Текст книги "Титан"

Глава 58
Грабитель народа

Весна и лето 1897 года, поздняя осень 1898 года были временем заключительной битвы Фрэнка Алджернона Каупервуда и враждебных ему сил в городе Чикаго, штат Иллинойс, а по существу, в Соединенных Штатах Америки в целом. В 1896 году, когда новый губернатор вступил в должность вместе с членами законодательного собрания штата, Каупервуд снова решил бороться. К тому времени, когда новый законодательный орган собрался на первую сессию, прошел год с тех пор, как губернатор Суонсон наложил вето на законопроект о создании общественной комиссии. Общественное мнение, возбужденное газетами, немного успокоилось. Действуя через сочувствующие финансовые круги, особенно через «Хекльмейер, Готлиб и К°», Каупервуд уже пытался оказать влияние на нового губернатора и отчасти преуспел.

Новый губернатор, в данном случае капрал А. Э. Арчер, или экс-конгрессмен Арчер, как его иногда называли, в отличие от Суонсона, представлял собой любопытное сочетание банальности и совершенства. Это был один из тех изменчиво‐преданных и преданно-изменчивых политиков, которые пролагают себе путь наверх с помощью лицемерных, хотя и не слишком предосудительных методов. Это был невысокий, крепко сложенный человек со светло-каштановыми волосами и карими глазами, энергичный, остроумный и придерживавшийся обычной для политиков публичной морали, то есть не сомневавшийся в ее отсутствии. Барабанщик и рядовой с четырнадцати до восемнадцати лет во время «войны с мятежниками», Гражданской войны, он впоследствии получил внеочередной воинский чин за примерную воинскую службу. Позднее он возглавил республиканское общество ветеранов и участвовал в трогательных благотворительных акциях в пользу старых солдат, вдов и сирот. Он был примерным американцем из тех, что машут национальным флагом, жуют табак и сквернословят; к тому же он обладал большими политическими амбициями. Другие члены ветеранского общества числились в списках претендентов на президентский пост. Почему бы и ему не попробовать свои силы? Превосходный оратор, вещавший фальцетом, имевший хорошие связи, доброжелательный, яркий и напористый, он был расчетливым материалистом, а следовательно, не испытывал особого интереса к интеллектуальной деятельности. Стремясь на губернаторский пост, он предпринял обычные в таких случаях попытки, и насчет его позиции по отношению к предполагаемой общественной комиссии его прощупали Хекльмейер, Готлиб и кое-кто еще, кто стоял на стороне Каупервуда. Поначалу он отказался поддержать эту идею. Впоследствии, обнаружив, что могущественные железнодорожные концерны заинтересованы в создании комиссии, а другие кандидаты собираются устроить ему конкуренцию на губернаторских выборах, он пошел на уступки. В личных беседах он дал понять, что готов поддержать законопроект, если законодательное собрание поддержит эту идею, а газеты не будут слишком шуметь. Другие кандидаты выражали сходное мнение, но мистер Арчер в итоге был успешно избран на пост губернатора.

Вскоре после первого созыва нового законодательного органа некий А. С. Ротерхит, издатель «Южно-Чикагского еженедельника», однажды по чистой случайности в законодательном собрании штата сел на место сенатора Кларенса Маллигана. В этот момент его хлопнул по плечу сенатор Ладриго из округа Менард, предложивший ему выйти в холл. Там, принятый за сенатора Маллигана, он был представлен сенатором Родриго незнакомцу по фамилии Джерард, который, ограничившись несколькими замечаниями, произнес следующее:

– Мистер Маллиган, я хочу договориться с вами относительно законопроекта Саутхэка, который вскоре будет представлен на рассмотрение сената. У нас семьдесят голосов, но нам нужно получить девяносто. Законопроект дошел до второго чтения, и это хорошие результаты. Я уполномочен сегодня поговорить с вами. Ваш голос будет стоить две тысячи долларов лично для вас начиная с того момента, когда билль будет подписан.

Мистер Ротерхит, который лишь недавно вступил в ряды оппозиционной прессы, не растерялся.

– Прошу прощения, – проговорил он, – я не расслышал ваше имя.

– Джерард, – ответил говоривший. – Генри А. Джерард.

– Спасибо, я обдумаю этот вопрос, – сказал предполагаемый сенатор Маллиган.

Как ни странно, в этот самый момент появился настоящий сенатор Маллиган, о прибытии которого громко возвестили несколько его коллег, находившихся в холле. После этого мистер Джерард и ловкий сенатор Ладриго благоразумно поспешили удалиться. Не стоит и говорить, что мистер Ротерхит немедленно воззвал к силам справедливости и добродетели. Пресса раструбила об этом маленьком происшествии. Это был очень громкий инцидент, который снова вернул вопрос в роковое поле публичного обсуждения.

Чикагские газеты призвали горожан к оружию. Они подняли крик, что старые и зловещие силы сторонников Каупервуда возобновили свою гибельную деятельность. Члены сената и палаты представителей получили суровое предупреждение. Безукоризненная позиция губернатора Суонсона преподносилась как образец для нынешнего губернатора Арчера. «От этой идеи за версту несет бюрократизмом, политической нечистоплотностью и мошенничеством, – гласила редакторская колонка в «Инкуайер» Трумэна Лесли Макдональда. – Жители Чикаго и граждане Иллинойса хорошо понимают, кто и какая именно организация получит настоящую выгоду. Нам не нужна общественная комиссия, учрежденная по требованию частной трамвайной корпорации. Неужели щупальца Фрэнка А. Каупервуда вновь готовы опутать законодателей?»

Этот залп, появившийся почти одновременно с градом враждебных комментариев в других газетах, заставил Каупервуда нелицеприятно высказаться.

– Они могут катиться к дьяволу, – заявил он Эддисону за ленчем. – У меня есть право на продление моих концессий на пятьдесят лет, и я собираюсь получить его. Посмотрите на Нью-Йорк и Филадельфию. В восточных штатах могут только посмеиваться над нами; они не понимают, как могла сложиться подобная ситуация. Это все закулисная работа Хэнда, Шрайхарта и их приспешников. Я знаю, что они делают и кто дергает за ниточки. Газетчики поднимают лай каждый раз, когда получают приказ сверху. Хиссоп танцует под дудку Арнила. Молодой Макдональд – цепной пес у Хэнда. Они готовы на любую низость, лишь бы побить Каупервуда. Ну так вот, они не одолеют меня. Я найду выход. Законодательное собрание утвердит законопроект о пятидесятилетних концессиях, и губернатор подпишет его. Я лично прослежу за этим. У меня есть как минимум восемнадцать тысяч акционеров, которые хотят получать достойный доход на вложенные деньги, и я собираюсь обеспечить им это. Разве другие люди не становятся богатыми? Разве другие корпорации не получают десять, двенадцать процентов дохода? Почему я не должен этого делать? Или в Чикаго стало хуже жить? Разве у меня не работают двадцать тысяч человек, которые получают хорошую зарплату? Вся эта шумиха о гражданских правах и долге перед народом – просто крысиная возня! Разве мистер Хэнд признает свой долг перед общественностью, когда затронуты его интересы? Или мистер Шрайхарт? Или мистер Арнил? К черту эти газеты! Я знаю свои права. Любой честный законодательный орган даст мне достойную концессию для спасения от этих политических акул.

Однако к тому времени издатели газет стали такими же хитрыми и сильными, как и сами политики. Под большим куполом Капитолия в Спрингфилде, в холлах и конференц-залах сената и конгресса, в отелях и сельских округах, где можно было собрать малейшие крохи информации, везде находились их представители, ожидающие, слушающие и выведывающие. Призом для них в этой схватке были деньги и престиж. Они побуждали олдерменов‐реформаторов созывать массовые митинги в своих округах. Владельцев собственности тоже побуждали к самоорганизации; так был сформирован комитет из ста видных горожан во главе с Хэндом и Шрайхартом. Вскоре после этого вестибюли, залы и кабинеты сенатских комитетов в Спрингфилде, как и коридоры одного из главных отелей, полнились тяжкой поступью священников, реформаторов и членов гражданских комитетов, которые разражались гневными речами, угрозами и бахвальством, а потом расходились только для того, чтобы освободить место для следующей партии.

– Скажите, сенатор, что вы думаете об этих делегациях? – поинтересовался конгрессмен Гриноу у сенатора Джорджа Кристиана из округа Гранди однажды утром, когда группа чикагских священнослужителей в сопровождении мэра прошествовала через холл в сторону комитета по железным дорогам, где проходило закрытое обсуждение законопроекта. – Не кажется ли вам, что это хорошее свидетельство гражданской активности и нравственного воспитания?

Он возвел очи горе и скрестил пальцы над жилетными карманами самым благочестивым и почтительным образом.

– Да, дорогой пастор, – без тени улыбки отозвался непочтительный Кристиан. Он был коротышка с землистым цветом лица, глазами грызуна, с усиками и козлиной бородкой. – Но не забывайте, что Господь призвал нас к этой работе.

– Мы должны неустанно трудиться на благо общества, – ответствовал Гриноу. – Жатва изобильна, а избранных тружеников мало.

– Ай-яй-яй, пастор, не переигрывайте. Не то вы заставите меня пролить горькие слезы, – ответствовал Кристиан, и эти двое расстались с понимающими улыбками на устах.

Но благожелательное отношение этих джентльменов никак не могло успокоить газетчиков. О, эти проклятые журналисты! Они сновали здесь, там, повсюду, докладывая малейшие слухи о разговорах или воображаемых программах. Никогда еще чикагцы не получали столь назидательного урока в мастерстве государственного управления, в его тонкостях и ограничениях. Президент сената и спикер палаты общин были отдельно предупреждены о выполнении долга перед избирателями. Ежедневные газетные развороты, посвященные этой теме, стали привычными. Каупервуд практически вышел на сцену, дерзкий, непримиримый, с пылающим огнем убежденности в очах. Его магнетическая сила буквально завораживала людей. Сбросив маску незаинтересованности – как будто она когда-либо скрывала его, – он теперь открыто вышел на поле боя, приехал в Спрингфилд и поселился в главном отеле города. Подобно генералу во время битвы, он направлял свои войска. В теплом воздухе светлых июньских вечеров в Спрингфилде, когда на улицах все затихало, и великие равнины Иллинойса простирались на сотни миль с севера на юг, а селяне укладывались спать в своих домах, он совещался со своими юристами и поверенными.

В такие времена можно лишь пожалеть бедных законодателей родом из сельской глубинки, разрывавшихся между стремлением к ожидаемой прибыли и страхом быть объявленными предателями народных интересов. Для тех, кто за всю свою жизнь не видел двух тысяч долларов, это была душераздирающая проблема. Они обсуждали ее, собираясь за закрытыми дверями в номерах гостиниц. По ночам в одиночестве они обдумывали ее, расхаживая туда-сюда в своих комнатах. Когда большой бизнес навязывает свою волю, в то время как люди на улицах просят подаяния, это производит разрушительное действие. Многие романтичные, воспитанные на иллюзиях, идеалистически настроенные провинциальные редакторы, юристы или законодатели становились закоренелыми циниками или взяточниками. Люди лишались последних остатков веры и крох милосердия; они волей-неволей приходили к убеждению, что все продается и покупается. С виду могло показаться, что все идет своим чередом: простые фермеры и сенаторы из небольших городков совещались, размышляли и гадали, что им нужно делать, однако в джунглях трущоб бурлила страшная и страстная жизнь, где в руках мелькают ножи, отвага сплетается с низостью, а желудок сводит от голода.

Из-за скандала, постоянно раздуваемого в газетах, более осторожные законодатели постепенно становились все более боязливыми. Друзья из их родных мест по наущению газетчиков посылали им гневные письма. Политические противники воспрянули духом. Хотя наживка, на первый взгляд, была легко достижима, цена ошибки становилась слишком высокой, и многие сделались чрезмерно осторожными и уклончивыми. Когда некий депутат палаты представителей по фамилии Спаркс, деятельный и должным образом подготовленный, поднялся на трибуну с законопроектом в кармане и предложил включить его в повестку дня, последовал моментальный взрыв. Сразу сто человек потребовали дать им слово. Депутат по фамилии Дисбэк, уполномоченный контролировать действия противников Каупервуда, произвел подсчет по головам и убедился, что, несмотря на все вражеские происки, у Каупервуда есть как минимум сто два голоса, то есть две трети голосов, необходимых для того, чтобы сокрушить любое противодействие, которое может возникнуть на местах. Тем не менее сторонники Каупервуда из осторожности довели законопроект до второго, а потом до третьего чтения. Были приняты всевозможные поправки, в том числе о снижении платы за проезд до трех центов в часы пик и о двадцатипроцентном налоге на валовый доход. Со всеми этими поправками законопроект был передан на рассмотрение в сенат, где они были вычеркнуты, а документ снова вернулся в палату представителей. Здесь, к большой досаде Каупервуда, появились признаки, что законопроект не будет принят.

– Ничего не поделаешь, Фрэнк, – сказал судья Диккеншитс. – Это слишком опасная игра. Все газеты следят за ними. Если что, им житья не дадут.

В результате была задумана еще одна мера, более мягкая и успокоительная для газет, но гораздо менее подходящая Каупервуду. Путем пересмотра старого «Закона о конной тяге и движении грузовых судов» городской совет Чикаго получал право выдавать концессии сроком на пятьдесят лет вместо двадцати. Но это означало, что Каупервуду придется вернуться в Чикаго и продолжить свою битву там. Это был жестокий удар, но все же лучше, чем ничего. Если он сумеет победить в очередном бою за концессию в стенах чикагской мэрии, то получит все, чего хотел. Но удастся ли это сделать? Разве он не обратился в законодательное собрание штата специально, чтобы избежать такого риска? Его намерения будут выставлены на всеобщее обозрение. Однако в конечном счете, если цена окажется достаточно большой, члены городского совета могут наскрести в себе больше мужества, чем эти провинциальные законодатели. Им придется это сделать.

Поэтому после бог знает каких отчаянных перешептываний, совещаний, споров и подбадривания малодушных, после отклонения первого законопроекта ста четырьмя голосами против сорока девяти при помощи очень сложной процедуры через юридический комитет была внесена вторая инициатива. Она была принята, и губернатор Арчи, после тяжких раздумий и внутренней борьбы, подписал законопроект. Человек недалекого кругозора, он недооценил масштаб искусственно возбужденного социального протеста и его последствия для себя. Каупервуд, стоявший рядом с ним, щелкнул пальцами перед лицом своих врагов, продемонстрировал жестким торжествующим блеском в глазах, что он по-прежнему остается хозяином положения, всем своим видом показывал, что он еще заставит чикагские газеты преклонить перед ним колени. Кроме того, в случае прохождения законопроекта в городском совете Каупервуд пообещал сделать Арчера богатым и независимым человеком с помощью вознаграждения в пятьсот тысяч долларов.

Глава 59
Капитал и гражданские права

Какие только незримые бурления, заговоры, политические интриги и разглагольствования не были в редакционных колонках в Чикаго между 5 июня 1897 года, когда был принят законопроект Мирса (получивший название в честь отважного законодателя, предложившего его на рассмотрение и заработавшего на этом небольшое состояние), и его представлением в городском совете в декабре того же года! Несмотря на острую неприязнь к Каупервуду, в местной общественной жизни существовал слой прагматичной и расплывчатой человеческой субстанции, который не рассматривал его в совсем уж неблагоприятном свете. Эти люди сами занимались бизнесом. Трамвайные линии Каупервуда проходили у их дверей и обслуживали их. Они не представляли, чем его трамвайный сервис может отличаться от услуг, предоставляемых другими компаниями. Это были материалисты, видевшие в демонстративном поведении Каупервуда оправдание их собственной материальной точки зрения и не боявшиеся говорить об этом. Но против них выступали проповедники, несчастные, неустойчивые глупцы и невежды, видевшие лишь то, о чем трещали в газетах. Были также анархисты, социалисты, отдельные налогоплательщики и поборники общественной собственности. Были очень бедные люди, которые видели в богатстве Каупервуда, в сказочных историях о его нью-йоркском доме и его художественной коллекции причину их бедности. В это время по всей Америке распространялось предчувствие грядущих великих политических и экономических перемен. Страна полнилась слухами, что хозяевам жизни на самом верху придется уступить дорогу более богатому, свободному и счастливому существованию для простых людей. Раздавалось множество голосов, выступавших за восьмичасовой рабочий день и публичную собственность на общественные концессии. А здесь существовала громадная трамвайная корпорация, обслуживавшая население в полтора миллиона человек, занимавшая улицы, которые люди создали самим своим присутствием, взимавшая со всех этих скромных горожан дань в размере шестнадцати или восемнадцати миллионов долларов в год, не платившая достаточный налог в пользу города от этих громадных доходов и дававшая взамен (как писали в газетах) плохое обслуживание, обшарпанные вагоны, отсутствие свободных мест в часы пик, отсутствие продуманных пересадок (на самом деле существовало триста шестьдесят два отдельных пересадочных пункта). Простой труженик, читая об этом при свете газового рожка или электрической лампочки на кухне или в гостиной своей обшарпанной квартиры или ветхого домишка, а также просматривавший другие статьи о вольготной и роскошной жизни богачей, чувствовал себя лишенным изрядной части своего законного состояния. Все сводилось к задаче вынудить Фрэнка А. Каупервуда оплатить свой долг перед Чикаго. Ему больше не должно быть позволено подкупать олдерменов; он не должен получить пятидесятилетнюю концессию, привилегию на получение которой он уже купил в законодательном собрании штата, растлевая и коррумпируя честных людей. Его нужно прижать к ногтю, заставить его подчиниться закону и порядку. Ходили слухи, о справедливости которых авторы этих обвинений даже не подозревали, что законопроект Мирса был проведен через палату представителей и сенат с помощью наличных денег, обещанных даже самому губернатору. Никаких веских доказательств не существовало, но Каупервуда считали коррупционером грандиозного масштаба. В газетных карикатурах его изображали капитаном пиратского судна, приказывавшим своим головорезам взять на абордаж другое судно – корабль Гражданских Прав. Его изображали в виде разбойника в черной полумаске и насильника, душившего прекрасную деву по имени Чикаго одной рукой, а другой отнимавшего у нее кошелек. Теперь эта баталия начала приобретать мировую известность. В Монреале и Кейптауне, в Буэнос-Айресе и Мельбурне, в Лондоне и Париже люди читали об этой необыкновенной борьбе. Он наконец стал поистине общенациональной и международной фигурой. Его первоначальная мечта, пусть и при несколько иных обстоятельствах, исполнилась в буквальном смысле.

Между тем следовало признать, что местные финансовые круги, организовавшие эту чудовищную по размаху атаку на Каупервуда, были немало встревожены характером того младенца, которого они породили. Они наконец получили общественное мнение, враждебное по отношению к Каупервуду, но они сами были получателями громадных прибылей и желали точно таких же привилегий, каких добивался Каупервуд, а теперь своими же действиями могли убить курицу, несущую золотые яйца. Такие люди, как Хекльмейер, Готлиб и Фишель, крупные капиталисты восточных штатов, занимавшие почетные места в советах директоров огромных трансконтинентальных компаниях и международных банковских домах, были поражены тем, что газеты и финансовые противники Каупервуда в Чикаго могли зайти так далеко. У них что, нет уважения к капиталу? Разве они не знают, что долгосрочные концессии практически составляют основу всей современной капиталистической собственности? Опасные теории, проповедуемые в Чикаго, могли распространиться на другие города, если не удержать их под контролем. Америка вполне могла превратиться в антикапиталистическую, даже социалистическую страну. Публичная собственность могла стать осуществимой теорией. И что тогда?

– Эти люди чрезвычайно глупы, – как-то обратился мистер Хекльмейер к мистеру Фишелю из концерна «Фишель, Стоун и Саймонс». – Не понимаю, чем мистер Каупервуд отличается от любого другого человека, устраивающего свои дела. Мне он кажется совершенно здравым и способным человеком. Все его компании платят налоги и превосходно окупаются. Для меня в Чикаго нет лучших капиталовложений, чем трамвайные компании Северного и Западного Чикаго. По-моему, было бы разумно консолидировать все трамвайные линии и поместить их под его управление. Он будет зарабатывать деньги для акционеров. Похоже, он прекрасно знает, как управлять городским транспортом.

– Знаете, что я скажу, – произнес мистер Фишель, такой же самодовольный и холеный, как мистер Хекльмейер, и полностью согласный с его мнением, – я и сам думал о чем-то подобном. Все эти свары нужно прекратить. Это очень, очень плохо для бизнеса. Как только эта чушь насчет общественной собственности получит огласку, ее будет очень трудно прекратить. Она и так уже слишком распространилась.

Мистер Фишель был толстым здоровяком, как и мистер Хекльмейер, но гораздо ниже ростом. Он представлял собой ходячий арифмометр. В его черепной коробке проживали только финансовые расчеты и силлогизмы второй, третьей и четвертой степени.

Теперь обратимся к новому развитию событий. Мистер Арнил умирает от пневмонии и оставляет свои владения в Чикаго старшему сыну, Эдварду Арнилу. Мистер Фишель и мистер Хекльмейер сначала через посредников, а потом напрямую вступают в контакт с мистером Мерриллом и ходатайствуют в защиту Каупервуда. Идет много разговоров о прибылях: насколько больший доход приносят трамвайные линии под управлением Каупервуда, чем у мистера Шрайхарта. Мистер Фишель заинтересован в успокоении социалистической смуты. Теперь это совпадает и с желанием мистера Меррилла. Сразу же после этого мистер Хекльмейер встречается с мистером Эдвардом Арнилом, далеко не таким решительным человеком, как его отец, хотя ему хотелось бы стать таковым. Как ни странно, он по-своему восхищается Каупервудом и не видит никакой выгоды в политике, которая может привести местные трамвайные линии под муниципальное управление. Мистер Мейер, действуя от лица мистера Фишеля, подступается к мистеру Хэнду с такими же аргументами. «Никогда! Никогда! Никогда!» – говорит Хэнд. Тогда мистер Хекльмейер делает новый заход. «Никогда! Никогда! Никогда! – говорит Хэнд. – К черту мистера Каупервуда!» Но в качестве последнего посланника, представляющего интересы мистера Фишеля и мистера Хекльмейера, теперь появляется мистер Морган Фрэнкхаузер, партнер мистера Хэнда по развитию общественного транспорта в Миннеаполисе и Сент-Поле. Почему мистер Хэнд так настойчив? Зачем стремиться к возмездию, которое лишь будоражит народ и делает муниципальную собственность убедительной политической идеей, что повсюду ставит под угрозу интересы крупного капитала? Почему бы не продать свои чикагские активы ему, Фрэнкхаузеру, за его трамвайную компанию в Питтсбурге, проведя справедливый обмен акциями, а потом сколько угодно сражаться с Каупервудом издалека?

Мистер Хэнд, пораженный и озадаченный, чешет круглую голову, а потом хлопает тяжелой ладонью по столу. «Никогда! – восклицает он. – Богом клянусь, этого никогда не будет, пока я жив и нахожусь в Чикаго!» Но затем он уступает. Жизнь выкидывает странные трюки, в некотором ошеломлении думает он и недоверчиво качает головой. Раньше он никогда не поверил бы, что такое возможно.

– Но Шрайхарт никогда не уступит, – заявил он мистеру Фрэнкхаузеру. – Он скорее умрет. Бедный старый Тимоти тоже не пошел бы на это, если бы был жив.

– Ради всего святого, давайте оставим в покое мистера Шрайхарта, – попросил мистер Фрэнкхаузер, истинный американец немецкого происхождения. – Разве мне без того не о чем беспокоиться?

Мистер Шрайхарт в ярости. Никогда! Никогда! Никогда! Он скорее ликвидирует свою компанию. Но он в меньшинстве, и мистер Фрэнкхаузер, действуя в интересах мистера Фишеля или мистера Хекльмейера, с радостью выкупит его активы.

Вот так случилось, что осенью 1897 года все трамвайные линии конкурентов были преподнесены мистеру Каупервуду на блюде; как оказалось, на золотом блюде.

– Мы все уладили, – доверительно сообщил со своим акцентом мистер Готлиб мистеру Каупервуду за превосходным ужином в священных пределах клуба «Метрополитен» в Нью-Йорке. Время – 20.30. Вино – игристое бургундское. – Сегодня пришла телеграмма от Фрэнкхаузера. Вот дельный человек! Вы должны как-нибудь познакомиться с ним. Хэнд продает свои акции Фрэнкаузеру. Меррилл унд Арнил будут работать с нами. Мы все устроили для них. Мистер Фишель попросит своих друзей приобрести все местные акции, какие только возможно; с ними мы будем контролировать совет директоров. Шрайхарт вышел из правления. Скоро он подаст в отставку. Очень хорошо. Полагаю, вы не будете лить слезы по этому поводу. Теперь все зависит от того, сможете ли вы получить постановление о пятидесятилетней концессии в городском совете. Хекльмейер говорит, что он предпочитает вас всем остальным в качестве управляющего делами. Он собирается передать все в ваши руки. Фрэнкхаузер думает то же самое. Хекльмейер делает то, что он говорит. Вот так; теперь дело за вами. Желаю успеха. Вам предстоит немало потрудиться: угомонить газеты, и к тому же Хэнд унд Шрайхарт по-прежнему будут против вас. Мистер Хекльмейер попросил передать вам поклон и сказать, что он приглашает вас отобедать у него на следующей неделе или он отобедает у вас – как будет удобнее.

Мэром Чикаго в то время был некий Уолден Г. Лукас, честолюбивый тридцативосьмилетний политик. Он имел популярность, так как умел привлекать к себе общественное внимание. Привлекательный, хорошо сложенный, здоровый и еще молодой человек, он был проницательным, энергичным, хладнокровным прагматиком, оратором, мечтавшим о великом политическом будущем, стремившийся играть по справедливости, заводить друзей, быть предметом гордости для праведников, но не слишком бескомпромиссным врагом нечестивцев. Короче говоря, это был молодой, исполненный надежд западный Макиавелли, который мог, если бы пожелал, отлично послужить делу противников Каупервуда.

Озабоченный этим обстоятельством, Каупервуд посетил мэра.

– Мистер Лукас, к чему вы лично стремитесь? Что я могу сделать для вас? Вы хотите делать политическую карьеру?

– Мистер Каупервуд, вы ничего не можете сделать для меня. Вы не понимаете меня, а я не понимаю вас. Вы не можете меня понять, потому что я честный человек.

– О боги! – воскликнул Каупервуд. – Вот пример настоящего самоуважения и великих познаний. Желаю вам всего самого доброго.

Вскоре после этого мэра посетил некий мистер Каркер, хитроумный, высокомерный, но обладавший своеобразным обаянием лидер демократической партии в штате Нью-Йорк.

– Видите ли, мистер Лукас, крупнейшие банковские дома на востоке страны заинтересованы в исходе схватки, происходящей в Чикаго, – сказал Каркер. – К примеру, «Хекльмейер, Готлиб и К°» хотели бы видеть консолидацию городского железнодорожного транспорта, которая сделает их привлекательным капиталовложением в целом и в то же время будет справедливой и полезной для города. Двадцатилетний контракт, с их точки зрения, является слишком краткосрочным. Пятьдесят лет – это наименьший срок, который они могут спокойно рассматривать, хотя концессия на сто лет была бы предпочтительной. Это довольно мало для столь перспективного плана развития. Местная политика может привести лишь к общественной собственности на предприятия, оказывающие коммунальные услуги, но демократическая партия в настоящее время решительно не может выступать за такое радикальное преобразование. Это вызовет возмущение и противодействие финансовых кругов по всей стране. Любой человек, чье политическое прошлое будет связано с подобными мерами, не получит никаких шансов для успешной политической карьеры даже на уровне штата, не говоря о национальном уровне. Он никогда не будет избран. Я выражаюсь достаточно ясно, не так ли?

– Да.

– Человека можно убрать с должности мэра Чикаго так же легко, как и с должности губернатора в Спрингфилде, – продолжал мистер Каркер. – Если вы хотите снова стать мэром Чикаго еще на два года или баллотироваться на пост губернатора в следующем году, пока не придет время новых президентских выборов, поступайте, как сочтете нужным. Между тем, по моему мнению, с вашей стороны было бы неразумно связывать свое имя с идеей общественной собственности. В своей борьбе с мистером Каупервудом газеты подняли вопрос, который нельзя было затрагивать.

Вскоре после ухода мистера Каркера появился мистер Эдвард Арнил, обладатель славной фамилии, а затем мистер Джейкоб Бетал, лидер демократической партии в Сан-Франциско. Оба сделали предложения, которые, если последовать им, могли бы привести к взаимной поддержке. Далее прибыли делегации влиятельных республиканцев из Миннеаполиса и Филадельфии. Даже президент банка Лейк-Сити и президент банка «Прери Нэшнл» подтвердили уже сказанное. Мистер Лукас пребывал в большом замешательстве. Безусловно, политическая карьера была непростым делом. Стоит ли наносить упреждающие удары по Каупервуду, как он собирался сделать? К чему может привести непреклонная политика по защите прав народа? Будут ли люди благодарны ему? Будут ли они помнить о нем? Допустим, текущую газетную кампанию следует смягчить и направить в более спокойное русло, как предложил мистер Каркер. Что за путаница и неразбериха царит в этих политических делах!

– Послушай, Бесси, – обратился он однажды вечером к своей миловидной, пышущей здоровьем русоволосой жене. – Что бы ты сделала на моем месте?

Она была сероглазой женщиной, жизнерадостной, практичной, в меру тщеславной, с хорошими семейными связями, и гордилась положением мужа и его будущим. Он имел привычку обсуждать с ней свои служебные проблемы.

– Вот что я тебе скажу, Уолли, – ответила она. – Тебе нужно за что-то держаться. Мне кажется, что на этот раз простые люди должны оказаться в выигрыше. Не знаю, как газеты могут изменить свою позицию после всего, что они уже натворили. Ты не обязан выступать за общественную собственность или за любые несправедливые притеснения для состоятельных людей, но я все равно убеждена, что концессия на пятьдесят лет – это уже слишком. Ты должен заставить их что-то платить городу и получать концессии без взяток. Они вполне способны на это. На твоем месте я бы придерживалась выбранного курса. Ты не можешь обойтись без простых людей, Уолли. Ты просто должен иметь их доверие. Если ты утратишь их расположение, тебе вряд ли помогут эти политики и кто-либо еще.