Текст книги "Титан"

Глава 25
Восточные веяния

Каупервуд составил свое первое настоящее впечатление о Стефани на спектакле «Актеров Гаррика», куда он однажды отправился вместе с Эйлин на премьеру «Электры». Она особенно понравилась ему в роли Электры, и он счел ее игру замечательной. Однажды вечером, вскоре после этого события, он увидел ее в собственном доме, рассматривавшей коллекцию нефрита, особенно браслеты и сережки. Ему понравились пританцовывающие ритмичные движения ее тела. Внезапно к нему пришло осознание, что это замечательная девушка, которой, возможно, суждено большое будущее. В это же время Стефани думала о нем.

– Вы находите эти вещицы интересными? – поинтересовался он, остановившись рядом с ней.

– Думаю, они восхитительны. Вот эти, темно-зеленые, и этот белый, с ярким сливочным оттенком! Могу представить, как прекрасно они бы смотрелись в китайской обстановке. Мне всегда хотелось, чтобы мы могли поставить китайскую или японскую пьесу.

– Да, эти серьги очень хорошо смотрятся с вашими черными волосами, – сказал Каупервуд.

Раньше он никогда не снисходил до замечаний насчет ее внешности. Стефани обратила на него взгляд своих почти черных глаз, бархатных с темным сиянием изнутри, и он заметил, как они прекрасны и как хороши ее руки, смуглые, как у малайца.

Он больше ничего не сказал, но на следующий день Стефани доставили на дом неподписанную шкатулку с нефритовыми сережками, браслетом и брошью, украшенными резными китайскими иероглифами. Стефани была вне себя от восторга. Она взяла их в руки и поцеловала, потом надела сережки и браслет, приколола брошку. Несмотря на опыт своих отношений с друзьями и родственниками, с коллегами по сцене и двумя любовниками, она все еще была неискушенной в повседневных делах. Ее сердце, по сути, оставалось невинным и романтичным. Она еще никогда не получала ценных подарков, даже от ее родителей. Ее деньги на карманные расходы до сих пор составляли жалкие шесть долларов в неделю, не считая одежды. Рассматривая в уединении своей комнаты эти чудесные вещи, она удивлялась неожиданно заинтересованному отношению Каупервуда. Разве мог такой серьезный деловой человек вдруг заинтересоваться ею? Она слышала, как отец говорил, что Каупервуд становится очень богатым и влиятельным человеком. Или она все-таки была большой актрисой, как говорили некоторые люди, и в конце концов привлекла к себе внимание сильных мира сего вроде Каупервуда? Она слышала о Рашели, о Нелли Гвинн, о божественной Саре Бернар и ее любовниках. Она взяла драгоценные подарки и заперла их в черной металлической шкатулке, где хранились ее секреты и другие безделушки.

Безмолвное принятие этого дара было достаточным указанием ее расположения для Каупервуда. Он терпеливо ждал, пока однажды в его контору (а не домой) пришло письмо, адресованное «лично Фрэнку Алджернону Каупервуду». Оно было написано мелким, четким почерком.

«Не знаю, как отблагодарить вас за этот замечательный подарок. Я не ожидала этого, но знаю, что вы прислали эти вещи. Я принимаю их и буду с удовольствием носить. Это очень приятно и мило с вашей стороны.

Стефани Плэтоу»

Каупервуд разглядывал почерк, бумагу и изучал стиль письма. Для девушки, которой недавно исполнилось двадцать лет, это было разумное, сдержанное и тактичное послание. Она могла отправить письмо в его дом. Он подождал еще неделю, а затем обнаружил ее у себя дома во второй половине дня. Эйлин уехала в гости, а Стефани делала вид, будто дожидается ее возвращения.

– Было приятно увидеть вас у этого окна, – сказал он. – Вы прекрасно вписываетесь в обстановку.

– Правда? – Ее темно-карие глаза полыхнули огнем. Стена за ее спиной была обшита панелями из темного дуба, озаренного лучами зимнего солнца.

Стефани Плэтоу была очень нарядна. Густые, коротко стриженные черные волосы над низкой челкой были перехвачены открывающей ушки алой ленточкой. Ее гибкое тело, скульптурно округлое, было охвачено нежно-зеленым корсажем, по подолу черной юбки шли алые вставки; ее гладкие руки были обнажены по локоть. На запястье красовался подаренный им нефритовый браслет. Из-под юбки виднелись также нежно-зеленые шелковые чулки, а ноги, несмотря на морозную погоду, были обуты в легкие туфли с латунными пряжками.

Каупервуд вернулся в прихожую, чтобы повесить пальто, и с улыбкой вернулся обратно.

– Миссис Каупервуд дома?

– Дворецкий говорит, что она уехала в гости, но я решила, что могу немного подождать. Наверное, она скоро вернется.

– Вижу, вам понравился мой браслет?

– Он прекрасен, – ответила Стефани, наклонив голову и мечтательно разглядывая украшение. – Я редко надеваю его, но ношу в своей муфте. Мне очень нравятся эти украшения; мне нравится держать их в руках.

Она открыла маленькую замшевую сумочку, где лежал носовой платок и блокнотик для записей, который она всегда носила с собой, и достала брошку и серьги.

Каупервуд преисполнился непривычным воодушевленным чувством от этого проявления реального интереса к искусству. Ему самому очень нравился нефрит, но еще больше ему нравилось, что он может разделить радость обладания. Можно было сказать, что юность и надежда – особенно в сочетании с девичьей красотой и честолюбием – глубоко трогали его. Он с готовностью откликался на ее побуждение оставить какой-то след в этом мире и смотрел на бойкое, эгоистичное тщеславие добрым и терпимым, почти отеческим взором. Бедные маленькие существа, вырастающие на древе жизни; им суждено скоро сгореть и исчезнуть. Каупервуд не знал балладу о розах былых времен, но, если бы знал, она бы ему понравилась. Он не хотел бездумно срывать эти цветы жизни, но, если их вкусы и характеры тянулись к нему, они могли рассчитывать на его сочувствие. По своей натуре он был щедрым человеком, когда это касалось женщин.

– Как мило с вашей стороны! – с улыбкой заметил он. – Мне это нравится, – тут он заметил карандаш и блокнот, лежавший рядом с ней, и спросил: – Что вы делаете?

– Это всего лишь эскизы.

– Можно посмотреть?

– Там нет ничего особенного, – пренебрежительно сказала она. – Я неважная художница.

– Вы одаренная девушка! – энергично возразил он. – Пишете картины, рисуете, вырезаете по дереву, поете, музицируете, играете на сцене!

– И все это весьма посредственно, – вздохнула она, медленно повернула голову и отвела взгляд. В блокноте были собраны ее лучшие рисунки; там были наброски обнаженных женщин, танцоров и танцовщиц, зарисовки мужских торсов и бегущих фигур, головки и шеи спящих девушек, исполненные скрытой чувственности, этюды с изображением ее братьев и сестры, отца и матери.

– Восхитительно! – воскликнул Каупервуд, с первого взгляда оценивший это новое сокровище. Святые небеса, где были его глаза все это время? У его ног лежал самоцвет, невинный, чистейший, настоящая драгоценность. Рисунки указывали на чуткое восприятие; они создавали ощущение темной, неизбывной страсти.

– Для меня это прекрасные рисунки, Стефани, – просто сказал он и почувствовал странное, еще неопределенное прикосновение настоящей симпатии. Живопись была его величайшей любовью; она производила на него гипнотическое действие.

– Вы когда-нибудь изучали живопись? – спросил он.

– Нет.

– И никогда не учились драматическому искусству?

– Нет.

Она медленно и печально качала головой, но даже это движение было соблазнительным. Ее черные волосы странным образом волновали его.

– Я знаю, вы настоящая актриса, а теперь убедился в том, что вы прирожденная художница. И куда я смотрел раньше?

– О нет, – вздохнула она. – Мне кажется, что я просто играю с разными вещами. Порой я плачу, когда задумываюсь, как буду жить дальше.

– В двадцать лет?

– Я достаточно взрослая. – Она лукаво улыбнулась.

– Стефани, сколько вам лет на самом деле? – осторожно поинтересовался он.

– В апреле мне исполнится двадцать один год, – ответила она.

– Ваши родители строги с вами?

Она легонько покачала головой:

– Нет, а почему вы так думаете? Они почти не обращают на меня внимания. Им куда больше нравятся Люсиль, Ормонд и Гилберт.

Ее голос жалобно зазвенел. Она пользовалась этим голосом в своих лучших выступлениях на сцене.

– Разве они не понимают, что вы очень талантливы?

– Думаю, моя мать считает, что у меня есть кое-какие способности. Но уверена, что отец так не думает. А что?

Она подняла глаза и устремила на него томный, жалобный взгляд.

– Стефани, я считаю вас замечательной девушкой, знайте это. Я впервые подумал об этом в тот вечер, когда вы рассматривали мою коллекцию нефрита. Меня словно осенило. Вы настоящая художница, но я был так занят, что не обратил на это внимания. Обещайте ответить на мой вопрос.

– Да?

Она тихо вздохнула, набрав побольше воздуха, и слегка выпятила грудь, глядя на него из-под черных локонов. Ее руки были аккуратно сложены на коленях. Потом она скромно потупилась.

– Послушайте, Стефани! Посмотрите на меня! Я хочу вам кое-что сказать. Мы с вами немного знакомы уже больше года. Я вам нравлюсь?

– Думаю, вы замечательный человек, – тихо сказала она.

– И все?

– Разве этого мало? – она улыбнулась и послала ему темный взгляд, в котором поблескивали искры.

– Сегодня вы надели мой браслет. Вы были рады получить его?

– О да, – она тяжело задышала, притворяясь, что ей не хватает воздуха.

– Как же вы прекрасны! – произнес он, когда встал и посмотрел на нее сверху вниз.

Она покачала головой.

– Нет.

– Да!

– Нет.

– Полно же, Стефани! Встаньте рядом и посмотрите на меня. Вы высокая, стройная, грациозная. Вы подобны свежему ветру с Востока!

Она вздохнула и плавно повернулась к Каупервуду, когда он обвил рукой ее талию.

– Думаю, нам не следует этого делать, правда? – наивно спросила она и, задержавшись на мгновение, отпрянула от него.

– Стефани!

– Пожалуйста, мне лучше уйти.

Глава 26
Любовь и война

Пылкий интерес Каупервуда к Стефани Плэтоу, появившийся одновременно с началом преобразований чикагских трамвайных линий, привел к любовному роману, не менее серьезному, чем предыдущие. Однажды, после нескольких тайных встреч с ней, он, как обычно, снял квартирку в центральной части города, превратив ее в удобное место для свиданий.

Его разговоры со Стефани оказались не такими откровенными, как он рассчитывал. Несмотря на то что она казалась даром судьбы в унылой прагматической атмосфере Чикаго, она была скрытной и загадочной. Беседуя с ней, когда они встречались за обедом, он вскоре узнал о ее честолюбивых устремлениях и мечте получать духовную поддержку от человека, которой поверил бы в нее. Он узнавал об актерах труппы и последние театральные сплетни, о ее семье и подругах. Однажды они сидели в уютной квартирке, которую он выбрал; он почувствовал надвигающуюся волну страсти и спросил, была ли она…

– Да, однажды, – простодушно ответила она.

Это стало настоящим потрясением для Каупервуда. Ему было приятно воображать ее невинность. Но она объяснила, что все произошло совершенно случайно, быстро и неумышленно с ее стороны. Она описала случившееся очень серьезно, трогательно, проникновенно и с таким глубоким разбором сопутствующих обстоятельств, что он был изумлен и даже растроган. Какая жалость! Она призналась, что это сделал Гарднер Ноулз, но его тоже нельзя особенно винить в случившемся. Это просто случилось. Она пыталась протестовать, но… Рассердилась ли она? Да, но потом ей стало жаль Ноулза, и она не стала причинять ему неприятности. Он был очаровательным молодым человеком, у него чудесная мать, сестра и так далее.

Каупервуд поражался, слушая ее. Его взгляды на жизнь вполне допускали отсутствие невинности у избранниц, но Стефани была прелестным существом, и случившееся с ней выглядело кощунством. Он думал, какими идиотами были родители, допустившие пребывание Стефани в такой «художественной среде» без строгого надзора над ней. Тем не менее, узнавая ее ближе, он понимал, что за Стефани было трудно уследить. Очевидно, она была легкомысленной, чувственной и безответственной. Как она может поддерживать дружеские отношения с мерзавцем Ноулзом! Однако она возражала и говорила, что после того случая между ними абсолютно ничего не было. Каупервуд не верил ей. Должно быть, она лжет, но она так нравилась ему! Она рассказывала романтично и возбужденно, и ее манера забавляла и увлекала его.

– Стефани, что же последовало за этим? – спросил он, охваченный любопытством. – Что было дальше? Что вы сделали?

– Ничего, – она покачала головой.

Ему пришлось улыбнуться.

– Давайте больше не будем говорить об этом, – попросила она. – Я не хочу; мне это неприятно. Кроме того, больше ничего не было.

Она вздохнула, и Каупервуд призадумался. Зло уже свершилось, и лучшее, что он мог сделать в ее интересах, – а он придавал значение ее интересам, – это закрыть глаза на случившееся. Он смотрел на нее, удивляясь и недоумевая. Что за прелестная душа! Какая она наивная, но какая задумчивая! У нее масса талантов. Может ли он отступиться от нее?

Он мог бы догадаться, что опасно иметь дело с такой девушкой, особенно с учетом того, что она уже познала цену распутства и ею не владела всепоглощающая страсть. За последние два года Стефани была окружена лестью и мужским вниманием, что ей было нелегко задуматься об этом. Тем не менее, во всяком случае сейчас, она была увлечена Каупервудом. Было замечательно сознавать, что такой утонченный и могущественный человек проявляет внимание к ней. Она видела в нем скорее великого художника, мастера, а не просто коммерсанта, и он чувствовал и ценил это. К его восторгу, она оказалась привлекательнее, чем он ожидал, печальная, страстная девушка, встретившая его темным огнем, который мог поспорить с его собственным пламенем. Она отвечала его страсти согласием со всем, что он мог ей предложить. Как и Рита Сольберг, она была тактичной, но иногда необычно тихой и молчаливой.

– Стефани! – восклицал он. – Поговори со мной. О чем ты думаешь? Ты грезишь наяву, словно африканец.

Но она лишь сидела с загадочной улыбкой либо рисовала, заставляя его позировать. Она постоянно что-то рисовала, словно хотела унять лихорадочное возбуждение, а потом сидела, глядя на него или погрузившись в глубокую задумчивость. Потом, когда он жадно тянулся к ней, она вздыхала:

– О да, да!

Так проходили сладостные дни со Стефани.

Каупервуд посовещался с Эддисоном и Маккенти по поводу требования молодого Макдональда выделить ему пятьдесят тысяч долларов ценными бумагами, а также насчет позиции других редакторов – Хиссопа, Брэкстона, Риккетса и других, которые с недоверием отнеслись к его предложению.

– Паренек подает надежды, – сухо заметил Маккенти, когда узнал о дерзости Макдональда-младшего. – Превзойдет отца и будет зарабатывать больше его.

Маккенти лишь раз в жизни видел старого генерала Макдональда, но относился к нему с уважением.

– Хотелось бы знать, что сам генерал подумает об этом, если узнает, – сказал Эддисон, искренне восхищавшийся стариком. – Боюсь, будет плохо спать по ночам.

– Есть одно обстоятельство, – задумчиво произнес Каупервуд. – В один прекрасный день этот молодой человек, несомненно, возглавит «Инкуайер». По-моему, он не из тех, кто быстро забывает обиды.

Он иронически улыбнулся; Эддисон и Маккенти последовали его примеру.

– Как бы то ни было, он еще не главный редактор, – заключил банкир.

Маккенти, не выдававший свои истинные взгляды и намерения никому, кроме Каупервуда, подождал, пока не остался с ним наедине, и тогда высказал свое мнение:

– Что они могут сделать? Вы делаете разумное предложение. Почему городские власти не могут отдать вам туннель? А схема трамвайной петли есть и у других компаний. Думаю, Чикагская железнодорожная компания, эти молодчики в шелковых носках со Стейт-стрит, и директора газовых компаний сговорились против вас. Если дать им то, чего они хотят, это будет совершенно правильно и справедливо. Если это получает кто-то другой, значит, тут дело нечисто. Я почти не обращаю на них внимания. У нас есть городской совет, вот пусть он и принимает решения. Нельзя будет доказать, что они не сделали это по собственной воле. Мэр – разумный человек: он подпишет все, что нужно. Пусть молодой Макдональд болтает что угодно, если ему так хочется. Если он будет слишком много болтать, вы можете потолковать с его отцом. Что касается Хиссопа, это старая баба на содержании. Я никогда не слышал, чтобы он выступал за интересы для города, если только это не было выгодно Шрайхарту, Мерриллу, Арнилу или кому-нибудь еще из их компании. Я давно их знаю. Мой вам совет: двигайтесь вперед и не беспокойтесь о них. К черту! Они запоют по-другому, когда вы станете влиятельным человеком наравне с ними. В будущем они больше не получат ничего, если не заплатят за это. Они не спешили идти навстречу любым моим предложениям.

Но Каупервуд оставался спокойным и задумчивым. Следует ли ему заплатить молодому Макдональду? Эддисону было неизвестно о каком-либо влиянии, которое тот мог оказать. Наконец, после долгих размышлений он решил двигаться по намеченному плану. Вскоре крутящиеся в мэрии и зале заседаний городского совета репортеры, которые находились в тесном контакте с олдерменом Томасом Доулингом, лидером фракции Маккенти в городском совете, регулярно наведывались в красиво обставленную контору Железнодорожной компании Северного Чикаго, обустроенную Каупервудом, получили известие, что два постановления скоро будут представлены на рассмотрение совета: первое обеспечивало бесплатное долговременное использование туннеля на Ласаль-стрит, а второе разрешало строительство предполагаемой трамвайной петли на Ласаль-стрит, Манро-стрит, Дирборн-стрит и Рэндольф-стрит. Каупервуд дал недвусмысленное интервью, с большим энтузиазмом представил планы компании Северного Чикаго и дал понять, какое великолепное сообщение будет соединять Северную сторону и деловой центр.

Шрайхарт, Меррилл и кое-кто еще, связанный с трамвайной компанией Западной стороны, сразу же подняли шум в клубах и газетах, забрасывая жалобами Риккетса, Брэкстона, молодого Макдональда и других редакторов. Зависть к стремительному продвижению интересов Каупервуда играла в этом не меньшую роль, чем все остальное. По едкому замечанию самого Каупервуда, не имело ни малейшего значения, что все остальные чикагские корпорации получали бесплатные концессии по своим запросам. Его разбирательства с чикагскими газовыми компаниями, его смелая, но безуспешная попытка войти в высшее общество Чикаго и лично признанная история его злоключений в Филадельфии каким-то образом возбудили чрезвычайную настороженность в кругах ультраконсерваторов. В шрайхартовской «Кроникл» появилась колонка новостей под заголовком «План наглого захвата городского туннеля». Это было очень агрессивное заявление, сильно разозлившее Каупервуда. С другой стороны, «Пресс» мистера Хейгенина с большой симпатией отзывалась об идее трамвайной петли, хотя и высказывала определенные сомнения в том, что туннель следует передать без какой-либо компенсации. Редактор Хиссоп полагал, что за туннель полагается гораздо больше, чем номинальная компенсация, и что в городское постановление нужно включить дополнительные условия, вменяющие в обязанность компании Северного Чикаго оплачивать достойный ремонт и надлежащее освещение перечисленных улиц. «Инкуайер» с подачи молодого Макдональда и мистера Дюбуа занял резко враждебную позицию. Никаких бесплатных туннелей, никаких льгот и привилегий в центральной части города! Впрочем, в статьях не встречалось личного упоминания о Каупервуде. В «Глоуб», газете мистера Брэкстона, выражали уверенность, что о бесплатных правах на туннель не может быть и речи и что можно найти гораздо лучший маршрут для трамвайной петли – более длинный и удобный для пассажиров, который бы включал Стейт-стрит или Уобаш-авеню, где были расположены магазины мистера Меррилла. Подобные голоса раздавались и в других местах, так что можно было ясно видеть, до какой степени эти особые мнения отражают интересы городской общественности.

Каупервуд, полагавшийся только на себя и абсолютно равнодушный к любым проявлениям враждебности, все же был немного раздражен той манерой, с которой были встречены его попытки сотрудничать с прессой, но по-прежнему считал, что лучшим выходом из неприятностей было следовать совету Маккенти и сначала добиться власти и влияния. Когда он продолжит канатные линии, по которым пойдут новые вагоны, когда в реконструированных туннелях появится яркое освещение, а пробки на мосту исчезнут как дурной сон, люди своими глазами увидят огромную перемену к лучшему и станут поддерживать его. Наконец все было в полной готовности, и постановления со скрипом прошли через городской совет. Маккенти, немного сомневавшийся в итогах голосования, принес в зал заседаний кресло-качалку, где и провел несколько часов, пока текущие вопросы вносились для обсуждения и голосования. Он изображал любопытного наблюдателя, но фактически был хозяином положения, диктовавшим условия. Ни Каупервуд, ни кто-либо еще не знал о поступке Маккенти, пока не было уже слишком поздно вмешиваться в дело. Когда Эддисон и Видера прочитали об этом в насмешливом изложении газетных репортеров, они удивленно приподняли брови и нахмурились.

– На мой взгляд, это весьма грубая работа, – заметил Эддисон. – Я ожидал, что Маккенти проявит большую тактичность. Все дело в его буйной ирландской юности.

Александр Рэмбо, который был почитателем и сторонником Каупервуда, гадал, можно ли верить написанному в газетах и возможно ли, что Каупервуд заключил серьезный политический договор с Маккенти, который позволил ему растоптать общественное мнение. Рэмбо считал предложение Каупервуда настолько здравым и разумным, что не мог понять причину столь ожесточенного противодействия, и почему Каупервуду и Маккенти пришлось прибегать к таким жестким мерам.

Тем не менее улицы, необходимые для строительства трамвайной петли, были утверждены. Туннель был сдан в аренду на девятьсот девяносто девять лет за номинальную сумму пять тысяч долларов в год. В постановлении было дополнительное условие: старые мосты на Стейт-стрит, Дирборн-стрит и Кларк-стрит должны быть реконструированы или демонтированы, но в одном из пунктов имелась хитроумная «оговорка», аннулировавшая это требование. Вслед за этим моментально появились гневные статьи в «Кроникл», «Инкуайер» и «Глоуб», но Каупервуд лишь улыбался, когда читал их.

«Пусть себе ворчат, – говорил он себе. – Я представил им разумное предложение. Чего же они жалуются? Сейчас я делаю для города больше, чем Чикагская железнодорожная компания. Это зависть, только и всего. Если бы Шрайхарт и Серил попросили о том же, они бы получили это без жалоб и возражений».

Маккенти нанес визит в контору Чикагской трастовой компании, чтобы поздравить Каупервуда.

– Мои ребята постарались, – сказал он. – Но мне пришлось лично присутствовать, поскольку до меня дошли слухи, что десять членов совета собираются кинуть нас в последний момент.

– Отличная работа, – весело откликнулся Каупервуд. – Все скоро уляжется. Они все равно бы возражали, что бы мы ни предложили. Но мы обеспечим горожан такой отличной трамвайной службой, что они позабудут об этом и будут только рады, что туннель достался нам, а не кому-то еще.

И все же на следующее утро после принятия обеспечительных постановлений во влиятельных кругах посыпались уничижительные комментарии. Мистер Норманн Шрайхарт, который с особенным пылом нападал на Каупервуда через свою газету, хмуро посмотрел на мистера Риккетса, когда приехал к нему.

– Ну что же, – произнес магнат, предвидевший грядущее вторжение в свои угодья – Чикагскую железнодорожную компанию. – Видимо, наш дражайший мистер Каупервуд выиграл свою партию в городском совете. Я уверен, что он не жалеет денег, как пожарный не скупится на воду. Скользкий, как угорь. Я был бы рад, если бы мы смогли установить сговор между ним и политиканами из мэрии или с мистером Маккенти. Полагаю, он жаждет власти над городом, поэтому теперь за ним нужен глаз да глаз. Если общественное мнение настроить против него, то со временем его можно будет свалить. Чикаго станет неуютным место для него. Я лично не знаком с мистером Маккенти, но это не тот человек, с которым я бы стал вести серьезные дела.

Договоренности между мистером Шрайхартом и городским советом обеспечивали авторитетные, но не расторопные юристы, состоявшие на службе у компании Южной стороны. Мистера Маккенти им было не достать. Риккетс выразил искреннее согласие со своим патроном.

– Вы совершенно правы, – произнес он с некоторой надменностью, поправляя разболтавшуюся пуговицу на жилете и разглаживая манжеты. – Он заправляет городскими политиканами. Нам нужно держать ухо востро, если мы хотим застать его с поличным.

Мистер Риккетс был бы рад продаться Каупервуду, если бы не был в долгу перед мистером Шрайхартом. Он не испытывал особой симпатии к Каупервуду, но признавал в нем «человека будущего».

Молодой Макдональд, беседовавший с мистером Дюбуа в редакции «Инкуайер» и размышлявший, сколь тщетной оказалась его попытка тайных телефонных переговоров, находился в раздражительном и ироничном настроении.

– Ну, ладно, – сказал он. – Похоже, наш друг Каупервуд не воспользовался нашим советом. Сейчас он добился своего, но «Инкуайер» с ним еще не рассчитался. Но ему еще многое понадобится от города.

– Да, Каупервуд весьма умен, – заметил мистер Дюбуа. – Притчард, наш политический обозреватель, утверждает, что Маккенти подмазал всех чиновников муниципалитета, вплоть до самого мэра, и теперь Каупервуд может получить все, что пожелает. Том Доулинг кормится с его рук, а это что-нибудь да значит. Старый генерал Ван-Сайкл тоже каким-то образом работает на него. Стал бы этот дряхлый пройдоха шевелиться там, где ему нет выгоды?

– Он скользкий тип, – заметил Макдональд. – Но что касается Каупервуда, это не сойдет ему с рук. Он хочет получить слишком много и слишком быстро.

Мистер Дюбуа улыбнулся про себя. Его забавляло, как небрежно Каупервуд отмахнулся от Макдональда и его намеков, временно отказавшись от услуг «Инкуайера». Он был убежден, что если бы старый генерал находился на месте, то поддержал бы финансиста.

Через восемь месяцев после приобретения туннеля на Ласаль-стрит и захвата четырех основных центральных улиц для трамвайной линии Каупервуд приступил к завершению второй части своей программы – к приобретению туннеля на Вашингтон-стрит и контролю над трамвайной компанией Западного Чикаго, которая по старинке тащилась со своими ветхими конками. История с компанией Северной стороны повторилась. Большинство обычных акционеров были чрезвычайно нервозными, чувствительными и опасливыми. Они напоминали двустворчатых моллюсков, которые при малейшей внешней угрозе замыкаются в своих раковинах и замирают. С другой стороны, улыбчивые представители Каупервуда, Каффрата, Эддисона, Видеры навещали директоров и крупных акционеров, повествуя о блистательных перспективах железнодорожной компании Западного Чикаго, если только они согласятся передать в долгосрочную аренду пятьдесят один процент своих акций. Всего насчитывалось тысяча двести пятьдесят акций с текущими котировками в двести долларов, которые предлагалось выкупить по шестьсот долларов за штуку и гарантированным тридцатипроцентным доходом на все остальные акции.

Кто мог воспротивиться такому предложению? Мори собаку голодом и бей ее одной рукой, ласкай ее другой и протягивай жирные куски мяса, и она будет плясать под твою дудку. В конце концов – и это заняло немного времени – директора и основные акционеры Железнодорожной компании Северного Чикаго уступили заманчивому предложению. И вот как гром посреди ясного неба – компания Западного Чикаго перешла в доверительное управление компании Северного Чикаго, а право на аренду туннеля на Вашингтон-стрит перешло к дочерней компании, организованной Каупервудом. Как ему удалось провернуть это? Вопрос вертелся на кончике языка у каждого финансиста. Кем были люди, обеспечившие огромные суммы денег для выплаты шестисот долларов за каждые 650 из 1250 акций, принадлежавших старой компании Западной стороны, с гарантированными процентами на остальные акции? Откуда взялись деньги на оборудование канатных трасс? Если бы они хорошенько подумали, то все стало бы ясно. Каупервуд просто капитализировал свое будущее.

Еще до того, как газеты или горожане успели выразить свой протест, толпы рабочих днем и ночью уже работали в деловом центре города. Их горящие фонари и стук молотов поверг в изумление весь район. Прокладывалась первая огромная петля канатной дороги и ремонтировался туннель на Ласаль-стрит. То же самое происходило на Северной и Западной стороне, где прокладывались бетонные трубопроводы, строились новые вагоны с прицепами, возводились новые трамвайные парки и сооружались новые силовые станции. Город, давно привыкший к транспортным пробкам на старых мостах, к холодным вагонам на конной тяге, трясущимся по рельсам с затоптанной соломой на полу, сгорал от нетерпения увидеть, как будет выглядеть эта прекрасная трамвайная система. Вскоре туннель на Ласаль-стрит был покрыт белой штукатуркой и освещен электрическими лампами. По длинным улицам и бульварам Северной стороны были проложены бетонные трубопроводы и тяжелые рельсы. Силовые станции были готовы, и система начала действовать еще в то время, когда заключались контракты с компанией Западной стороны.

Шрайхарт и его соратники только дивились скорости и головокружительной фантасмагории финансовых операций. Консервативным транспортным магнатам Чикаго казалось, что этот молодой гигант с востока намеревается поглотить весь город. Чикагская трастовая компания, которую он учредил вместе с Эддисоном, Маккенти и другими партнерами для манипуляций с основными выпусками облигационных займов и которая, по слухам, находилась под его управлением, процветала. Теперь он мог выписывать чеки на миллионы долларов, однако, насколько было известно, у него ни перед кем не было долговых обязательств. Но самое неприятное заключалось в том, что Каупервуд, этот выскочка, преступник, чужак, которого они изо всех сил старались предать финансовому удушению и отлучить от высшего общества, теперь стал привлекательным и даже популярным персонажем в глазах общественности. Его взгляды и мнения практически по любому вопросу широко цитировались, и даже наиболее враждебно настроенные газеты не осмеливались пренебрегать им. Теперь их владельцы в полной мере осознали, что в финансовом мире Чикаго появился новый игрок, который был достойным противником.