Текст книги "Стоик"

Глава XXIV

В чувстве Каупервуда к Беренис пылкость любовника сочеталась с отеческой нежностью. Молодость Беренис, ее одаренность и красота неизменно вызывали у него чувство восхищения, желание защитить ее, предоставить возможность развиться этой богатой натуре. Вместе с тем он со свойственным ему пылом упивался ее любовью, хотя эта сторона их отношений иной раз невольно смущала его – так удивительно казалось ему сочетание его шестидесяти лет с ее юностью. С другой стороны, ее трезвая предусмотрительность, ее здравомыслие, – а в этом она иной раз не уступала ему самому, – наполняли его гордостью, внушали уверенность в своей силе. Ее самостоятельность, ее энергия, ее даровитость пробуждали в нем желание не просто растить капитал, а предоставить ей все возможности проявить себя, обеспечить ей положение в обществе. Вот почему он и решил поехать в Лондон и это путешествие имело для него такое значение.

Когда она встретила его, цветущая, сияющая, и он схватил ее в свои объятия, ему словно передалась частица ее радостной уверенности в том, что все будет хорошо.

– Добро пожаловать в Лондон! Итак, Цезарь перешел Рубикон! – приветствовала она его.

– Спасибо, Беви, – сказал он, выпуская ее. – Я получил твою телеграмму и берегу ее. Ну-ка, дай мне посмотреть на тебя! Пройдись по комнате.

Он смотрел на нее с нескрываемым восхищением, когда она с легкой усмешкой отошла в другой конец комнаты, а потом медленно направилась к нему, слегка поворачиваясь на ходу, наподобие модели из модного магазина, и наконец, остановившись перед ним, сделала реверанс и сказала: – Прямехонько от мадам Сари! И стоит всего – ах, это тайна! – И надула губки.

На ней было облегающее темно-синее бархатное платье, отделанное мелким жемчугом у ворота и на поясе.

Каупервуд взял ее за руку и подвел к маленькому диванчику, на котором только и можно было уместиться двоим.

– Чудесно! – сказал он. – Слов не нахожу, как я рад, что опять с тобой. – Он справился о здоровье ее матери, а затем продолжал: – Ты знаешь, Беви, для меня это какое-то совершенно небывалое ощущение. Никогда мне, по правде сказать, не нравился этот Лондон, но в этот раз, зная, что ты здесь, я прямо одурел от восторга, когда увидел его!

– Ах, когда увидел его?

– Ну и, разумеется – тебя! – широко улыбнувшись, воскликнул он и стал целовать ее глаза, волосы и губы, пока она не отстранила его, сказав, что с любовью надо повременить, пусть он сначала расскажет все.

Вынужденный подчиниться, он начал рассказывать, как они доехали и все, что за это время произошло.

– Эйлин со мной в отеле «Сесил». Ее только что рисовали для газеты. А твой приятель Толлифер, надо сказать, действительно старался вовсю развлекать ее дорогой.

– Мой приятель! Да я с ним даже не знакома!

– Ну, разумеется, еще бы тебе быть с ним знакомой! Но, во всяком случае, он малый неглупый. Вот бы ты посмотрела на него, каким он пришел ко мне в первый раз в Нью-Йорке и какой это был блистательный кавалер на пароходе! Превращение Аладдина! Только волшебной лампой на этот раз были деньги. Кстати сказать, он поехал в Париж, вероятно – с целью замести следы. Я, конечно, позаботился, чтобы денег у него было достаточно.

– А ты с ним встречался на пароходе? – полюбопытствовала Беренис.

– Да, он нам был представлен капитаном. Ну, это такой человек, который и сам сумеет все устроить. У него положительно дар нравиться женщинам. Он прямо-таки завладел всеми самыми хорошенькими.

– Так я и поверила! А где же в это время был ты?

– Ну, знаешь, бывают иной раз чудеса! Но он в самом деле чародей. У него на это какое-то особенное чутье. Я-то, признаться, мало его видел, но Эйлин он сумел так пленить, что она жаждет пригласить его поужинать с нами.

Он многозначительно поглядел на Беренис, и она ответила ему довольной улыбкой.

– Я рада за Эйлин, – сказала она, помолчав. – Искренне рада. Ей просто необходима была такая перемена. И давно уже.

– Согласен, – сказал Каупервуд. – Раз я не могу быть для нее тем, чем ей хочется, почему не найти для этой роли кого-нибудь другого? Во всяком случае, я надеюсь, что он не перейдет границ, он для этого достаточно благоразумен. Эйлин уже мечтает поехать в Париж побегать по магазинам. Так что с этой стороны у нас все обстоит как нельзя лучше.

– Чудесно! – сказала Беренис, улыбаясь. – Значит, пока что наши планы понемножку осуществляются. А кто всему виной?

– По-моему, ни ты, ни я. Просто так оно должно было случиться, вот как и то, что ты ко мне пришла тогда на Рождество, когда я меньше всего ожидал этого.

Он обнял ее и хотел поцеловать, но она, поглощенная своими мыслями, отстранила его.

– Нет, нет, подожди, сначала расскажи мне о Лондоне, а потом я тебе тоже кое-что расскажу.

– Ну что ж, Лондон! Перспективы пока самые блестящие. Я тебе, кажется, говорил в Нью-Йорке об этих англичанах, Гривсе и Хэншоу, и о том, как я их выпроводил, отклонив их предложение. Так вот только сейчас, когда я уходил из гостиницы, мне подали от них письмо. Они просят принять их, и я уже условился, когда и как. Ну, а насчет более широких проектов, есть тут группа акционеров, с которыми я предполагаю встретиться. Как только у меня выяснится что-нибудь более или менее определенное, я сейчас же тебе расскажу. А пока что мне хотелось бы укатить с тобой куда-нибудь. Может быть, мы могли бы дать себе маленькую передышку, прежде чем я заверчусь со всеми этими делами. Вот только Эйлин… Пока она не уедет, видишь ли… – Он помолчал. – Конечно, я постараюсь уговорить ее поехать в Париж, а мы с тобой могли бы тогда прокатиться к Нордкапу или по Средиземному морю. Мне тут один агент говорил, что он знает хорошую яхту, которую можно арендовать на лето.

– О, яхта, яхта! – воскликнула Беренис, но тотчас же, спохватившись, прижала палец к губам. – Нет, нет, ты уже вторгаешься в мои планы. Подобные вещи буду устраивать я, а не ты. Видишь ли…

Но он не дал ей договорить и зажал ей рот поцелуем.

– Какой же ты нетерпеливый! – мягко упрекнула его Беренис. – Ну, подожди же… – И она повела его в соседнюю комнату, где около распахнутого настежь окна был сервирован стол. – Смотри, повелитель! Мы с тобой сегодня пируем вдвоем – тебя приглашает твоя рабыня. Если ты сейчас сядешь и будешь сидеть смирно, мы выпьем с тобой по бокалу вина, и я тебе все расскажу. Хочешь – верь, хочешь – нет, но у меня уже все готово, я все решила!

– Все? Вот как! – засмеялся Каупервуд. – И так быстро? Хорошо бы мне так уметь.

– Ну… почти все! – сказала она и, взяв со стола графин с его любимым вином, налила два бокала. – Дело в том, что, как это ни странно, я тут в одиночестве размышляла. А когда я размышляю… – Она торжественно подняла глаза к небу.

Он вырвал бокал у нее из рук и бросился целовать ее, – она только этого и ждала.

– Смирно, Цезарь! – смеясь, прикрикнула она. – Подожди, мы еще не пьем. Сядь на место. А я сяду вот здесь. И сейчас я тебе расскажу все. Буду каяться, как на исповеди.

– Вот бесенок! Серьезно, Беви, перестань дурить…

– Да я в жизни своей не была серьезней. Ну хорошо, слушай. Дело было так. На пароходе с нами ехало с полдюжины англичан, старых и молодых, всяких, один красивее другого; во всяком случае, те, с которыми я флиртовала, были очень недурны.

– Не сомневаюсь, – добродушно проронил Каупервуд, все еще не очень понимая, куда она клонит. – Ну, и что же дальше?

– А дальше, если ты проявишь некоторое великодушие, я признаюсь тебе, что флиртовала я исключительно ради тебя. Кстати сказать, флирт был совершенно невинный – впрочем, этому ты, конечно, можешь и не верить. Например, я разузнала об одном прелестном загородном местечке, Бовени, – это на Темзе, всего в каких-нибудь тридцати милях от Лондона. Рассказал мне об этом очаровательный молодой человек – разумеется, холостяк – Артур Тэвисток. Он там живет с мамашей, леди Тэвисток. Он уверен, что мне она очень понравится. А сам он очень понравился моей матушке! Так что видишь, как обстоит дело…

– Гм… вижу, что нам предстоит жить в Бовени: мне и матушке, – язвительно усмехнулся Каупервуд.

– Вот именно! – в тон ему отвечала Беренис. – И это чрезвычайно важный вопрос – ты и мама. С этих пор ты должен будешь уделять свое внимание главным образом ей. И как можно меньше мне. Но, конечно, ты сохраняешь за собой все обязанности опекуна. Вот. – И она ущипнула его за ухо.

– Иными словами, мистер Каупервуд – опекун и друг семьи! – произнес он с довольно кислой улыбкой.

– Совершенно верно! – подтвердила Беренис. – Так вот дальше. Предполагается, что я в скором времени отправлюсь с Артуром путешествовать на лодке. А кроме того… – тут она не удержалась и фыркнула, – он обещает достать очаровательный плавучий домик, как раз то, что нужно для нас с мамой. Нет, ты только представь себе: лунная ночь… или жаркий летний день – когда моя мама и его мама будут сидеть и вязать или прогуливаться по саду, а ты будешь читать да покуривать, – и мы с Артуром…

– Да! Представляю себе, чудесная жизнь: плавучий домик, возлюбленный, весна, мамаша, опекун! Поистине рай земной!

– А что же может быть лучше? – с жаром воскликнула Беренис. – Он даже расписал, какие у нас там будут тенты – красные и зеленые! И кто из его друзей приедет и какие они!

– Тоже красные и зеленые, я полагаю?

– Вот именно – ведь это же цвета спортивных курток и брюк! Словом, все как полагается. Так он рассказывал маме. А друзей у него масса! И он их всех собирается представить маме и мне.

– А когда же приглашение на свадьбу?

– В июне, не позже. Могу обещать тебе совершенно точно!

– И я буду посаженым отцом?

– Да, это мысль! – серьезно сказала она.

– Черт возьми! – преувеличенно громко захохотал Каупервуд. – Я вижу, у тебя было на редкость удачное путешествие!

– Да ты еще и сотой доли не знаешь! – вскричала Беренис. – Сотой доли! Еще предполагается поездка в Мэйденхед – мне даже неловко признаваться…

– Вот как? Запомним!

– И я еще тебе не рассказала о полковнике Хоксбери из королевской гвардии или чего-то там еще, – дурачась, продолжала она. – Ну, один из этаких душек-военных, а у него есть приятель офицер, у которого есть кузен… Так вот у этого кузена есть коттедж где-то в парке на Темзе…

– Ага, теперь уже два коттеджа и два плавучих домика! Или у тебя, может быть, в глазах двоится?

– Во всяком случае, коттедж, о котором я сейчас говорю, почти никогда не сдается. Этой весной чуть ли не в первый раз. И это настоящая мечта! Если его когда-нибудь и сдавали, то только близким друзьям. Но, конечно, маме и мне…

– Мы, кажется, намереваемся стать дочерью полка?

– Ну, хорошо. Оставим полковника. Еще есть некий Уилтон Брайтуэйт Райотсли – произносится: Ротислай. У него замечательные маленькие усики, а рост ровно шесть футов и…

– Послушай, Беви! Что за подробности! Я, знаешь, начинаю подозревать…

– Только не с Уилтоном! Нет, нет, клянусь тебе! С полковником – куда ни шло, но с Уилтоном – нет! – И она расхохоталась. – Ну, чтобы не перечислять всех подряд, скажу тебе коротко, что у меня теперь есть на примете не только четыре плавучих домика на Темзе, но и четыре прекрасно меблированных, комфортабельных особняка в самых фешенебельных кварталах Лондона или где-то неподалеку, – и все их можно снять на сезон, на год или навсегда, если мы решим с тобой остаться тут навеки.

– Что ж, тебе надо только захотеть, милочка, – отвечал он. – Но какая же ты, однако, актриса!

– И все эти особняки, – продолжала Беренис, пропуская мимо ушей его восхищенное восклицание, – будут немедленно показаны мне любым моим поклонником на выбор – или всеми сразу, стоит мне только дать свой лондонский адрес, чего я еще пока не сделала.

– Браво, честное слово! – воскликнул Каупервуд.

– Так вот, пока еще никаких обещаний никому не дано, ни с кем ничего не условлено, но мы с мамой думаем поехать посмотреть один домик на Гросвенор-сквер, а другой – на Беркли-сквер. И тогда уж будет видно, что делать.

– А тебе не кажется, что лучше было бы все же посоветоваться с твоим престарелым опекуном насчет, скажем, аренды и всего прочего?

– Что касается аренды – конечно. Ну, а насчет всего прочего…

– Ну, хорошо. Насчет всего прочего – отступаю охотно. Довольно я распоряжался на своем веку, посмотрим теперь, как это у тебя получится!

– Так вот, – продолжала она, все еще дурачась, – допустим, для начала я сяду вот сюда… – И, усевшись к нему на колени, она взяла со стола бокал с вином и прикоснулась к нему губами. – Смотри – я загадала желание! – сказала она и отпила половину. – Вот и ты тоже загадай! – И она протянула ему бокал и смотрела, пока он не допил до дна. – А теперь ты должен бросить его об стену – через мое правое плечо, – чтобы уж никто больше никогда из него не пил. Так поступали в старину датчане и норманны. Ну…

Каупервуд швырнул бокал.

– А теперь поцелуй меня, – сказала она, – и все сбудется, как мы с тобой загадали. Потому что, ты ведь знаешь, я колдунья и могу сделать так, чтобы все сбылось.

– Я готов этому поверить! – с чувством сказал Каупервуд и торжественно поцеловал ее.

После ужина они принялись обсуждать, куда им поехать и что предпринять в ближайшее время. Беренис пока не хотелось никуда уезжать из Англии. Сейчас весна, а она всегда мечтала осмотреть все эти города с кафедральными соборами – Кентербери, Йорк, съездить в Уэльс, взглянуть на развалины римских бань в Бате, посетить Оксфорд, Кембридж и разные старинные замки. Хорошо бы отправиться в такое путешествие вдвоем! Разумеется, он сначала выяснит все возможности, связанные с осуществлением его лондонского проекта. А она тем временем посмотрит коттеджи, о которых ей говорили. И как только все это устроится, они тотчас же могут и уехать.

А сейчас надо пойти повидаться с мамой; она немножко расстроена последнее время. Все чего-то опасается, а чего – и сама не знает. Ну, а потом он вернется сюда – и тогда…

Каупервуд обнял ее и прижал к груди.

– Хорошо, Минерва моя! – сказал он. – Может быть, действительно удастся все устроить так, как тебе хочется. Пока еще я ровно ни в чем не уверен. Одно могу сказать наверняка: если здесь все это затянется надолго, мы с тобой не будем выжидать, а отправимся путешествовать. С Эйлин я как-нибудь да улажу. И если даже она воспротивится – мы все равно уедем. Она мне всегда грозит оглаской, но это можно будет предотвратить. На этот счет я спокоен. Во всяком случае, до сих пор мне это всегда удавалось.

Он ласково поцеловал ее и, умиротворенный, растроганный, прошел к миссис Картер. Он застал ее с романом Марии Корелли в руках. Принаряженная, тщательно причесанная, миссис Картер сидела у открытого окна, по-видимому поджидая его. Она встретила его радостной улыбкой. Но он сразу почувствовал в ней какое-то напряжение, беспокойство: она, видимо, опасалась, что это добром не кончится, что они зря все это затеяли – он и Беренис. Он даже уловил в ее глазах какой-то тоскливый страх и безнадежность. Обменявшись несколькими ничего не значащими фразами о том, как приятно будет провести весну в Англии, он сказал ей как бы между прочим, но без обиняков:

– На вашем месте, Хэтти, я бы не стал ни о чем беспокоиться. Мы с Беви отлично понимаем друг друга. И я думаю, что и себя она хорошо знает. Она умница, красавица, и я люблю ее. Если даже с нами и случится какая-нибудь неприятность, мы сумеем выпутаться. Постарайтесь жить и наслаждаться тем, что имеете, Хэтти. Я, вероятно, буду очень занят и, пожалуй, не сумею приезжать к вам так часто, как мне этого бы хотелось. Но помните, что я всегда начеку. И она тоже. И вам нечего беспокоиться.

– Да я вовсе и не беспокоюсь, Фрэнк! – сказала миссис Картер почти извиняющимся тоном. – Конечно, я знаю, Беви – девушка решительная, находчивая, и я знаю, как вы заботитесь о ней. И я надеюсь, что все сложится так, как вам хочется. Она правда очень подходит вам, Фрэнк. Такая талантливая, обаятельная. Жаль, вы не видели, как она прекрасно держала себя на пароходе! Как она всех умеет обворожить и в то же время ведет себя с таким достоинством, никому не позволяет вольностей! Вы у нас еще побудете? Я очень рада. Мне что-то нездоровится, но мы еще с вами увидимся попозже.

Она проводила его до дверей с видом хозяйки, которая провожает важного гостя – таким он, в сущности, и был в ее глазах. Когда он вышел и закрыл за собой дверь, она подошла к зеркалу и, грустно поглядев на себя, чуть-чуть подрумянила щеки – на случай, если заглянет Беренис, – потом открыла чемодан, достала бутылку с бренди и налила себе рюмку.

Глава XXV

В конце недели, в субботу, супруги Каупервуд оказались в весьма интересном обществе, которое лорд Хэддонфилд собрал у себя в замке Бэритон-Мэнор. Это было внушительное, массивное строение английской архитектуры XVI века, высившееся посреди обширного, прекрасно сохранившегося наследственного поместья, на юго-востоке Хардаун-Хис. С северо-запада к нему примыкала открытая, похожая на безбрежное море равнина, густо поросшая вереском. Эти простирающиеся на много миль, волнующиеся на ветру зеленые заросли пережили немало столетий, с ними не мог справиться ни плуг, ни сеятель, ни строитель. Их главная ценность как для богача, так и для бедняка заключалась в изобилии зайцев, оленей и всякой дичи. Это было излюбленное место охоты; сюда приезжали шумные компании с доезжачими в красных фраках, с гончими и борзыми. На юго-западе, куда глядел главный фасад замка, раскинулись пашни, покрытые лесами склоны, а посреди них виднелись тростниковые крыши небольшого ярмарочного селения – Литл-Бэритон; все вместе производило впечатление радушного сельского приюта.

Хэддонфилд встретил супругов Каупервуд на станции Бэритон. Это был все такой же веселый, несколько циничный джентльмен, каким Каупервуд знал его пять лет тому назад. У него сохранились приятные воспоминания об Америке, и он был очень рад видеть своих заокеанских друзей. По дороге к замку, показывая Эйлин великолепные газоны и тенистые аллеи, он сказал:

– Я опасался, миссис Каупервуд, что наша вересковая равнина покажется вам и вашему супругу унылым зрелищем. Поэтому я распорядился приготовить для вас комнаты с окнами в сад. В гостиной сейчас пьют чай – может быть, вы хотите подкрепиться с дороги?

Хотя великолепный нью-йоркский особняк Каупервуда со множеством слуг был намного роскошнее этого замка, а владелец его Хэддонфилд был далеко не так богат, как Каупервуд, Эйлин – по крайней мере в первую минуту – глядела по сторонам с восхищением и завистью. Ах, если бы иметь вот такое поместье и такое солидное положение и блестящие связи, как у этого человека! Избавиться от необходимости отвоевывать себе место в обществе, жить в полном покое. А Каупервуд, посматривая кругом с явным удовольствием, не испытывал никакой зависти. Блеск титула, богатство, доставшееся без всяких усилий, не производили на него никакого впечатления. Он, Каупервуд, сам создал себе имя и состояние.

Гости лорда Хэддонфилда, съехавшиеся к нему на субботу и воскресенье, представляли собой смешанное, но весьма изысканное общество. Накануне из Лондона приехал сэр Чарльз Стонледж, знаменитый лондонский артист, светило театрального мира, в высшей степени претенциозный и напыщенный субъект, пользовавшийся всяким случаем поддержать связь со своими аристократическими знакомыми. Он привез с собой актрису, мисс Констанс Хасэуей, которая с успехом выступала в это время в модной пьесе «Чувство».

Резкий контраст этой паре являли собой лорд и леди Эттиндж. Он – человек довольно известный в области судостроения и железных дорог – рослый, цветущий, властного вида мужчина, любитель выпить и, будучи навеселе, склонный грубовато пошутить, тогда как в трезвом состоянии он склонен был к резким obiter dicta[4]4
  Суждениям (лат.).


[Закрыть] скорее, чем к светской беседе. Леди Эттиндж, напротив, была особой в высшей степени дипломатичной, и лорд Хэддонфилд, посылая ей приглашение, просил ее на этот раз взять на себя роль хозяйки в его замке. Хорошо изучив привычки и настроения своего супруга, леди Эттиндж относилась к ним весьма терпимо, но при этом отнюдь не поступалась собственной персоной. Это была высокая, могучего сложения дама с румяными щеками, голубоватыми жилками на висках и холодными голубыми глазами. Когда-то она была недурна собой и очень привлекательна, как всякая девушка в шестнадцать лет, – по-видимому, она и по сию пору не забыла об этом, так же как и лорд Эттиндж. Он в свое время очень усиленно добивался ее руки. У леди Эттиндж было, несомненно, больше практического понимания жизни, чем у ее супруга. Старший отпрыск старинного богатого рода, лорд Эттиндж ценил титул и наследственные права выше каких бы то ни было личных достижений. Это не мешало ему участвовать весьма успешно в разных коммерческих операциях. Его супруга, не уступая ему знатностью происхождения, отличалась большей проницательностью: она следила за свершающимися на ее глазах переменами и искренне восхищалась такими нетитулованными гигантами, как Каупервуд.

Затем здесь были лорд и леди Босвайк, оба молодые, веселые, пользующиеся всеобщей симпатией. Они увлекались всеми видами спорта, посещали бега, скачки, могли составить партию в карты и благодаря своей заразительной веселости и живости были желанными гостями в любом обществе. Они украдкой посмеивались над четой Эттинджей, но, отдавая должное их высокому положению, держались с ними как нельзя более любезно.

Самым важным гостем – во всяком случае, в глазах Хэддонфилда, а также супругов Эттиндж – был мистер Эбингтон Скэрр, личность довольно темного происхождения – ни титула, ни родства, однако человек этот сумел создать себе громкое имя в финансовом мире. За четыре года мистер Скэрр создал весьма процветающую компанию по разведению скота в Бразилии. Пайщики этой компании уже получали недурные прибыли. Сейчас у него было не менее доходное овцеводческое предприятие в Африке, где благодаря неслыханно выгодным условиям, на которых ему удалось получить концессии от правительства, и удивительному умению сбивать цены и захватывать рынки он уже считался без пяти минут миллионером. Суровая критика его методов со стороны тех, кто склонен был усомниться в его порядочности, пока что не приобрела сколько-нибудь опасной гласности. Хэддонфилд и Эттиндж открыто восхищались его успехами, но благоразумно воздерживались от участия в его делах. Им не раз случалось делать выгодные обороты с акциями компаний Скэрра, но они всегда старались как можно скорее сбыть их с рук. Сейчас Скэрр затеял совершенно новое предприятие, однако на этот раз ему почему-то не так везло, как в прежних его авантюрах: он задумал построить новую линию подземной железной дороги на участке Бейкер-стрит – Ватерлоо и сумел получить на это парламентскую лицензию. Поэтому он и заинтересовался, когда неожиданно для себя услышал о приезде Каупервуда.

Поскольку Эйлин очень долго возилась со своим туалетом, стараясь одеться как можно изысканнее, супруги Каупервуд сошли к ужину несколько позже положенного часа. Все гости уже собрались в гостиной, чтобы оттуда проследовать в столовую, и лица многих выражали явное неудовольствие тем, что их заставляют ждать. Эттиндж уже решил про себя, что он просто не будет обращать внимания на этих Каупервудов. Но когда они вошли и Хэддонфилд встретил их радостным приветствием, все повернулись в их сторону, все заулыбались, и американские гости сразу завладели вниманием всего общества. Эттиндж, когда их знакомили, медленно поднялся со стула и чопорно поклонился, но при этом не преминул внимательно осмотреть Каупервуда. А леди Эттиндж, которая читала все заметки об американском миллионере, появлявшиеся в английских газетах, тут же решила про себя, что, за исключением ее супруга, Каупервуд, несомненно, самый выдающийся человек в этом обществе. Она даже простила ему Эйлин: наверное, он женился очень молодым и потом уж волей-неволей ему пришлось примириться с этим неудачным браком.

Что же касается Скэрра, то, будучи достаточно проницательным, он тотчас почувствовал, что перед ним – мастер своего дела.

Эйлин, после долгого вынужденного уединения в Нью-Йорке попав в такое блестящее общество, чувствовала себя несколько неловко; она изо всех сил старалась держаться естественно и улыбалась всем без разбора, отчего производила заискивающее, даже жалкое впечатление. В каждом ее слове чувствовалась неуверенность в себе. Каупервуд заметил это, но решил, что в конце концов он как-нибудь управится за двоих, и с присущей ему дипломатичностью обратился к леди Эттиндж как к самой почтенной и явно самой влиятельной из присутствующих дам.

– Я, знаете, впервые в английской усадьбе, – сказал он просто, – но, должен признаться, даже то немногое, что я успел увидеть сегодня днем, вполне оправдывает восхищение, с каким о ней отзываются.

– В самом деле? – сказала леди Эттиндж, которой было небезынтересно узнать его вкусы и склонности. – Вам правда кажется привлекательной наша сельская жизнь?

– Да, и, пожалуй, я даже могу объяснить почему. Это, так сказать, первоисточник всего, что есть лучшего в настоящее время в моей стране. – Она заметила, что он сделал ударение на словах «в настоящее время». – Ну, взять, например, итальянскую культуру, – продолжал он. – Мы восторгаемся ею, как культурой нации, совершенно отличной от нас. И то же самое, я полагаю, можно сказать о культуре Франции и Германии. Но здесь мы, и даже те из нас, кто не может себя считать вполне английского происхождения, совершенно естественно, как нечто свое, узнаем источники нашей собственной культуры и развития.

– Вы что-то уж чересчур добры к Англии, – сказала леди Эттиндж. – А вы сами из англичан?

– Да, мои родители были квакеры. Меня воспитывали строго, как водится у английских квакеров.

– Боюсь, что не все американцы относятся к нам так дружелюбно.

– Мистер Каупервуд может с полной осведомленностью говорить о любой стране, – сказал, подходя к ним, лорд Хэддонфилд. – Он потратил немало лет и немалый капитал, собирая образцы искусства всех стран.

– У меня очень скромная коллекция, – улыбнулся Каупервуд. – Я считаю, что я только-только сделал почин.

– И эта замечательная коллекция находится в самом великолепном музее, какой я когда-либо видел, – продолжал лорд Хэддонфилд, обращаясь к леди Эттиндж, – в доме мистера Каупервуда в Нью-Йорке.

– Я имел удовольствие слышать разговор о вашей коллекции, когда последний раз был в Нью-Йорке, мистер Каупервуд, – вмешался Стонледж. – Правда ли, что вы приехали сюда, чтобы пополнить ее? Я, кажется, что-то читал недавно об этом в газетах.

– Нет, это пустые слухи, – отвечал Каупервуд. – Я сейчас не собираю ничего, кроме впечатлений. И в Англии я ведь только проездом на континент.

Эйлин, вне себя от восторга, что супруг ее пользуется таким успехом, чрезвычайно оживилась за ужином, так что Каупервуд несколько раз кидал в ее сторону недоуменный взгляд: ему очень важно было произвести благоприятное впечатление. Он, конечно, уже заранее разузнал, какого рода финансовыми операциями занимаются Хэддонфилд и Эттиндж, а теперь тут еще оказался этот Скэрр, который, как он слышал, интересуется постройкой подземной линии. Каупервуду очень хотелось выяснить поподробнее относительно связей и общественного положения лорда Эттинджа, и он весьма в этом преуспел, ибо леди Эттиндж довольно откровенно рассказала ему о политической деятельности своего супруга. Он был тори и довольно тесно связан с лидерами этой партии. В ближайшее время ему предстояло получить крупное назначение в Индию. Это зависело от некоторых перемен в политической обстановке, связанных с Бурской войной, которая в то время потрясала Англию.

– До сих пор англичане несли большие потери, – говорила леди Эттиндж, – но предпринятая сейчас кампания должна повернуть успех в нашу сторону.

Каупервуд из дипломатических соображений согласился с ней.

Непринужденно поддерживая разговор то с тем, то с другим из гостей, Каупервуд спрашивал себя, кто из них может пригодиться ему и Беренис. Леди Босвайк пригласила его к себе на охоту в Шотландию; Скэрр, после того как дамы вышли из-за стола, сам подошел к нему и спросил, долго ли он намеревается пробыть в Англии и не окажет ли он ему честь пожаловать в гости, в Уэльс. Даже Эттиндж к концу ужина настолько оттаял, что завел с ним беседу об американской политике и международных делах.

За два дня эти добрые отношения укрепились, а в понедельник, когда компания отправилась на охоту, Каупервуд вдобавок ко всему показал себя недурным стрелком. Короче говоря, к тому времени, когда супруги собрались уезжать, Каупервуд успел обворожить всех гостей Хэддонфилда, чего, пожалуй, нельзя было сказать об Эйлин.