Текст книги "Ужас по средам"

Глава 18
ОН – ПРЕЖДЕ

Они почти пришли. У дома темно, и он только рад – темнота скрывает его позор.

– Не думай об этом, – говорит бабуля и стискивает ему руку так, словно прочла его мысли. – Ничего страшного. Со всеми бывает. Сейчас мы тебя вымоем и переоденем.

Там, в доме престарелых, на глазах у Стэна он терпел сколько мог. Ждал, когда они выйдут на улицу, где будут кусты, и не дождался. Стэн смотрел им вслед, и от этого было еще хуже. Когда они выходили через черную дверь наружу, он уже чувствовал, как теплая струйка стекает по ноге под штаниной. Он то и дело смотрел вниз, молясь, чтобы ничего не было видно, но вскоре на брюках показалось мокрое пятнышко, которое все росло и росло.

– Иди вон туда, в кусты, – шепнула ему бабуля и кивнула куда-то в сторону, где было темно. И тут же, озадаченно нахмурившись, повернулась к нему.

Он тоже почувствовал запах, и ему захотелось плакать.

– Ах вот оно что, – она посмотрела прямо на мокрое пятно на его брюках. – Ну ничего. Это я виновата. Ты тут ни при чем. Прости меня, малыш.

Пока они поднимаются по лестнице в свою квартиру, на площадках вспыхивают и снова гаснут лампочки, и он злится, потому что дурацкое мокрое пятно снова видно. Скорее бы уже зайти домой, отправиться сразу в ванную и снять там брюки, – но, к его ужасу, когда они уже идут по коридору четвертого этажа, за дверью соседней квартиры раздается какой-то шум. Бабуля прижимает палец к губам, а сама ищет в сумке ключ, но тут соседская дверь распахивается – и на пороге появляется Брайан в халате.

– Все в порядке, Марта? Мне показалось, какие-то звуки… – И он, нахмурившись, смотрит на свои наручные часы.

– Семейные неурядицы, – вдруг заявляет бабушка. – Вернее, с ними покончено, но мальчика, разумеется, пришлось взять с собой.

– Может быть, я могу помочь? – Брайан смотрит как-то странно. – Надеюсь, ничего серьезного. В такое время…

– Нет, спасибо. Все в порядке. Мы уже все уладили. А теперь нам пора спать, – суетливо говорит бабуля, при этом улыбаясь соседу. – Извини, если мы разбудили тебя, Брайан.

Бабуля поспешно отворяет дверь и пропускает внука внутрь, шепнув ему, чтобы он сразу снял брюки и положил их в корзину для грязного белья, пока она наберет ванну и принесет чистую пижаму.

В ванной он стягивает с себя всю одежду и засовывает в корзину, стоящую в углу. Когда он был совсем маленьким, то часто представлял себе, что это корзина заклинателя змей, и бабуля позволяла ему брать ее в гостиную, где он дул в свистульку, представляя, что из корзины сейчас выползет змея. А иногда, пока бабушка возилась у кухонной плиты, он забирался в корзину и закрывал крышку, чтобы ее разыграть. Вообще-то он всегда подозревал, что бабуля знала, где он, просто притворялась удивленной.

Но теперь он очень боится, что его вонючая одежда испортит корзину. Он очень устал и жалеет, что у них нет душа, как показывают по телевизору. Если бы он был, с мытьем можно было бы покончить куда быстрее и сразу пойти спать. Ему хочется сказать это вслух, но он сдерживается, внезапно подумав о Брайане. Какой же он толстый – прямо как Стэн, и до чего же не любит своих соседей.

– Прости меня, – говорит он, когда в ванную входит бабушка.

Она садится на край ванны, открывает оба крана и добавляет в воду немного пены. Пена розовая, как для девчонок, но пахнет приятно, и поэтому он не возражает. И вообще, ему нравятся пузырьки.

– Давай побыстрее, милый. Завтра в школу. Сейчас ты у нас снова станешь ароматным, и мы обо всем забудем, как будто ничего и не было.

– Бабуля, прости, что я поднял шум у тебя на работе. Мне друг в школе дал обманную жгучую конфету, я ее съел и закашлялся. Я не специально…

Она протягивает к нему руку, гладит по волосам и наклоняется, чтобы поцеловать в лоб, но он увертывается. Хоть и голый, он все еще чувствует себя липким.

– Что мы будем делать в следующую среду, бабуля? – До среды еще неделя, но он уже беспокоится и хочет знать заранее.

Бабушка отворачивается, пробует воду, не слишком ли горячая, и кивком предлагает ему залезть. Вода теплая, пузырьки приятно льнут к коже. Запах пены растворяет тот, другой, запах, и ему сразу становится легче.

Он думает, рассказать ли бабушке, что было ночью в прошлую среду, пока она работала. Как кто-то стучался в дверь и говорил: «Ты здесь? Я знаю, что ты здесь…»

Но бабушка еще не ответила на его вопрос. Она держит руку в воде – пробует температуру, – наконец закрывает краны. Он заглядывает ей в лицо, и ему становится совсем страшно. Глаза у нее такие мокрые, как будто она сейчас заплачет.

Он любит бабулю и знает, что если она плачет, то это он виноват.

Виноват во всем.

Глава 19
ЭЛИС

– Итак, ваше настоящее имя – Дженнифер Уоллес. И когда вы намеревались сообщить нам об этом?

Я нерешительно повожу плечами и сжимаю губы. Мне очень хочется спросить у инспектора Мелани Сандерс, поймали они его или нет. Не Алекса Саннингема, мужчину, которого я каждый божий день пытаюсь забыть. Нет, я про того типа на мотоцикле. Того, кто всего пару часов назад заставил меня поверить, будто он обезобразил мое лицо, искалечил мне жизнь…

– Вы хотя бы понимаете, Дженнифер, сколько времени вы потеряли даром, скрывая от нас правду? Играя с нами в игры?

Дженни. Мне хочется сказать ей, что Дженнифер меня называли лишь в те минуты, когда очень сердились, а вообще все звали меня просто Дженни…

Но вид у инспектора Сандерс разъяренный. На столе прямо перед ней лежит папка, при виде которой я тут же начинаю думать о другом. Я не хочу быть здесь, в этой комнате, за этим столом. Глядя на стопки бумаг, которыми завалена потертая деревянная столешница в пятнах, я размышляю о том, настанет ли когда-нибудь такое время, когда полиция перестанет возиться с бумагами. Или у них – как у нас в редакции: безбумажное будущее – лишь несбыточная мечта? Людям очень нравится что-нибудь распечатывать.

Часть бумажек, лежащих перед ней сейчас, – это вырезки из газет с заметками о судебном разбирательстве по делу Алекса Саннингема. Другие, видимо, взяты из его тюремного досье, хотя судить трудно – я вижу их вверх ногами. Инспектор замечает мой прищур и тут же поднимает папку под углом, чтобы я не смогла ничего прочесть.

– Ни в какие игры я не играю, – отвечаю я наконец и сама удивляюсь тому, насколько тихо звучит мой голос. Внутри меня все кипит, и я хочу, чтобы речь была твердой и уверенной. Почему со мной обращаются так, словно это я преступница? Я ведь ничего плохого не сделала. Преступники – это Алекс Саннингем и неизвестный преследователь.

Хочется разозлиться еще больше, хочется заорать, но утреннее происшествие полностью выбило меня из колеи. Все время вспоминается, как Мэтью, стоя рядом со мной на коленях, медленно и сосредоточенно льет воду на лицо. Я закрываю глаза, еще раз переживая минуту ужаса, когда я была уверена, что ослепну.

Вдруг я слышу странный звук, как будто кто-то со свистом втянул в себя воздух. Я открываю глаза – инспектор Сандерс смотрит на меня совсем с другим выражением лица.

– То, что произошло с вами сегодня, Дженнифер, было ужасно. Мы все еще проверяем записи с камер наблюдения. Ничего существенного пока не обнаружили, но мы его поймаем. Не думайте, что я вам не сочувствую, я так завелась… – она делает паузу, словно пытаясь взять себя в руки, – просто потому, что у нас была бы фора в расследовании, если бы вы рассказали нам всю правду.

– Алекс Саннингем тут ни при чем, – возражаю я.

– Да, точно. Вы в этом уверены, не так ли? У вас же многолетний опыт полицейской работы.

– Он в тюрьме. И если только он не сбежал… – я поднимаю брови, понимая, что мой насмешливый тон на грани сарказма неуместен, – то у меня не было никаких причин посвящать вас в эти детали.

Мелани Сандерс качает головой и упирает взгляд в потолок, словно не веря своим ушам. Потом не мигая смотрит на меня, берет из лежащей перед ней папки какую-то бумажку и кладет передо мной, чтобы я могла прочесть.

Это ксерокопия документа о досрочном освобождении. Конфиденциальные данные: электронные адреса, имена, примечания – закрашены, но общий смысл сообщения ясен.

Нет. Этого не может быть.

– Но почему мне ничего не сказали?

– Формально вы не относитесь к числу его жертв, ведь так? Но если бы вы и были ею и кто-то, скажем, из чистой любезности решил бы поставить вас в известность, откуда бы он знал, где вас искать? Вы же поменяли имя, исчезли с лица земли. – Инспектор стучит по документу указательным пальцем. – Его уже почти месяц как выпустили, Дженнифер. С комиссией по условно-досрочному освобождению согласовано. В тюрьме Алекс Саннингем показал себя образцовым заключенным. За хорошее поведение ему скостили срок.

Я чувствую, как кровь отливает от щек. Мне становится холодно. Потом жарко. Прямо как в тот раз, когда я увидела открытку в коробке для пирожных, в редакции.

Алекса приговорили к пяти годам лишения свободы. Я и не подозревала, что его выпустят так скоро. По моим представлениям, он должен был сидеть еще около трех лет. Прошло всего два с половиной года…

– Но ведь и в газетах о его освобождении ничего не писали. – Я недоуменно смотрю на ксерокопию. – Вы правда считаете, что учитель может соблазнить двух несовершеннолетних девочек и сесть всего на два года? И об этом даже в новостях не упоминается?

– В этом нет ничего необычного – за хорошее поведение часто сокращают срок. К тому же это условно-досрочное. Если он что-нибудь натворит, его тут же вернут обратно. Ну, вы знаете, как это бывает. – Снова наступает пауза, во время которой у инспектора Сандерс в очередной раз меняется выражение лица. – Хотя в данный момент все не так просто. Уже готовится официальное заявление для прессы.

– Что? Какое заявление? Вы правда думаете, что он может иметь отношение ко всему этому? К тому, что происходит со мной? – Я чувствую, как подбородок втягивается в шею. – Послушайте, Алекса осудили на основе других показаний. Я тут ни при чем. Ему не за что мстить мне.

– Дженнифер, вы действительно не понимаете, что для нас он подозреваемый номер один? Вы ведь журналистка, умная, образованная женщина. И вы знаете, на что способен этот человек. Ложь, хитрость, полное отсутствие моральных принципов. Мы специально спрашивали вас о том, нет ли какого-нибудь бывшего мужа или друга, на которого нам следовало бы обратить внимание. Того, у кого мог быть мотив причинить вам зло. Ну или просто скользкого типа.

Я прижимаю ладони к вискам: мозг вскипает тысячей незваных мыслей. Я ничего не сказала про Алекса потому, что считала – он еще в тюрьме. Но не только: мне хотелось сделать вид, что я его не знаю, хотя бы перед самой собой притвориться, что та наивная дурочка, которая купилась на его смазливую морду, – это была не я.

А еще я пытаюсь вспомнить – тогда, в суде, как он смотрел на меня? Считал ли он меня причастной к тому, что с ним произошло? Был ли он похож на человека, который в один прекрасный день во всем обвинит меня? И начнет мстить?

– Нет-нет, я даже представить не могу подобную ситуацию. Он во всем винил родителей девочки. Той, с которой сбежал. Это они представляли сторону обвинения, убедили дочь дать показания против него. Я же вообще понятия ни о чем не имела. Выглядела последней идиоткой, если уж вам непременно нужно знать. И вы, конечно, правы, у него действительно нет моральных принципов. Но жестокости я в нем не наблюдала. И поступки, наподобие тех, которые творит тот парень, тоже не в его духе.

– Тюрьма меняет людей, Дженнифер. Там люди обрастают новыми знакомыми и связями, которые порой заводят их на темную дорожку. Для этого он достаточно долго пробыл за решеткой. Теперь нам надо его найти. А вам – завести привычку быть честной со мной во всем, на все сто процентов.

– Найти? – Я невольно вскидываю голову, как от удара.

В каком смысле «найти»? Я думала, Алекс уже под стражей. Если полиция всерьез подозревает его, то разве не время сейчас проверить его алиби – где он был и что делал каждую среду за последние пять недель? И я очень надеюсь, что когда Алекса допросят как следует, то обнаружат, что это не он.

Вдруг дверь допросной открывается, входит женщина в штатском, наклоняется к инспектору Сандерс и что-то быстро шепчет ей, а та кивает. Женщина уходит.

– Ваш друг Том здесь, Дженнифер.

– Я бы предпочла, чтобы вы по-прежнему называли меня Элис. Это мое второе имя. Оно записано в свидетельстве о рождении. Теперь я – Элис.

– Посмотрим. Мне сказали, что Том пытается давить авторитетом, грозит своими адвокатскими связями. Устроил на входе скандал, требует встречи с вами. Ему сказали, что придется подождать. Я так полагаю, он все знает об этом Алексе? О вашем прошлом? И о том, что вы изменили имя?

Я поднимаю руку к уху и дергаю себя за мочку несколько раз. Впечатление такое, что голова вот-вот отвалится. Напряжение внутри нарастает.

Не хочу пока даже думать о Томе. О том, как я ему, черт возьми, все это объясню. Бессмысленное эхо слов Мелани Сандерс еще звучит у меня в ушах.

– Почему вы сказали «нам надо его найти»? Разве служба по контролю за досрочно освобожденными не в курсе местонахождения Алекса?

Глава 20
ЭЛИС – ПРЕЖДЕ

После концерта – в тот вечер, когда я встретила Алекса – группа волонтеров, приглашенных благотворительным фондом, организовала чаепитие со сладостями. Я разочарованно поглядывала на столики, тщетно выискивая бокал вина. Мне стало стыдно за свое желание пропустить бокальчик «Шираза».

Я взяла интервью кое у кого из музыкантов и у представителя благотворительного фонда, старательно притворяясь, будто не замечаю пристального внимания Алекса. У него был взгляд мужчины, совершенно уверенного в своей привлекательности, и, находясь на другом конце зала, он всеми силами пытался встретиться со мной глазами. Но я сопротивлялась: очень хотелось вернуться домой и выпить наконец вина.

Публика уже расходилась, когда Алекс вдруг оказался со мной рядом и, наклонившись, прошептал на ухо:

– А вы любите дельфинов, Дженнифер?

– Дженни. Меня зовут Дженни. Конечно, люблю. Разве это не противозаконно – посметь не любить дельфинов?

– Так вы сейчас свободны? – Короткая пауза. – Или нет?

Алекс сразил меня наповал. Вблизи оказалось, что он умопомрачительно пахнет – дорогим лосьоном после бритья. И хотя я ожидала приглашения, но совсем не рассчитывала, что это случится прямо сейчас. Я думала, мы просто поболтаем и он скажет, что неплохо было бы сходить выпить вдвоем как-нибудь вечерком. Такого напора я не ждала. А еще меня задело, что он был так уверен в моем интересе к нему, и я попыталась взять себя в руки, даже начала представлять себе восхитительный звук, с которым «Шираз» польется в мой бокал, когда я вернусь домой.

– Теплая одежда. Термос с кофе. Дельфины. – Алекс наклонил голову. – Нравится?

Была примерно половина десятого вечера, на улице стоял жуткий холод. Я сразу поняла, к чему он клонит: в нескольких милях от нас, на побережье, было одно популярное местечко, куда люди приезжали, чтобы понаблюдать за дельфинами. Я и сама бывала там пару-тройку раз, когда устроилась на работу в этих краях, но мне не везло – дельфинов я не видела. Я удивилась – на улице темень, что вообще можно увидеть в такой час? И разве сравнится продуваемое всеми ветрами побережье с бокалом любимого «Шираза» бордового цвета в моей уютной гостиной?

Мысленно я уже сказала: «Нет. Однозначно нет». И тут я совершила ошибку – повернулась и взглянула Алексу в глаза. С моих уст тотчас слетело предательское «да». Вскоре мы уже сидели на скамейке на берегу моря, завернувшись в два огромных пледа, которые нашлись в багажнике его машины, и всего через полчаса увидели трех дельфинов, резвившихся в серебристой лунной дорожке. Настоящее чудо. Нарочно не придумаешь.

И я потеряла голову.

В первую ночь между нами ничего не было. Зато было во вторую. И в третью. И в четвертую тоже. А всего через две недели я переехала в его дом на высоком холме, откуда открывался прекрасный вид на море. Конечно, это был шальной поступок, совершенно для меня не типичный, но все было великолепно.

Вечерами, в сумерках, я обычно стояла у окна спальни, высматривая дельфинов, а Алекс подходил сзади, обхватывал руками за талию и клал голову мне на плечо. Тихое и совершенно неожиданное чувство полного удовлетворения.

– Но ты же его почти не знаешь! – возмущалась по телефону Лиэнн, когда я ошарашила ее новостью о том, что мы уже живем вместе.

Тогда я отправила сестре на телефон его фото плюс небольшую запись, где он играет на рояле «Стейнвей»[9]9
  «Steinway & Sons» – марка фортепиано премиум-класса, звучание которых признается идеальным для этого вида инструментов.


[Закрыть] в своей музыкальной комнате. «Боже! – написала Лиэнн. – А у него брата-близнеца, случайно, нет?»

Вот так и вышло, что я поддалась чарам Александра Саннингема, даже не подозревая, какой ужас ждет меня впереди. Мы вместе готовили еду, постоянно смеялись и часто ходили гулять, нарядившись в толстые куртки и смешные вязаные шапчонки.

В то время я была стажером в одной местной газете и получала весьма скромную зарплату, так что вскоре ощутила все преимущества совместного проживания, не только финансовые, но и эмоциональные. Алекс зарабатывал на жизнь тем, что давал уроки игры на фортепьяно всем желающим, независимо от пола и возраста. Раз в неделю он ходил в местную начальную школу, где проводил уроки музыки, а еще аккомпанировал на фортепьяно скрипачам, саксофонистам и другим музыкантам из школьного оркестра во время сольных занятий. Те же ученики приглашали его аккомпаниатором, когда сдавали экзамены. Все остальные дни он проводил дома, за «Стейнвеем».

Занятия с учениками могли проходить в любое время, иногда в самые причудливые часы, и я привыкла, возвращаясь домой из редакции, заставать у нас в гостиной такую сцену: родитель какой-нибудь девочки или какого-нибудь мальчика мирно попивает кофе у нас в гостиной, пока ребенок колотит гаммы в музыкальной комнате.

Прежде мне никогда не доводилось делить жилье с кем-либо, кроме родителей, и меня поразило, как быстро я приспособилась. Наверное, не в последнюю очередь потому, что у каждого из нас была своя профессиональная жизнь. Жилье – часть большого краснокирпичного дома-террасы – Алекс получил в наследство от бабушки вместе со «Стейнвеем», так что мы были обеспечены куда лучше, чем большинство пар нашего возраста.

И, разумеется, мы много путешествовали – Лондон, Эдинбург, Барселона, Рим. Нашим отношениям было всего восемь месяцев, когда Алекс вдруг пригласил меня в Сорренто, где совершенно неожиданно сделал предложение. И я, удивив саму себя, согласилась.

«Тебе не кажется, что вы оба слишком торопитесь?» Моя сестра Лиэнн, которой Алекс теперь скорее нравился, чем нет, все же была настроена слегка скептически. Зато мама, тогда еще совершенно здоровая – диагноз «болезнь легких» был еще впереди, – меня поддержала. Она сама вышла замуж за моего отца, будучи беременной, «и все сложилось просто великолепно».

Мы запланировали свадьбу на весну, и я не уставала твердить всем, кто не отказывался меня слушать, это было совсем не рано; я чувствовала себя невероятно счастливой. На работе все складывалось успешно, к тому же у меня был жених, который производил фурор, куда бы ни пришел; а он писал песни и посвящал их мне. Как мне могло все это не нравиться?

А потом в нашей повседневной жизни произошла перемена, которой я поначалу не придала значения. Просто Алекс спросил меня однажды, как я отнесусь к тому, чтобы побыть «компаньонкой» для его младших учениц, чьи родители не всегда могут присутствовать на уроке. Речь шла о вечерах и о выходных. До сих пор помню, как он говорил, что родители абсолютно правы, требуя для своих детей надежных мер безопасности, да он и сам должен беречь репутацию.

Тогда я еще спросила его, надо ли мне будет сидеть с ними в музыкальной комнате в течение всего урока. Если да, то я могу взять книгу или еще чем-нибудь заняться. Алекс ответил, что нет, – позже мне пришлось во всех подробностях пересказать этот наш разговор полиции – достаточно будет, если я просто буду находиться в соседней комнате, как обычно поступали все родители. Дверь в музыкальную комнату будет распахнута, и это всех устроит.

Так и повелось. Время от времени кто-то из родителей привозил на урок ребенка, а сам отправлялся по делам, и тогда я усаживалась с книжкой или айпадом на диване в гостиной, откуда через распахнутую дверь могла наблюдать за ходом урока в музыкальной комнате. Алексу я доверяла безоговорочно и не сомневалась, что все это нужно скорее для его безопасности, чем для безопасности детей. Я искренне беспокоилась, что кто-нибудь из девочек может обвинить его в приставаниях, тем более что многие из них совершенно явно были в него влюблены.

Так продолжалось месяца два или три, пока не произошло одно событие, которое выбило меня из колеи. Позже, во время допроса в полиции, я поняла, что должна была прислушаться к чувству тревоги, которое вызвало во мне то происшествие, и с кем-нибудь поделиться.

Холодным октябрьским утром я вернулась домой из магазина – дело было накануне дня рождения Алекса – и застала его расхаживающим по гостиной с мобильным в руке. Свободной рукой он то и дело ерошил себе волосы и вел явно напряженный разговор.

– Нет, я запрещаю тебе так поступать. Мы ведь уже говорили на эту тему. У тебя еще все впереди. Вся жизнь. У тебя есть друзья, родители, тебя все любят…

Заметив меня, Алекс гримасой дал понять, что попал в переделку. Я приподняла брови, безмолвно спрашивая, чем могу помочь. Он помотал головой и продолжил успокаивать невидимую собеседницу.

Я ушла на кухню и стала слушать разговор оттуда. Меня встревожило то, что, судя по репликам Алекса, его собеседница была в отчаянии, возможно, на грани самоубийства. Алекс проявлял бездну терпения и такта, ласково уговаривая ее пообщаться с кем-нибудь, обратиться за профессиональной помощью. Он постоянно напоминал ей, что «жизнь стоит того, чтобы жить». Снова и снова повторял, что все будет хорошо, что надо только смотреть вперед, а не оглядываться все время назад.

Разговор затягивался, я тоже ходила туда-сюда по кухне, чувствуя, как меня охватывает тревога. Однако тревожилась я не только за неизвестную мне девушку, которая почему-то звонит Алексу, находясь явно в пограничном душевном состоянии, что само по себе странно; меня напрягал тон, которым говорил с ней Алекс. Слишком уж он был ласковым, на грани интимности.

Завершив наконец беседу, Алекс пришел на кухню. Выглядел он измученным.

– Что это было, Алекс?

– Одна из моих учениц-подростков переживает тяжелый внутренний кризис. Совсем с катушек съехала. Я уже давно подозревал, что она себя режет. У нее на руках шрамы – их видно, когда она играет. Но я и не подозревал, что у нее проблемы дома, а тут имел глупость спросить. Ну и понеслось.

Я была поражена. Почему я впервые слышу о том, что у него есть проблемная ученица?

– Что за ученица?

– Ты ее не знаешь. Приходит по вторникам, утром. Ей пятнадцать.

– Что, одна приходит?

– Да, одна.

– А как же твое «правило компаньонки» – если нет родителей, то присутствую я?

– Это для младших. И только в тех случаях, когда родители беспокоятся. А этой уже пятнадцать, Дженни. Она почти взрослая. Ей не нужна компаньонка. Точнее, я бы сказал, ей нужен хороший друг. Судя по ее словам, родители у нее – хуже не придумаешь.

Я не верила своим ушам.

– Алекс, ты спятил?! Тебе самому нужен присмотр! Подумай только – девчонке пятнадцать лет, она режет себе руки и думает о самоубийстве. Немедленно звони ее родителям. Или в службу психологической помощи, или еще куда-нибудь! Не пускай это дело на самотек.

– Все уже под контролем. Она сейчас беседует с матерью. И с психикой у нее все в порядке, просто она чувствует себя несчастной.

– Ты поэтому так ворковал с ней по телефону?

– Ничего я не ворковал, Дженни. Просто проявлял заботу, – сказал он изменившимся голосом и поглядел на меня так, словно хотел добавить, что у меня нет сердца. – А как я, по-твоему, должен был себя вести? Сказать ей «отвали, иди режь себе вены»?

Я принялась расхаживать по кухне, пытаясь собраться с мыслями. Я и так расстроилась, а тут еще Алекс пытается выставить меня виноватой.

– Она что, пугала тебя самоубийством? Грозила наложить на себя руки? Ну тогда тем более надо звонить ее родителям, в социальную службу или хотя бы лечащему врачу. Есть же какие-то правила поведения в таких случаях?

– Есть, конечно. Я и сам думал этим заняться. Но я же тебе говорю, сейчас с ней ее мать. Она заметила, что дочь рыдает в трубку. Так что теперь бедняжка под присмотром. Обещала все рассказать матери. Та ей поможет.

– А если не расскажет? Что, если она все придумала? Что, если она сделает сейчас с собой что-нибудь страшное, а твой номер – последний набранный в ее телефоне?

– Да ничего страшного не случится. Просто молоденькая девушка слегка поддалась эмоциям. К тому же сейчас с ней мать. Я беспокоился, пока она была одна, а теперь с ней все будет в порядке. Так что не драматизируй…

– Что?! Я? Драматизирую? Господи, Алекс…

И тут мы разругались в пух и прах. За все время, что мы прожили вместе, у нас никогда таких скандалов не было. Он обвинял меня в бессердечии, а я орала в ответ, что он наивный и безответственный. В конце концов он согласился позвонить матери девочки и удостовериться, что та действительно в курсе происходящего. Я слышала обращенные к ней слова и немного успокоилась.

Позже мне придется во всех деталях пересказать полиции и тот эпизод, и нашу последующую ссору. Та пятнадцатилетняя ученица окажется первой несовершеннолетней, которую Алекс соблазнил, а затем бросил, причем я не имела об этом ни малейшего понятия. Мать девочки ничего не знала о травме, которую получила ее дочь. В тот день, когда мы с Алексом поссорились, женщина была на работе и ни с кем по телефону не разговаривала. То есть он просто сделал вид, что позвонил ей.

А я, до смерти напуганная и обозленная, ничего не заметила. В моих глазах Алекс вел себя ужасно глупо. Меня беспокоило, что девочка могла и впрямь втрескаться в него по уши, учинить какую-нибудь глупость и посадить на его репутацию такое пятно, от которого он всю жизнь не отмоется. Я боялась, что, послужив неуравновешенной юной особе жилеткой, он дал ей повод надеяться на развитие отношений, а когда этого не случится, девица обвинит его во всех смертных грехах, а то и, чего доброго, покончит с собой.

И я в недвусмысленных выражениях потребовала от него, чтобы он перестал давать ей уроки.

Алекс тут же согласился и обещал впредь быть осторожнее. Позже я испытала унижение, осознав степень своей доверчивости. Но тот эпизод стал лишь маленькой каплей в море стопроцентной надежности Алекса, его здравомыслия, верности и, главное, любви ко мне. У меня не было никаких причин подозревать его в нечестной игре, и никогда, даже в самых диких фантазиях, я не смогла бы заподозрить, что он будет изменять мне с малолетками.

Когда потом я вспоминала ту сцену и во всех подробностях описывала ее полиции, то чувствовала себя идиоткой. Но тот случай и в самом деле был единственным темным облачком на безмятежном небосклоне наших с Алексом отношений. К тому же он сумел так преподнести нашу размолвку, что в конце концов виноватой ощутила себя я – за свою черствость.

Правда же состояла в том – знаю, это прозвучит безумно, – что я и впрямь переживала за репутацию Алекса. Я злилась, потому что боялась – а вдруг эта девчонка станет для нас проблемой. Меня бесила излишняя, как мне казалось, доброта Алекса и его наивность, доходящая едва ли не до самопожертвования.