплевывать слова, пока первые кулаки пролетали мимо. Только когда голова сотряслась от удара, угодившего в нос, он понял, что происходит и начал давать сдачи.

Они неуклюже дрались, задевая стол, стулья, падая на койки. Могло показаться, что пьяные приятели, кружась в объятьях, разучивают танец.

Я подскочил разнимать их. В голове промелькнуло: «Почему я притягиваю таких типов? Зачем мне этот спектакль?»

Вдруг дверь палаты открылась, на пороге появились две медсестры и уборщица. Первая была Жанна, горластая, стала кричать:

– Хаев!.. Ныров!.. Хаев, отойди от него! Ныров, выходи отсюда! – Она решительно прошла в палату, будто хотела помочь разнимать, но, заметив кровь по стенке и на полу, сдала назад и завопила ещё сильнее. – Ныров! – выругала его по-кабардински на предмет того, что он позорит тётю (старшую медсестру). А Володе пригрозила, что всё расскажет матери при встрече (они были из одного посёлка). И пообещав скорейшую выписку обоим, перебросившись с подругами парой фраз в полтона, начала смеяться. – Ныров! Он тебя прибьёт! Мыдэ къакIуэ! (Иди сюда!) Хаев! – опять сделала строгое лицо. – Отцепись от него! Жохов, кхъыIэ (пожалуйста), разними их! – бойко и весело командовала Жанна и её звонкий голос разносился по коридору.

Помаленьку запал прошёл, и я смог разнять драчунов. Володю усадил на койку. А Нырова увели медсестры. Володя тяжело дышал и что-то искал глазами, пока я читал ему нравоучение. Появился Ныров, не прошло и пяти минут; на умытом лице красовались ещё не успевшие налиться синяки. Он держался бодро и даже бравировал. Я отослал его спать, от греха подальше… По коридору, обозначая присутствие, курсировали медсёстры.

Утром я продолжил начатое вчера нравоучение, уже серьёзней. Хмель из Володи вышел, и он должен был понимать – хотя, чёрт знает, что понимают такие люди… Лекция была на тему: «Неприемлемость хулиганских поступков в больнице». Володя виновато смотрел и оправдывался.

– Я бы не начал, если бы он не послал меня.

– Нечего пить со всякими… Если ты допускаешь садиться за стол в такой компании, то должен знать. Сам виноват.

– А ты бы как поступил?

– Я бы не попал в такую ситуацию.

Володя не понимал фантастичности рассуждений – как можно отказаться от выпивки на халяву? Но ответить не мог и просто посулил, что впредь такого не повторится.

Я пошёл на прогулку.

Хорошо, Юрчик был человек не гнилой, да и слабости имел те же, поэтому сделал вид, будто ничего не произошло. Жанна оказалась порядочной женщиной. Короче говоря, инцидент (драка пьяных туберкулёзников) прошёл без последствий, попросту замялся.

5

Вышел на территорию больницы. Солнце укрылось густой периной облачности. Стояла морозная погода, хорошо дышалось. Лежал свежий снег. Нога скрывалась в снегу по щиколотку, и на носке обуви вырастал белый наконечник. Я направился в сосновую рощу – полтора гектара высаженного леса. Сосны, ели, туи росли так густо, что снег не попадал под них, нога ступала на мягкий настил из хвои, осыпавшейся в течение многих лет. Обилие шишек украшало этот ковер. Белки прятали в хвойном ковре орехи, вороны воровали припасы белок.

Если не смотреть в сторону корпуса и не видеть бетонный забор, можно легко представить себя в тайге, далеко от цивилизации. Я так увлекался прогулкой порой, что только светящийся экран звонившего вдруг мобильника возвращал в город.

Прогулка по утрам была многолетней привычкой ещё с лагеря, и состояла из дыхательных упражнений и гимнастического комплекса. Комплекс упражнений был взят и адаптирован из восточной литературы и позволял тренировать суставы, связки и мышцы. Это были упражнения на гибкость и растяжку, статические, которые можно выполнять даже в камере штрафного изолятора. Регулярность и целеустремленность, с которой я занимался, позволяла на голом энтузиазме в течение десяти лет не загнуться от туберкулёза.

После прогулки я приходил на процедуры, состоявшие из уколов и получения таблеток. В процедурный кабинет почти всегда стояла очередь, именно стояла, потому что кушетки или стулья предусмотрены не были. И больные стояли по стеночке вдоль подоконника, как грустные манекены. Лишь некий аристократ сидел на вынесенном из палаты табурете.

Я, дождавшись своей очереди, заходил в процедурный кабинет.

– Здравствуй, Света!

– А, здравствуй, проходи. Напомни мне, что ты колешь?

– Канамицин, изониазид внутримышечно.

– Так, хорошо, – и она начинала готовить уколы.

Света любила свою работу и всегда внимательно подходила к каждому пациенту. Она была тем ангелом, который, как луч света в тёмном царстве. Рука у неё была лёгкая и колола безболезненно. Нагрубить, обидеть Свету было невозможно даже для больших хамов, это было бы кощунство последней степени.

В коридоре я подошёл к группе молодых монотонно беседовавших людей. Аристократ на табурете нехотя интересовался последними новостями, и лениво разглядывал контингент.

Это был его преподобие Пажаров Альберт, позднее нареченный мной Альбой, с кучей прилагательных эпитетов. Бывавший в передрягах, о которых многие не имеют и малейшего представления. Взлетавший на большие высоты к херувимам и падавший в преисподнюю к чертям. А такие нагрузки, как известно, не проходят бесследно, и вот его, в очередной раз, прибило в родную больницу. На этот раз, видимо, на капремонт.

– Заходи, я тут по соседству… в четыреста одиннадцатой палате. Вчера положили – сказал Альба, после нашего пятиминутного знакомства и зашёл в процедурный кабинет.

Вдруг по коридору раздался грохот – тележка с медикаментами выехала с поста. Марина катила перед собой тележку, как проводница по вагону, заглядывая в каждое купе, предлагая таблетки.

Ага, – подумал я, – сегодня её смена, попробую наладить контакт – познакомлюсь. И крутился в коридоре, пока Марина не подъехала к нашей палате.

– Четырнадцатая палата! – прозвучал её голосок. – Таблетки!

Я подошёл к тележке. Марина раскрыла папку.

– Как фамилия?

– Жохов.

– Так, Жохов, – повела пальцем по листу назначения, выдала горсть таблеток. – Это в обед, это на вечер.

Я отошёл, рассматривая таблетки на ладони.

Кроме формальностей, разговор завязать не удалось. Марина ответственно относилась к раздаче медикаментов и как будто учила стихотворение. Бывало, протянет руку с таблетками и вдруг одёрнет, потом что-то проговорит про себя и снова протянет, уже уверенно. Я покрутился ещё в коридоре, понаблюдал за ней и зашёл в палату.

Володя тоже зашёл в палату с таблетками в руках.

– Что, не завязался разговор с Мариночкой? – спросил он, загадочно улыбаясь.

– Нет. Даже не знаю, с чего начать? Какая-то она дикая, что ли? Не пойму… глаза красивые – живые угольки.

– На мордашку она тоже ничего! – заключил Володя со знанием дела.

– Ладно, дальше – больше, попытаю счастье! Ух, Дженнифер!..

Я ещё раз выглянул в коридор, перед моим взором предстала картина – Маруся (так я решил называть Марину) катит тележку, виляя шикарными бёдрами.

Когда первый раз увидел её лицо, меня как будто поразило молнией и заныло в душе от тоски. Ночью приснился сон: Маруся в белой тунике с распущенными волосами, колышущимися на лёгком ветру, то приближается, то ускользает от меня.

При виде Маруси я трепетал, лицо расплывалось в сладострастной улыбке, и было бы интересно поглядеть на себя со стороны. Я понимал, что это непроизвольная реакция. Но что вызывало такую реакцию?

Приводил себя в состояние полнейшего покоя, но стоило подойти к Марусе, как я впадал в оцепенение. Сильная волна вихрем поднималась и начинала метаться внутри. Какая-то высокочастотная вибрация резонировала во мне.

Маруся была настолько сексуальна, что я не мог находиться возле неё равнодушно. Приходилось уходить, потому что дальше становилось невыносимо. Это непостижимое чувство, когда в человеке нравится всё: внешность, походка, голос… И насколько это очевидно, настолько же очевидно, что она не разделяет твоих чувств и просто тебя не понимает, как птица, зажатая в руках.

Но я питал надежду, что ветер переменится, и будут ещё тёплые дни.

А между тем Володя познакомил меня с Николаем из города Майский. Они подружились как собутыльники и коротали скучные зимние вечера за разведённым спиртом и пивом. Спирт водился у Николая, он привозил его из дома.

Как-то раз, солнечным февральским днём, ко мне заглянул Николай.

– Что лежишь? – спросил он, украдкой озираясь. – А где Вовчик?

– Не знаю, гуляет где-то, – ответил я, не поднимаясь с постели.

– Пойдём, выпьем, – показал Николай жест алкоголиков.

– Нет, Коля, я не пью. Лечусь. Да и горло болит.

– Я тоже лечусь… чистый спирт, сам разбавлял. Пойдём, пойдём, хватит валяться, – он размахивал руками, помогая мне подняться. – По пятьдесят грамм… горло сразу пройдёт.

Мы пошли. Только Николай повёл меня не в свою палату, а на женскую половину, по ходу приговаривая:

– Мы у моей сидим.

– У кого? – не сразу понял я.

– У моей… ну… жены, – невнятно прожевал он слова.

– Ты не говорил, что у тебя жена здесь лежит.

– Проходи на балкон, мы там… – провёл меня через пустую женскую палату.

– А где все? – спросил я, показывая на четыре прибранные койки.

– Кто – где, разъехались, не знаю.

Мы вышли на балкон. На балконе могло легко разместиться до дюжины персон за большим столом. Эти балконы использовались больными, особенно летом, как веранды. Вид на лесопосадку придавал живописность застолью. И не пугал февраль, согретый спиртом.

Мы уселись за стол, на котором были недопитые напитки, куриные объедки. Я брезгливо посмотрел на этот натюрморт.

Николай налил разбавленный спирт в новый одноразовый стаканчик и передал мне.

– Ну, давай… Будем здоровы!

Мы беззвучно чокнулись.

Я залпом выпил спирт. Горло и внутренности обожгло.

– Хорошо разводишь, пробирает.

Николай сделал гримасу, мол – обижаешь.

Вдруг на балкон вышли две женщины. Одна была в тёплом спортивном костюме, она сразу плюхнулась за стол. – Коля, а где ты был? – спросила с пьяной бескомпромиссностью.

– Курил. Вот, познакомься, – показал он на меня, – это Тенгиз.

– Ася, – протянула она и расплылась в захмелевшей улыбке. – А это моя подруга Настя, – показала на русую девушку, очень худую, с бешеными, как под опийным допингом, глазами.

– Давай ещё по одной, – предложил Николай.

Я отказался. Он опрокинул через край, занюхал сигаретой и со словами: «Я сейчас», – куда-то ушёл.

Ася и Настя начали кого-то оживлено ругать и обмениваться впечатлениями.

Неожиданно, подытожив словами: «Да пошёл он!..» – Ася села мне на коленки. – Можно, я посижу у тебя? – спросила она, при этом сделала умилённую улыбку высшего удовольствия.

У неё были чёрные глаза, смоляные волосы, как у кореянки, и зубы с золотыми фиксами. Она дышала перегаром палёной водки и пережаренной курицы. Ей было под сорок и морщинки, уже не стесняясь, занимали свои места на смуглой коже.

Ася сидела у меня на колене и продолжала беседу с Настей. Та пританцовывала под музыку мобильного телефона. Временами Ася отвлекалась на меня и ёрзала на колене, пытаясь ягодицами послать какую-то информацию.

– А почему ты к нам раньше не заходил? – спросила она с пьяной обидой. – Ты такой хороший парень.

Я почувствовал себя мебелью и подумал, что это лучше, чем что-то большее; и ещё: «Какой странный тип этот Николай. Привёл меня, как он сказал, к „своей“, и не успел выйти, она плюхнулась на колени к первому встречному».

Выдержав паузу, чтоб не выглядеть мальчиком, испугавшимся взрослой тёти, и подождав пока не устало колено, я согнал Асю, и поблагодарил за гостеприимство. Воспользовавшись замешательством, вызванным возвращением Николая и внезапным спором – куда поставили спирт, я удалился к себе.

В палате в вечерних сумерках сидел скучающий Володя. Я включил свет и прилег.

– Ты где был? – поинтересовался он.

– Тут, в гостях… – я рассказал про застолье.

У него загорелись глаза.

– Что пили?

– Спирт, – ответил я и откинулся на подушку.

Володя потерял интерес, видимо, спирт ему надоел. Сказал, что был у Гули в первой палате.

Он недавно познакомился с ней и захаживал на чай. Я поощрял это культурное времяпровождение, от общения с Гулей он меньше пил и становился немного лучше.