Текст книги "Америка выходит на мировую арену. Воспоминания президента"

Итак, я сказал, что возьму на себя ответственность за него, если у меня будут гарантии, что при продвижении не будут использоваться взятки или любые другие грязные методы. Они согласились. В то время я исполнял обязанности председателя комитета, рассматривавшего законопроект.

Очень краткий опыт доказал то, в чем я уже был практически уверен – что существовала тайная комбинация большинства комитета на коррупционной основе. Под тем или иным предлогом подкупленные члены комитета поддерживали законопроект, не высказываясь о нем ни положительно, ни отрицательно. Один или два члена комитета были довольно грубыми личностями, и когда я решил форсировать события, я не был уверен, что у нас не будет проблем.

Я предложил высказаться сперва за законопроект, а затем против. Большинство отказалось без обсуждения: некоторые сохраняли деревянную невозмутимость, другие смотрели на меня с презрительной наглостью. Тогда я положил бумаги в карман и объявил, что все равно выдвину законопроект. Это почти вызвало бунт: мне пригрозили, что мое поведение будет осуждено в законодательном собрании, и я ответил, что в таком случае я должен буду изложить собранию причины, по которым я подозреваю, что люди, задерживающие все сообщения о законопроекте, делают это с целью шантажа.

Соответственно, я добился, чтобы законопроект был представлен в Законодательный орган и внесен в календарь. Но здесь дело зашло в тупик. Я думаю, это произошло главным образом потому, что большинство газет, которые обратили внимание на этот вопрос, относились к нему в таком циничном духе, что поощряли любителей шантажа.

В этих газетах сообщалось о внесении законопроекта и говорилось, что «все голодные законодатели требовали своей доли пирога» – факт «раздела пирога» воспринимался как естественная норма. Это запугивало честных людей и поощряло негодяев: первые боялись, что их заподозрят в получении денег, если они проголосуют за законопроект, а последним дали щит, за которым они будут стоять, пока им не заплатят.

Я был совершенно не в состоянии продвинуть законопроект в законодательном органе, и, наконец, представитель железной дороги сказал мне, что он хотел бы забрать законопроект из моих рук, что я, похоже, не в состоянии провести его и что, возможно, какой-нибудь «более старый и опытный» лидер мог бы быть более успешным. Я был вполне уверен, что это значит, но, конечно, у меня не было никаких доказательств, и, кроме того, я был не в том положении, чтобы обещать успех.

Соответственно, законопроект был передан на попечение ветерана, которого я считаю лично честным человеком, но который не интересовался мотивами, влияющими на его коллег. Этот джентльмен, получивший прозвище, которое я переиначу на «белоголовый орлан из Уихокена», знал свое дело. Через пару недель с предложением провести законопроект выступил даже не «белоголовый орлан», а «кавалерия», чьи чувства полностью изменились за прошедшее время.

Так все и кончилось. Была проведена небольшая работа как в интересах корпорации, так и в интересах общества, которую корпорация сначала честно пыталась выполнить достойным путем. Вина за неудачу лежала прежде всего в безразличии сообщества к законодательным нарушениям, пока шантажировали только корпорации.

* * *

Поведение людей, которых я хорошо знал в обществе и на которых меня учили равняться, просто поражало и разительно отличалось от моих представлений о людях такого положения – ведь тогда прошло немногим больше года с тех пор, как я окончил колледж. В целом, они всегда старались избегать любого прямого разговора со мной о том, что мы сейчас называем «привилегиями» в бизнесе и политике, то есть о корыстном союзе между бизнесом и политикой.

Один сотрудник известной юридической фирмы, старый друг семьи, тем не менее, однажды пригласил меня на ланч, очевидно, надеясь узнать о моих планах. Не сомневаюсь, что он испытывал ко мне искреннюю личную симпатию. Он объяснил, что я преуспел в законодательном органе, что поиграть в реформы было бы неплохо, что я продемонстрировал способности, которые сделают меня полезным в юридической конторе или бизнесе, но что я не должен переигрывать, что я зашел достаточно далеко, и что сейчас самое время оставить политику и отождествлять себя с правильными людьми, с людьми, которые в конечном итоге всегда будут контролировать других и получать реальные награды.

Я спросил его, означает ли это, что я должен оставить политический ринг? Он несколько нетерпеливо ответил, что я полностью ошибаюсь (как на самом деле и было), полагая, что существует просто политический ринг, о котором так любят говорить газеты, что помимо «ринга» есть внутренний круг, включающий крупный бизнес. И политики, юристы и судьи, находятся в союзе с ним и в определенной степени зависят от него, и что успешный человек должен добиваться своего успеха при поддержке этих сил, будь то в юриспруденции, бизнесе или политике.

Этот разговор не только заинтересовал меня, но и произвел такое впечатление, что я навсегда запомнил его, поскольку это был первый проблеск понимания того сочетания бизнеса и политики, против которого я так часто выступал в последующие годы. В Америке того времени, и особенно среди людей, которых я знал, преуспевающий бизнесмен считался всеми в первую очередь хорошим гражданином. Ортодоксальные книги по политической экономии, не только в Америке, но и в Англии, были написаны специально для его прославления. На него сыпались награды, им восхищались сограждане – одним словом ему подобал респектабельный типаж. Суровые газетные моралисты, никогда не уставая осуждать политиков, имели обыкновение противопоставлять политикам «деловые методы» в качестве идеала, который мы должны были стремиться внедрить в политическую жизнь.

Герберт Кроули в книге «Обещание американской жизни» изложил причины, по которым наша индивидуалистическая демократия, – которая учила, что каждый человек должен полагаться исключительно на себя, ни в коем случае не должен подвергаться вмешательству со стороны других и должен посвятить себя своему личному благополучию, – неизбежно породила тип бизнесмена, который искренне верил, как и все остальные члены общества, что человек, сколотивший большое состояние, был лучшим и самым типичным американцем.

В законодательном органе я имел дело в основном с проблемами честности и порядочности, а также законодательной и административной эффективности. Работа с этими вопросами показывали усилия, необходимые, чтобы получить эффективное и честное правительство. Но пока я мало понимал, какие усилия уже приложены – по большей части под очень плохим руководством – по обеспечению более подлинной социальной и промышленной справедливости. И я не был особенно виноват в этом. Добропорядочные граждане, которых я тогда знал лучше всего, даже когда они были людьми с ограниченными средствами – такими, как мой коллега Билли О’Нил и мои друзья из захолустья Сьюэлл и Доу, – не больше, чем я, осознавали меняющиеся потребности, которые приносили меняющиеся времена. Их кругозор был таким же узким, как и мой, хотя в этих узких пределах таким же фундаментально здравым.

* * *

Я хотел бы остановиться на здравом смысле нашего взгляда на жизнь. Там, где мы видели нечестность, мы выступали против нее – в большом или малом. Мы обнаружили, что нужно гораздо больше мужества, чтобы открыто выступить против профсоюзов, чем против капиталистов. Грехи против труда обычно совершаются, и ненадлежащие услуги капиталистам обычно оказываются за закрытыми дверями. Очень часто человек, обладающий моральным мужеством открыто выступать против профсоюзов, когда они неправы, оказывается единственным, кто готов эффективно работать на благо тех же рабочих, когда правда на их стороне.

Единственные виды мужества и честности, которые всегда полезны для хороших институций где бы то ни было, демонстрируют люди, которые беспристрастно и справедливо вершат дела на основе личного поведения, а не классовой принадлежности.

Мы обнаружили, что тем, кто публично ратовал за непогрешимость профсоюзов, в частном порядке нельзя было доверять. Мы искренне не доверяли реформатору, который никогда не осуждал зло, если оно не воплощалось в богатом человеке. Человеческая природа не меняется и этот тип «реформатора», так же вреден, как и во все времена.

Громогласный поборник народных прав, который нападает на зло только тогда, когда оно связано с богатством, и который никогда публично не нападает на какое-либо преступление, каким бы вопиющим оно ни было, если оно совершено номинально в интересах простого рабочего, испорчен либо разумом либо душой – ни один честный человек не должен ему доверять. В значительной степени это была неприязнь, вызванная в наших умах демагогами этого класса, которые затем помешали тем из нас, чьи инстинкты в основе были здравыми, зайти так далеко, как нам следовало бы в государственном контроле корпораций и правительственном вмешательстве в интересах профсоюзов.

Некоторые пороки и неэффективность в общественной жизни тогда проявлялись проще, чем, вероятно, сейчас. Один или два раза я был членом комитетов, которые расследовали грубые и широко распространенные злоупотребления правительства. В целом, наиболее важную роль я сыграл в третьем законодательном органе, в котором я служил, когда я был председателем комитета, который расследовал различные аспекты официальной жизни Нью-Йорка.

Конечно, расследования, разоблачения и разбирательства следственного комитета, председателем которого я был, привели меня к ожесточенному личному конфликту с очень влиятельными финансистами, политиками и контролируемыми ими газетами. Способные, но беспринципные люди боролись – кто за свои капиталы, а кто и за то, чтобы избежать неприятно близкого соседства с тюрьмой штата.

Это означало, что нам нужно было и держать удар и бить в ответ. В такой политической борьбе тот, кто пошел на то, на что пошел я, быстро становился мишенью для сильных и хитрых людей, которые не остановились бы ни перед чем. Любой, вовлеченный в этот особый тип воинственных и практических реформ, быстро чувствовал, что ему лучше даже не пытаться, если его собственный характер не будет несгибаемым.

В одной из следственных комиссий, в которой я служил, был мой соотечественник, очень способный человек, который, прибыв в Нью-Йорк, почувствовал, то, что чувствуют некоторые американцы в Париже, – что моральные ограничения его родного места больше не действуют. При всех его способностях, он был недостаточно проницателен, чтобы понять, что Департамент полиции тщательно следил за ним, как и за всеми нами. Он был пойман с поличным, делающим то, чего он не должен был делать и более не смел делать ничего, что не позволили бы ему делать те, кто владел его тайной.

Так у чиновников, стоявших за Департаментом полиции, появился свой человек в комитете. Была пара случаев, когда он боялся, что события в комитете могут принять такой оборот, что его разоблачат либо его коллеги, либо городские власти – и в эти моменты я видел на лице этого сильного в общем-то человека такой ужас, который не видел больше никогда и нигде. Тем не менее, он избежал обвинений, поскольку мы так и не смогли получить доказательств против него.

Ловушки были расставлены не только для него и если бы я или кто-то еще попал в нее, закончилась бы либо наша общественная карьера, либо наша работа в направлении, которое оправдывало бы участие в общественной жизни вообще.

Человек, конечно, может занимать государственные должности, в то время как другие люди знают о нем то, что он не может позволить себе разглашать. Но никто не может вести действительно достойную общественную карьеру, не может действовать с твердой независимостью в серьезных кризисах, или нанести удар по большим злоупотреблениям, не может позволять себе наживать могущественных и беспринципных врагов, если он сам уязвим в своих личных секретах. Грязное поведение само по себе не позволит человеку хорошо служить обществу.

Мне всегда нравилось замечание Джоша Биллингса о том, что «гораздо легче быть безобидным голубем, чем мудрым змеем». Есть много достойных и много способных законодателей; но безупречность и бойцовские качества не всегда сочетаются. Оба качества необходимы для человека, который должен вести активную борьбу против хищников. Он должен иметь чистые руки, чтобы со спокойным сердцем улыбаться, когда перед публикой открывают его личное досье, и все же чистота не поможет ему, если он глуп или робок. Он должен ходить осторожно и бесстрашно, и хотя он никогда не должен вступать в свару, если может избежать этого, он должен быть готов при необходимости нанести сильный удар.

Пусть он, кстати, помнит, что слабый удар – это непростительное преступление. Не бей вообще, если этого можно избежать, но никогда не бей мягко.

* * *

Как и большинство молодых людей в политике, я прошел через различные колебания чувств, прежде чем «нашел себя». В какой-то период я был настолько впечатлен достоинством полной независимости, что действовал в каждом конкретном случае исключительно так, как я лично это видел, не обращая никакого внимания на принципы и предубеждения других. Результатом было то, что я быстро и заслуженно потерял всякую способность вообще чего-либо достигать; и тем самым я усвоил бесценный урок: на практике никто не может достичь высшей степени своего служения, если не объединится с соратниками, что означает определенное количество компромиссов.

Опять же, в какой-то период я начал верить, что у меня есть будущее, и что мне следует быть очень дальновидным и тщательно анализировать последствия каждого своего действия. Это быстро сделало меня бесполезным для общества и объектом отвращения к самому себе; и тогда я решил, что постараюсь действовать так, как будто каждый пост, который я занимаю, будет последним, и просто буду стараться выполнять свою работу как можно лучше, пока занимаю этот пост. Я обнаружил, что для меня лично это был единственный способ, которым я мог либо наслаждаться жизнью, либо оказывать хорошую услугу стране, и я никогда впоследствии не отклонялся от этого плана.

Когда я пришел в политику, там было, – как было и до того, и как всегда будет после – сколько угодно плохих людей, которые были очень эффективными, и сколько угодно хороших людей, которые хотели бы делать высокие вещи в политике, но которые были совершенно неэффективны. Если я хотел чего-то добиться для страны, я должен был сочетать порядочность и эффективность, быть прагматиком с высокими идеалами, который делал все возможное, чтобы воплотить эти идеалы в реальную практику. Это был мой идеал, и в меру своих возможностей я стремился соответствовать ему.

Не всегда было легко придерживаться золотой середины, особенно оказываясь между коррумпированными и беспринципными демагогами и коррумпированными и беспринципными реакционерами. Мы старались уравновесить их, старались стоять за правое дело, хотя другие его сторонники были кем угодно, только не праведниками. Мы пытались покончить со злоупотреблениями собственностью, даже несмотря на то, что добропорядочные люди, владеющие собственностью, были введены в заблуждение, поддерживая эти злоупотребления. Мы отказывались санкционировать незаконные посягательства на собственность, даже зная, что защитники собственности сами были вовлечены в порочные и коррумпированные деяния.

В этих вопросах я не отставал от остальных моих друзей; более того, я был впереди них, поскольку ни один серьезный лидер в политической жизни тогда не понимал первостепенной необходимости решения этих вопросов. Одна частичная причина – не извинение или оправдание, а частичная причина – того, что я медленно приходил к пониманию важности действий в этих вопросах, была коррумпированность и отталкивающая сущность многих из тех, кто выступал за популистские реформы, их неискренность и глупость многого из того, что они защищали. В то же время я не испытывал ни симпатии, ни восхищения к человеку, который был просто денежным королем, и я не считал, что «денежное прикосновение», в отрыве от других качеств, дает человеку право на уважение или внимание.

Как говорилось выше, мы не раз вступали в бескомпромиссную борьбу против самых выдающихся и влиятельных финансовых кругов того времени. Но в большинстве битв мы сражались за честность, прозрачность и порядочность, и чаще мы сражались против коррупции, выраженной выражение в демагогии, чем против коррупции, которая защищала привилегии. По сути, наша борьба была частью вечной войны против агрессивных сил, и нас ни на йоту не волновало, на каком уровне находятся эти силы.

Разыгрывать из себя демагога в корыстных целях – смертный грех перед народом при демократии, точно так же, как носить для этого маску царедворца – смертный грех перед народом при других формах правления. Человек, который долго остается в нашей американской политической жизни, если в его душе есть великодушное желание эффективно служить великим целям, неизбежно начинает рассматривать себя просто как один из многих инструментов, предназначенных для торжества этих целей и всякий раз, когда один из инструментов исчерпывает себя, он должен быть отброшен в сторону. Если такой человек мудр, он с радостью сделает это, когда придет время и необходимость, не спрашивая, что ждет его в будущем.

Пусть полубог хорошо и мужественно сыграет свою роль, а затем с удовлетворением уступит свое место, когда появится бог. Он не должен испытывать напрасных сожалений о том, что другому дано служить лучше и получать большую награду. Пусть ему будет достаточно понимания того, что он тоже служил, и что, делая свое дело, он подготовил путь для другого человека, который может делать это же дело лучше.

Теория политических трофеев

Весной 1889 года президент Гаррисон назначил меня в комиссию по гражданской службе. В течение почти пяти лет я был не очень активен в политической жизни, хотя и выполнял некоторую рутинную работу в организации и выступал с предвыборными речами, а в 1886 году безуспешно баллотировался на пост мэра Нью-Йорка против Абрама С. Хьюитта, демократа, и Генри Джорджа, независимого.

Я шесть лет занимал свою должность в комиссии гражданской службы – четыре года при президенте Гаррисоне, а затем два года при президенте Кливленде. Оба президента относились ко мне с величайшим вниманием. Среди моих коллег-комиссаров в разное время были бывший губернатор Южной Каролины Хью Томпсон и Джон Р. Проктор из Кентукки. Они были демократами и бывшими солдатами Конфедерации. Я глубоко привязался к обоим, и мы стояли плечом к плечу в каждом мероприятии, в котором Комиссия была вынуждена принимать участие.

Реформа государственной службы имела две стороны. Это были, во-первых, усилия по обеспечению более эффективного управления государственной службой, и, во-вторых, еще более важные усилия по выводу административных органов правительства из сферы политики, чтобы тем самым убрать из американской политической жизни источник коррупции и деградации.

Теория политических трофеев заключается в том, что государственные должности – это такая большая добыча, которую победившая политическая партия имеет право использовать для своих сторонников.

В рамках этой системы работа правительства часто велась хорошо даже в те дни, когда реформа государственной службы была всего лишь экспериментом, потому что человек, управляющий ведомством – если, конечно, он сам наделен способностями и дальновидностью – знал, что неэффективность в управлении в конечном итоге падет на его голову, и поэтому настаивал на том, чтобы большинство его подчиненных выполняли хорошую работу, – более того, люди, назначенные в соответствии с системой трофеев, обязательно были людьми определенной инициативы и силы, потому что те, кому не хватало этих качеств, не могли занять пост.

Тем не менее, было много вопиющих случаев, когда могущественный шеф дарил должность другу, стороннику или родственнику. Более того, неизбежно случайный характер работы, необходимость получения и удержания должности по службе, совершенно не связанной с официальными обязанностями, неизбежно приводили к снижению уровня общественной морали, как среди должностных лиц, так и среди политиков, которые несли партийную службу в надежде на вознаграждение в виде должности.

Действительно, доктрина о том, что «победителю принадлежит добыча», циничный боевой клич политика-трофеиста в Америке за шестьдесят лет, предшествовавших моему собственному вступлению в общественную жизнь, настолько неприкрыто порочна, что немногие здравомыслящие люди защищают ее. Назначать, продвигать по службе, сокращать и исключать с государственной службы почтальонов, стенографисток, машинисток, клерков из-за политики, проводимой ими самими или их друзьями, без учета их собственной службы, с точки зрения народа в целом, так же глупо и унизительно, как и порочно.

Теодор Рузвельт – молодой политик.

Политическая биография Теодора Рузвельта берет свое начало в 1882 году, когда его избрали в законодательный орган штата Нью-Йорк. Однако она чуть было не завершилась спустя два года, когда в один день Рузвельт потерял мать и жену (последняя умерла при родах). До 1886 года Рузвельт жил в уединенной сельской местности, как простой фермер, потом снова женился. Его избранницей стала давняя подруга Эдит Кэроу. В этом браке родилось пятеро детей, для всех Теодор стал заботливым любящим отцом. На протяжении всей своей жизни он поддерживал с детьми отличные отношения.

В таком случае, на первый взгляд, может показаться странным, что так трудно искоренить эту систему. К сожалению, ей позволили стать привычным и традиционным в американской жизни, так что представление о государственной должности как о чем-то, что должно использоваться в первую очередь на благо доминирующей политической партии, укоренилось в сознании среднего американца, и он настолько привык ко всему процессу, что это казалось частью естественного порядка вещей. Не только политики, но и большая часть людей восприняли это как нечто само собой разумеющееся, как единственно правильное отношение. Было много сообществ, где сами граждане не считали естественным или даже правильным, чтобы почтовым отделением заведовал человек, принадлежащий к побежденной партии.

Более того, если бы обеим сторонам не было запрещено использовать офисы в целях политического вознаграждения, сторона, которая их использовала, обладала таким преимуществом перед другой, что в долгосрочной перспективе не могло быть и речи о том, чтобы другая сторона не последовала дурному примеру. Каждая партия извлекала выгоду из офисов, пока была у власти, а оказавшись в оппозиции, неискренне осуждала своих противников за то, что они делали именно то, что делала сама раньше и намеревалась сделать снова.

Чтобы выкорчевать эту скверну, было необходимо как постепенно изменить внутреннее отношение среднего гражданина к этому вопросу, так и обеспечить надлежащие законы и надлежащее исполнение законов. Работа еще далека от завершения. Все еще есть масса должностных лиц, которых недобросовестная администрация может использовать для нарушения политических конвенций и подавления общественных настроений, особенно в «прогнивших районах» – тех, где партия не сильна, и где должностные лица, как следствие, имеют непропорционально большое влияние. Это было сделано республиканской администрацией в 1912 году, что было крахом Республиканской партии.

Более того, есть ряд штатов и муниципалитетов, где еще очень мало сделано для того, чтобы покончить с системой трофеев. Но в Национальном правительстве десятки тысяч должностей были переведены под систему заслуг, главным образом благодаря действиям Национальной комиссии гражданской службы.

* * *

Следует отметить, что использование правительственных учреждений в качестве патронажа является препятствием, которое следует иметь в виду тем, кто стремится получить хорошее правительство. Любые усилия по проведению реформ любого рода, национальных, государственных или муниципальных, приводят к тому, что реформаторы немедленно оказываются лицом к лицу с организованной бандой обученных наемников, которым платят из государственной казны, чтобы обычные добрые граждане, встретившись с ними на избирательных участках, оказываются в положении ополчения, вышедшего на бой против регулярной армии.

Реформа государственной службы была предназначена в первую очередь для того, чтобы дать среднему американскому гражданину справедливый шанс в политике, придать этому гражданину такой же вес в политике, какой имеют эти джентльмены.

Патронаж на самом деле не помогает партии. Он помогает боссам получить контроль над партийным аппаратом – как это было в 1912 году с Республиканской партией, – но это не помогает партии. Самые громкие победы партии в нашей истории были одержаны, когда патронаж был направлен против победителей. Все, что делает патронаж – это помогает худшему элементу в партии сохранить контроль над партийной организацией.

Два худших элемента в нашем правительстве, с которыми приходится бороться добропорядочным гражданам – это, во-первых, отсутствие постоянной активности со стороны самих добропорядочных граждан, и, во-вторых, вездесущая активность тех, у кого есть только корыстный личный интерес в политической жизни.

Трудно заинтересовать среднего гражданина каким-либо конкретным движением до такой степени, чтобы заставить его принять в нем эффективное участие. Он желает движению добра, но он не хочет или часто не может потратить время и силы, чтобы служить ему эффективно, независимо от того, механик он или банкир, телеграфист или кладовщик. У него свои интересы, свой бизнес, и ему трудно выкроить время, чтобы побывать на праймериз, позаботиться об организации, провести голосование – короче говоря, позаботиться обо всех тысячах деталей политического управления.

С другой стороны, система трофеев порождает класс людей, чей финансовый интерес заключается в том, чтобы потратить это необходимое время и силы. Им за это платят, и платят из государственного бюджета. В соответствии с системой добычи человек назначается на обычную должность в муниципалитете, федеральном правительстве или правительстве штата, в первую очередь не потому, что от него ожидают хорошей работы, а потому, что он оказал помощь какому-то большому боссу или приспешнику какого-то большого босса. Его пребывание на посту зависит не от того, как он выполняет службу, а от того, как он сохраняет свое влияние в партии.

Это обязательно означает, что его внимание к интересам общества в целом, даже если оно реальное, вторично по отношению к его преданности своей организации или интересам лидера, который поставил его на место. Поэтому он и его товарищи занимаются политикой не раз в год, не два или три раза в год, как средний гражданин, а каждый день в году. Это единственное, о чем они говорят, потому что это их хлеб с маслом. Они планируют это, и они строят планы по этому поводу. Они делают это, потому что это их бизнес.

Я их нисколько не виню. Я обвиняю нас, народ, потому что в результате нашего неправильного мышления и пассивности мы, американские граждане, склонны порождать массу людей, чьи интересы в государственных делах часто противоречат нашим, которые тщательно обучены, тщательно организованы, которые зарабатывают себе на жизнь вне политики, и которые часто зарабатывают на жизнь плохой политикой.

Они знают каждый маленький поворот, каким бы запутанным он ни был, в политике своих подопечных, и когда наступает день выборов, обычный гражданин оказывается таким же беспомощным перед этими людьми, как если бы он был одиноким добровольцем, вышедшим на поле брани против отряда обученных наемников.

Существует пара сотен тысяч федеральных офисов, не говоря уже о офисах в правительствах штатов и в муниципалитетах. Люди, которые занимают эти должности, и люди, которые хотят их занять, внутри и вне доминирующей на данный момент партии, образуют регулярную армию, интерес которой заключается в том, чтобы система политики «хлеба с маслом» сохранялась.

Против их конкретных интересов мы имеем в целом неорганизованное настроение сообщества в пользу создания достойной основы. Большое количество людей, которые смутно верят в добро, противостоят меньшему, но все же большому числу людей, в чьих интересах часто становится действовать очень конкретно и активно во имя зла; и неудивительно, что борьба сомнительна.

* * *

За шесть лет моей службы сфера действия системы «заслуги» была расширена за счет системы «трофеи», включив в несколько раз больше офисов, чем первоначально. Обычно это делалось путем введения конкурсных вступительных экзаменов, иногда, как на военно-морских верфях, с помощью системы регистрации. Это само по себе было хорошей работой.

Еще лучшей работой было сделать закон эффективным и подлинным там, где он применялся. Что неизбежно при внедрении такой системы, сначала был достигнут лишь частичный успех. Например, это относилось к рядовым сотрудникам крупных таможен и почтовых отделений, но не к руководителям. Ряд руководителей офисов были скользкими политиками низкого морального уровня, сами назначались в рамках системы трофеев и стремились, прямо или косвенно, разрушить систему заслуг и оплатить свои собственные политические долги, продвинув на должности своих приспешников и сторонников. Иногда эти люди действовали с открытой и неприкрытой жестокостью, но чаще пытались хитростью обойти закон.

С другой стороны, реформаторы государственной службы в большинстве случаев не очень-то привыкли к практической политике и часто оказывались беспомощными, когда сталкивались с профессиональными политиками-ветеранами. В результате в начале моего опыта я обнаружил, что во многих офисах исполнение закона было фикцией. Это было очень вредно, потому что это поощряло политиков нападать на закон повсюду, и, с другой стороны, заставляло хороших людей чувствовать, что закон не стоит того, чтобы его защищать.

Но есть и другие, более важные реформы, чем эта. Слишком много реформаторов государственной службы оказались равнодушными или активно враждебными реформам, которые имели глубокие и далеко идущие социальные и промышленные последствия. Многие из них в лучшем случае равнодушно относились к движениям за улучшение условий труда и жизни мужчин и женщин, работающих в тяжелых условиях, и были положительно враждебны движениям, которые ограничивали власть крупных корпоративных магнатов и направляли в полезное русло деятельность консультировавших их крупных корпоративных юристов.