Текст книги "Лейла. По ту сторону Босфора"

Глава 7

Прилетевший из степей холодный ветер продувал холмы. Среди пожарища уцелевшие жители наспех соорудили укрытия из досок и залатанных военных палаток. Клубы дыма вырывались из самых неожиданных мест, указывая на человеческое присутствие. Дождь утих. Несмотря на теплое пальто, Луи Гардель дрожал. Он представлял себе Константинополь как солнечный и светлый город, но видел темную, почти враждебную картину и чувствовал, что продрог до мозга костей.

Ему захотелось пройтись, освежить свои мысли. Гардель пересек Галатский мост и начал долгий подъем к конаку. Усталость замедляла его шаг и затуманивала мысли. Ситуация становилась все более непонятной. День за днем османский Восток раскрывался перед ним во всей своей сложности. Многие турецкие офицеры не подчинялись приказу о демобилизации. Анатолийские гарнизоны отказывались сдавать оружие, создавая, таким образом, повод к конфликту. Командующий шестой армией в Ираке и командующий второй армией в Киликии по-прежнему не признавали поражение. И они были не одиноки. Вокруг священных городов, Мекки и Медины, несмотря на перемирие, продолжались бои. Что касается столицы, шпионы всех национальностей бойко шныряли по лабиринтам безымянных улочек, чьи тайны оставались неизвестными даже самим жителям Стамбула. В одном облезлом здании Пера соседствовали комитет освобождения какого-то кавказского народа, группа мятежных турецких офицеров, бордель, который никогда не пустовал, русские беженцы, враждующие с большевиками, и один торговец, который с гордостью вывесил на своей лавке портрет первого министра Греции, Венизелоса… «От вас просто голова кругом», – подумал Луи, наконец добравшись до ворот.

Конак действовал на него как бальзам. Под навесом встречала надпись из Корана, выведенная красивой золотой вязью. Он решил, что спросит у Селима ее значение. Ему предстояло узнать об этом загадочном народе еще столько вещей… Француз устало провел рукой по затылку. Вселиться ему разрешили, и предстояло прийти в себя перед встречей с Розой и Марией через несколько недель.

Из дверей вынырнул маленький Ахмет, украдкой огляделся и, не заметив Луи, поспешил вглубь сада. Заинтригованный француз последовал за ним. С того злополучного дня мужчина видел ребенка лишь издалека, когда тот отправлялся в школу. Луи хотелось бы с ним поговорить, но, казалось, мать возвела непреодолимый барьер между своей семьей и иностранцем, которого считала, кстати совершенно справедливо, оккупантом. Селим утверждал, что его супруга чересчур взволнована и что с Розой она будет намного приветливее. Но Луи в этом сомневался. Он запомнил тот пылающий гневом взгляд, кротостью турчанка очевидно не отличалась.

Часть сада, куда отправился малыш, казалась дикой. Здесь в основном росли деревья, дарующие столь ценимое турками уединение, а летом, когда не было дождей, – благодатную тень. Беспорядочно высаженные магнолии, жимолость, акации, оливковые деревья, олеандры и потрясающие восточные платаны с раскидистыми кронами… Здесь также были грядки с тыквами и капустой. Луи осторожно продвигался, спрашивая себя, куда же подевался мальчик. Он услышал глухой повторяющийся стук и двинулся направо.

Ахмет выложил перед собой ряд камней и пытался из рогатки сбить картонную цель, подвешенную на фиговом дереве. Луи разглядел неумелый набросок военного корабля. Ребенок был не слишком ловким. Цель оставалась нетронутой, было видно, что мальчик злится. Когда под подошвой Луи хрустнула ветка, Ахмет обернулся. Щеки мальчика пылали.

– Ты неправильно держишь рогатку, – сказал Луи. – Дай-ка, я покажу, как прицеливаться.

Сбитый с толку Ахмет протянул рогатку и камень. Луи примерился, вспоминая знакомые с детства движения. Только когда он в клочья искромсал цель, с улыбкой вернул рогатку владельцу и дал несколько советов. Затем вынул пачку сигарет, похлопал по карманам в поисках огня и, не найдя, так и остался с незажженной сигаретой во рту.

– Вы на меня не сердитесь? – удивился Ахмет.

– Из-за чего?

– Из-за этого, – сказал мальчик, указывая на обрывки картона на земле.

– Нет. Я сделал бы то же, будь мне столько лет, сколько тебе. Но не советую бросать камни по настоящим кораблям. Не хотел бы, чтобы у тебя были неприятности.

– А что со мной может случиться? – спросил Ахмет, широко раскрыв глаза.

– Тебя арестуют и бросят в тюрьму, – напряженно ответил Луи.

– Тогда я стану героем!

Луи вздохнул. И стар и млад, все мужчины одержимы одним и тем же. Стать героем. В глазах кого? Матери, любимой женщины, благодарной родины? Он горько усмехнулся, ибо в это больше не верил. Он не верил во многие вещи, даже в Бога. «Я становлюсь старым и желчным», – подумал он, и от этой мысли стало совсем грустно.

Внимание француза привлекла деревянная балюстрада, скрытая среди деревьев.

– Что это?

– Любимое место мамы и бабушки в хорошую погоду. Пойдемте, я вам все покажу!

Ахмет взял его за руку и потянул за собой по тропинке, укрытой в зарослях ежевики. Они вышли на склон, на котором возвышалась очаровательная небольшая терраса с панелями, украшенными голубым и зеленым фаянсом. Скамьи так и приглашали присесть. В хорошую погоду сюда приносили подушки и ковры. Шаги Ахмета звучали на деревянном полу, кое-где подгнившем от сырости. В почти братском молчании мальчик и мужчина созерцали удивительную картину, и Луи никак не мог насытиться зрелищем. На горизонте виднелись холмы азиатского берега, море в белых гребнях, деревянные домишки между куполами массивных мечетей, минаретов и кипарисов, темно-синяя фасадная византийская мозаика, а также фиолетовая, коралловая, ярко-красная или зеленая. Восхитительные и волнующие нагромождения Константинополя, где разбегаются глаза и что-то неведомое и нескончаемое берет вас за горло – ностальгия, страх, жестокая и одновременно мимолетная радость…

Ахмет вынул из кармана кусок промасленной бумаги, осторожно его развернул, показывая четыре спички. Он предложил их Луи, чем весьма тронул француза, и тот пообещал при первой же возможности пополнить его сокровищницу.

– Если мне удастся снова тебя увидеть, – смеясь, добавил он. – С тобой очень трудно встретиться.

– Это из-за мамы.

– Я догадался. Вероятно, она сердится на меня за то, что я напугал тебя своей машиной.

Мальчик присел на перила балюстрады и принялся болтать ногами.

– Обычно она не такая, но из-за всех этих изменений у нее появилось много проблем. Бабушка недовольна и усложняет ей жизнь, мама вынуждена ее слушать. Все очень сложно, понимаете? Холодно, нельзя найти подходящие продукты… Теперь нужно долго кипятить молоко, перед тем как его выпить, а значит, оно не такое вкусное, – огорченно уточнил он. – В школе не хватает преподавателей. Многие не вернулись с войны. Мама волнуется, это естественно, – объявил он, пожимая плечами.

Луи задержал в легких дым, и у него закружилась голова. Он ничего не ел с раннего завтрака.

– Скажи маме, что не стоит бояться. С вами ничего не случится. Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам.

– В любом случае, отец никому не позволит причинить нам вред, – дерзко вскинул Ахмет.

– Конечно… Твой отец – хороший человек. Умный и, безусловно, симпатичный. Тебе повезло.

– А ваш отец, какой он?

– Мой отец?

Мужчина попытался вспомнить черты отца, но они были размыты. Четким было лишь воспоминание о непререкаемом авторитете полковника пехоты. У Гарделей было семеро детей, Луи был затерян среди братьев, забытый отпрыск, почти нежеланный сын. В детстве его совсем не замечали, и Луи хотел, чтобы отец им гордился. Желая его удивить, по окончании политехнической школы он решил пойти во флот и поступил на старший курс военно-морского училища. Отец лишь нахмурился. «Ты не учился в высшем военно-морском училище и никогда не станешь одним из них», – заявил он. И впоследствии Луи неоднократно в этом убеждался. Иногда в кают-компании офицеров он чувствовал какую-то тяжкую неловкость, которая была невыносима, поскольку оставалась невысказанной. Порой достаточно всего лишь одного взгляда, чтобы почувствовать себя изгоем. В последнее время Луи казалось, что им пользуются из-за его дипломатического таланта. Он даже начал задаваться вопросом, не ошибся ли с карьерой.

Мужчина заметил, что Ахмет с любопытством за ним наблюдает.

– Мой отец был военным.

– Паша! Как мой дедушка!

По-видимому, мальчугану понравился этот факт биографии Гарделя. Османы любили армию, на штыках и саблях которой на протяжении веков держалась Высокая Порта. «В глубине души они так и не оправились от вырождения и упразднения янычар[20]20
  Янычары – солдаты регулярной пехоты, существовавшей в 1365–1826 гг. в султанской Турции и комплектовавшейся из мальчиков-христиан. С конца XVI – начала XVII вв. начался процесс разложения корпуса янычар, а в 1826 г. он был упразднен указом Махмуда II.


[Закрыть]», – подумал Луи.

– Да, Ахмет, но наверняка не так велик, как твой дедушка. Но он был хорошим солдатом. Его уже давно нет в живых.

– Вы его любили?

Задавал ли Луи себе когда-нибудь этот вопрос? В его семье не говорили о любви. Воспитание и его собственная сдержанность запрещали это делать.

Вдруг тишину нарушил женский голос. Звали Ахмета, тон был строгий и укоризненный.

– Эх, пора делать уроки, – сказал мальчик.

Когда она появилась на тропинке, у Луи возникло абсурдное желание потушить сигарету. Он инстинктивно расправил плечи и отметил, что его пульс участился. Супруга Селима с ног до головы была закутана в длинный кусок ткани бирюзового цвета, а белое прозрачное облако какой-то прозрачной материи скрывало ее лицо. Яркое пятно ее одеяний выделялось на фоне мрачного сада. Совсем недавно османские женщины носили одежду всех оттенков синего, бронзового, изумрудно-зеленого и гранатового, но сейчас предпочитали однообразную сдержанность черных вуалей. Селим объяснил, что в его семье женщины не ограничивали себя. Глядя на сияющую хозяйку дома, Луи мысленно выражал им крайнюю признательность.

Обнаружив рядом с Ахметом капитана Гарделя, Лейла остановилась. Зная, что постоянно где-то поблизости находится этот мужчина, она не чувствовала себя как дома. Раздраженная свекровь жаловалась на то, что ее с прислугой заперли в нескольких комнатах гаремлика, а другие отдали Селиму и дядюшке Мехмету, а также временно живущим у них гостям. Пришлось пересмотреть всю организацию дома, так как французский офицер собирался жить и принимать гостей по западным правилам. Непривычная сервировка расстраивала кухарку. Лейла вынуждена была обучить молодых служанок накрывать на стол по-европейски, с персональными приборами, а также выставлять стулья с солдатской строгостью. Ей также пришлось помогать им застилать постель. Лейла считала это унизительным, но юные турчанки отказывались слушать французского слугу и вообще появляться перед мужчиной, который не являлся родственником их хозяйки. Однако все потихоньку налаживалось.

– Когда приезжает ваша жена? – спросила она по-французски почти без акцента.

– В феврале, надеюсь, – отвел Луи, довольный, что она к нему обращается. – Мадам, мне очень жаль, я понимаю, что мое присутствие доставляет много хлопот. Я должен поблагодарить вас за гостеприимство.

Он говорил быстро, запинаясь, опасаясь, что она убежит. Он был пригвожден взглядом черных глаз Лейлы-ханым. Турчанка качнула головой, словно принимала его извинения. Это был неожиданный шанс беседовать с ней с глазу на глаз. Луи, снедаемый любопытством, поддался желанию пообщаться с ней. Но что сказать? Селим говорил, что супруга владеет несколькими языками, в том числе арабским для чтения Корана, а также персидским, языком поэтов. Она была знакома с западным миром благодаря своим просвещенным родителям, но оставалась набожной и верной традициям.

– Вы привыкли к нашему городу? – спросила она.

– Ваш муж был столь любезен, что показал мне его. Я сожалею лишь о том, что оказался здесь в качестве солдата. Иногда я чувствую, что меня ненавидят.

– Правда? – удивилась она. – Однако говорят, что французов принимают неплохо. Впрочем, как и итальянцев. Они ведут себя благородно.

– Все же здесь лучше быть британцем, – улыбаясь, ответил он.

– Эти люди ничего не поняли о нашем менталитете. Они считают нас отсталыми варварами. Впрочем, они построили свою империю, пренебрегая чаяниями коренного населения, чего нельзя сказать о наших султанах.

Хрупкая Лейла с мелодичным голосом и чувственным обжигающим взглядом темных глаз сразила бы любого мужчину. А тайна, окутывающая турчанок, делала эту дочь Востока неотразимой. Перед мысленным взором Луи промелькнул образ Розы. Острый нос, тонкие губы, вьющиеся темно-русые волосы… Они «съедят» ее в два счета, заволновался он и подумал, не лучше ли написать жене, чтобы она с дочерью осталась во Франции, подальше от известных и скрытых ловушек константинопольского общества.

– Вы, должно быть, рады, что супруга к вам присоединится.

– Признаюсь, мадам, меня это беспокоит. Роза достаточно… Как бы это сказать?

Он замешкался. Ему не хватало слов.

– Картезианская?[21]21
  Картезианство (от Cartesius – латинизированное имя Декарта) – направление философии, для которого характерны скептицизм и рационализм.


[Закрыть] – предположила Лейла с почти веселой интонацией.

– В некоторой степени, – оживился Луи. – Она не любит изменений, ничего непредсказуемого.

– В этом она похожа на моего супруга.

– Увы, она не такого веселого нрава. Часто Роза кажется мне меланхоличной. Иногда я спрашиваю себя, не моя ли в том вина.

Он немного смутился от того, что раскрылся перед ней, но усталость заглушила стыдливость, а нечеткий силуэт, закутанный в шелк, приглашал к откровению.

– Я не виделся с ней два года, и мне не терпится с ней встретиться, – заверил он, словно пытаясь убедить самого себя. – Место жены рядом с мужем, пусть даже он морской офицер, вы так не считаете? Но что бы с нами стало без вас и вашего гостеприимства?

Его серый взгляд стал настойчивей. Лейла была озадачена. Неужели под комплиментом было скрыто соблазнение? Она подумала, что эта беседа между мусульманкой и неверным противоречит всем правилам и нормам. О мужчинах она знала лишь то немногое, что почерпнула из чтения, разговоров с гувернантками и друзьями отца, которых встречала еще в детстве. Ей захотелось ответить гостю изящной остротой, чтобы доказать, что она так же остроумна, как француженки. Но что она знала о той роли, которую должны исполнять перед мужьями европейки? Что она могла понять об их браке? Она могла полагаться лишь на собственный опыт, банальную жизнь при муже, которая была похожа на жизнь ее матери, кузины и других османских женщин, которые всегда рядом с мужчиной, которого для них выбрали и с которым чаще всего их связывала некая форма сердечного согласия, но супруги никогда по-настоящему не были близки духовно.

Вдалеке на одном из военных кораблей, маневрирующих в Босфоре, завыла сирена. Черты лица Лейлы стали жестче. Как можно говорить о деликатных эмоциях, когда перед глазами это ужасное зрелище?

– Известно ли вам, чем заняты женщины в домах там, внизу? – спросила она, указывая рукой.

Луи отрицательно качнул головой.

– Они вышивают на канве новый девиз Стамбула – «Это тоже пройдет». Союзники стремятся навязать нам чрезвычайно жесткие условия. Вы же понимаете, что мы никогда им не подчинимся. Мы терпеливы и отважны, как и наши мужчины.

Он слушал Лейлу, и на него вдруг нахлынула абсолютная, неподъемная усталость. Луи прислонился к колонне. Ему хотелось забыть о войне, оккупации, трагических событиях… Ему хотелось забыть обо всем.

Лейла недоверчиво смотрела на гостя. Мужчина побледнел, но смятение француза не было вызвано ее замечанием. Месье Гардель, бесспорно, обладал прекрасными сердечными качествами. Он удивительно тонко все чувствовал. Она вдруг поняла, что немного симпатизирует ему, и испугалась. Свекровь была права. Век расшатался… Барьеры рушились, норовя погрести под собой несчастных. Отныне турецкие женщины, которые веками занимались только семьей, просыпались рано утром и, укутавшись в платок, оставляя лицо открытым, отправлялись на работу. Война сделала так, что им пришлось стать медсестрами, учителями, прядильщицами и ткачихами. Их численность возросла в переполненных административных бюро Империи. А теперь перед Лейлой, в ее саду, под крышей павильона, где всегда звучал лишь женский смех, стоял иностранец и задавал ей трудные волнующие вопросы. Лейла поднесла руку к виску – разболелась голова. «Нужно всему учиться заново, – сказала она себе. – Соблюдению правил поведения, контролю над эмоциями. Нужно схватить в кулак этот новый мир, хотя мы даже не понимаем, что же это за мир». Задача казалась ей огромной, просто колоссальной.

Раздался грустный, но властный призыв к молитве, спугнул стаю голубей, и те закружились в сером небе. Лейла вздрогнула, вспомнив об обязанностях. Она опустила взгляд на Ахмета, который подошел к ней, словно догадался о неловкости матери. Она обняла его за плечи. В этот момент в присутствии французского офицера, такого же растерянного, как и она, но по совершенно другим причинам, Лейла поняла, что их жизни никогда не будут прежними.

Глава 8

Поздно ночью Фериде разбудила Лейлу. Селим-бей только что вернулся из дворца Йылдыз и просил жену к себе. Служанка расплела ей волосы, натерла ароматным маслом грудь, живот и бедра. И Лейла направилась к мужу в комнату, где он ждал ее в красном бархатном кафтане.

Селим медленно ее раздел, не проронил ни слова, пока она не предстала перед ним полностью обнаженной. Лейла знала, что ему нравится рассматривать ее. Она не имела права шевелиться, пока его пальцы скользили по волосам, слегка коснулись груди, гладкой кожи живота, пробуждая каждый сантиметр ее тела. Хотя ей тоже хотелось ласкать его, она должна была ждать. Кровь стучала у нее в висках. Мангал не мог прогреть комнату, и молодая женщина вздрогнула. Покоряясь его настойчивому взгляду, она почувствовала себя слабой, уязвимой, как в первый раз, когда занималась с ним любовью, гордясь тем, что он так страстно ее желал. Она полностью ему отдалась, потому что Селим был щедрым любовником.

Однако в эту ночь он был отстраненным. В поисках эгоистического наслаждения его ласки были рассеянными, губы холодными. Даже запах его тела показался чужим. Когда она попыталась напомнить о себе нежными движениями, он нетерпеливо остановил ее. Схватил за запястья и сжал над ее головой, думая лишь о том, чтобы получать, ничего не давая взамен. Оскорбленная, она замкнулась, уносясь мыслями прочь, даря ему податливое, но инертное тело. Казалось, он ничего не заметил, и она обиделась на него. И чему она удивлялась? Ведь именно Селим всегда выбирал время их встреч. Их личная жизнь зависела только от его желания. Тем не менее она никогда ему не отказывала, повинуясь долгу.

Когда свечи рисовали на шелке фонаря мимолетные тени, черты лица мужа заострялись от наслаждения. Лейла ощутила невероятное одиночество. Она так и не поняла, что произошло: либо Селим не захотел доставить ей удовольствие, либо оно от нее ускользнуло. И вдруг на мгновение у нее в голове промелькнул образ француза с потухшим взглядом.

В первые годы замужества она была любопытной, полной решимости не позволить этой части жизни, от которой никуда не денешься, превратиться в испытание. Воспитанные без притворной стыдливости османские женщины не были наивными. Сексуальность не была для них запретной темой. Лейле повезло стать супругой мужчины, который ей нравился, и ее чувственность полностью расцвела. Ее любимая кузина Зейнеп не могла похвастаться тем же, но она не призналась Лейле в своем отвращении, когда та вышла замуж.

Не в силах уснуть, Лейла слушала, как по мостовой стучит железная палка бекташи[22]22
  Бекташи – ночной сторож, ответственный за один из городских кварталов, также дервишский орден в султанской Турции.


[Закрыть]. Обычно после того, как он проходил, умиротворенные и крепко спящие дети поворачивались на бочок на своих матрасах, а взрослые погружались в глубокий сон, успокоенные древним хранителем, обходившим квартал. Мерное постукивание палкой говорило о том, что никакой пожар или другое стихийное бедствие не потревожит их сон, но на этот раз Лейла не чувствовала утешения. Рука Селима лежала тяжелым грузом на ее талии. Неожиданно на нее с силой нахлынула волна тоски, к глазам подступили слезы. Тяжелое соленое огорчение, которого она раньше не испытывала, возникло из-за чувства незавершенности, но касалось не только мимолетного телесного разочарования, но и всего ее существования.

Селим проснулся рано, потревоженный плескающимися домочадцами. В гаремликах Стамбула никогда не спали допоздна, и с тех пор, как он поселился в женской части дома, ему приходилось терпеть невыносимый шум. Лейла исчезла, и ему это не понравилось. Нужно было сообщить ей важную новость, а она была намного более расположенной к нему по утрам. Настроение было скверное.

Служанка принесла завтрак: аккуратно выложенные на подносе хлеб, варенье, яйца в скорлупе и сладкий творог, рецепт которого его мать принесла из императорского сераля. Он заметил, что в нескольких шагах замер Али Ага. Само почтение, руки за спиной.

– Что случилось? – удивленно спросил Селим.

– Бей Эфенди, сегодня приезжает Орхан.

Селим с досадой откинулся на подушки.

– А, понятно… В такой опасный момент – и все-таки приезжает.

Перед тем как шурин отправился учиться на факультет археологии в Берлин, между ними возникли разногласия из-за странных и навязчивых идей молодого человека.

Они никогда не понимали друг друга. Селим считал Орхана сорвиголовой, тогда как последний расценивал супруга сестры как консерватора, зацикленного на величии империи, аромат которой давно улетучился.

– Можно было бы меня предупредить!

– Лейла-ханым только что получила телеграмму.

Раздраженный, Селим взял сигарету. Евнух протянул огонь.

– Почему он возвращается?

– Этого я не знаю, Бей Эфенди.

– Однако Берлин должен был ему понравиться. Он, вероятно, доволен, что провозгласили республику. Этот парень всегда был в душе социал-демократом.

Али Ага промолчал. Ему не пристало комментировать слова хозяина, к тому же пребывающего в дурном расположении духа. Али никогда не признавался ему, что испытывает к Орхану дружескую симпатию. После внезапной утраты родителей мальчик нуждался в поддержке. Орхан обнаружил страсть Али к рыбалке, и ему пришло в голову отправиться вместе с евнухом на ловлю. И они, закатив штаны до колен, бродили босиком по воде. Тогда между ними возникло взаимопонимание.

– Этот дом превращается в вольер, – прорычал Селим. – Не хватало здесь еще Орхана с дружками, которые не заставят себя долго ждать и появятся, узнав о возвращении берлинского студента. Но он должен будет вести себя сдержанно, ты меня слышишь? Иначе отправится в йали.

– Об этом не может быть и речи, – заявила Лейла, входя в комнату. – Орхан имеет полное право находиться здесь, вместе с нами.

Селим раздраженно зыркнул на жену. Сегодня она была одета на западный манер – шелковая блуза, серая шерстяная юбка, скрывающая щиколотки. Усеянная жемчугом сетка удерживала волосы. Лейла собиралась на одно из собраний женской организации. Организация была благотворительная, но Селим знал – женщины обсуждали там все, что их волновало: эмансипацию, полигамию и браки по договоренности, развод, влияние Запада на мораль… Самые радикальные дамы заявляли о равенстве в образовании и доступе к профессиям, девизом таких было «Долой старые идеи!».

В прессе было полно обращений таких женщин. Халиде Эдип[23]23
  Халиде Эдип Адывар – известный турецкий политический и общественный деятель, романистка и феминистка, в своих трудах критиковавшая низкий социальный статус турецких женщин.


[Закрыть], лектор по литературе в университете, феминистка, чьи работы Лейла, увы, читала с живым интересом, даже организовывала дебаты в присутствии мужчин и женщин.

– Ты похожа на одну из этих омерзительных англичанок, которые требуют избирательного права, – бросил он, тщательно разглядывая ее с ног до головы.

– Женщины больше не могут оставаться взаперти у себя дома и дарить нежность и счастье, – насмешливо ответила она. – Успокойся, у меня нет ничего общего с суфражистками. Единственное, что меня действительно волнует и чего я хочу, – быть рядом со своими детьми.

– И не с мужем?

– Если только он внимателен.

Она с вызовом посмотрела ему в глаза. Селим понял намек. Он подумал, что его жена, когда осмеливалась высказывать свою точку зрения, была восхитительно вызывающей.

– Мне жаль, что тебя огорчает приезд моего брата, – продолжила она более спокойным тоном. – Орхан должен бы образумиться за время учебы в Берлине.

– Очень в этом сомневаюсь, – пробурчал Селим, делая знак служанке принести кофе. – Этот парень непокорен от природы.

Лейла закатила глаза. Ее расстраивали натянутые отношения между мужем и братом. И они стали одной из причин, по которой юноша покинул город. Теперь же она надеялась, что мужчины начнут с чистого листа.

– В любом случае мы с Орханом не будем часто видеться.

– Как это? – удивилась она.

– Я еду в Париж. Меня пригласил один мой французский друг. Это прекрасная возможность. Я смогу держать руку на пульсе и войти в курс дел, касающихся конференции и переговоров по мирному соглашению, до того как приедет наша делегация.

Лейла изумленно смотрела на супруга.

– Как долго ты будешь отсутствовать?

– Пока не знаю, – ответил он, пожимая плечами. – Думаю, что это будет зависеть от продвижения переговоров.

У Лейлы появилось дурное предчувствие и по телу пробежала дрожь. Когда Селим уходил на фронт, она испытала такое же волнение. Домашняя жизнь женщин со своими правилами и обязанностями была лишь отблеском городского мира мужчин. Эти два мира были двумя сторонами зеркала. Тенью и светом, равновесие которых давало силу и гармонию османскому миру.

– Мы должны подготовиться к обрезанию Ахмета, – рассердилась она. – Как это может произойти без тебя? Это немыслимо.

Ахмету понадобится поддержка Селима, чтобы пережить момент, одновременно радостный и пугающий. Церемония должна быть грандиозной. Лейла заказала белое постельное белье с голубой каймой, и Ахмет будет лежать, как принц. Для украшения покрывала она сама смастерила из ткани мышь и черепаху, символы ловкости и долголетия. В ожидании великого дня в сундуке хранилась его шелковая голубая туника с вышивкой, и подходящий к ней головной убор, и праздничная обувь… Этот знаменательный день разделят с ним пять мальчиков квартала. Она запланировала для детей спектакль, воздушные шары и сладости. Это важнейший этап для сына и честь для их семьи. И это невозможно устроить в отсутствие Селима. Гюльбахар-ханым никогда не простит такое дезертирство.

– Если нужно, мы приблизим дату, – заявил Селим, не представляя, какой дополнительный труд по организации этого события взваливает на жену.

Внезапно Лейла побледнела.

– Ты не можешь оставить меня одну с французами!

Он отвел взгляд.

– Это, конечно, не идеальная ситуация, но я не могу пропустить такую возможность. Падишах оказывает мне честь, отправляя во Францию. Ослушаться его – непростительное оскорбление.

– Селим, ты нас бросаешь! – продолжала она с отчаянно бьющимся сердцем, оскорбленная тем, что чувствует себя обделенной. – Как ты можешь оставить семью в такой момент, чтобы бежать за… я не знаю… какой погремушкой султана?

Она не понимала, откуда этот панический страх, но всегда доверяла интуиции, а отъезд Селима внушал недоброе предчувствие.

– Не будь глупой! – возразил он раздраженно. – Я сыграю важную роль! Ради будущего нашей страны. И я должен быть на высоте.

Он был горд собой. Он всегда страдал в тени своего великого отца, одного из самых уважаемых пашей Империи. Ее супруг сомневался в себе, в своих способностях, и Лейле приходилось порой льстить его самолюбию. В Порте родство не предоставляло никаких привилегий. Наследственная аристократия существовала лишь на Западе, а султаны предпочитали не давать повода представителям могущественных семей. Здесь учитывались только заслуги. Даже раб мог претендовать на самый высокий пост в государстве, если покажет, на что способен. Селим не откажется от возможности блеснуть в глазах принца, пусть супруга даже будет умолять на коленях. «Впрочем, разве мужчины когда-нибудь отказывались от чего-либо ради женщин?» – взбешенная, твердила она про себя. Женщины не имели настоящей власти над мужчинами за исключением периода беременности, потому что Пророк, да покоится Его душа с миром, поставил материнство превыше всего.

Лейла обессиленно села на диван.

– Послушай, не волнуйся… Почему ты так реагируешь? Пока меня не будет, дядюшка Мехмет сыграет роль главы семьи, – подытожил Селим.

– Он только спит и ест, – пробормотала она.

– Полноте, вы с матерью вполне способны управлять этим маленьким мирком так, чтобы он работал как часы! Капитан Гардель – здравомыслящий человек, который при необходимости вам поможет. Слава Богу, что мы оказались с ним под одной крышей. И тебе нужно только найти общий язык с его женой, чтобы получить некоторые привилегии.

Справившись с неприятной задачей рассказать об отъезде в Париж, Селим теперь мог строить планы насчет Франции. В глубине души он радовался тому, что на некоторое время избавится от гнетущей атмосферы Стамбула и от придворных интриг. Непокорные военные провоцировали волнения и сеяли беспокойство. Поговаривали, что со складов города исчезало оружие и боеприпасы. Месье Гардель даже признался, что в этом подозревали соучастников из самых высоких государственных инстанций. Определенно, командировка в Париж имела свои прелести.

Лейла слушала мужа лишь краем уха. Она сможет рассчитывать только на себя. Свекровь ничего не хотела знать о реальных событиях с тех пор, как в их доме появился неверный. Она упорно делала вид, будто ничего не происходит. Дядюшка Мехмет был скорее обузой, а Орхан, которого она очень любила, обычно доставлял только хлопоты.

– Итак, Али Ага, мы с тобой вдвоем поведем этом корабль, – прошептала она, обращаясь к евнуху, когда Селим ушел одеваться в соседнюю комнату.

Старик улыбнулся. Он не всегда одобрял поведение молодой хозяйки, но все же не мог не оценить ее красоту, милосердие по отношению к бедным, скромность и самоотверженность.

– Все будет хорошо, иншаллах[24]24
  Иншаллах – «если на то Божья воля».


[Закрыть], – заверил он, успокаивая ее.

Лейле тоже хотелось бы быть в этом уверенной.