Текст книги "Сестра Керри"

Глава XVI
Неразумный Аладдин. Ворота в мир

Вернувшись в Чикаго, Друэ решил уделить некоторое внимание тайному ордену Лосей, к которому он принадлежал. Дело в том, что в дороге он получил новое доказательство могущества своего ордена.

– Вы не представляете себе, как полезно быть масоном! – сказал ему в разговоре другой коммивояжер. – Взгляните-ка на Газенштаба. Он звезд с неба не хватает. Конечно, он представитель солидной фирмы, но одного этого далеко не достаточно. Я вас уверяю, что главное тут – его высокое положение в ордене. Он один из самых видных масонов, а это много значит. У него есть тайный знак – штука немаловажная.

Друэ тут же решил, что ему следует побольше интересоваться подобными делами, поэтому, вернувшись в Чикаго, он тотчас же посетил главную квартиру тайного ордена Лосей.

– Слушайте, Друэ, вы пришли очень кстати! – сказал мистер Гарри Квинсел, видный член местного отделения ложи. – Вот вы-то и сможете нам помочь.

Разговор происходил после делового заседания, и в зале стоял гул голосов. Друэ переходил с места на место, обмениваясь приветствиями и шутками с десятком знакомых.

– Какое такое у вас дело? – добродушно спросил он, с улыбкой глядя на своего собрата по ложе.

– Мы хотим устроить через две недели спектакль. Не знаете ли вы какой-нибудь молодой женщины, которая согласилась бы принять в нем участие? Роль очень легкая.

– Конечно, найдется! – ответил Друэ.

Он даже не потрудился вспомнить, что среди его знакомых не было ни одной женщины, которую он мог бы привлечь к этой затее. Просто его врожденное добродушие подсказало утвердительный ответ.

– Так вот, послушайте, я расскажу вам, в чем дело, – продолжал мистер Квинсел. – Нам необходимо приобрести новую мебель для ложи, а денег в кассе сейчас маловато. Мы и подумали, что можно раздобыть деньги, устроив спектакль.

– Ну, конечно! – поддержал его Друэ. – Отличная мысль.

– У нас есть несколько весьма талантливых молодых людей. Взять, например, Гарри Бэрбека – он прекрасно имитирует негров. Мак-Льюис совсем не плохой трагик. Вы когда-нибудь слыхали, как он декламирует «Над холмами»?

– Нет, не приходилось.

– Ну так поверьте мне, читает великолепно!

– И вы хотите, чтобы я нашел вам женщину для участия в спектакле? – спросил Друэ. Разговор уже наскучил ему, и он хотел отделаться от собеседника. – А что вы будете ставить?

– «Под фонарем», – сказал мистер Квинсел.

Это знаменитое произведение Августина Дэйли успело уже пережить дни успеха на большой сцене и перейти в репертуар любителей, причем наиболее трудные места были вычеркнуты, а число действующих лиц сведено к минимуму. Друэ когда-то видел эту пьесу.

– Очень хорошая вещь! – одобрил он. – Она должна иметь успех. Вы загребете уйму денег.

– Мы тоже надеемся, что пьеса будет иметь успех, – сказал мистер Квинсел. – Смотрите, не забудьте найти кого-нибудь для роли Лауры, – закончил он, видя, что Друэ обнаруживает некоторое нетерпение.

– Будьте спокойны! Я позабочусь об этом.

Друэ ушел, тотчас же позабыв о словах Квинсела, как только тот умолк. Он даже не позаботился спросить, где и когда состоится спектакль.

Но день или два спустя он получил напоминание в виде письма, в котором сообщалось, что первая репетиция пьесы «Под фонарем» назначена на пятницу, а потому мистера Друэ просят срочно сообщить адрес его знакомой, чтобы препроводить ей роль.

– О черт! – вырвалось у молодого коммивояжера.

«Кто же из моих знакомых годится для такой роли? – подумал он, почесывая розовое ухо. – Я вообще не знаю никого, кто бы хоть что-нибудь понимал в любительских спектаклях!»

Он стал перебирать в памяти знакомых женщин и остановился на одной из них лишь потому, что та жила неподалеку, на Западной стороне. Выйдя в тот вечер из дому, он решил первым делом отправиться к ней. Но стоило ему очутиться на улице и сесть в конку, как все это мгновенно вылетело у него из головы. О своем упущении он вспомнил, лишь прочитав краткую заметку в «Ивнинг ньюс», где говорилось, что местная ложа ордена Лосей устраивает шестнадцатого числа спектакль в Эвери-холл, причем будет исполнена пьеса «Под фонарем».

– Вот те на! – воскликнул Друэ. – Опять забыл!

– Что такое? – поинтересовалась Керри.

Они сидели за маленьким столиком в комнате, где находилась переносная газовая плитка. Иногда Керри готовила дома, и как раз в этот вечер ей захотелось устроить домашний ужин.

– Да вот спектакль в моей ложе! Они ставят пьесу и просили меня найти кого-нибудь для женской роли.

– Что же они собираются ставить?

– «Под фонарем».

– А когда?

– Шестнадцатого.

– Почему же ты не исполнил их просьбы? – спросила Керри.

– Потому что я никого не знаю, – признался Друэ. Вдруг он поднял глаза и взглянул на Керри. —Послушай, – сказал он, – хочешь играть на сцене?

– Я? – изумилась Керри. – Но ведь я не умею.

– А откуда ты знаешь, что не умеешь? – задумчиво произнес Друэ.

– Но ведь я никогда не играла, – ответила Керри. И все же ей было приятно, что он подумал о ней. Она просияла, ибо ничто на свете не привлекало ее так, как сценическое искусство. А Друэ, верный своей натуре, ухватился за эту мысль, найдя столь легкий выход из положения.

– Пустяки! – сказал он. – Ты великолепно справишься с ролью.

– Нет, где уж мне! – слабо протестовала Керри. Предложение Друэ и манило, и пугало ее.

– А я говорю, что справишься! Почему бы тебе не попробовать? Ты выручишь их, а тебе самой это доставит большое удовольствие.

– Нет, едва ли, – серьезно сказала Керри.

– О, тебе понравится! – настаивал Друэ. – Я убежден, что понравится. Сколько раз я видел, как ты вертишься перед зеркалом и подражаешь заправским актрисам. Вот потому-то я и предложил тебе эту роль. Ты ведь способная.

– Да вовсе нет, – робко возразила Керри.

– Ты вот что сделай: сходи и посмотри, как там пойдет дело. Тебе будет интересно. Остальные исполнители вряд ли чего-нибудь стоят. У них нет никакого опыта. Что они понимают в театральном искусстве! – Друэ даже нахмурился при мысли о том, до чего невежественны эти люди. – Налей мне кофе, – добавил он.

– Не думаю, чтобы я сумела играть, Чарли! – стояла на своем Керри. – Неужели ты это говоришь всерьез?

– Ну, конечно, всерьез, – ответил он. – И сомнений быть не может. Я убежден, что тебя ожидает успех. И ты ведь хочешь играть, я знаю! Я сразу подумал об этом. Потому-то я и предложил тебе.

– Что, ты говорил, ставят?

– «Под фонарем».

– И какую роль хотят мне поручить?

– Вероятно, одной из героинь, – ответил Друэ. – Я, право, точно не знаю.

– А что это за пьеса?

– М-м, видишь ли, – начал Друэ, не обладавший особой памятью на такие вещи, – речь идет об одной девушке, которую похищают преступники – мужчина и женщина, живущие в трущобах. У девушки, кажется, есть деньги... Что-то в этом роде, и эти люди хотят ограбить ее. Я уж не помню точно, что там дальше.

– Так ты не знаешь, какую роль мне придется играть? – снова спросила Керри.

– Нет, по правде сказать, не знаю. – Друэ на минуту задумался. – Обожди, вспомнил! – воскликнул он. – Лаура! Да, да, ты будешь Лаурой!

– Может быть, ты вспомнишь, в чем заключается роль Лауры? – допытывалась Керри.

– Хоть убей меня, Кэд, не могу! – ответил он. – А меж тем мне следовало бы помнить. Я несколько раз видел эту пьесу. Там все дело вертится вокруг одной девушки: ее украли еще ребенком – похитили прямо на улице, если не ошибаюсь, и вот за ней-то и охотятся те двое бродяг, о которых я тебе говорил. – Он умолк, держа перед собой на вилке огромный кусок пирога. – Ее, кажется, чуть не утопили... – немного погодя продолжал он. – Нет, впрочем, не то... Знаешь что, – сказал он, безнадежно махнув рукой, – я тебе достану эту пьесу, а то я ничего больше не могу вспомнить.

– Да, но я, право, не знаю, как быть, – сказала Керри.

Интерес к театру и желание блеснуть на сцене боролись в ней с природной застенчивостью и робостью.

– Пожалуй, – добавила она, – я схожу туда, если ты думаешь, что из этого что-нибудь выйдет.

– Ну, разумеется, выйдет! – подхватил Друэ. Стараясь заинтересовать Керри, он и сам воодушевился. – Неужели ты думаешь, что я стал бы уговаривать тебя, если бы не был уверен, что тебя ожидает успех? Я убежден, что ты очень способная. И тебе это будет только полезно.

– А когда мне идти? – задумчиво спросила Керри.

– Первая репетиция в пятницу вечером, – сказал Друэ. – Я вечером же раздобуду тебе твою роль.

– Хорошо, – с покорным видом согласилась Керри. – Я попробую. Но смотри, если я провалюсь, вина будет твоя.

– Ты не можешь провалиться, – заверил ее Друэ. – Веди себя на сцене точно так, как здесь, когда ты начинаешь играть шутки ради. Будь сама собой. О, ты справишься! Я не раз думал о том, что из тебя выйдет превосходная актриса.

– Правда? – живо спросила Керри.

– Разумеется, правда! – подтвердил он.

Не знал Друэ, выходя в этот вечер из дому, какое пламя он зажег в груди женщины, с которой только что расстался. Керри обладала восприимчивой, участливой натурой – залогом блестящего драматического таланта. Она отличалась пассивностью души, которая делает ее зеркалом, отражающим в себе весь активный мир. Она также обладала даром тонко подражать всему, что видела и слышала. Не имея ни малейшего опыта, она иногда чрезвычайно удачно воспроизводила отрывки из виденных ею спектаклей, имитируя перед зеркалом участников какого-нибудь эпизода. Она любила придавать своему голосу тембр и интонации, характерные для драматических примадонн, и повторяла отрывки из патетических монологов, находивших отклик в ее душе. В последнее время она не раз присматривалась к воздушной грации одной инженю, игравшей в нескольких хороших пьесах, и у нее нередко появлялось желание подражать жестам и мимике актрисы; она посвящала этому немало времени, когда оставалась одна в своей комнате. Несколько раз Друэ заставал ее за этим занятием, но он думал, что она просто любуется собой перед зеркалом; на самом же деле она пыталась повторить какую-либо позу или жест, подмеченные ею у исполнительницы той или иной роли. Выслушивая его шутливые попреки, Керри сама стала упрекать себя в кокетстве, хотя в действительности это были лишь первые робкие проявления артистической натуры, жаждавшей воспроизвести виденное. Всякому должно быть известно, что в подобных стремлениях воссоздавать жизнь и таится основа драматического искусства.

И теперь, когда Керри услыхала из уст Друэ похвалу своим драматическим способностям, она вся затрепетала от радости. Подобно огню, сваривающему отдельные частицы металла в единую крепкую массу, его слова соединили в одно целое те смутные обрывки чувств, которые возникали в ее душе всякий раз, как она задумывалась над своими способностями, никогда, однако, не доверяя им, и вселили в нее надежду.

Как и всем людям, Керри не было чуждо некоторое самомнение. Она верила, что могла бы многое сделать, если бы ей представилась возможность. Сколько раз, бывало, она глядела на разодетых актрис на сцене и думала о том, какой она была бы на их месте и какое это доставило бы ей наслаждение. Эффектность положений, огни рампы, красивые наряды, аплодисменты – все это постепенно захватывало ее, и в конце концов она стала думать, что сама могла бы выступить перед публикой и добиться признания своих способностей. И вот нашелся человек, который уверил ее, что она и вправду могла бы играть, что те попытки подражания, которые он видел, когда она упражнялась перед зеркалом, заставили его поверить в ее способности. Керри пережила поистине радостную минуту.

Когда Друэ ушел из дому, она села в свою качалку у окна и задумалась. Воображение, как обычно, рисовало ей все в преувеличенном виде: как если бы судьба дала ей в руки пятьдесят центов, а Керри строила бы планы на тысячу долларов. Она уже слышала свой взволнованный голос и видела себя в десятках драматических поз, в которых все ее существо выражало страдание. Перед нею проносились сцены, рисовавшие роскошную, утонченную жизнь. Сама она неизменно была в них предметом всеобщего восхищения, все глаза устремлены были только на нее. Покачиваясь в качалке, Керри переживала то острую горечь покинутой, то гордый гнев обманутой, то томление и тоску потерпевшей поражение. В памяти вставали все красивые женщины, каких она когда-либо видела на сцене, и подобно волне, возвращающейся с приливом к берегу, на нее нахлынуло сейчас все, что имело какое-либо отношение к театру, все, что она когда-либо наблюдала. В ней возникали чувства и зрели решения, которые очень далеки были от реальных возможностей.

Отправившись в город, Друэ зашел в ложу ордена Лосей и принялся с важным видом расхаживать по залу, пока не столкнулся с Квинселом.

– Где же та молодая особа, которую вы обещали нам найти? – тотчас спросил тот.

– Я уже нашел ее.

– Вот как! – Квинсел весьма был удивлен подобной исполнительностью молодого коммивояжера. – Чудесно! Дайте-ка мне ее адрес.

Он достал из кармана записную книжку и карандаш, чтобы, не мешкая, отправить по адресу роль.

– Вы хотите послать ей роль? – спросил Друэ.

– Разумеется.

– А вы дайте роль мне. Я прохожу каждое утро мимо дома этой дамы.

– Хорошо, но вы все-таки сообщите мне ее адрес. Нам необходимо знать его на случай, если бы понадобилось послать ей какое-либо уведомление.

– Огден-сквер, двадцать девять.

– А как зовут даму? – допытывался Квинсел.

– Керри Маденда, – наобум ответил Друэ. Это имя случайно пришло ему в голову. Следует заметить, что в ложе он был известен как холостяк.

– Керри Маденда? – повторил Квинсел. – Имя прямо как с театральной афиши.

– Совершенно верно! – согласился Друэ.

Он захватил роль с собою и по возвращении домой вручил ее Керри с таким видом, словно оказывал ей большую услугу.

– Мистер Квинсел сказал, что это самая лучшая роль. Как думаешь, справишься ты с нею?

– Я ничего не могу сказать, пока не просмотрю ее, – ответила Керри. – Знаешь, теперь, когда я согласилась на эту затею, она начинает меня пугать.

– Полно! Ну чего тебе бояться? Вся труппа ничего, в общем, не стоит. Остальные, я уверен, будут играть куда хуже!

– Хорошо, посмотрим, – сказала Керри.

Несмотря на пугавшие ее предчувствия, она была рада, что роль у нее в руках. Друэ начал одеваться и долго возился, пока наконец не высказал то, что его беспокоило.

– Видишь ли, Керри, они собирались печатать программу, и я сказал, что тебя зовут Керри Маденда. Ты ничего не имеешь против?

– Нет, почему же, – ответила она, подняв на него глаза. Тем не менее у нее мелькнула мысль, что это несколько странно.

– Это на всякий случай... если у тебя не выйдет, – добавил Друэ.

– Конечно, конечно! – согласилась Керри, очень довольная такой предусмотрительностью. – Это очень умно с твоей стороны.

– Я не хотел выдавать тебя за жену, тебе было бы неловко, если бы роль не удалась. Меня там все хорошо знают. Но я уверен, что ты великолепно сыграешь. Так или иначе, ты, возможно, больше никогда и не встретишься ни с кем из этих людей.

– О, мне все равно! – храбро сказала Керри.

Она теперь твердо решила попробовать свои силы на этом заманчивом поприще.

Друэ облегченно вздохнул. Он опасался, что ему снова грозит разговор о браке.

Роль Лауры, как, едва познакомившись с ней, убедилась Керри, состояла сплошь из страданий и слез. Автор, Августин Дэйли, написал ее в духе священных традиций мелодрамы, еще властвовавших в ту пору, когда он начинал свою карьеру. Тут было все: и позы, проникнутые грустью, и тремоло в музыке, и длинные пояснительные монологи.

«Бедняга! – читала Керри, заглядывая в текст и с чувством растягивая слова. – Морган, непременно дай ему стакан вина перед уходом».

Керри была изумлена краткостью роли. Она не знала, что должна оставаться на сцене, пока говорят другие, и не только оставаться, но и играть соответственно происходящему на сцене и игре других артистов.

«Я, кажется, справлюсь!» – в конце концов решила она.

На следующий вечер, когда Друэ пришел к ней, он обнаружил, что Керри чрезвычайно довольна проделанной за день работой.

– Ну, как у тебя подвигается дело, Кэд? – спросил он.

– Очень хорошо! – смеясь, ответила она. – Мне кажется, что я уже знаю все наизусть.

– Вот славно! – сказал Друэ. – Ну-ка, я послушаю что-нибудь, – предложил он.

– О, я, право, не знаю... Сумею ли я так вдруг встать и начать? – застенчиво ответила она.

– А почему же нет? – удивился Друэ. – Ведь здесь тебе будет легче, чем там.

– Я в этом не уверена.

Кончилось тем, что она выбрала эпизод в бальном зале и прочла свой текст с большим чувством. Чем больше Керри входила в роль, тем меньше помнила она о присутствии Друэ.

– Хорошо! – воскликнул тот. – Великолепно! Блистательно! Ну и молодец же ты, Керри, скажу я тебе!

Он был растроган ее превосходной игрой и всей ее трогательной фигуркой, еле державшейся на ногах и наконец, согласно роли, упавшей в обмороке на пол. Друэ подскочил, поднял ее и, весело смеясь, заключил в объятия.

– А ты не боишься разбиться? – спросил он.

– О, нисколько!

– Ты настоящее чудо! Вот уж не знал, что ты сумеешь так играть!

– Я и сама не знала! – весело отозвалась Керри и покраснела от удовольствия.

– Ну, теперь можешь не сомневаться, что все сойдет великолепно! – сказал Друэ. – Верь моему слову. Ты не провалишься.

Глава XVII
Дверь приоткрылась. Во взоре загорается надежда

К спектаклю, так много значившему для Керри, решено было привлечь гораздо больше внимания, чем это предполагалось вначале. Юная дебютантка написала Герствуду об этом событии на другое же утро после того, как получила роль.

«Право, я говорю серьезно, – писала она, опасаясь, что он примет это за шутку. – Честное слово! У меня даже роль есть!»

Герствуд снисходительно улыбнулся, прочтя эти строки. «Интересно знать, что из этого выйдет! Обязательно надо будет посмотреть!» – решил он и тотчас же ответил, что нисколько не сомневается в ее успехе.

«Непременно приходите завтра утром в парк и расскажите мне обо всем», – писал он.

Керри охотно согласилась и сообщила ему все, что знала сама.

– Ну, что ж, хорошо! – сказал Герствуд. – Я очень рад. Я уверен, что вы прекрасно сыграете. Вы же умница!

Никогда раньше он не видел Керри такой воодушевленной. Ее обычная меланхоличность сейчас исчезла. Когда она говорила, щеки ее разгорелись, глаза блестели. Она вся сияла от предвкушаемого удовольствия. Несмотря на все страхи – а их было достаточно, – она чувствовала себя счастливой. Она не могла подавить в себе восторга, который вызывало в ней это маленькое событие, столь незначительное в глазах всякого другого.

Герствуд пришел в восхищение, обнаружив в Керри такие качества. Нет ничего отраднее, чем наблюдать в человеке пробуждение честолюбивых желаний, стремления достичь более высокого духовного уровня. От этого человек делается сильнее, ярче и даже красивее.

Керри радовалась похвалам обоих своих поклонников, хотя, в сущности, ничем этих похвал не заслужила. Они были влюблены, и потому все, что она делала или собиралась делать, естественно, казалось им прекраснее, чем на самом деле. Неопытность позволила ей сохранить пылкую фантазию, готовую ухватиться за первую подвернувшуюся соломинку и превратить ее в магический золотой жезл, помогающий находить клады в жизни.

– Позвольте, – сказал Герствуд, – мне кажется, я кое-кого знаю в этой ложе. Ведь я сам масон.

– О, вы не должны говорить ему, что я вам все рассказала!

– Ну разумеется, – успокоил ее Герствуд.

– Мне было бы приятно, если б вы пришли на спектакль, при условии, конечно, что вы сами этого хотите. Но я не знаю, как это сделать, разве что Чарли пригласит вас.

– Я буду там, – нежно заверил ее Герствуд. – Я устрою так, что он и не догадается, от кого я узнал об этом. Предоставьте все мне.

Интерес, вызванный в Герствуде сообщением Керри, сам по себе имел большое значение для предстоящего спектакля, так как управляющий баром занимал среди Лосей видное положение. Он уже строил планы, как бы совместно с несколькими друзьями приобрести ложу и послать Керри цветы. Уж он постарается превратить этот спектакль в настоящее торжество и обеспечить девочке успех.

Дня через два Друэ заглянул в бар, и Герствуд тотчас же заметил его.

Было часов пять вечера, в баре собралось много коммерсантов, актеров, управляющих всевозможными предприятиями, политических деятелей – уйма круглолицых джентльменов в цилиндрах, в крахмальных сорочках, с кольцами на руках, с бриллиантовыми булавками в галстуках. У одного конца сверкающей стойки стоял в группе франтовато одетых спортсменов знаменитый боксер Джон Салливен; компания вела оживленную беседу.

Друэ в новых желтых ботинках, скрипевших при каждом шаге, беспечной, праздничной походкой прошел через бар.

– А я-то ломал себе голову, не понимая, что могло стрястись, сэр! – шутливо приветствовал его Герствуд. – Я решил, что вы снова уехали.

Друэ только рассмеялся в ответ.

– Если вы не будете показываться более регулярно, придется вычеркнуть вас из списка постоянных клиентов!

– Ничего не поделаешь, – ответил коммивояжер. – Я был очень занят.

Они вместе направились к стойке, пробираясь сквозь шумную толпу разных знаменитостей. Элегантный управляющий то и дело пожимал завсегдатаям руки.

– Я слышал, ваша ложа устраивает спектакль, – самым непринужденным тоном заметил Герствуд.

– Да. Кто вам сказал? – спросил Друэ.

– Никто не говорил, – ответил Герствуд. – Мне прислали два билета по два доллара. Будет что-нибудь интересное?

– Право, не знаю, – ответил молодой коммивояжер. – Знаю только, что ко мне пристали с просьбой раздобыть кого-нибудь для женской роли.

– Я едва ли пойду, – равнодушно произнес Герствуд. – Но, конечно, внесу свою лепту. А как там вообще дела?

– Ничего как будто. На вырученные от спектакля деньги они хотят обновить мебель.

– Ну, что ж, будем надеяться, что все сойдет успешно. Хотите еще стаканчик?

Больше Герствуд ничего не намеревался говорить. Теперь, если он явится на спектакль с несколькими друзьями, можно будет сказать, что его уговорили пойти.

Что же касается Друэ, то он, со своей стороны, вознамерился предупредить возможность недоразумения.

– Похоже, что моя девочка тоже будет участвовать, – отрывисто произнес он, предварительно обдумав свои слова.

– Неужели? Как так? – Видите ли, им недоставало одной артистки, и они просили меня найти кого-нибудь. Я передал об этом Керри, и она как будто не прочь попытать счастья.

– Превосходно! – воскликнул управляющий баром. – Я очень рад за нее! А она когда-нибудь выступала на сцене?

– Никогда в жизни!

– В конце концов, это не такой уж серьезный спектакль, – заметил Герствуд.

– Ну, Керри справится! – заявил Друэ, протестуя против всякого умаления ее способностей. – Она очень быстро входит в роль.

– Скажите пожалуйста! – счел нужным вставить Герствуд.

– Да, сэр! Она буквально изумила меня вчера своей игрой. Честное слово!

– Надо будет устроить ей маленькое подношение, – сказал Герствуд. – Я позабочусь о цветах.

Друэ ответил благодарной улыбкой.

– А после спектакля поедем куда-нибудь вместе и уютно поужинаем.

– Я думаю, что Керри сыграет хорошо, – ради собственного успокоения снова сказал Друэ.

– Надо будет посмотреть на нее, – промолвил Герствуд. – Я тоже думаю, что она сыграет хорошо. Она должна. Мы заставим ее!

Последние слова управляющий баром произнес со своей обычной улыбкой, благодушной и лукавой.

Керри в это время была на первой репетиции. Здесь распоряжался мистер Квинсел, которому помогал некий мистер Миллис, молодой человек со сценическим стажем, чего, к сожалению, никто толком не оценил. Тем не менее он был очень деловит и очень высоко ставил свою опытность, доходя почти до грубости и совершенно забывая, что имеет дело с добровольными любителями, а не с платными подчиненными.

– Да послушайте же, мисс Маденда! – крикнул он, обращаясь к Керри, когда та вдруг остановилась, не зная, куда двинуться. – Что вы застряли на месте? Придайте своему лицу подобающее выражение! Помните, что вы сильно встревожены появлением чужого человека. Вот как вы должны ходить! – И мистер Миллис, сутулясь и ежась, побрел по сцене.

Это не особенно понравилось Керри, но новизна положения, готовность исполнить что угодно, лишь бы не провалиться, присутствие на спектакле чужих, не менее взволнованных людей – все это вызывало в ней сильную робость. Она прошлась по сцене, как требовал ее наставник, чувствуя в душе, что это совсем не то, что надо.

– Теперь вы, миссис Морган, – обратился режиссер к молодой даме, которой предстояло играть роль Пэрл, – садитесь вот сюда! А вы, мистер Бамбергер, становитесь сюда, вот так! Ну, теперь говорите!

– «Объяснитесь!» – чуть слышным шепотом произнес мистер Бамбергер.

Он играл роль Рэя, поклонника Лауры, светского человека, который, узнав, что она сирота и бесприданница, колеблется, не решаясь жениться на ней.

– Нет, тут что-то не так, – заметил режиссер. – Как там сказано у вас в роли?

– «Объяснитесь!» – тем же голосом повторил мистер Бамбергер, не отрывая глаз от бумажки с ролью.

– Да, но здесь сказано также, что вы ошеломлены! – загорячился режиссер. – Повторите еще раз и постарайтесь изобразить на лице изумление.

– «Объяснитесь!» – оглушительно рявкнул мистер Бамбергер.

– Нет, нет, так никуда не годится! Вот послушайте, скажите так: «Объяснитесь!»

– «Объяснитесь!» – повторил мистер Бамбергер с несколько иным выражением.

– Вот так, пожалуй, лучше, – сказал режиссер. – Теперь дальше!

– «Однажды вечером, – начала миссис Морган свою реплику, – отец с матерью направлялись в оперу. Когда они переходили Бродвей, их, по обыкновению, окружила толпа детей, просивших милостыню...»

– Стойте! – крикнул режиссер и, вытянув вперед руку, кинулся к миссис Морган. – Больше чувства, больше чувства! – завопил он.

Миссис Морган взглянула на него так, точно ожидала, что он сейчас ее ударит. Ее глаза вспыхнули негодованием.

– Вы должны помнить, миссис Морган, – пояснил режиссер, игнорируя яростный блеск ее глаз, но все же несколько сбавляя тон, – вы должны помнить, что передаете трогательную повесть. Ваш рассказ связан для вас с горькими воспоминаниями. Тут нужно чувство, сдержанное напряжение, вот так: «...их, по обыкновению, окружила толпа детей, просивших милостыню».

– Хорошо, – отчеканила миссис Морган.

– Теперь продолжайте!

– «И когда мать опустила руку в карман за мелочью, ее пальцы коснулись холодной дрожащей ручонки, схватившей ее кошелек».

– Очень хорошо, – прервал режиссер, одобрительно кивая.

– «Карманная воровка! – выпалил мистер Бамбергер. – Вот оно что!»

– Нет, нет, мистер Бамбергер, так не годится, – подскочил к нему режиссер. – Вот как надо: «Карманная воровка?.. Вот оно что!»

– Не думаете ли вы, – робко промолвила Керри, – что лучше будет, если мы хоть раз попросту пройдем наши реплики, чтобы убедиться, насколько мы их знаем. Это нам было бы очень полезно.

Она заметила, что далеко не все участники спектакля знают свои роли, уж не говоря о том, какое выражение следует придать лицу при той или иной реплике.

– Очень хорошая мысль, мисс Маденда! – вмешался мистер Квинсел.

Он сидел сбоку и с серьезным видом наблюдал за происходившим, вставляя иногда замечания, на которые режиссер почти не обращал внимания.

– Пожалуй! – согласился режиссер, чуть смутившись. – Может быть, это принесет пользу. – Потом, вдруг просветлев, он авторитетным тоном заявил труппе: – Давайте сейчас пройдем быстро наши роли. Только старайтесь по возможности вкладывать больше чувства в слова!

– Прекрасно, – одобрил мистер Квинсел.

– «Моя мать, – продолжала миссис Морган, поглядывая то на мистера Бамбергера, то на тетрадку со своей ролью, – схватила эту ручонку и так сжала ее, что послышался тихий стон; мать посмотрела и увидела перед собой маленькую оборванную девочку».

– Очень хорошо! – с безнадежным видом произнес режиссер, которому теперь нечего было делать.

– «Карманная воровка!» – воскликнул мистер Бамбергер.

– Громче! – вставил режиссер, не в состоянии хоть временно воздержаться от замечаний.

– «Карманная воровка!» – завопил бедный Бамбергер.

– «Да, воровка, но которой не было еще и шести лет, и к тому же с лицом ангелочка!» – «Что ты делаешь?» – крикнула ей моя мать. «Я хотела украсть», – ответила девочка. «А ты разве не знаешь, что красть нехорошо?» – обратился к ней мой отец. «Нет, не знаю, – отозвалась девочка. – Зато я знаю, как страшно быть голодной!» – «А кто велел тебе красть?» – спросила мать. «Вот она, вон она там! – Девочка указала на подъезд, в котором стояла жуткого вида женщина, кинувшаяся вдруг бежать. – Мы зовем ее «Иуда», – добавила девочка».

Миссис Морган произнесла все это довольно бесцветно, и режиссер был в отчаянии. Он нервно расхаживал по эстраде и наконец подошел к мистеру Квинселу.

– Ну, как вы их находите, мистер Квинсел? – спросил он.

– О, я думаю, мы их вымуштруем, – ответил тот без особой уверенности в голосе.

– Не знаю, не знаю, – сказал режиссер. – Этот Бамбергер слишком уж мямля для любовника.

– Никого другого нет, – сказал Квинсел, возводя очи к небу. – Гаррисон в последнюю минуту надул меня. Где же нам теперь достать кого-нибудь взамен?

– Не знаю, не знаю, – снова повторил режиссер. – Но я боюсь, что он никуда не годится.

Как раз в эту минуту Бамбергер воскликнул:

– «Вы смеетесь надо мной, Пэрл!»

– Вот, полюбуйтесь! – зашептал режиссер, прикрывая ладонью рот. – Боже мой! Что можно сделать с человеком, который то орет, то цедит слова?

– Сделайте, что можете, – стараясь утешить его, произнес Квинсел.

Репетиция продолжалась, и наконец настал момент, когда Лаура – Керри входит в комнату, чтобы объясниться со своим возлюбленным. Последний, выслушав рассказ Пэрл, успел написать письмо, в котором он отказывается от Лауры, но еще не отправил его.

Бамбергер только что закончил реплику Рэя:

– «Я должен уйти, пока она не вернулась. Ее шаги! Поздно!»

Он комкает письмо, торопясь засунуть его в карман, а в это время Керри нежным голосом начинает:

– «Рэй!»

– «Мисс... мисс Кортленд!» – запинаясь, чуть слышно выдавливает из себя Бамбергер.

Керри посмотрела на него и сразу забыла обо всех окружающих. Она начала входить в роль. Равнодушно улыбаясь, как того требовала авторская ремарка, Керри повернулась к окну и отошла от своего возлюбленного с таким видом, точно его и не было в комнате. Все это она проделала так грациозно, что нельзя было не залюбоваться ею.

– Кто такая эта женщина? – спросил режиссер, с интересом наблюдавший за сценой между Керри и Бамбергером.

– Мисс Маденда, – ответил Квинсел.

– Я знаю, как ее имя, – сказал режиссер. – Но кто она такая, чем она занимается!

– Не знаю, – произнес Квинсел. – Она знакомая одного из членов нашей ложи.