Текст книги "Стоик"

Глава 20

Последствия посещения Джаркинсом и Клурфейном Джонсона не замедлили сказаться в разговоре, который произошел в тот же день между Джонсоном и лордом Стейном в кабинете Стейна на цокольном этаже дома на Стори-стрит.

В этой связи следует сказать, что Стейн ценил Джонсона прежде всего за его коммерческую честность и безусловную практичность его предложений. Поскольку Джонсон, как всегда говорил себе Стейн, был воплощением ненавязчивой религиозности и нравственной честности, которые не позволили бы ему слишком далеко зайти в коварство и юридическое мошенничество, каким бы сильным ни было его желание добиться успеха. Приверженец закона, он все же мог искать и обходные пути с намерением использовать их ради собственного блага или чтобы досадить противникам. «Его честь побуждает его блюсти закон, но позволяет выставлять большие счета», – так кто-то сказал о нем. И Стейн соглашался с этой справедливой характеристикой. В то же время Джонсон нравился ему именно благодаря его эксцентричности, и Стейн нередко смеялся над ним за его внешне честный интерес к Международной эпуортской лиге, к ее собраниям в воскресной школе и его неколебимой приверженности к полному воздержанию от алкоголя в любом виде. В денежных вопросах он не был мелочным. Он делал довольно крупные для его дохода пожертвования церквям, воскресным школам, больницам и Саутуаркскому обществу слепых, в котором когда-то состоял членом правления, а также юридическим консультантом без жалованья.

Джонсон следил за инвестициями, страховыми ставками и обеспечивал юридическое сопровождение финансовых дел Стейна по его просьбе, причем за очень умеренную плату. А еще они разговаривали про политику, про международные проблемы в мире, и обычно, как это отмечал Стейн, Джонсон во всех вопросах оставался довольно близким к реальности. Об искусстве, архитектуре, поэзии, письмах, женщинах и нестяжательских и чисто эстетических радостях он не знал и не хотел знать ничего. Он как-то много лет назад, когда они оба были гораздо моложе, признался, что совершенно не разбирается в этих вещах. «Я рос в условиях, которые не позволяли мне узнать что-нибудь обо всем этом, – сказал он. – Я, конечно, радуюсь, зная, что мои мальчики в Итоне, а девочка в Бедфорде[12]12
  Имеется в виду Бедфордская независимая средняя школа для девочек.


[Закрыть], и я лично не буду иметь ничего против развития у них эстетических вкусов. Но что касается меня, то я – солиситор и очень рад тому, что нашел свое место».

Молодой Стейн тогда улыбнулся – ему понравился жесткий реализм подобного заявления. В то же время его устраивало, что они обитают на разных социальных уровнях, и приглашения, которые Джонсон получал от Стейна – посетить его фамильное имение в Трегазале или его красивый старый дом на Беркли-сквер, – были редкими и почти всегда связанными с делом.

В данном конкретном случае Джонсон нашел Стейна вальяжно восседающим в кресле с круглыми подлокотниками и высокой спинкой, его длинные ноги были вытянуты и лежали на тяжелом письменном столе красного дерева. На нем был точно подогнанный по фигуре твидовый костюм песочного цвета, легкая рубашка кофейного оттенка и темно-оранжевый галстук, он курил и время от времени стряхивал пепел с сигареты, изучая отчет Южно-Африканской алмазодобывающей компании «Де Бирс», акциями которой владел. Около двадцати акций приносили ему ежегодно две сотни фунтов. У него было длинное землистого цвета лицо с большим немного ястребиным носом, низким лбом, проницательными темными глазами, большим решительно дружелюбным ртом и несколько выставленным вперед подбородком.

– Вот и ты! – громко сказал он, когда, предварительно постучав, к нему вошел Джонсон. – Ну что там с тобой сегодня, старый честный методист? Я что-то читал сегодня утром про твое обращение в Стикни, кажется.

– А, это, – ответил Джонсон, довольный, что Стейну это стало известно; он нервно застегнул на себе пуговицы немного помятого шерстяного офисного пиджака. – Между священниками наших разных церквей в том районе завязался диспут, а я отправился туда в качестве арбитра. По окончании диспута они попросили меня выступить с обращением, и я воспользовался случаем и поговорил с ними об их поведении. – Он, вспоминая о своем выступлении, расправил плечи и вытянулся во весь рост этаким гордым движением уверенного в себе человека. Стейн отметил его настроение.

– Беда с тобой, Джонсон, в том, – продолжил он шутливым тоном, – что тебе нужно идти либо в Парламент, либо в судьи. Но если ты примешь мой совет, то сначала изберешься в Парламент, а потом уже займешь место судьи. Ты нам еще слишком нужен здесь, чтобы отпускать тебя в судьи. – Он от души и очень по-дружески улыбнулся Джонсону, который, в свою очередь, польщенный и воодушевленный этим замечанием, благодарно улыбнулся в ответ.

– Как тебе известно, я давно уже подумываю о Парламенте. Там происходит столько всего, имеющего отношение к нашей работе, и мое присутствие в палате пошло бы нам на пользу. Райдер и Буллок постоянно об этом говорят. Да что уж там, Райдер настаивает, чтобы я участвовал в довыборах в его районе в сентябре. Он, кажется, считает, что я могу выиграть, если сделаю несколько обращений.

– А почему нет. Разве есть кто-то лучше? А у Райдера в том округе большое влияние. Я тебе советую попробовать. А если я смогу оказать тебе какую-нибудь помощь в этом деле, я или кто-нибудь из моих друзей, ты мне только скажи. Я с радостью.

– Спасибо, мило с твоей стороны, я ценю твое отношение, – ответил Джонсон. – Тут еще вот что, – с этого места он заговорил более конфиденциальным тоном, – сегодня утром у меня состоялся разговор, который может оказать на этот вопрос кой-какое влияние.

Он замолчал, вытащил платок, высморкался, Стейн же тем временем с интересом разглядывал его.

– Ну так что это за секрет?

– Ко мне пришли два человека – Уиллард Джаркинс, американец, и Уиллем Клурфейн, голландец. Они агенты и маклеры, Клурфейн в Лондоне, Джаркинс в Нью-Йорке. Они рассказали мне кое-что интересное. Ты знаешь про тот тридцатитысячный опцион, что мы дали Гривсу и Хеншоу?

Стейн, у которого поведение Джонсона вызвало некоторое любопытство и недоумение, снял ноги со стола, положил отчет, который изучал до этого, посмотрел на Джонсона колючим взглядом и сказал:

– Эта чертова Транспортная электрическая! Что с ней?

– Похоже, они недавно ездили в Нью-Йорк и разговаривали с этим мультимиллионером Каупервудом. Кроме того, похоже, что они предложили ему за его услуги по сбору средств на строительство дороги только половинную долю в этом тридцатитысячном опционе. – Джонсон иронически фыркнул. – А потом, конечно, с него причитались выплаты в сто тысяч за их услуги в качестве инженеров. – Они оба в этот момент не смогли сдержаться и опять фыркнули. – Он, конечно, отказался, – продолжил Джонсон. – В то же время похоже, что на самом деле он хочет получить полный контроль над предприятием – всё или ничего. Вероятно, по крайней мере так они мне сказали, он выразил интерес в том или ином объединении линий, о чем мы с тобой думали в течение последних десяти лет. Как тебе известно, его вытесняют из Чикаго.

– Да, известно, – сказал Стейн.

– Кроме того, я только что прочел отчет о нем, который они мне оставили. – Он извлек из кармана целую страницу нью-йоркского «Сан», в центре ее располагалось довольно точное изображение Каупервуда – рисунок, сделанный чернилами и пером.

Стейн развернул страницу, пригляделся к рисунку, потом посмотрел на Джонсона.

– А что – он неплохо выглядит, а? Энергия бьет ключом! – затем он принялся изучать печатную таблицу некоторых из холдингов Каупервуда. – Двести пятьдесят миль… и все за двадцать лет. – Потом он, прочтя абзац про нью-йоркский дом Каупервуда, добавил: – К тому же он, кажется, знаток искусства.

– Там есть абзац, рассказывающий о причинах его чикагских неприятностей, – вставил Джонсон, – насколько я понимаю, претензии к нему в основном носят политический и социальный характер.

Он замолчал, чтобы не мешать читать Стейну.

– Ой-ой, ну и заварушка! – заметил Стейн, пробежав абзац глазами. – Я смотрю, его активы оценивают в двадцать миллионов долларов.

– Все это по словам тех двух маклеров. Но вот самое интересное, что они должны были сообщить мне: он будет здесь через неделю-другую. И они хотят, чтобы я встретился с ним, чтобы обсудить не только линию «Чаринг-Кросс», которую, по их предположениям, мы собираемся вернуть, но и общую транспортную систему, о какой думали и мы.

– А эти ребята – Джаркинс и Клурфейн – они кто? – спросил Стейн. – Друзья Каупервуда?

– Ни в коем разе, ни в коем разе, – быстро проговорил Джонсон. – Напротив, они признали, что они агенты нескольких банков, искатели комиссионных у кого угодно – у Гривса с Хеншоу, или у Каупервуда, или у нас – кого им удастся заинтересовать, может быть, у всех сразу. Они ни в коем разе не являются его представителями.

Стейн иронически повел плечами.

– Похоже, они из какого-то источника прознали, что нас интересует план объединения, и хотят, чтобы я привлек кучу инвесторов и заинтересовал их главенствующим положением Каупервуда, а потом подал им эту идею объединения таким образом, чтобы они заинтересовались. За это они, конечно, просят комиссионные.

Стейн уставился на него с недоумением.

– Как чертовски приятно для всех!

– Я, конечно, отклонил эту часть с порога, – настороженно продолжил Джонсон. – Но мне кажется, что во всей этой истории есть нечто большее, чем мы видим на поверхности. Может быть, со стороны Каупервуда поступит реальный запрос, который мы с тобой захотим рассмотреть. Потому что на наших шеях все еще висят жернова «Чаринг-Кросс». Я, конечно, прекрасно понимаю, что ни одному американскому миллионеру не позволят приехать сюда и прибрать к рукам нашу подземку. Но ему остается возможность соединиться здесь с какой-нибудь группой – ты, лорд Эттиндж и Хэддонфилд – и осуществлять совместное управление. – Он замолчал, глядя на Стейна и пытаясь понять, какое впечатление произвели на него эти слова.

– Именно так, Элверсон, именно так, – сказал Стейн. – Если хотя бы некоторые инвесторы все еще заинтересованы так же, как несколько лет назад, мы можем притянуть их к борьбе. Каупервуд без их помощи не сможет тут никуда вклиниться.

Он встал и подошел к одному из окон, выглянул в него, а Джонсон продолжал говорить – о том, что Джаркинс и Клурфейн должны вернуться через несколько дней, чтобы выслушать его решение, и, может быть, стоит остеречь их: если они собираются иметь дело с ним или с кем-то другим, на кого он может оказать влияние, то они должны строжайшим образом блюсти тайну и предоставить все ему.

– Верно! – сказал Стейн.

Этот план, добавил Джонсон, обязательно должен включать не только линию «Чаринг-Кросс», но и Транспортную электрическую в качестве единственного владельца или по меньшей мере агента владельца. А потом, когда они со Стейном выяснят мнение Хэддонфилда, Эттинджа и других, они смогут хотя бы ориентировочно сказать, может ли быть заключено соглашение. После этого, вполне возможно, Каупервуд предпочтет иметь дело со Стейном и им, Джонсоном, и теми другими инвесторами, а не с Джаркинсом и Клурфейном или Гривсом и Хеншоу, которые сами по себе ничего не могут, а потому их следует исключить из игры, как обычных уличных торговцев.

Стейн полностью согласился с этим. Но, прежде чем они закончили разговор, на улице успело потемнеть. На Лондон опустился его привычный туман. Стейн вспомнил про чай, Джонсон – про юридическую конференцию. На этом они расстались в приподнятом настроении.

И вот три дня спустя – временнóй промежуток, который он счел достаточным, чтобы произвести на них впечатление собственной важностью, – Джонсон пригласил Джаркинса и Клурфейна и сообщил им, что он изложил вопрос некоторым из друзей и обнаружил, что они не против подробнее ознакомиться с соображениями Каупервуда, а потому он по приглашению мистера Каупервуда и никак иначе готов встретиться и переговорить с ним. Но только при условии, что у того не было других контактов с кем-то или договоренностей какого-либо рода. Поскольку те, кого он попытается заинтересовать, являются инвесторами, которые ни при каких обстоятельствах не позволят, чтобы их водили за нос.

На этом мистер Джонсон отправился отдыхать, а Джаркинс и Клурфейн поспешили в ближайший телеграфный офис сообщить Каупервуду о значительном прогрессе, достигнутом ими, и поторопить его как можно скорее приехать в Лондон; тем временем не будет ли он настолько добр, чтобы приостановить рассмотрение всех других предложений, поскольку грядущие переговоры будут всеобъемлющими по своему характеру.

Получив телеграмму, Каупервуд улыбнулся, вспомнив, какую суровую словесную порку он устроил Джаркинсу. Тем не менее он отправил ответную телеграмму: он сейчас очень занят, но планирует отправиться в путь приблизительно пятнадцатого апреля, а по прибытии будет рад увидеть их и выслушать их предложение подробнее. Кроме того, он отправил зашифрованную телеграмму Сиппенсу, извещая того, что он едет в Лондон и отклоняет предложение Гривса и Хеншоу. Однако не может ли Сиппенс устроить так, чтобы Гривс и Хеншоу узнали о его скором приезде, поскольку помимо них ему должны сделать другое крупное и всеобъемлющее предложение, никак не связанное с линией «Чаринг-Кросс»? Эта информация должна отрезвить и вынудить их сделать предложение, которое может быть принято, прежде чем на его рассмотрение будет представлен другой план. В этом случае в его руках будет оружие, которое будет способствовать удержанию его новых советников в определенных рамках.

И все это время он устраивал свои дела с Бернис, Эйлин и Толлифером, конкретизируя их участие в его будущих планах.

Глава 21

Тем временем Эйлин, хотя по-прежнему и испытывала мрачные сомнения в глубинах своего эмоционального «я», все это время не могла не находиться под впечатлением неожиданных изменений в позиции Каупервуда. Потому что пребывавший в некоторой эйфории (поводом для которой были и лондонские планы, и Бернис, и изменение декораций в скором будущем, и всё-всё) Каупервуд вдруг в некотором роде неожиданно для себя самого стал вести доверительные разговоры с Эйлин. Он собирался взять ее с собой в Англию. Его завещание, его желание передать дом в ее управление, его поручения ей стать душеприказчиком исполнения его посмертной воли – все это объяснялось в ее голове следствием его чикагского поражения. Жизнь, как поняла теперь Эйлин, решила нанести ему что-то вроде отрезвляющего удара, причем выбрала для этого время в его карьере, когда этот удар будет наиболее эффективным. Он вернулся к ней. Или был на пути к возвращению. И одного этого факта почти хватало, чтобы вернуть ее веру в любовь и состоятельность других человеческих эмоций.

И она целиком отдалась избыточным приготовлениям к отъезду. Она делала покупки. Она посещала портного, шляпника, магазины нижнего белья, купила чемоданы, изготовленные по последней моде. Она опять, к своему собственному удовлетворению и к уже привычному на то время беспокойству Каупервуда, демонстрировала свою гиперболизированную веру в воздействие проявлений щедрости. Поставленная в известность, что они займут люксовую каюту на пароходе Kaiser Wilhelm der Grosse[13]13
  Кайзер Вильгельм Великий.


[Закрыть], отплывающем в следующую пятницу, она приобрела себе нижнее белье, более подходящее невесте, хотя и прекрасно знала, что интимные отношения между ними – вопрос исчерпанный.

Приблизительно в это же время Толлифер, чьи планы познакомиться с Эйлин до этого момента так и не были воплощены в жизнь, с огромным облегчением обнаружил в полученном им заказном письме планы палуб того самого лайнера, билет и, к его еще более сильной радости, три тысячи долларов наличными, которые тут же возымели действие: его энтузиазм и интерес к этому его новому заданию значительно выросли. Он сразу же исполнился еще большей решимости произвести благоприятное впечатление на Каупервуда, человека, который, как теперь видел Толлифер, хорошо умеет добиваться того, что ему требуется от жизни. Он поспешно просмотрел газеты и вскоре убедился в том, что уже подозревал: Каупервуды тоже плывут на пароходе Kaiser Wilhelm der Grosse, отбывающем в пятницу.

Бернис, узнав от Каупервуда обо всех предпринятых им на тот момент шагах, сообщила о своем решении отправиться в Лондон на «Саксонии», принадлежащей пароходной компании «Кунард» и отправляющейся из Нью-Йорка на два дня раньше «Кайзера Вильгельма». Они будут ждать его в Лондоне в уже знакомом им отеле «Кларидж».

Репортеры донимали Каупервуда вопросами о его планах, и он сообщил им, что отправляется с женой в Европу на долгие летние каникулы, что Чикаго его более не интересует и что он не имеет никаких деловых планов на ближайшее время. Это сообщение вызвало массу газетных комментариев, касающихся его карьеры, его гения, ошибочности решения отойти от дела с таким-то богатством, умением и силой. Он приветствовал эту газетную шумиху, потому что неожиданно для него она не только носила панегирический характер, но в то же время скрывала его истинные намерения и давала достаточно времени, чтобы составить план действий.

И, наконец, настал день отплытия. Эйлин поднялась на палубу с видом человека, для которого его превосходство над другими – непреложная и привычная истина.

Что касается Толлифера, то теперь, когда он поднялся на борт и должен был приступить к исполнению своей миссии, его сковала какая-то физическая и умственная напряженность. Каупервуд, с которым он сталкивался здесь и там, не обращал на него никакого внимания и ничем не выдавал своего знакомства с ним. Осознавая это, Толлифер прогуливался по палубе, наблюдал за Эйлин, делая вид, что занят чем-то другим, при этом он отметил, что она с интересом поглядывает на него. Она была слишком кричаще одета, на его взгляд, ей не хватало вкуса и сдержанности. Он занимал небольшую каюту на палубе «В», но обедал за капитанским столиком, тогда как Эйлин и Каупервуд обедали вдвоем в своем люксе. Но капитан прекрасно знал о присутствии Каупервудов на его судне и никак не желал упустить возможность извлечь из этого выгоду для себя и для парохода; он быстро понял, что Толлифер – личность весьма обаятельная, а потому объяснил ему важность этих именитых пассажиров и предложил представить его этим двум особам.

Потому на второй день в океане капитан Генрих Шрайбер отправил в знак своего респекта к мистеру и миссис Каупервуд предложение об услугах. Может быть, мистер Каупервуд хочет совершить экскурсию по пароходу. Кроме того, здесь есть несколько восторженных почитателей предпринимательского таланта мистера Каупервуда, они были бы счастливы быть представлены ему; все это, конечно, на усмотрение мистера Каупервуда.

Получив это предложение, Каупервуд, почувствовав возможное участие в этом Толлифера и посоветовавшись с Эйлин, просил передать капитану, что будет рад принять и капитана, и заинтересованных пассажиров в лице мистера Уилсона Стайла, драматурга, С. Б. Кортрайта, губернатора штата Арканзас, мистера Брюса Толлифера, известного в нью-йоркском обществе, и Алассандры Гивенс из того же города, отправившуюся в Лондон на встречу с сестрой. Вспомнив, что ее отец – фигура в обществе довольно заметная, и отметив удивительную красоту Алассандры, Толлифер представился ей как друг одного из ее друзей, и Алассандра, плененная красотой Толлифера, с удовольствием приняла эту ложь.

Такой импровизированный прием пришелся по сердцу Эйлин. Когда гости вошли в их люксовую каюту, она поднялась со стула, отложила журнал, который читала перед этим, и встала рядом со своим мужем. Каупервуд тут же отметил Толлифера и стоявшую рядом с ним мисс Гивенс, красота и безошибочно узнаваемая породистость которой произвели на него впечатление. Эйлин быстро выделила из группы Толлифера, который представлялся Каупервудам так, будто видел их в первый раз.

– Огромное удовольствие познакомиться с женой такого выдающегося человека, как мистер Каупервуд, – сказал он Эйлин. – Я полагаю, вы держите путь в Европу.

– Сначала в Лондон, – ответила Эйлин, – а потом в Париж, в Европу. У моего мужа всегда куча всяких финансовых интересов, и куда бы он ни приехал, что-нибудь там требует его участия.

– Судя по тому, что я читал о вашем супруге, иначе и быть не может, – он обворожительно улыбнулся. – Наверное, жить с таким многосторонним человеком – нечто исключительное, миссис Каупервуд. Господи Иисусе, да это же чуть ли не бизнес!

– Вы определенно правы, – сказала Эйлин. – Это чуть ли не бизнес.

Польщенная собственной кажущейся важностью, она снисходительно улыбнулась ему в ответ.

– Так вы проведете в Париже несколько дней? – спросил он.

– Да, проведем. Не знаю планов моего мужа после Лондона, но я собираюсь сбежать на несколько дней.

– Я сам собираюсь в Париж на скачки. Может быть, увижу вас там. Может быть, если вы окажетесь там одновременно со мной, мы смогли бы провести вечер вместе.

– Это было бы прекрасно! – Эйлин вся светилась, чувствуя его интерес. Внимание такого привлекательного человека должно непременно поднять ее в глазах Каупервуда. – Но вы не поговорили с моим мужем. Подойдем к нему?

И через всю каюту она и Толлифер направились туда, где Каупервуд разговаривал с капитаном и мистером Кортрайтом.

– Послушай, Фрэнк, – сказала она беззаботным тоном, – вот еще один из твоих почитателей. – Потом Толлиферу: – Он всегда в центре внимания, мистер Толлифер. И поделать с этим ничего нельзя.

Каупервуд одарил его самым вежливым из своих взглядов и словами:

– Число почитателей никогда не бывает чрезмерным. А вы, значит, участник весеннего перелета в Европу, мистер Толлифер?

Ни малейшего намека на притворство не слышалось в его голосе. И Толлифер, подлаживаясь под Каупервуда, беззаботно ответил:

– Да, пожалуй, можно и так сказать. У меня друзья в Париже и Лондоне, а потом я планировал отправиться куда-нибудь на воды. У одного моего приятеля дом в Бретани. – Потом, посмотрев на Эйлин, он добавил: – Кстати, вам обязательно нужно там побывать, миссис Каупервуд. Такая красота.

– Я с удовольствием, – сказала Эйлин, посмотрев на Каупервуда. – Как ты считаешь, наши планы позволят нам заглянуть туда этим летом, Фрэнк?

– Возможно. Я-то, правда, вряд ли смогу – дел невпроворот. Но на короткое время, может, и удастся съездить, – утешительно добавил он. – А вы долго собираетесь пробыть в Лондоне, мистер Толлифер?

– Пока мои планы немного туманны, – спокойно ответил Толлифер. – Может, неделю, может, подольше.

В этот момент Алассандра, которую утомил пытавшийся произвести на нее впечатление мистер Стайлс, решила положить конец их визиту. Она подошла к Толлиферу и сказала:

– Вы не забыли о нашей договоренности, Брюс?

– Ох, да. Вы извините нас, ради бога. Нам пора. – Потом повернувшись к Эйлин: – Я надеюсь, мы будем видеться, миссис Каупервуд.

На что Эйлин, сильно недовольная безразличием и бесцеремонными манерами этой слишком уж привлекательной молодой девицы, воскликнула:

– Да, конечно, мистер Толлифер, с удовольствием! – А потом, заметив презрительную улыбку на лице мисс Гивенс, Эйлин добавила: – Жаль, что вы уходите, мисс… ммм… мисс… – и тут мгновенно среагировал Толлифер:

– Мисс Гивенс.

– Ах да, – продолжила Эйлин. – Не запомнила.

Но Алассандра, парировав этот щелчок по носу вскинутой бровью, взяла Толлифера под руку и, улыбнувшись на прощанье Каупервуду, вышла из каюты.

Когда они остались одни, Эйлин тут же дала волю своим чувствам.

– Ненавижу этих маленьких выскочек, у которых нет ничего, кроме семейных связей, а они все равно готовы переплюнуть всех, по крайней мере пытаются! – воскликнула она.

– Но Эйлин, – успокаивающим голосом сказал Каупервуд, – сколько раз я тебе говорил, каждый использует по максимуму то, что имеет. В ее случае она придает большое значение своему месту в обществе, потому она так агрессивна. Но она на самом деле не так и важна, просто глупа. Зачем позволять себе раздражаться? Пожалуйста, не надо.

В этот момент он у себя в уме сравнивал Эйлин и Бернис. Как бы Бернис расправилась с этой девицей!

– Как бы то ни было, – заключила Эйлин, которой никак не удавалось успокоиться, – мистер Толлифер весьма любезен и обаятелен. И его положение в обществе ничуть не ниже, чем ее, насколько я могу судить? Ты так не думаешь?

– У меня определенно нет никаких оснований думать иначе, – ответил Каупервуд, внутренне улыбаясь, но все же не столько с иронией, сколько с печалью, причиной которой была простота и невинность Эйлин в связи с этой историей. – По крайней мере, кажется, мисс Гивенс в восторге от мистера Толлифера. Значит, если ты принимаешь ее как некую фигуру в обществе, то и его должна принимать таким же, – сказал он.

– У него достаточно такта, чтобы быть вежливым, а у нее это отсутствует, как почти у каждой женщины в отношении другой женщины!

– Беда с женщинами, Эйлин, в том, что у них у всех на уме одно. Мужчины, а точнее, их интересы, более разнообразны.

– Как бы там ни было, мистер Толлифер мне понравился, а эта девчонка – определенно нет!

– Тебе не обязательно водиться с ней. А что касается его, то я не вижу оснований не относиться к нему с симпатией, если тебе хочется. Не забывай, я хочу, чтобы ты чувствовала себя счастливой в этой поездке, – сказал он и по-дружески улыбнулся ей.

Он украдкой наблюдал за ней час спустя – она сменила платье для дневной прогулки по верхней палубе. В ней явно возродился интерес к себе и к жизни. Он подумал, что это по-настоящему замечательно – как многого можно добиться с другим человеком, если надлежащим образом поразмыслить о чужих слабостях, вкусах и мечтах и понять их.

А не действует ли точно таким же образом Бернис в отношении него? Ее способностей вполне хватит на это. И он бы в таком случае беззлобно восхитился ею, как восхищался сейчас собой.