Текст книги "Собака жива и я тоже. История без слез о несносном бигле и его неудержимой хозяйке, которые отказались умирать"

Глава 5
Вероятность ошибки

Моя репутация «пумы» пошатнулась. Мои соседи пошли на меня войной. Вдобавок ко всему неумолимо приближались новогодние праздники. Вне всяких сомнений, это работало мое персональное декабрьское проклятие. Я планировала отвезти Шеймуса на прием к онкологу, а затем еще на одну операцию, а День благодарения провести с Крисом и его семьей в доме его бабушки. Меня не покидала надежда, что высшие силы смилостивятся и вторая операция избавит Шеймуса от рака, а огромное количество братьев, сестер, тетей и дядей на семейном Дне благодарения Криса принесет мне хотя бы одного союзника или, по крайней мере, кого-то, кто станет козлом отпущения вместо меня.

Я опустила переноску на заднее сиденье машины и открыла дверцу. Шеймус проворно запрыгнул в машину и забрался в переноску, после чего развернулся и сел, ожидая, пока я ее закрою. Когда я захлопнула заднюю дверь машины, он начал лаять и лаял до тех пор, пока я не села на переднее сиденье. Потом пес умолк и всю поездку спокойно следил за дорогой, однако, когда машина остановилась, он снова залаял: Я тут, сзади! Возьми меня с собой! Где еда? Как насчет бургера? «Я чувствую запах чего-то жареного! А может, пойдем на пляж? Это ведь пляж? Возьми меня с собой! Забери меня отсюда! Забери! Выпусти меня скорее!!!»

Мы припарковались неподалеку от клиники ветеринара, специализирующегося на онкологии, но Шеймус, конечно, не мог этого знать; он знал только то, что хочет поскорее выбраться из машины.

Ветеринарный онкологический центр расположен в современном здании в весьма приличном пригороде Лос-Анджелеса. У здания был открытый рабочий лофт с яркими вкраплениями оранжевого, пурпурного и зеленого. На стенах висели красивые черно-белые фотографии врачей с животными. Там было довольно уютно, насколько вообще может быть уютно в месте, где ни за что не хотел бы оказаться.

Центр находился неподалеку от квартиры Криса, и поэтому он к нам присоединился. Так мы и сидели втроем в комнате ожидания – Шеймус шмыгал носом, я шмыгала носом, а Крис изо всех сил пытался нас развеселить.

– Здесь почти как в художественной галерее, да? – спросил он. – Мне нравятся эти фотографии. И эта картина, – добавил он, указывая на большую картину маслом, изображающую трех женщин, пьющих коктейли за столиком бистро. У их ног лежали три собаки.

– Все здесь указывает на то, что лечение влетит мне в копеечку.

– Тоже об этом подумал, – Крис встал и взял собачье печенье из миски на стойке регистрации, до которой Шеймус старательно пытался дотянуться. Он передал печенье Шеймусу, и тот заглотил его целиком и гавкнул, требуя еще.

– Во всяком случае, я попытаюсь немного отбить будущие затраты, – шутливо сказал Крис, потянувшись за вторым печеньем.

К нам подошел ветеринар в фиолетовой медицинской форме.

– Это у вас Си-мус?

– Произносится «Шей-мус», – поправила я, поднимаясь с места.

Техник написал у Шеймуса на ярлычке «Шей-мус» (потом кто-то по ошибке заговорил о Шеймусе в женском роде, и я сверху приписала «мальчик»). В смотровой у нас было время, чтобы насмотреться на очередные стильные изображения животных и восхититься обтянутыми тканью от Уильяна Вегмана[19]19
  Американский художник, наиболее известный созданием серии композиций с участием собак, в первую очередь его собственных веймаранеров в различных костюмах и позах.


[Закрыть] стульями, пока мы ждали онколога.

Доктору было где-то за тридцать. Это была женщина с короткой стрижкой, широким ртом и крупными белыми зубами, которые мне удалось разглядеть, несмотря на то что она вообще не улыбалась.

– Я доктор Гилберт, – сказала она, обращаясь к папке с документами из манильской бумаги, поскольку именно в ту сторону она смотрела, когда начала разговор.

– Здравствуйте, я Тереза, – поздоровалась я, протягивая ей руку. Она не обратила на протянутую руку никакого внимания и вместо этого перевела взгляд на Криса.

– Я Крис, – сказал он. – А это Шеймус.

– Хорошо. Я посмотрела отчет о биопсии. Вы, вероятно, в курсе, что он не очень хороший, – она пустилась в длинный монолог о вещах, которые я не понимала; мой мозг уловил только «не очень хороший», и эти слова эхом повторялись в нем снова и снова.

– Биопсия выявила опухоль тучных клеток промежности, и края совсем не чистые. Бла, бла, бла… очень серьезно… бла, бла, бла… хирургия… бла, бла… невероятно сложно… Бла, бла, бла, бла… высокое качество жизни… Бла, бла, бла… химиотерапия… Бла, бла, бла… Прогноз – около года…

Я выхватила из контекста одно из немногих слов, которые мне удалось разобрать:

– Собачья химиотерапия?

– Да, ведь это рак: у собак он лечится так же, как и у людей. На самом деле собаки обычно довольно хорошо переносят химиотерапию.

Интересно, собакам тоже так кажется?

Слово «химиотерапия» звучало почти также пугающе, как «рак». Я вспомнила, как отец, работая в больнице, рассказывал, что порой лечение бывает еще хуже самой болезни. У меня на работе около года назад была клиентка с раком молочной железы IV стадии. Она продолжала работать даже во время химиотерапии – больная, уставшая, без единого волоска на голове. Помнится, я удивлялась – зачем она это делает? Тогда я думала, что на ее месте прекратила бы работать. И, скорее всего, отказалась бы от химиотерапии. Потому что все это казалось просто невыносимым. Но вот доктор говорит мне, что собаки обычно переносят химиотерапию легче, чем люди. Насколько легче?

– Что нужно сделать? – мой мозг пытался усвоить всю получаемую информацию.

Доктор Гилберт продолжала делать какие-то пометки у себя в блокноте, не обращая на меня никакого внимания, не говоря уже о Шеймусе. Ей было все равно, бигль это, ротвейлер или, скажем, вообще кот. Вероятно, она таким образом создает эмоциональную дистанцию, но какое мне дело до ее эмоциональной дистанции? Эта собака – важная составляющая моей жизни. Неотъемлемая часть моего Алфавита. Я по-прежнему надеялась, что произошла какая-то ужасная ошибка, и у моего двухлетнего пса нет никакого рака. Мне нужно было хоть немного сочувствия.

– Вы можете сегодня проконсультироваться с нашим доктором-хирургом Трейси, и мы определим примерную стоимость лечения. Если она вам подойдет, то операцию можно будет провести здесь или в нашей клинике «Тастин».

– Если мне подойдет, вы говорите? Хорошо, я поняла. А есть какие-то другие варианты?

– Дело в том, что не каждый может себе позволить такую операцию, поэтому мы стараемся предложить и другие варианты. В случае Шеймуса мы бы обговорили, как обеспечить ему комфортный и достойный остаток жизни. Вопрос стоял бы уже о качестве его жизни до конца дней, сколько бы их ни оставалось.

Доктор Гилберт явно не испытывала сочувствия ни ко мне, ни к Шеймусу. Наверное, поэтому она даже не взглянула на него, не погладила, как обычно делали другие врачи. Вероятно, став ветеринаром, она установила себе правило номер один: никакого сочувствия.

Но моя собака умирает! Шеймусу всего два года, и он умирает! Мне хотелось плакать, но я сдерживалась. Что-то мне подсказывало, что не стоит плакать перед этой женщиной. Ее правило номер два наверняка гласило: никаких слез. Желание плакать сменилось на желание залепить ей пощечину. Обвинить ее в бессердечности. Конечно, я не могла ее ударить, поскольку она была моей единственной надеждой. Я беспомощно посмотрела на Криса.

– То есть вы рекомендуете операцию? – уточнил он.

– Да, естественно. Стоит попытаться, – ответила доктор Гилберт Крису. И после обратилась уже ко мне:

– Мы поймем, если вы не можете позволить себе операцию. Она далеко не каждому по карману. Просто дайте мне знать о вашем решении.

Мы были знакомы всего пять минут, а она уже вела себя так, будто впустую тратит на меня свое время. Если я сейчас подпишу бумаги, то Шеймусу сразу же сделают наркоз и увезут в операционную? Мне даже не дают время обдумать другие варианты… Но были ли у меня другие варианты?

– Я хочу сделать для него все возможное, – сказала я. – Просто скажите, что лучше всего. Деньги – не проблема.

Проблема вообще-то, но не главная.

– Я назначу вам консультацию с хирургом, – ответила доктор Гилберт.

Она ушла, так ни разу и не взглянув на Шеймуса. Я дала ему еще одно собачье печенье, чтобы компенсировать ее пренебрежение. Крис, Шеймус и я отправились в смотровую ждать хирурга.

– Ненавижу ее! – пробормотала я.

– Согласен, не самая дружелюбная дама. Но и работа у нее не из легких. Наверное, неудачный день. В любом случае, хорошо, что оперировать будет не она.

– Слава Богу! Она похожа на стервозную активистку какого-нибудь женского движения. Как будто нас в него не пустят, если мы не сделаем что-нибудь особенное. Как будто мы жаждем пополнить их ряды! – я начала передразнивать ее тон и манеру разговаривать, но была прервана появлением другого врача.

Доктор-хирург Трейси оказалась высокой, худой женщиной с короткими вьющимися светло-каштановыми волосами. В отличие от доктора Гилберт, ее поведение выражало не только уверенность, но и сострадание к моему горю. Зайдя в смотровую, она присела на корточки и подозвала Шеймуса к себе, причем с первого раза произнесла его имя правильно. Он радостно побежал к ней и, виляя хвостом, сунулся мордой к ее лицу, чтобы обнюхать. Она почесала его за ушами, погладила по голове и, завоевав любовь Шеймуса, обратилась к нам с Крисом, не переставая его гладить:

– Ваш Шеймус – просто прелесть! Он напоминает мне бигля, который у меня когда-то был. Чудесная собака!

Шеймус забрался к ней на колени и развернулся к нам мордой. Он однозначно одобрил и принял доктора Трейси.

Я немного расслабилась и выдохнула: хороший знак. Эта женщина мне понравилась, особенно на фоне предыдущей мисс Стервозной Активистки. Если кто и будет оперировать мою собаку, то только она. Шеймус напоминает ей ее собственную собаку, которую она любила. Мне хотелось, чтобы доктор Трейси сделала для Шеймуса все то, что сделала бы для своей собаки. Она должна была спасти нас обоих.

Доктор Трейси рассказала про рак, операцию и необходимость почистить края. Мастоцитома похожа на рак кожи и чаще встречается у таких пород собак, как боксеры. У биглей ее обычно не бывает. Несмотря на это, опухоль тучных клеток достаточно распространена, и, хотя бывает агрессивной и неизлечимой, шансы на выздоровление высоки, только если она не находится в области с высоким содержанием сосудов, что увеличивает риск ее метастазирования. Именно в таком месте была опухоль у Шеймуса. При удалении опухоли врач должен проверить, не остались ли раковые клетки по краям, потому что, если они останутся, это будет означать, что рак никуда не делся. Если же края будут чистые, значит, рака больше нет, по крайней мере, на момент проверки.

Никакого рака. Это было бы здорово, думала я. Может, еще не все потеряно.

– Необязательно, что они еще остались, но раковые клетки чрезвычайно малы, и их трудно обнаружить, пока их не станет достаточно много. Обычно если края опухоли чистые, то можно считать, что рак полностью удален.

Хорошо, звучит обнадеживающе.

– А если нет? Если края нечистые, то проводится еще одна операция? – спросила я.

Доктор Трейси погладила Шеймуса и дала ему из кармана лабораторного халата, который он старательно обнюхивал, зеленое печенье в виде собачьей косточки.

– В нашем случае нет. Я вырежу все, что смогу, но, учитывая, где находится опухоль, нужно понимать, что всему есть предел. Если разрез будет слишком большим, то другие функции его организма могут потерять работоспособность, а это только навредит. Эта область полна сосудов, поэтому необходимо действовать очень аккуратно, – доктор Трейси посмотрела мне в глаза. – Я сделаю все, что в моих силах.

Я видела, с какой нежностью она гладит Шеймуса. Ей явно было не все равно, и в тот момент я ей поверила. Я поверила ей и приняла решение доверить ей свою собаку.

– Спасибо, – сказала я. – Когда можно будет сделать операцию?

Помощник доктора Трейси помог нам определиться с датой. Я заполнила документы и предупредила Криса, что, возможно, пропущу семейный День благодарения, если понадоблюсь Шеймусу в этот день. Шеймусу дали успокоительное, сделали ультразвук, взяли кровь, аспирацию костного мозга и другие предоперационные процедуры и анализы, в которых я ничего не смыслила. Счет за день: 2035,68 доллара. И это даже без операции.

Пока Шеймуса обследовали, мы с Крисом пошли пообедать. Большую часть времени в ресторане мы провели молча. Я сморкалась и вытирала салфетками глаза, пока Крис массировал мне спину. Пришлось позвонить маме, чтобы уточнить, сможет ли она приглядеть за Шеймусом в День благодарения после операции, если понадобится. По дороге домой, когда Шеймус крепко спал на заднем сиденье машины, я спросила у Криса то, что побоялась спросить у мисс Стервозной Активистки:

– Мне послышалось или она сказала, что даже при операции и химиотерапии Шеймусу осталось жить всего около года? Или год, если ничего не предпринимать?

– Думаю, год с учетом операции и терапии. Но мы можем сделать этот год по-настоящему счастливым для него, – Крис положил руку мне на ногу.

Я проплакала все оставшиеся десять километров до дома.

Тем вечером мы с Крисом сидели в горячей ванне на моем заднем дворике с видом на город. Гидромассажная ванна стала нашим новым местом для долгих разговоров – как раз в стиле гламурно-элегантной пумы.

– Мне это нужно. Знаю, что это безумно дорого, но я не могу просто дать ему умереть, – сказала я.

– Понимаю. Все в порядке. Думаю, это правильное решение.

– Ты не считаешь меня сумасшедшей из-за того, что я трачу столько денег на собаку?

– Нет. Я знаю, как много Шеймус значит для тебя. Тебе ведь хватит денег, да?

В этом я не была уверена. Нет людей, которые разводятся (не говоря уже о двух разводах!) и при этом остаются при деньгах. К тому же все поездки, которые я совершила, были недешевыми, и я не ездила на работу в те дни, когда водила Шеймуса по врачам. Мое юридическое партнерство работало под лозунгом, который мы шутливо называли «как потопаешь, так и полопаешь». Свое финансовое положение я с Крисом еще не обсуждала.

– Думаю, я это потяну. Не знаю наверняка, но я попытаюсь.

– Знаю. Он словно твой ребенок. Ты ведь знаешь, что я на вашей стороне.

– Спасибо!

Несколько секунд мы молчали, нежась в успокаивающих струйках пузырьков.

– Забавно: ты готова ради Шеймуса на все, так печешься о нем, но при этом… – Крис замолчал, выпрямился, немного придвинулся ко мне и положил руку мне на колено, – при этом ты никогда не хотела детей, да?

Я тоже выпрямилась. Мы как-то уже обсуждали эту тему – это был наш камень преткновения. Вероятно, физически я еще находилась в детородном возрасте, но ментально я так и не созрела для материнства. Начиная отношения с Крисом, я ясно понимала, что не хочу заводить детей. Да и со своим вторым мужем тоже не хотела, а мой первый супруг, вероятно, сам отбил у меня мысль о детях своим инфантильным поведением. У меня не было детей, и я никогда их не хотела. На это было множество причин, в том числе куча предков, которые заводили потомство при полном отсутствии каких-либо родительских инстинктов, и я знала, что у меня они тоже отсутствуют. Кроме того, не нужно искать причины или поддаваться чужим уговорам завести детей – мои биологические часы никогда не имели надо мной власти. Я даже не была уверена в их существовании, не говоря уже об исправности.

– Нет. Никогда. Я по жизни хорошо лажу с собаками, а с детьми не особо. Это далеко не одно и то же и вызывает у меня совершенно разные эмоции. Из меня явно не получилось бы хорошей мамы.

– Ну, с этим я бы поспорил, но я тебя понял.

Мы замолчали. Я продолжила вполглаза наблюдать за Крисом и видела, что он о чем-то задумался, но не хотела вдаваться в подробности. Мне стоило подумать о своей собаке.

Перед операцией я осталась на ночь в квартире Криса в Брентвуде,[20]20
  Район в западной части Лос-Анджелеса.


[Закрыть]чтобы рано утром отвести Шеймуса к доктору. Мы привели Шеймуса в дом с табличкой «домашние животные запрещены» и молились, чтобы он не начал гавкать на какой-либо незнакомый шум или запах. И он не подвел. Шеймус преспокойно заснул в спальне на кресле, используя мою одежду в качестве подушки. Он начал лаять, только когда мы выходили из квартиры, не покормив его: за двенадцать часов до операции его нельзя было кормить или поить.

Мы прибыли в Ветеринарный онкологический центр около девяти утра, и нас сразу же отвели в смотровую.

Конечно, доктора были убедительны, я слышала этот диагноз не впервые, но я все равно хотела перепроверить. Я все еще надеялась, что произошла какая-то ошибка. Когда вошла доктор Трейси, я спросила у нее:

– Правильно ли я поняла, что даже после операции, химиотерапии и, возможно, облучения Шеймус все равно проживет в лучшем случае около года?

– К сожалению, опухоли в этой области обычно очень агрессивны, и даже если удастся почистить края (а проверить мы это сможем только при помощи тех технологий, которыми современная наука пока располагает), мы не сможем быть абсолютно уверены, что рака больше нет. Химиотерапия может помочь, а может и не помочь. Это очень тяжело, но мы сделаем все, что в наших силах.

Один из помощников снова принес мне смету на услуги – длинный перечень всех предоставляемых хирургических услуг. Смета включала плату FedEx[21]21
  Служба курьерской экспресс-доставки.


[Закрыть] в размере 45 долларов, чтобы в клинике отправили результаты тестов в лабораторию в Нью-Йорке. Я расписалась и отдала свою кредитную карту. Эта карта теперь принадлежала Шеймусу больше, чем мне, несмотря на большое количество накопленных миль от разных авиакомпаний. Стоимость операции должна была составлять от 2023 до 2193 долларов: зависело от дозы анестезии, антибиотиков и обезболивающих инъекций. Я не знала, что лучше – дорого или очень дорого. Также пришлось подписать договор о «Расширенных реанимационных мероприятиях (касающихся в первую очередь пациентов, чей вес превышает 22,6 килограмма; включает в себя хирургическую и аппаратную поддержку; потенциальная дополнительная стоимость – от 150 до 400 долларов)». Шеймус весил гораздо меньше, но я не хотела рисковать – нужно было подстраховаться всюду, где возможно.

Я обнимала, гладила и целовала Шеймуса, пока доктор Трейси не увела его из смотровой. Он охотно и радостно пошел за ней, обнюхивая все вокруг в поисках угощения. Его когти громко цокали по полу, когда он бежал по коридору, высоко подняв хвост и размахивая им взад-вперед. Крис повел меня по коридору в противоположную сторону.

Я оставила Шеймуса на операции, а Криса в его квартире и поехала домой, чувствуя себя очень одинокой. Дома я сидела на диване и смотрела в стену. В руках я крутила бокал вина, к которому так и не притронулась. Я ждала.

Доктор Трейси позвонила мне в тот же день в шесть вечера, чтобы сказать, что операция прошла успешно и что она надеется, что края теперь будут чистыми. Она заверила меня, что Шеймус чувствует себя хорошо и отдыхает. Это не то чтобы сильно меня успокоило – в голове у меня по-прежнему крутилось «агрессивная… один год… химиотерапия…».

На следующий день сразу после полудня мне позвонили на работу из онкологического центра. У Шеймуса все отлично, он бодр и ест за двоих; я могу забрать его в любое удобное для меня время. Я взглянула на часы: даже если бы я сорвалась с места и поехала за ним в ту же минуту (на что я была готова), то все равно я буду в Лос-Анджелесе только через полтора часа. Плюс еще полтора часа в клинике… это уже три часа. В тот момент было самое неподходящее время для поездки. Повезет, если вернусь домой к шести вечера. И Шеймус, со швами на заднице и на обезболивающих, все это время должен будет трястись в переноске на заднем сиденье.

Я позвонила Крису в надежде, что он знает какой-нибудь обходной маршрут, который поможет мне избежать неизбежного. В моей жизни было не так много людей, которым я доверяла настолько, чтобы просить совета, и еще меньше тех, чьим советам я бы последовала. Несмотря на мои опасения по поводу возраста Криса, я начинала рассчитывать на его ум и с удовольствием отмечала его сообразительность.

– Я могу забрать его сейчас и привести к тебе вечером, – сказал он.

Об этом я не подумала. Крис находился в Лос-Анджелесе, что существенно сокращало время в пути. Но ведь это была моя собака.

– Нет, мне нужно его увидеть. Я сама его заберу.

– Серьезно? Нет смысла ехать сюда, а потом разворачиваться и столько же ехать обратно, если я все равно поеду в твою сторону. Тебе ведь уже сказали, что он в порядке.

Да, именно так мне и сказали, но это была моя любимая собака, и мне хотелось поскорее ее увидеть. Разве не мне следует забрать его после операции? Разве это не моя прямая обязанность? Конечно, в мои обязанности входила еще и оплата операции, так что здравый смысл требовал остаться на работе и заработать еще сколько-нибудь. Если Крис заберет Шеймуса сейчас, то Шеймус окажется дома раньше, чем я планировала.

– Точно? – вопрос предназначался в равной степени мне самой.

– Да. Деньги спишут с твоей карты, а я заберу его. Мы с Муссом сблизились, между прочим, и я тоже хочу его поскорее увидеть.

Крис говорил правду. Они сблизились, и дело, возможно, было не только в еде. Чем больше времени Крис проводил у меня дома, тем больше Шеймус стал ластиться к нему. «Мусс» (сокращение от «Шеймус») было одним из многих прозвищ, которым Крис наградил мою собаку. Он обыгрывал это прозвище в песне «Богемская рапсодия» группы Queen («Скара-мусс, Ска-ра-мусс, спляшешь ли ты фанданго?[22]22
  «Scaramouche, Scaramouche, will you do the fandango?» (слова из песни Bohemian Rhapsody группы Queen).


[Закрыть]») и в детском стишке «Пекарь» («Знаете ли вы собаку пекаря, собаку пекаря, собаку пекаря?[23]23
  В оригинале «Do you know the Muffin Man?», то есть «Знаете ли вы пекаря?» (слова из английской детской колыбельной «The Muffin Man», то есть «Пекарь»).


[Закрыть]»). «Собаку пекаря» он придумал, когда Шеймус стоял у нас над душой возле кровати и облизывался на черничные маффины, которые мы поедали.

Я позвонила в клинику и сказала, чтобы они сняли деньги с моей кредитной карты и отдали Шеймуса Крису. Криса в клинике уже знали. Работники, вероятно, вопреки моему мнению считали, что это наша общая собака, поэтому проблем с передачей Шеймуса не возникло.

– Хорошо, что вы так быстро можете забрать его. Мы готовы к вашему визиту, – без особого энтузиазма произнесла секретарша по телефону.

Она понятия не имела, насколько это важно для меня. Я передавала Крису ответственность за свою собаку. Я доверяла ему Шеймуса, ослабевшего после операции.

Когда я вернулась домой тем вечером, Шеймус сидел на диване, привалившись к Крису, как он обычно приваливался ко мне по вечерам. Он даже положил левую переднюю лапу Крису на бедро. Кажется, все было в порядке – они оба выглядели расслабленными и умиротворенными, и мы все как будто знали, что, позволив Крису забрать Шеймуса, я перевела наши отношения на новый уровень доверия.

Я почувствовала острый приступ счастья, который никто, кажется, не заметил.

Шеймус спрыгнул с дивана и побежал поприветствовать меня. Я заметила, что его тыльная часть выбрита с правой стороны и там снова виднелись швы, но сам Шеймус вел себя как обычно и боли явно не испытывал. Его передняя левая лапа была перевязана зеленой повязкой.

– В клинике мне передали еще обезболивающее и антибиотики. Я уже дал ему необходимые на сегодня таблетки. Упаковки на стойке. Хочешь заказать пиццу? Мусс явно поддерживает эту идею, – сказал Крис.

– Еще бы я не хотела пиццу! Сейчас закажу.

– Шеймус требует пепперони. И обязательно с сосисками.

– Наверное, еще с курицей? И хрустящей корочкой, да?

Несмотря на то что мы все втроем были совами, тем вечером мы отправились спать раньше обычного – около десяти вечера. Этот долгий и эмоционально тяжелый день сильно нас вымотал. Шеймус забрался в свою лежанку, покрутился, подвигал свое одеяло взад-вперед, пока оно не приняло нужную форму, а затем улегся с громким «Хррп!» и протяжно зевнул. Конус ему на шею мы решили не надевать.

Несмотря на радость от того, что мы наконец-то все вместе и операция прошла успешно, я никак не могла уснуть – лежала в постели и думала то о предстоящем ужине в честь Дня благодарения, то о получении результатов лабораторных исследований. Я старалась концентироваться на том, что Шеймус хорошо перенес операцию, что все прошло хорошо, но у меня не получалось. Я провела бессонную ночь, в то время как Шеймус и Крис дружно храпели с разной интенсивностью.