Текст книги "Сестра Керри"

Керри уже не так тяжело ступала при ходьбе, и это опять-таки было подражанием изящной походке дочери казначея. Трудно сказать, как велико было влияние музыкальной соседки, но только Керри многому научилась у нее. И когда Герствуд впервые навестил своего друга, он встретил молодую женщину, во многом отличавшуюся от той Керри, с которой Друэ в свое время заговорил в поезде. В ее одежде давно уже исчезли прежние недостатки, и то же можно было сказать о ее манерах. Она была хороша, изящна и прелестна в своей робости, порожденной неуверенностью в себе. В ее больших глазах было что-то детски наивное, и вот это-то и пленило накрахмаленного позера Герствуда.

Вечное влечение увядающего к юному и свежему! В Герствуде сохранилась еще эта способность ценить все цветущее, все неиспорченное и молодое, и сейчас она вспыхнула с новой силой. Он глядел на миловидную девушку и чувствовал, как от нее исходят нежные волны сияющей юности. Его светская пресыщенность не могла обнаружить в ее больших ясных глазах ничего похожего на притворство. Даже ее легкое тщеславие, подметь он его, понравилось бы ему и показалось бы прелестным.

«И как это удалось Друэ пленить ее?» – подумал он, направляясь в своем экипаже домой.

С первого же взгляда Герствуду стало ясно, что Керри гораздо утонченнее Друэ.

Экипаж катился между двумя рядами убегавших назад газовых фонарей. Герствуд сидел, сложив на коленях затянутые в перчатки руки, и все еще видел перед собой освещенную комнату и личико Керри. Он не переставал думать о юной красоте этой женщины.

«Надо послать ей цветов! – решил он. – Друэ не рассердится».

Он ни на секунду не скрывал от себя, что Керри ему нравится. Его нисколько не беспокоило то, что Друэ имеет право первенства. Он просто отдался течению легких, как обрывки паутины, мыслей, надеясь, что где-то он ухватится за одну из них и соединит в одно целое. Конечно, он не знал и не мог предвидеть, к чему это приведет.

Несколько недель спустя Друэ, по-прежнему разъезжавший по всей стране, вернувшись в Чикаго из поездки в штат Омаха, повстречался с одной из своих прежних приятельниц, большой щеголихой. Он намеревался немедленно поехать на Огден-сквер, чтобы устроить сюрприз Керри, не знавшей о его возвращении, но эта встреча заставила его изменить первоначальное решение.

– Давайте пообедаем вместе, – предложил он своей знакомой, нисколько не беспокоясь о том, что его могут увидеть.

– С удовольствием, – согласилась она.

Они зашли в один из лучших ресторанов, чтобы поболтать и вспомнить старое. Встретились они в пять часов, обед закончили лишь в половине восьмого.

Друэ только что рассказал своей даме какой-то забавный случай, и лицо его уже расплывалось в улыбке, как вдруг он встретился взглядом с Герствудом. Тот вошел в ресторан в сопровождении нескольких друзей и, увидев молодого коммивояжера в обществе какой-то женщины – вовсе не Керри, – сделал соответствующий вывод,

«А, шалопай! – подумал он и мысленно добавил, искренне сочувствуя Керри: – Напрасно он так обижает бедную девочку!»

Едва Друэ поймал на себе взгляд Герствуда, как мысли его понеслись бешеным галопом, перегоняя одна другую. Впрочем, у него еще не было никаких дурных предчувствий, пока он не заметил, что Герствуд притворяется, будто не видит его. И тут он вдруг вспомнил, какое впечатление произвела Керри на Герствуда. Он подумал о том вечере, который они провели тогда втроем. Черт возьми, придется как-нибудь объяснить это Герствуду. Случайная встреча, полчаса за столиком со старинной приятельницей – стоит ли этому придавать значение?

Впервые в жизни Друэ был серьезно озабочен. Он столкнулся с осложнением морального порядка и не в состоянии был предвидеть, чем это может кончиться. Герствуд будет смеяться над ним и назовет его ветрогоном. Ну что ж, он и сам посмеется с Герствудом! Керри ничего не узнает, и точно так же ничего не будет знать его знакомая, которая сейчас сидит с ним за столиком. Но как ни старался Друэ успокоить себя, он не мог прогнать овладевшего им неприятного ощущения – на него как будто легло позорное клеймо, а меж тем он ни в чем не виноват. Друэ поспешил закончить обед, усадил свою знакомую в экипаж и направился домой.

«Что-то он мне не рассказывал об этих других своих пассиях, – размышлял Герствуд. – Он думает, что я верю, будто он любит ту».

«У него нет никаких оснований думать, что я погуливаю на стороне, поскольку я совсем недавно познакомил его с Керри», – размышлял, в свою очередь, Друэ.

– А я вас видел! – шутливо заметил Герствуд, когда Друэ некоторое время спустя зашел в его сверкающие владения, ибо не в силах был лишить себя привычного удовольствия.

Произнося эти слова, Герствуд наставительно поднял палец, точно отец, разговаривающий с сыном.

– А, это старая приятельница, с которой я случайно встретился по дороге с вокзала, – поспешил объяснить Друэ. – В свое время она была недурна.

– И все еще немного нравится, а? – так же шутливо сказал Герствуд.

– О, что вы! – воскликнул Друэ. – Просто я никак не мог от нее улизнуть.

– Долго пробудете в Чикаго? – спросил Герствуд.

– Всего несколько дней.

– Вы непременно должны пообедать со мной вместе с вашей девочкой, – сказал Герствуд. – Сдается мне, что вы держите ее взаперти. Я возьму ложу на Джо Джефферсона.

– О, я вовсе не намерен прятать ее! – ответил коммивояжер. – Мы охотно приедем.

Герствуд остался чрезвычайно доволен. Он ничуть не верил, что Друэ питает сильное чувство к Керри. Он завидовал коммивояжеру, и теперь, при взгляде на хорошо одетого, веселого молодого человека, который так нравился ему, в глазах его вспыхнул огонь ревности. Он начал мысленно критиковать Друэ с точки зрения мужского обаяния и ума. Он стал видеть его недостатки. Каково бы ни было его мнение о Друэ как о славном малом, он с некоторым пренебрежением смотрел на него как на любовника. Его нетрудно будет обойти в этом, Герствуд был уверен. Да ему достаточно было бы только намекнуть Керри на тот маленький случай, который произошел в четверг, и все было бы кончено! Непринужденно болтая и от души смеясь, Герствуд не переставал думать об одном и том же, а Друэ ничего не замечал. Ему не под силу было разгадать такого человека, как Герствуд. С улыбкой принял он приглашение, меж тем как тот стоял и всматривался в него ястребиным взглядом.

А героиня этой запутанной комедии ни о ком из них и думать не думала. Она приспосабливала свои мысли и чувства к новой обстановке и окружению и отнюдь не собиралась страдать из-за Друэ или Герствуда.

Однажды вечером Друэ застал ее перед зеркалом: она стояла и прихорашивалась.

– Ага! – шутливо воскликнул он, неожиданно входя. – Я начинаю думать, что ты становишься кокеткой.

– Ничего подобного, – улыбнувшись, ответила Керри.

– Во всяком случае, ты чертовски хороша, – продолжал он, обнимая ее за талию. – Надень синее платье, и пойдем в театр.

– Ах, как жаль! Я обещала миссис Гейл пойти с ней на выставку, – сказала она виновато.

– Вот как, – рассеянно промолвил Друэ, словно что-то обдумывая. – Меня лично выставка не интересует.

– Право, не знаю, как и быть, – нерешительно сказала Керри, вовсе не собираясь, однако, нарушить обещание в угоду Друэ.

В эту минуту в дверь постучали. Вошла служанка и подала Друэ запечатанный конверт.

– Посыльный говорит, ему приказано ждать ответа, – сказала горничная.

– От Герствуда, – сказал Друэ, тотчас узнав почерк приятеля.

Он вскрыл конверт и принялся читать.

– «Вы непременно должны пойти со мной сегодня в театр, – гласило письмо. – Играет Джо Джефферсон. На сей раз приглашаю я, как мы условились. Отказа не принимаю».

– Что ты скажешь на это? – без всяких задних мыслей спросил Друэ.

С языка Керри уже готово было сорваться согласие.

– Ты лучше сам реши, Чарли, – все же сдержанно произнесла она.

– Я думаю, нам следовало бы пойти, если только ты сумеешь отказаться от приглашения миссис Гейл, – сказал Друэ.

– О, это можно будет устроить! – не задумываясь, решила Керри.

Друэ взял листок бумаги, чтобы написать ответ, а Керри немедленно пошла переодеваться. Ей и самой не ясно было, почему она предпочла приглашение Герствуда.

– Как ты думаешь, сделать мне такую же прическу, как вчера? – спросила, возвращаясь в комнату, Керри; в руках она держала какие-то предметы туалета.

– Конечно, – отозвался Друэ.

Керри облегченно вздохнула при мысли, что он не сердится. Она отнюдь не считала, что согласилась принять приглашение потому, что Герствуд ей нравится. Просто провести вечер в обществе его и Друэ было самым приятным из всех вариантов, какие были предложены ей в тот день.

Она оделась и причесалась с особой тщательностью, и они вышли из дому, предварительно извинившись перед миссис Гейл.

– Однако! – воскликнул Герствуд, когда Керри и Друэ показались в вестибюле театра. – Мы сегодня очаровательны!

Керри вздрогнула, почувствовав на себе его восхищенный взгляд.

– Пойдемте! – сказал он и двинулся вперед, показывая дорогу.

Театр блистал нарядами. Это была живая иллюстрация к старому выражению «разодеться в пух и прах».

– Вы когда-нибудь видели Джефферсона? – спросил Герствуд, когда они расположились в ложе, и слегка наклонился при этом к Керри.

– Нет, никогда, – ответила она.

– О, он бесподобен, бесподобен!

И он стал рассыпаться в похвалах по адресу актера, повторяя избитые фразы людей своего круга. Герствуд отправил Друэ за программой и снова принялся рассказывать Керри про Джефферсона то, что он о нем слышал. Молодой коммивояжер был несказанно доволен и просто загипнотизирован окружающей обстановкой, роскошным убранством лож, элегантным видом своего друга. А Керри в те минуты, когда глаза ее случайно встречались с глазами Герствуда, видела в его взгляде столько чувства, сколько никто и никогда не проявлял по отношению к ней. В ту минуту она даже не могла понять, в чем дело, так как в следующий миг во взгляде Герствуда она обнаруживала кажущееся безразличие, а в его манерах – только любезность и вежливость.

Друэ тоже принимал участие в разговоре, но по сравнению с Герствудом казался весьма недалеким. Управляющий баром развлекал и его, и Керри, и теперь она отчетливо понимала, насколько Герствуд выше Друэ. Она инстинктивно чувствовала, что он и сильнее и умнее, хоть и держится удивительно просто. К концу третьего действия она окончательно пришла к убеждению, что Друэ всего лишь добрый малый, а во всех других отношениях ему многого недостает. С каждой минутой он все больше терял в ее глазах, не выдерживая опасного сравнения.

– Я получила огромное удовольствие, – сказала Керри по окончании спектакля.

– Я тоже, – поддержал ее Друэ, и не подозревавший, что в душе ее разыгралась битва, в которой его позиции сильно пострадали. Он напоминал древнего китайского императора, который восседал на троне, очень довольный собою и своим могуществом, и вовсе не подозревал, что в это время враги отнимают у него лучшие земли.

– А вы избавили меня от скучного вечера, – ответил Герствуд. – Спокойной ночи!

Он взял маленькую ручку Керри, и их обоих словно пронзил электрический ток.

– Я так устала, – ответила Керри, когда Друэ заговорил было с ней в вагоне конки, и откинулась на спинку сиденья.

– Тогда посиди, а я пойду покурю.

Он встал и вышел на площадку, беспечно оставив игру в том положении, в каком она находилась.

Глава XII
Яркие огни особняков. Мольба искусителя

Миссис Герствуд не имела ни малейшего представления о моральной неустойчивости мужа, хотя его наклонности, хорошо ей известные, могли бы заставить ее быть настороже. Трудно было предугадать, на что способна эта женщина, если вывести ее из себя. Герствуд, и тот не мог бы заранее сказать, как поступит его жена при тех или иных обстоятельствах. Ему никогда не случалось видеть, чтобы она вспылила. Миссис Герствуд не принадлежала к тем женщинам, которые позволяют себе приходить в ярость. Прежде всего она слишком мало верила в людей и прекрасно знала, что все не без греха. Затем она была слишком расчетлива и никогда бесполезным шумом не лишила бы себя преимущества знать все до мельчайших деталей. Она никогда не позволила бы своему гневу вылиться сразу, в один сокрушительный удар. Она стала бы выжидать, размышлять, тщательно изучать все подробности, накопляя их одну за другой, пока наконец ее сила не сравнялась бы с жаждой мести. В то же время она не стала бы мешкать, если бы ей представился случай нанести обидчику рану, все равно – серьезную или легкую, и притом так, чтобы объект ее мести сам не знал, откуда грянула беда. Это была холодная, самовлюбленная женщина, и в голове у нее теснилось немало мыслей, которые никогда не находили себе выражения и которых миссис Герствуд не выдала бы даже мимолетным взглядом.

Многие из этих черт Герствуд угадывал в натуре жены, хотя ничто пока не подтверждало его догадок. Они жили мирно, и он отчасти был даже доволен своей семейной жизнью. Он нисколько не опасался своей супруги – для этого не было никаких оснований. Миссис Герствуд все еще слегка гордилась своим мужем, тем более что ей по-прежнему хотелось поддерживать в обществе мнение о сплоченности своей семьи. И все же втайне она была очень довольна, что значительная часть имущества мужа переписана на ее имя. Она склонила Герствуда принять эту меру предосторожности давно, когда домашний очаг обладал для него большей притягательной силой, чем теперь. У жены не было ни малейшего повода предполагать, что в ее домашнем быту может когда-нибудь произойти какой-то неприятный переворот. И все же тени, которые порою опережают события, заставляли ее иной раз радоваться, что состояние мужа, в сущности, у нее в руках. Поэтому, ничем не рискуя, она всегда имела возможность проявить упорство, а Герствуд держал себя очень осторожно, ибо не знал, как поведет себя жена, если вызвать ее недовольство.

И вот в тот вечер, когда Герствуд, Керри и Друэ сидели в ложе театра Мак-Викера, сын Герствуда, оказывается, сидел в шестом ряду партера с дочерью Х. Б. Кармайкла, совладельца крупной мануфактурной фирмы в Чикаго. Герствуд не заметил сына, так как, по обыкновению, держался в глубине ложи; а его можно было увидеть лишь в тех случаях, когда он слегка наклонялся вперед, да и то только из первых шести рядов партера. Он всегда сидел так в театре, стараясь, чтобы его присутствие было по возможности никем не замечено, если, конечно, у него не было оснований поступать иначе.

Утром за завтраком молодой Герствуд сказал отцу:

– Я видел тебя вчера вечером.

– А, ты был вчера в театре Мак-Викера? – самым беспечным тоном спросил Герствуд.

– Да, – ответил Джордж.

– С кем ты был?

– С мисс Кармайкл.

Миссис Герствуд испытующе посмотрела на мужа, но выражение его лица ничего не сказало ей. Герствуд мог случайно зайти ненадолго в театр.

– Как пьеса? – спросила она.

– Превосходная, – ответил Герствуд, – только уж очень старая – «Рип Ван Винкл».

– С кем же ты был? – с напускным равнодушием спросила она.

– С Чарльзом Друэ и его женой. Это друзья мистера Моя, они наездом в Чикаго.

Ввиду особых условий работы Герствуда это обстоятельство не могло вызвать у его жены никаких подозрений. Миссис Герствуд мирилась с тем, что служба вынуждает его иногда бывать в обществе без жены. Но последнее время он уже несколько раз отговаривался служебными обязанностями именно тогда, когда жена куда-нибудь звала его. И как раз такой случай был накануне утром.

– А мне помнится, ты говорил, что будешь занят, – заметила миссис Герствуд, осторожно выбирая слова.

– Я и был занят! – воскликнул муж. – Но я ничего не мог сделать, пришлось пойти, зато потом я должен был работать до двух часов ночи.

Пояснение Герствуда на время прекратило всякие дальнейшие расспросы, но от этого разговора у обоих супругов остался на душе неприятный осадок. Миссис Герствуд трудно было бы найти более неудачное время для того, чтобы предъявлять какие-либо требования. Уже немало лет ее супруг постепенно охладевал к ней и скучал в ее обществе. Теперь, когда на его горизонте засиял новый свет, старое светило совсем померкло. У него не было ни малейшего желания оглядываться на прошлое, и всякое напоминание о нем раздражало его.

Миссис Герствуд, однако, вовсе не собиралась идти на уступки и требовала, чтобы муж свято чтил брачный контракт, даже если этот контракт давно уже стал мертвой буквой.

– Мы вечером собираемся в гости, – заметила она несколькими днями позже. – Я хотела бы, чтобы ты пошел с нами к Кинсли и познакомился с супругами Филипс. Они остановились в отеле «Тремонт», и мы решили развлечь их и показать им город.

После недавнего инцидента с театром Герствуд не мог отказать ей, несмотря на то что эти Филипсы были так неинтересны, как только могут быть неинтересны люди тщеславные и невежественные. Он согласился, но не слишком любезно, и, уходя из дому, был страшно зол.

«Этому надо положить конец, – решил он. – Я вовсе не намерен таскаться по гостям, когда я должен работать!»

Вскоре после этого разговора миссис Герствуд выступила с новым предложением. На этот раз речь шла о каком-то утреннике в театре.

– Моя милая, – ответил ей муж, – у меня совсем нет свободного времени. Я очень занят.

– Однако ты же находишь время, чтобы ходить с другими в театр! – раздраженным тоном возразила ему жена.

– Ничего подобного! – рассердился Герствуд. – Я не могу пренебрегать деловыми связями, только и всего.

– Очень хорошо! – прошипела миссис Герствуд и плотно сжала губы.

Чувство взаимного антагонизма между супругами усилилось.

С другой стороны, приблизительно в равной мере усилился и интерес Герствуда к маленькой фабричной работнице, с которой он познакомился у Друэ. А та уже освоилась со своим положением и под влиянием новой подруги успела сильно измениться. Керри обладала приспособляемостью людей, борющихся за свое освобождение. Блеск более яркой жизни не пропал для нее даром. Она не могла бы похвастать, что приобрела много знаний, зато в ней пробудились желания. Разглагольствования миссис Гейл о богатстве и положении в свете научили ее разбираться в степени состоятельности людей.

В хорошую погоду миссис Гейл любила кататься, наслаждаясь видом прекрасных, но недоступных для нее особняков, окруженных прелестными лужайками. На Северной стороне в то время появилось много изящных домов – там, где теперь Северная набережная. Ограды из камня и искусственного гранита, что в настоящее время окружает озеро Мичиган, тогда еще не существовало, но уже была проложена отличная дорога, газоны с обеих сторон ласкали взор, а все здания были новые и красивые. Однажды, когда миновала зима и уже наступили первые чудесные весенние дни, миссис Гейл наняла экипаж и пригласила Керри покататься с нею. Проехав через Линкольн-парк, они направились в Ивенстон, в четыре часа повернули назад и около пяти достигли Северной набережной. В это время года дни еще сравнительно коротки, и вечерние тени уже сгущались, окутывая огромный город. Фонари замигали тем мягким светом, который кажется глазу водянистым и прозрачным. В воздухе была разлита нега, которую тонко чувствуют и тело, и душа. Керри прониклась красотой весеннего вечера. В ней зрело множество желаний. Время от времени по гладкой мостовой навстречу ей и миссис Гейл катились экипажи. Один из них остановился, с козел соскочил лакей и распахнул дверцу перед джентльменом, видимо, неторопливо возвращавшимся с вечерней прогулки. За широкими, только еще зазеленевшими лужайками тепло светились лампы, освещая богатую обстановку комнат. Иногда глаз различал красивое кресло, или стол, или уютный уголок – подобные зрелища необычайно занимали и восхищали Керри. Казалось, перед нею длинной чередой проходили те сказочные дворцы и замки, о которых она грезила в детских снах. Она готова была поверить, что там, за этими пышными, украшенными резьбой подъездами, где свет из граненых и матовых шаров падал на двери с цветными и узорчатыми стеклами, люди не знают забот, не знают неудовлетворенных желаний. Да, там, несомненно, царит счастье! Если бы она могла пройти по этой широкой аллее и подняться по ступеням этого разукрашенного, казавшегося ей таким прекрасным подъезда, войти в него, очутиться среди роскоши и богатства, которыми она могла бы владеть и распоряжаться, – о, как скоро отлетела бы вся ее грусть, как в одно мгновение исчезла бы боль из сердца!.. Керри смотрела и смотрела кругом, дивясь, восхищаясь, тоскуя и все время слыша манящий голос неутомимых желаний.

– Вот бы иметь такой дом! – вздохнув, заметила миссис Гейл. – Какое это счастье!

– А говорят, что на свете нет счастливых людей, – промолвила Керри.

Она немало наслышалась лицемерных рассуждений лисы на тему о незрелом винограде.

– Однако я замечаю, что люди в роскошных особняках как-то мирятся со своим бедственным положением! – иронически заметила миссис Гейл.

Когда Керри вернулась домой, ей сразу бросилась в глаза относительная убогость ее квартирки. Молодая женщина была достаточно наблюдательна, чтобы понимать, что это всего лишь три маленькие комнаты в скромном меблированном доме. Она сопоставляла их не с тем, что было у нее раньше, а с тем, что она видела на набережной во время катания с миссис Гейл. Перед ее глазами все еще стояли красивые особняки, а в ушах раздавался звук мягко катящихся экипажей. «Кто такой, в конце концов, Друэ? И кто я?» – невольно подумала Керри, покачиваясь в качалке у окна и глядя на освещенный фонарями парк, за которым мигали огни Уоррен и Эшленд-стрит. Она была слишком взбудоражена, чтобы пойти поесть, и слишком ушла в свои мысли, чтобы найти себе другое занятие, кроме как покачиваться в качалке и напевать. Ей вспоминались давно забытые мелодии, и от них еще больше ныло сердце. Ее снедала тоска, тоска, тоска... Она тосковала то по старому домику в Колумбия-сити, то по особнякам на набережной, то по изысканному платью, замеченному на какой-то даме, то по красивому пейзажу, бросившемуся ей в глаза днем. Она была печальна без меры и в то же время полна смутных стремлений и грез. Наконец Керри начало казаться, что она необычайно заброшена и одинока. Ее губы вздрагивали, и она с трудом сдерживала себя. Минуты бежали за минутами, а она все еще неподвижно сидела в полумраке у окна и тихонько напевала, не сознавая, что сейчас она, в сущности, так счастлива, как ей никогда уже не быть.

И вот, в то время как Керри продолжала сидеть, вся во власти напавшей на нее тоски, вошла горничная и сообщила, что в передней находится мистер Герствуд и спрашивает, можно ли ему видеть миссис и мистера Друэ.

«Видимо, он не знает, что Чарли нет в городе», – подумала Керри.

Зимой она довольно редко видела управляющего баром, но каждый раз то одно, то другое напоминало ей о нем, а главное – он произвел на нее сильное впечатление при первой же встрече. Прежде всего Керри в смятении подумала о том, как она сейчас выглядит, но зеркало тотчас успокоило ее, и она вышла к гостю.

Герствуд был, как всегда, элегантен. Он не знал об отсутствии Друэ. Впрочем, он был не слишком разочарован и тут же перевел разговор на общие темы, которые могли представлять интерес для Керри. Поразительно, с какой непринужденностью он овладел разговором. Впрочем, это легко удается людям с богатым жизненным опытом, знающим к тому же, что им симпатизируют. Он не сомневался, что Керри слушает его с удовольствием, и без малейшей напряженности принялся рассказывать о всякой всячине, будоражащей ее воображение. Он придвинулся чуть ближе и порою слегка понижал голос, для того чтобы придать разговору видимость сугубо интимной беседы. Герствуд говорил о том, что ему довелось видеть, о людях, о приятных поездках. Он бывал там-то и там-то, видел то-то и то-то. Постепенно ему удалось внушить Керри желание увидеть описанные им места, и вместе с тем он ни на миг не позволял ей забывать о нем самом.

Керри не переставала ощущать обаяние и физическую близость этого человека. Порою Герствуд, желая подчеркнуть какое-нибудь слово, с улыбкой медленно поднимал на нее глаза, и она чувствовала магнетизм его взгляда. Вкрадчивой, почти незаметной ласковостью он добивался ее одобрения. Потом, рассказывая о чем-то, он для вящей убедительности коснулся ее руки, но Керри только и могла, что улыбнуться. Казалось, он создавал вокруг себя атмосферу, в которой растворялось все ее существо. За всю беседу он не сказал ничего бессодержательного, и сама Керри благодаря ему становилась как будто умнее. Зараженная его живостью, она повеселела, раскрыв все лучшее, что было в ней. Она сама чувствовала, что становится интереснее в его присутствии: он находил в ней столько достойного похвалы. При всем том в его обращении с нею не было ничего покровительственного, а именно этим всегда злоупотреблял Друэ.

Всякий раз, как им случалось встречаться, будь то в присутствии Друэ или без него, в их отношениях было так много интимного, так много затаенного чувства, что Керри не без страха думала об этом. По натуре Керри не была многоречива. Она никогда не умела стройно излагать свои мысли. В ней всегда брали верх чувства, сильные и глубокие. Ни разу между нею и Герствудом не было сказано ничего такого, что она могла бы утаить, а что касается взглядов, которыми они обменивались, и ощущений, то какая женщина станет укорять себя за них? Ничего похожего на духовную близость в ее отношениях с Друэ не было и, по правде говоря, никогда не могло быть. Керри была подавлена, когда встретилась с Друэ и радость избавления от нужды благодаря этому вовремя подвернувшемуся человеку побудила ее уступить ему. Теперь же на нее хлынул поток скрытых чувств, которых Друэ не мог бы даже понять. В каждом взгляде Герствуда было не меньше силы, чем в пылких словах любовника, а может быть, и больше. Эти взгляды не требовали немедленного ответа, да и не было возможности ответить на них.

Люди, в общем, придают слишком много значения словам. Им кажется, будто слова всегда чрезвычайно действенны. На самом же деле слова обычно обладают весьма слабой убедительностью. Они лишь смутно передают те глубокие, бурные чувства и желания, которые за ними скрыты. И сердце прислушивается только тогда, когда ему перестает мешать язык.

Во время беседы с Герствудом Керри вслушивалась не в его слова, а в то, что таилось за ними. Как красноречиво говорила в его пользу внешность! Как ощутимо говорило за него его общественное положение! Возраставшее в нем с каждой минутой влечение к Керри ласкало ей душу, словно нежная рука. Оно оставалось невидимым – и поэтому не пугало Керри; оно было неосязательно – и поэтому не рождало в ней страха перед тем, что скажут люди, что она сама себе скажет. Керри умоляли, увещевали, призывали отвергнуть чьи-то прежние права на нее и признать новые, но обо всем этом не было сказано ни слова. Разговор, который вели между собою эти двое, был подобен тихому музыкальному аккомпанементу, сопровождающему какой-нибудь драматический эпизод, разыгрываемый на сцене.

– Вы когда-нибудь видели особняки, что тянутся по набережной вдоль Северной стороны озера? – как бы случайно спросил Герствуд.

– Я как раз сегодня была там с миссис Гейл. Как же они красивы, эти особняки!

– Да, очень, – подтвердил Герствуд.

– Как бы мне хотелось жить в таком доме, – задумчиво произнесла Керри.

– Вам не повезло, – промолвил он после недолгого молчания.

Он медленно поднял глаза и теперь смотрел ей прямо в лицо. Герствуду было ясно, что он затронул в ней слабую струнку. Сейчас ему представлялся случай замолвить за себя словечко. Он слегка наклонился к Керри и спокойно продолжал смотреть ей в глаза, прекрасно сознавая, что настала критическая минута.

Керри невольно сделала чуть заметное движение, словно пытаясь стряхнуть с себя его чары, но тщетно. В своем взгляде Герствуд сосредоточил всю силу мужской воли – он понимал, что именно теперь должен проявить эту волю. Он неотрывно смотрел на молодую женщину, и положение становилось все более неловким и трудным. Маленькая фабричная работница глубже и глубже погружалась в омут. Последние опоры, одна за другой, ускользали у нее из-под рук.

– Вы не должны так смотреть на меня, – сказала она наконец.

– Я ничего не могу с собой поделать, – ответил Герствуд.

Керри умолкла, предоставив событиям идти своим чередом, и тем самым придала смелости Герствуду.

– Вас не удовлетворяет ваша жизнь, ведь правда? – продолжал он.

– Да, – тихо ответила она.

Герствуд понял, вернее, почувствовал, что он хозяин положения; низко наклонившись к молодой женщине, он прикоснулся к ее руке.

– Не надо! – воскликнула Керри, вскакивая.

– Простите, это вышло ненамеренно, – непринужденно ответил Герствуд.

Керри могла бы убежать от него, однако она этого не сделала. Она не прекратила разговора, и Герствуд тотчас с готовностью принялся рассказывать ей что-то интересное. Но вскоре он поднялся, собираясь уходить. Керри чувствовала, что победа осталась за ним.

– Вы не должны сердиться, – ласково сказал он. – Со временем все образуется!

Она ничего не ответила, так как не знала, что сказать.

– Мы с вами добрые друзья, да? – сказал Герствуд, прощаясь и протягивая руку.

– Да, – ответила Керри.

– В таком случае ни слова об этом, пока я снова не увижу вас.

Он ненадолго задержал ее руку в своей.

– Я не могу обещать, – с сомнением в голосе отозвалась Керри.

– Надо быть великодушнее с друзьями, – упрекнул он ее так просто, что она была тронута.

– Давайте не будем больше говорить об этом, – сказала она.

– Отлично! – просиял Герствуд.

Он спустился по лестнице и сел в экипаж. Керри заперла дверь и вернулась к себе в комнату. Она подошла к зеркалу, сняла широкий кружевной воротничок и расстегнула красивый пояс из крокодиловой кожи, который она недавно купила.

– Я становлюсь ужасно гадкой! – произнесла она, искренне огорченная и охваченная смятением и стыдом. – Что бы я ни делала, все получается нехорошо.

Она распустила волосы, и они рассыпались густыми каштановыми волнами. Она перебирала в уме впечатления этого вечера.

– Не знаю, как мне теперь быть, – чуть слышно пробормотала она наконец.

А Герствуд, которого в это время мчал экипаж, мысленно говорил себе:

«Она меня любит. Я в этом уверен!»

И весь оставшийся путь до места его службы – добрых четыре мили – управляющий баром весело насвистывал старинную песенку, которую не вспоминал уже пятнадцать лет.