Текст книги "Собака жива и я тоже. История без слез о несносном бигле и его неудержимой хозяйке, которые отказались умирать"

Глава 4
Бесцеремонные чужаки

В следующий раз я встретилась с родителями Криса уже в июле, когда они устраивали праздничный ужин в честь его дня рождения в ресторане в Санта-Монике. Мы с Крисом покинули ресторан в десять вечера, чтобы успеть на ночной рейс в Пуэрто-Вальярту (это был мой подарок – четырехдневный отпуск). Несмотря на то что его родители были предупреждены о поездке заранее, у меня все равно складывалось впечатление, что я похищаю Криса.

– Еда еще осталась. И гости пока не собираются уходить, – произнесла его мама.

– Самолет ради нас не задержат, а эти бездельники будут сидеть здесь до тех пор, пока бар не закроют, – сказал Крис про своих приятелей.

Я едва сдерживала себя, чтобы не сказать, что вообще-то нет ничего незаконного в том, чтобы ненадолго увезти за границу тридцатилетнего мужчину, но решила, что снова просто накручиваю себя. Родители хотят больше времени проводить со своим сыном, здесь нет ничего такого. Несмотря на то что вечер в целом удался, мой уровень комфорта рядом с родителями Криса (который, впрочем, изначально не был слишком высоким) уменьшался с каждым шагом, который мы делали в сторону аэропорта, держась за руки. После этого до конца лета я с Труди и Джимом больше не пересекалась.

В начале осени я переехала в свой собственный дом. Он находился примерно там же, где я до этого снимала себе жилье, только мое новое жилище было модернизировано и наворочено так, что мне раньше и не снилось: кленовые полы и шкафы с матовыми никелевыми акцентами, современное освещение, встроенный бар и холодильник для вина, а также музыкальная система с динамиками по всему дому. Ванная комната была небольшая, зато на заднем дворике, откуда открывался потрясающий вид на город, находилась гидромассажная ванна. Еще до того, как я купила этот дом, Крис осмотрел его и назвал «гламурно-элегантным логовом пумы[18]18
  Пума – жаргонное название женщины, которая стремится к сексуальной активности со значительно более молодыми мужчинами.


[Закрыть]», подшучивая надо мной. Это название прижилось, и впоследствии мы часто его употребляли. Я купила дом сразу с мебелью, и для меня это оказалось идеальным вариантом. Оставалось только перевезти в него мои книги, картины и, конечно, собаку.

День переезда выдался типично непростым. Мне помогали не только мои родители, но и бывший муж, поскольку я возвращала ему часть «нашей» мебели, в которой больше не нуждалась. Мама приглядывала за Шеймусом (непростая задача) и изо всех сил избегала отца (это было несложно, потому что он сам ее избегал). Мой бывший муж избегал Криса, прибираясь в моем и без того чистом новом доме, находящемся неподалеку от старого, у которого Крис грузил коробки с книгами в грузовик моего бывшего шурина. Ненадолго появился один из моих сводных братьев, чтобы забрать себе некоторую мебель, которая оказалась не нужна ни мне, ни моему бывшему мужу; он перенес несколько коробок в благодарность и исчез. Приехала даже моя мачеха с парочкой друзей отца и привезла обед. Они были уже в возрасте и не могли таскать тяжести, поэтому даже не пытались.

Меня все устраивало.

По крайней мере, до тех пор, пока отец с Крисом не стащили с кровати на втором этаже матрас – последнюю вещь, оставшуюся в моем старом доме. И тут произошел конфуз.

– Как думаешь, они заметили? – прошептала я Крису, вытащив его на крыльцо.

– Блестящую фиолетовую упаковку от презерватива прямо посреди пустой комнаты? Да нет, конечно! – ответил он, еле сдерживая смех.

Но мне было не до смеха.

– Это унизительно.

– Ну, по крайней мере, теперь они знают, что мы предохраняемся.

– Уверена, с этим знанием им теперь будет гораздо спокойнее жить!

– Могло быть и хуже – матрас мог переносить твой бывший муж.

Крис, в отличие от меня, умел находить плюсы в любых ситуациях.

После того как все разъехались, мы с ним остались вдвоем в моем гламурно-элегантном логове пумы – довольные, как дети. Переезд мы отпраздновали, по привычке, в ванне.

Шеймус тоже был в восторге от нового дома. Поскольку задний дворик выходил на склон холма, куда частенько забредали койоты, ему запрещалось туда выходить, но зато у него был беспрепятственный доступ во внутренний двор, благодаря подходящей по размеру собачьей дверце, установленной в двери предыдущим владельцем. Внутренний двор ограждался забором с воротами, которые не позволяли Шеймусу убегать, но позволяли ему первому встречать гостей. Он носился по дому и выбегал на улицу, когда хотел, – мог разлечься в шезлонге и наблюдать за нами через прозрачные двери, в то время как мы смотрели фильмы на новом огромном экране. Дом подошел нам всем идеально, и мы быстро к нему привыкли. Крис стал проводить у меня еще больше времени, потому что стал работать по контракту.

Я неторопливо разбирала коробки с вещами по будням, приберегая выходные для Криса. Моя жизнь теперь протекала на новом месте, и я чувствовала себя в нем очень комфортно. Не нужно было никуда спешить, и иногда на то, чтобы распаковать и разложить по полкам одну коробку с книгами, я тратила несколько дней.

Шеймусу тогда было всего два года, и он вел себя соответственно своему щенячьему возрасту – радостно летел мне навстречу, выл, прыгал, кружился и вертелся вокруг меня каждый день утром и вечером, когда я уходила или возвращалась с работы. На Криса он постепенно стал реагировать точно так же – подвывал, прыгал и требовал ласки.

Однако в новом доме нашлось кое-что, что заставило его поволноваться.

Однажды вечером, когда мы с Крисом читали, развалившись на диване в гостиной у камина, до нас донеслось рычание Шеймуса. Рычание, которого я не слышала с тех пор, как он впервые увидел Криса. Шеймус замер посреди гостиной, повернувшись в сторону столовой.

– В чем дело, дружище?

Пес наклонил голову влево, затем весь немного наклонился влево и снова зарычал.

– Что там? – я поднялась с дивана, проверила, но в столовой ничего не обнаружила.

Шеймус наклонился вправо, затем отступил назад. Его рычание стало громче.

– Может, мыши? – предположил Крис.

– Фууу, не дай бог! Проверь, пожалуйста!

Крис тоже поднялся с дивана, а Шеймус завыл. Он выл не умолкая, когда Крис зашел в столовую.

– Я тоже ничего не вижу, – он повернулся к Шеймусу и наклонился, чтобы погладить его, но Шеймус отпрянул и зашел в столовую сам.

– УААААААААААУУ!!!

– Все-таки там явно что-то есть, – я подошла к Шеймусу и опустилась рядом с ним на колени, пытаясь проследить за его взглядом.

Он снова наклонился влево, потом вправо, затем вытянул шею и широко раскрыл глаза. И тогда я наконец поняла, что именно его беспокоит.

– Он увидел свое отражение в зеркале! – засмеялась я.

– Шутишь? – Крис тоже засмеялся.

Он опустился на пол рядом с Шеймусом и тоже проследил за его взглядом, который был направлен в сторону зеркальной стены в столовой.

– А ну-ка! Кто это там такой симпатяга, а, Шеймус? – спросил Крис.

– Да, кто там такой? – поддакнула я.

Шеймус залаял на свое отражение, а мы с Крисом зашлись в смехе.

– Кажется, тот парень в зеркале не очень-то ему по душе, – предположила я.

Следующие полчаса Шеймус набирался смелости, чтобы приблизиться к неизвестному псу и поприветствовать его. Когда он решился, прижав нос прямо к зеркалу, то, наверное, решил, что отсутствие запаха у чужака означает, что он не представляет никакой опасности. Тогда Шеймус оставил его в покое, приняв решение больше не лаять на симпатичных незнакомцев в зеркалах.

В начале ноября грумер Нэнси, как обычно, приехала к нам в своем доме на колесах, чтобы подстричь Шеймуса. Хотя Шеймус не особо любил суету, сопровождавшую это событие, к Нэнси он относился хорошо и даже любил принимать ванну – до тех пор пока ему не мочили морду и не начинали сушить феном. Я, как обычно, передала собаку Нэнси и вернулась в дом.

Полчаса спустя Нэнси уже ожидала меня вместе с ним у главных ворот.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказала она.

Я открыла ворота, и Шеймус бодро прошествовал во двор – свежий и с оранжевым бантом, к которому брошкой был приколот рог изобилия. Нэнси наклонилась и развернула Шеймуса ко мне хвостом.

– Видишь вот здесь шишку на правой стороне его заднего прохода?

Мне как-то раньше не приходилось рассматривать Шеймуса именно с этого ракурса, но в этот раз пришлось посмотреть. И я увидела небольшую выпуклость размером с комариный укус.

– Да, кажется, вижу. Похоже на укус какого-то насекомого, да?

– Да, но с нашей предпоследней стрижки он никуда не делся.

Ох.

– А ведь прошло уже десять недель. Значит, это не укус?

– Нет, – она отпустила Шеймуса, отцепив его с поводка: он с лаем побежал к дому, юркнул в собачью дверцу и исчез.

– Что бы это могло быть?

– Не факт, что что-то серьезное. Но всякие необычные штуки на собаках, как и на людях, лучше проверять, – сказала Нэнси.

Она встала и спрятала в карман сорок долларов, которые я ей протянула.

– Я советую проверить у ветеринара, на всякий случай.

На следующий день я повезла Шеймуса в клинику.

Доктор Дэвис поднял Шеймуса и усадил его на металлический смотровой стол. Пес посмотрел на меня своими огромными карамельными глазами: «Серьезно? Ты позволишь ему трогать меня там?» Он отвернул свою филейную часть подальше от доктора, но я мягко вернула его в прежнюю позу. Шеймус сел. Я приподняла его, чтобы он поднялся. Он снова повернулся и опять недоумевающе посмотрел на меня своими огромными глазами.

– Думаю, ничего особенного, – сказал доктор Дэвис. – Понимаю, вы переживаете, учитывая все, что вам пришлось пережить с собаками за последнее время, но вряд ли это что-то серьезное. Я удалю этот бугорок и на всякий случай сделаю биопсию.

– Биопсию? Думаете, это может быть рак?

Почему-то слово «биопсия» ассоциировалось у меня именно с этим заболеванием. Разве она используется для выявления чего-то другого?

– Нет. Не накручивайте себя. Я так не считаю. Пес молодой и крепкий; это может оказаться обычная бородавка. Просто мы на всякий случай проверим и убедимся в этом.

Я назначила операцию по удалению того, что выглядело, как бородавка, на ближайшую свободную дату – как раз перед тем, как мы с Крисом должны были уехать в Кабо-Сан-Лукас: мои клиенты нас пригласили. Несмотря на то что я еще не определилась с тем, как называть Криса («бойфренд» звучало слишком молодежно, а «любовник» – слишком интимно), я уже смирилась с тем, что мы – пара, и перестала скрывать это перед своими клиентами, поэтому приняла их щедрое предложение и согласилась приехать и погостить у них. Но теперь, когда Шеймуса должны были прооперировать, я задумалась об отмене поездки.

– Не глупите, поезжайте. Повеселитесь там хорошенько! У вас молодой, активный пес, вряд ли с ним что-то не так. Оставляйте его здесь со спокойной душой, – сказал доктор Дэвис.

– Точно?

– Конечно.

Я позвонила Крису, чтобы посоветоваться с ним.

– Что бы у него ни было, с доктором Дэвисом он явно будет в большей безопасности, чем дома, разве нет?

– Да, наверное… просто ему здесь будет неуютно.

– Это всего на четыре дня. Он бы по-любому провел два дня в больнице, а тут выходит всего на два больше.

– Тоже верно. Тут о нем точно позаботятся.

После операции Шеймусу все равно нежелательно бегать, и его заставят ходить с этим пластиковым конусом на шее, чтобы он не разгрыз себе хирургические швы.

Я знала, что будет проще, если этот период Шеймус проведет у доктора Дэвиса – они его сотрудники не будут потакать прихотям бигля. Они точно не снимут с него этот конус, и тогда Шеймус быстрее пойдет на поправку. Всего четыре дня, повторяла я себе.

Мы с Крисом все-таки отправились в Кабо-Сан-Лукас, где провели четыре замечательных дня, отдыхая в домике на пляже. Чипсы, гуакамоле, пиво, коктейль «Маргарита», а также все, что мы только могли пожелать, можно было отыскать в непосредственной близости от пляжа, что значительно способствовало моему расслаблению. Когда доктор Дэвис написал мне по электронной почте, что Шеймус хорошо перенес операцию, я позволила себе окончательно расслабиться. За эти дни я загорела, прочитала две книги и почти не беспокоилась за Шеймуса, чем особенно гордилась.

Мы вернулись домой поздно вечером в воскресенье, счастливые и отдохнувшие, а в понедельник я после работы сразу поехала за Шеймусом. К стойке регистрации я подошла с улыбкой.

– Я за Шеймусом. Ему явно стало лучше: я слышала его завывания еще с улицы.

– Доктор хотел переговорить с вами перед тем, как вы уйдете, – голос помощницы звучал доброжелательно и мягко, она наклонила голову, когда произносила это, и едва заметно прищурила глаза.

Совсем чуть-чуть. Но этого хватило, чтобы я снова начала беспокоиться. Может, Шеймус что-то натворил? Никогда нельзя исключать такую возможность. Лучше выслушать жалобу на его поведение, чем услышать, что он чем-то болен. Но я сразу поняла, что это будет не жалоба – мне уже приходилось видеть такое выражение лица у ветеринара. Фраза «Доктор хотел переговорить с вами» никогда не предвещает ничего хорошего. После четырех дней, проведенных вместе с Крисом на мексиканском пляже, я внезапно оказалась не готова к серьезным разговорам.

Я проследовала за помощницей в смотровую и села там на стул, вперив взгляд в металлический смотровой стол и стараясь не смотреть на умилительные фотографии детенышей животных, которые, вероятно, должны были подбодрить меня, но оказывали ровно противоположный эффект. Я перевела взгляд на пол, стараясь не смотреть не только на фотографии, но и на диаграммы, баночки, пузырьки с лекарствами и белоснежные ватные шарики на полочках. Больше всего теперь я старалась не смотреть на металлический смотровой стол. За последние несколько лет я провела здесь слишком много времени со своими состарившимися больными собаками. Мы расстелили одеяло и положили Ришелье на этот самый стол, где я держала его и гладила, когда ему ввели инъекцию, усыпившую его. Я надеялась, что в ближайшие несколько лет не окажусь здесь.

Сперва ко мне вывели Шеймуса, а вслед за ним в комнату зашел доктор Дэвис: он занимался лечением моих последних четырех биглей, двух немецких овчарок и милого рыжего добермана. Он усыплял моего Ришелье, и он же лечил Рокси от шумов в сердце. Он обследовал Шеймуса в самый первый раз, когда я забрала его из приюта. Также доктор Дэвис вместе со мной входил в совет директоров нашего местного Центра по поиску семей для домашних животных в течение последних пятнадцати лет. Он был тем, кому я могла полностью доверить своих питомцев, – человеком, который был одинаково сострадателен как к людям, так и к животным. Его голос звучал еще мягче, добрее и терпеливее, чем у его помощницы.

– Мне очень жаль, – он склонил голову набок и наклонился в мою сторону. – Результаты биопсии выявили рак. Точнее, мастоцитому – опухоль тучных клеток. Мне очень жаль. Никак не мог предположить, что такое может произойти.

Да, такое в голову никому не приходило.

У меня подкосились ноги, и я опустилась на пол. Шеймус сразу же забрался ко мне на колени и принялся обнюхивать мое лицо. Я притянула его к себе и гладила по голове, в то время как доктор Дэвис рассказывал мне про болезнь, нашедшуюся у моей новой собаки. Я не слышала, что он говорил. Я гладила Шеймуса и прижималась лицом к его морде; из глаз у меня текли слезы. Хотелось оказаться у себя в машине, а потом дома – в безопасности и одиночестве. Доктор Дэвис отдал мне какие-то бумаги – направление к хирургу, рекомендованные лекарства и, наверное, счет. Я пихнула их в сумочку, взяла поводок и вывела Шеймуса из смотровой. Он шел за мной, весело подвывая: «Домой, домой! Наконец-то домой! Забирай меня отсюда поскорее, мама! Вернемся домой! Я бы хотел оказаться дома; там хорошо! Не забудь меня покормить. Да, не забудь про еду! Я просто умираю с голоду! Пошли, мама, пошли домой! А вот и наша машина! Мы едем домой! Люблю свой дом. Дома всегда есть еда! УА А А А А А А А А АУУ!!!»

Я вела машину, одной рукой придерживая руль, а другой роясь в сумочке в поисках салфеток. По моему лицу текли слезы; поначалу я пыталась вытирать их, но вскоре сдалась.

Остановившись на светофоре, я с силой втянула воздух и попыталась медленно выдохнуть. Обернулась к Шеймусу, сидящему в переноске на заднем сиденье, и гладила его через решетку до тех пор, пока водитель сзади не засигналил мне. Я мысленно прокляла его – «Пошел к черту! Неужели тебя не волнует ничего, кроме дороги?! Урод! У меня собака умирает!» Я в отчаянии ударила обеими руками по рулю.

Дома Шеймус сразу же начал скрупулезно разгрызать наложенные в Центре швы. Помимо того что мне в принципе было тяжело что-либо ему запрещать, мне стало к тому же так жаль его, что я не смогла ничего сказать. Просто не решилась повысить голос или рявкнуть «Нельзя!». Вместо этого я попыталась объяснить ему, что, если он продолжит, мне придется снова надеть ему на голову это ужасный пластиковый конус, и тогда нам всем станет еще хуже. Если и это не сработает, объясняла я ему сквозь слезы, то придется прибегнуть к специальным подгузникам для собак, чтобы он не раздирал швы у себя на заднице. Шеймус на мгновение перестал разрывать швы, наклонил голову набок и выжидающе посмотрел на меня. Мне хотелось плакать, уткнувшись в его шелковую мягкую щенячью шерстку и жалеть нас обоих, ему же хотелось наесться до отвала, погрызть свои игрушки-пищалки и разорвать наконец-то швы. Крис вынужден был выслушивать мои всхипы и причитания по телефону. Кажется, я повторила «Это неспр-раведливо!» раз десять, а до этого наговорила еще кучу всего, но без ирландского акцента.

В ту ночь я попыталась переманить Шеймуса к себе на кровать, но спать рядом он не захотел – предпочел остаться у себя на лежанке в окружении игрушек, которые, в отличие от меня, не драматизировали ситуацию. Шеймус спал крепко и всхрапывал во сне – я знала это наверняка, потому что всю ночь не сомкнула глаз, вслушиваясь в его дыхание.

Пришлось дожидаться начала рабочих часов, чтобы позвонить ветеринару-хирургу на следующий день. Я звонила в восемь утра и выяснила, что они начинают работу только в девять. Тогда я дождалась девяти, но снова услышала автоответчик. Я звонила еще раз с работы, а потом еще и еще, пока не дозвонилась. Мне ответили, что ближайшая дата записи – только через шесть недель. Шесть недель! К тому времени мой Шеймус уже умрет!

Я рассказала, что у моей собаки обнаружили рак. Рак! Я снова заплакала. Ничего удивительного в том, что в онкологическом отделении вет-клиники не сделали исключение и не записали мою собаку раньше других собак, у которых тоже рак. При этом мне сказали, что в их отделении в Лос-Анджелесе очередь может оказаться меньше. Этот офис находился в ста километрах от меня, но зато всего в семнадцати километрах от Криса. Я позвонила туда, и у них оказалось окно через две недели. Я подтвердила запись. Проехать сто километров – не проблема. Как и двести, и тысячу. Просто вылечите мою собаку! Пусть у Шеймуса не будет никакой болезни!

У Шеймуса было две недели, чтобы восстановиться после первой операции, прежде чем мы встретимся с ветеринаром-хирургом и договоримся о второй. Мне эти две недели были даны на то, чтобы попытаться осознать тот факт, что у моего очаровательного забавного бигля нашли рак.

Я оказалась дома только около пяти вечера, так и не сделав за день ничего полезного. Все, о чем я могла думать, – это РАК. Это слово набатом звучало у меня в голове: у моего любимого песика был РАК. И после этого я оставила его дома одного – накачанного лекарствами, с конусообразным ошейником и швами. Приехав домой, я быстро загнала машину в гараж и пробежала по двору ко входной двери.

И тут за моей спиной раздалось визжание, и вовсе не собачье. Я быстро обернулась.

– Тереза! Ваша собака лаяла весь день. Весь день! Это сводит меня с ума! Как можно оставлять его одного? Это ужас какой-то! Он лает весь день без остановки, и так каждый день! Это невыносимо. Я просто не выдерживаю!

У ворот стояла моя соседка – старушка лет семидесяти с совершенно белыми волосами, напоминавшими сахарную вату. Похоже, собачий лай действительно что-то повредил в ее мозгу – кажется, я разглядела пену в уголках ее рта.

Шеймус завертелся у моих ног, продолжая лаять. «Мама, мама! Где ты была?! Это было просто ужасно! Я так соскучился! Пошли в дом! Быстрее! Я голоден, как волк! Умираю с голоду! Погладь меня, погладь, погладь! Бы-стрееее! Срочно нужны объятия!»

Я одновременно пыталась успокоить своего бешеного бигля, сдержать слезы и оправдаться перед недовольной соседкой.

– Простите. Он восстанавливается после операции. Я недавно узнала, что у него рак. Он сам в шоке, мне кажется.

Конечно, я понимала, что Шеймус не догадывается о своем диагнозе, но что-то в его сегодняшнем поведении отличалось от обычного.

– Мне жаль, но ведь это не впервые. Он лает все время. Каждый день. Без остановки! Каждую секунду. Это невыносимо! Я так больше не могу.

Мне больше не хотелось плакать – я почувствовала тревогу. Весь день без остановки? Вот как. Вы, должно быть, что-то путаете.

– Простите, я не знала. До этого проблем с ним не возникало. Днем с ним часто сидит Крис, так что я не знаю, как такое может происходить каждый день.

– Крис отсутствует гораздо чаще, чем вы думаете, – ответила моя соседка, многозначительно приподняв брови.

Вот как?! Значит, у моей собаки рак, а мой парень ходит налево. Может, об этом Шеймус и пытался меня предупредить?

– Я что-нибудь придумаю, – пообещала я, развернулась и направилась к дверям дома. Одного взгляда на собачью дверцу хватило, чтобы понять, в чем дело: конусообразный ошейник лежал на земле перед собачьей дверцей, куда он упал, когда Шеймус попытался протиснуться в нем через проем. Собачья дверца не была предназначена для собаки с конусом на шее. Наверное, Шеймус и правда долго лаял, прежде чем сумел высвободиться. На нем больше не было ни конуса, ни ошейника, к которому он крепился. У меня мелькнула мысль сходить к соседке и объяснить ей, что произошло, но я передумала и решила лучше заняться собакой.

Значит, все-таки пришло время собачьих подгузников. Запасной план, принижающий собачье достоинство. Бигли – это не те собаки, которых нужно удерживать, останавливать или наряжать в подгузники. Бигли – умные и хитрые существа, способные добиваться своего (чаще всего их цель – это еда). Это по-настоящему умные собаки, и нет ничего удивительного в том, что они не ассоциируются с собачьими подгузниками.

К пущему несчастью выяснилось, что я купила подгузники не того размера – вот уж никогда бы не подумала, что биглям нужны «большие», но я раньше вообще не думала о собачьих подгузниках. Подгузник на Шеймусе прикрывал швы только с одной стороны. На другой стороне торчала клейкая лента, сама собой напрашивающаяся на то, чтобы он ее прикусил, стянул подгузник с себя и отшвырнул его.

После нескольких неудачных попыток с подгузником конус с ошейником были водворены на свои прежние места. В этот раз я решила больше не допускать застревания Шеймуса в собачьей дверце и пару дней работала из дома. Пришлось чередовать составление наследственных трастов для семей с криками «Шеймус, фу!» и «Шеймус, хватит!». Он то пытался расцарапать свой конус, то бился им обо все подряд, то просто лежал у меня в ногах и молча глядел на меня, умоляя о помиловании или, на худой конец, о пончике. Моя непреклонность таяла с каждой минутой. Где-то в середине недели приехал Крис, взяв наблюдение за Шеймусом на себя. Подозреваю, он понял, что за мной тоже было бы неплохо приглядеть.

Наконец швы зажили, и я снова могла выходить из дома – ездить в офис, ходить за продуктами и налаживать утерянные социальные связи.

Шеймус же снова мог беспрепятственно вылезать во двор через собачью дверцу, разваливаться без каких-либо помех на полу и продолжать совершенствовать свои навыки ведения домашнего хозяйства. Мы пережили операцию, но нам по-прежнему предстояла встреча в Ветеринарном онкологическом центре. Каким бы трудным ни был этот период ношения конуса, это было ничто по сравнению с тем, что ожидало нас впереди. Я знала, что у Шеймуса впереди еще как минимум одна операция – по крайней мере, я надеялась, что одна. Надеялась, что врачам удастся избавить его от рака.

Я поймала себя на том, что смотрю на совершенно здоровую, счастливую, активную собаку и задаюсь вопросом – ну как у нее может быть рак? После снятия конуса Шеймус казался в полном порядке. Его перестали подвергать каким-либо унижениям, он вернулся к своим проделкам, и наша жизнь вошла в прежнюю колею, за исключением того, что я временами начинала заливаться слезами, проклинать все на свете и стискивать Шеймуса в долгих объятиях.

Однако мои испытания продолжились. За несколько дней до того, как я должна была отвезти Шеймуса в Лос-Анджелес на встречу со специалистом, в мой почтовый ящик подкинули анонимную записку.

«Соседи! Ваша собака воет и лает весь вечер, и это не впервые!!! Возникает вопрос: что вы с ней такое делаете? Это бесчеловечно! Позаботьтесь о вашем питомце! Ваша собака плачет навзрыд сутками, а вы не обращаете на это никакого внимания! Как вам не стыдно!!! Вы заставляете страдать свою собаку и своих соседей».

Конечно, я была немного не в себе с тех пор, как узнала про диагноз, но вот уж никак не могла предположить, что моя человечность окажется под вопросом. Моя собака не остается в одиночестве сутками – ей, напротив, уделяется очень много внимания. Куда более вероятно, что она, например, выскользнет через собачью дверцу во двор в попытке сбежать от своей прилипчивой и постоянно плачущей хозяйки.

Что со мной стало? Что случилось с моей собакой? Рак – вот что случилось. Рак! Но разве такое объяснишь соседям, у которых нет своих собак? И правда ли Шеймус лаял весь день без остановки? Мы с Крисом подозревали, что письмо подкинула та старушка, с которой я уже разговаривала по этому поводу у своих ворот.

Действительно ли Шеймус действовал на нервы всей округе или же просто время от времени лаял на почтальона, садовников или проходящих мимо пешеходов, а эта дама его просто невзлюбила?

Я слышала, что Шеймус лаял, когда я уходила, но думала, что через пару минут он прекращал. И – да, он лаял и тогда, когда я возвращалась домой, но это был приветственный лай. Мне и в голову не приходило, что он лаял все время, пока меня нет, без передышки. Возможно ли такое вообще? Если да, то произошли ли в нем эти изменения из-за стресса после операций? Во время моего проживания в арендованном доме жалоб на лай от соседей ни разу не поступало.

Конечно, к этому были предпосылки: я знала, что у Шеймуса всегда был чрезвычайно высокий уровень тревожности и он терпеть не мог оставаться в одиночестве. Он всегда отмечал мой приход, уход, каждую кормежку и в принципе все, что происходило между ними, громким лаем.

Конечно, мне не понравился способ, которым соседи сообщили о своем недовольстве, но игнорировать их жалобы я не могла.