Текст книги "Стёртая"

Глава 40

Отвожу в сторону штору рядом с входной дверью. Смотрю на дорогу – никого. Ну же, Бен, поторопись.

– Кайла? – окликает из гостиной папа. Подхожу к двери. – Пока ждешь, зайди – надо поговорить.

Я нерешительно смотрю на кроссовки.

– Не беспокойся, она не узнает, – говорит он.

Мамы дома нет, но у нее точно есть некое следящее устройство, позволяющее определить, кто ходит в обуви по ковру. Я тщательно вытираю ноги на половичке и неуверенно заглядываю в гостиную.

Папа улыбается.

– Садись.

Сажусь на краешек кресла.

– Твой парень не очень-то пунктуален, а?

– Нет, – соглашаюсь я.

– Значит, он твой парень.

– Что?

– Твой парень. В смысле, твой бойфренд.

Чувствую, что краснею.

– Нет.

– …или ты хочешь, чтобы он им был?

– Нет! Не знаю. Мы просто друзья.

Папа вскидывает бровь. Как будто он лучше всех, лучше меня самой, в состоянии понять мои смешанные чувства.

– Будь осторожна, Кайла. Да, мы разрешили Эми видеться с Джаззом, но это не значит, что и ты готова к тому же, ведь ты лишь недавно выписалась из больницы. И ты знаешь, что до достижения двадцати одного года обязана слушаться во всем меня и маму.

– Да, знаю.

– Мне не очень нравится, что вы с Беном бегаете вдвоем.

Я молчу. Понимаю, что при любом моем протесте его позиция будет выглядеть только основательнее. Но мне нужен Бен. Мне надо увидеться с ним и поговорить. После всего случившегося на этой неделе хочу хотя бы просто подержать его за руку. Ох…

– Но твоя мать, похоже, считает иначе, поэтому я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ней. Пока. Однако имей в виду, как ты и сказала, вы должны оставаться просто друзьями. Понимаешь почему?

– Э… не совсем.

– Есть серьезные основания опасаться, что ты не совладаешь со своими чувствами и не удержишь под контролем уровень.

Такие же предупреждения я слышала в больнице. Но ведь Бен помогает мне поднимать уровень, а не опускать его. Разве что только…

– Ты хочешь, чтобы я оставалась под контролем. – Удивленная неожиданным выводом, я оглашаю его, не успев даже подобрать более подходящие слова.

Что-то мелькает в его глазах.

В дверь стучат. Бен. Я вскакиваю, но папа поднимает руку.

– Подожди минутку. – Он идет к двери, открывает, и я жду, слушаю. Папа представляется, они говорят о беге и школе. Бен, как всегда, вежлив и открыт. Такие подростки обычно нравятся взрослым.

Наконец папа заглядывает в гостиную.

– Идите, но помни, о чем мы с тобой говорили.

– Извини. – Я закрываю за нами дверь.

– За что?

– За папу.

– А что такое? Он вроде бы в порядке.

– Ладно. Неважно.

Мы бежим по дороге, быстрее и быстрее, и вскоре я растворяюсь в холодном воздухе, вечере, привычном ритме движения. Длинные ноги Бена отбивают другой темп, но скорость у нас одна и та же. Мы бежим бок о бок.

Останавливаемся возле поворота с шоссе на тропинку.

– Поговорим? – предлагаю я.

Бен берет меня за руку и ведет в тень под деревьями. Вечер ясный, луна почти полная, и света от нее хватает. Мы идем к воротам, и я думаю о том, что сказал папа и что сказали в больнице. Избегай мальчиков – из-за них у тебя проблемы с уровнями. Но мои сейчас выше, чем были всю прошлую неделю. Откуда им знать?

Как и всегда, Бен подхватывает меня и сажает на забор, а потом обнимает обеими руками за талию. Убирает упавшие на лицо волосы, наклоняется…

– О чем хочешь поговорить? – шепчет он мне в ухо, и от его дыхания по шее, вверх и вниз, разбегаются мурашки.

Я молчу, как будто онемела. В голове пустота. Кровь еще шумит в венах после бега. Или от чего-то еще?

– Дал себе обещание…

– Какое?

– Что если еще раз придем сюда, то сделаю вот это. – Легким движением он просовывает ладонь мне под подбородок, и все внутри перемешивается, кружится, мечется в панике, но не в той панике, когда хочется вскочить и бежать. Все ощущения – холодный металлический забор подо мной, теплая рука на талии, ладонь под подбородком – вдруг обостряются. Бен наклоняется и касается моих губ своими. Нежно и осторожно. Потом с улыбкой отстраняется. А я хочу одного: притянуть его к себе и целовать снова и снова. Успокойся. Что, если папа прав и это все дестабилизирует мои уровни?

– Ну так что? О чем ты хотела поговорить?

– Ммм? – Я смотрю в его глаза. Поднимаю руку. Провожу пальцем по его губам. Мои словно немеют.

Бен улыбается и берет мою руку. Переплетает пальцы.

– Ты сказала, что хотела поговорить о чем-то. Но если предпочитаешь… – Он снова наклоняется и целует меня. Раз. Другой.

И опять все кружится и вертится, но в какой-то момент я вспоминаю, чего хотела, и осторожно отталкиваю Бена.

– Поговорим?

– Если надо. – Голос у него хриплый и немного дрожит, и на этот раз смеюсь уже я.

Потом рассказываю ему о своем визите в дом Феб и встрече с ее матерью, а также о том, что Феб зачистили.

Глаза у Бена сияют в лунном свете.

– Я так и знал, что ты подумаешь и все поймешь. – Он обнимает меня. – Поймешь, что нам надо помочь Эйдену и ПБВ.

Качаю головой.

– Нет. Ты ошибаешься. Я просто хотела рассказать родным Феб, что случилось с их дочерью, чтобы и они все знали, но я не хочу кричать об этом вслух.

– А как же Люси? У нее тоже есть родители.

– Подумай, Бен. Пошевели мозгами. Сколько лет было Феб?

– Пятнадцать.

– Значит, когда она оступилась, ее зачистили. Но что будет со мной? – Я рассказываю ему об угрозах миссис Али, намекавшей на другие варианты лечения для тех, кому больше шестнадцати. О том, что меня предупредили: за тобой наблюдают. Любой шаг в сторону – и с тобой будет то же, что и с Тори.

Бен бледнеет.

– Нет, я не хочу, чтобы такое случилось с тобой.

Я вспоминаю еще кое о чем.

– А с Тори ты целовался так же, как сейчас со мной?

Он вскидывает брови.

– А разве это важно?

И, прежде чем я успеваю сказать что-то еще, о чем потом пожалею, Бен добавляет:

– Нет. Я никогда не целовал Тори. Мы были просто друзьями.

– А мне казалось…

– Тебе неправильно казалось. Тори было нелегко в семье. Ей хотелось общаться с кем-то, разговаривать, а я умею хорошо слушать.

Это я заметила. Как заметила и то, что сама Тори определенно не считала Бена просто другом. Только теперь я смогла удержать язык за зубами.

– Кайла, поверь, ты – единственная, кого мне хочется целовать. И я не желаю, чтобы с тобой что-то произошло. – Он улыбается, качает головой и трет висок. – У меня что-то с мозгами. Не понимаю, как они работают.

– Что ты имеешь в виду?

– Я слушаю учителей и медсестер в больнице, и все, что они говорят, правильно и разумно. Но потом со мной говорит Эйден, и я вижу, где они не правы и где прав он; вижу, что правительство действительно нужно призвать к ответу за то, что оно творит. А теперь еще и ты указываешь на очевидные опасности, которых сам я почему-то не углядел. Такое впечатление, что иногда я не способен соображать самостоятельно. Зато когда бегу, мозги функционируют как надо, в этом у меня сомнений нет.

Это Зачистка.

Думаю о том, что и как сказал Эйден. У него свои задачи. Его нисколько не волновало, что станется с ними, если мы согласимся действовать по его плану. Эйден знал, что сказать Бену, чтобы склонить того на свою сторону; знал, насколько внушаем он и насколько внушаема должна быть я. Кайла другая.

– Что, по-твоему, нам делать теперь? – спрашиваю я.

– Главное, чтобы ничего не случилось с тобой. А что ты думаешь?

– Это Зачистка. Это она заставляет нас соглашаться, делать то, что считается правильным, то, чего от нас ожидают.

– Тогда это тем более неправильно. А значит, тем более важно сделать с этим что-то. – Лицо у Бена встревоженное, а оно всегда отражает его мысли.

Нет. Как могила оставайся молчалива.

– Бен, послушай. Нам нужно держаться подальше от Эйдена и заниматься тем, чем положено заниматься в школе и дома. Давай подождем, пока нам снимут «Лево». Предпримем что-то раньше – и только привлечем к себе внимание, а это опасно. Вот исполнится нам двадцать один год, тогда осмотримся и решим, что можем сделать.

Бен слушает, а я наблюдаю за ним и думаю, как же сильно он подвержен внушению. Надави на него посильнее, прояви твердость, и он пойдет за тобой. Для таких, как Бен, мир – опасное место, и я понимаю, что должна защищать его. Такой, как Бен… должен быть таким, как я. Такой, да не такой. Зачищенный, как и другие, но на других не похожий. Кайла другая.

– Ты права. – Бен обнимает меня еще крепче и целует в щеку. За этим может последовать что угодно, тем более я и сама не против. Но, может быть, эти поцелуи всего лишь то, что ему внушила я?

– Ладно. Пора в Группу, – говорю я.

Мы возвращаемся на дорогу, и я спрашиваю, что он думает о Хаттене, который обозвал меня биологической аномалией, хиральности и операциях на головном мозге. Но Бен только отмахивается и говорить на эту тему не хочет.

Оставшуюся часть пути проделываем бегом, и, как всегда на бегу, у меня рождаются новые мысли. Раньше мне казалось, что быть с Беном значит быть в безопасности. Теперь я вижу, что ошибалась. Это мне нужно заботиться о его безопасности. Мне нужно присматривать за нами обоими.

Почему я могу думать о себе так, как не способен думать Бен? Не понимаю. Совершенно не понимаю.

Глава 41

Мама мрачнее тучи. Напряжена. Пальцы так сжимают руль, что побелели костяшки пальцев. При этом на дороге спокойно, мы едва ползем в потоке машин. Поднимаемся на вершину холма и уже оттуда видим вытянувшуюся к больнице длиннющую очередь. Вчера нас уведомили, что сегодня нужно воспользоваться другим въездом. Может быть, тот, знакомый, разбомбили на прошлой неделе? Вскоре мы добираемся до конца очереди и останавливаемся.

– С тобой все в порядке?

Мама вздрагивает. Натянуто улыбается.

– Разве не мне полагается задавать этот вопрос?

– Я спросила первая.

– Что ж, справедливо.

– Не знаю. После того, что случилось на прошлой неделе, есть какое-то напряжение. А у тебя?

Странно, но я никакого напряжения не чувствую. По крайней мере, не чувствую в том смысле, какой имеет в виду она. Лордеры наверняка перекрыли все подходы, и у террористов нет ни малейшего шанса подобраться к больнице ближе, чем на милю. У мамы же вид такой, словно она с радостью перепрыгнула бы на встречную полосу и умчалась куда подальше, если бы только могла.

– Думаю, после того, что было, ничего подобного они уже не допустят, так что сегодня здесь безопаснее, чем когда-либо.

Мама согласно кивает.

– Ты, наверно, права, но ехать туда мне все равно не хочется.

Мне тоже, хотя и по другим причинам. Я все еще не уверена, что мое каменное лицо готово к сегодняшней встрече с доктором Лизандер. Одно дело сказать себе, что ты будешь послушной, смирной, примерной, и совсем другое стать такой.

– Знаю. Давай удерем и поедем на ланч, – предлагаю я.

Мама смеется.

– Какая ты забавная. А здорово бы было, да?

– Ты, по крайней мере, можешь такое себе позволить. Оставь меня и устрой себе праздник. Тебе, должно быть, до смерти надоело тратить каждую субботу на эти поездки со мной.

– Ты права, но я не могу делать то, что хочу. Видишь столбы на каждом углу? Вроде того, что слева от нас сейчас. – Я выглядываю в окно. Рядом со светофором стоит столб. На самом его верху черная коробочка, какое-то устройство. Камера.

– Они отслеживают каждый автомобиль в Лондоне. Если я начну разъезжать не так, как предписано маршрутом, кто знает, что может случиться. Хотя, возможно, мне и сойдет с рук.

– Сойдет из-за того, кем был твой отец?

– И отец, и мама. Она тоже была не последним человеком.

– То есть ехать куда угодно не позволено даже взрослым?

– Нет. Сейчас нет.

– А раньше?

– Многое изменилось. Когда я была в твоем возрасте, жизнь была другая.

– Ты про двадцатые, когда все началось?

Мама моргает.

– Неужели я выгляжу настолько старой? В 2031-м мне было шестнадцать лет.

– Тогда ты помнишь и двадцатые со всеми этими бунтами и бандами, когда люди прятались в страхе по домам и не выходили на улицу.

Мама снова смеется.

– Это только одна из версий тех событий. Тогда же молодежи до двадцати одного года запретили пользоваться мобильниками. С их помощью недовольные связывались для организации демонстраций. Но тогда не все было так плохо. По крайней мере вначале. Хотя, конечно, с сегодняшним днем не сравнишь: гулять вечерами отваживался не каждый. – Она бросает взгляд в сторону, на стоящих на углу лордеров в черной форме и с автоматами. – Теперь опасаться нужно только их.

Удивительно.

– Ты сказала, что вначале было не так уж и плохо. А что случилось потом?

– Вы в школе историю изучаете? После краха – ограничения кредита и экономического коллапса в Европе, выхода Великобритании из ЕЭС и закрытия границ – наступил период, когда все перевернулось с ног на голову.

– Я видела фильм о бунтах.

– Да, в них показывают самые худшие моменты. Большинство студенческих демонстраций проходили на первых порах вполне миролюбиво. Но раздражение и злость постепенно нарастали.

На уроках истории нам показывают вышедшие из-под контроля толпы обезумевших, крушащих все вокруг себя и убивающих мирных граждан подростков. Ошеломленная рассказом мамы, я слушаю молча, а она говорит и говорит, возможно, чтобы отвлечься, не думать о том, куда мы едем и что стряслось там на прошлой неделе.

– Родители вечерами частенько спорили, а я спускалась тихонько по лестнице и слушала.

– Твой отец был членом парламента. Так что в споре победил он.

– Поначалу он был всего лишь обычным кандидатом, а выборы еще только предстояли. Мама же, как адвокат, выступала за гражданские права.

– А что это такое?

Она вздыхает.

– Подумать только, какие вопросы ты задаешь. А сама как думаешь?

– Гражданские права – это что-то вроде свободы, да?

Мама кивает.

– Свобода речи, свобода действия, свобода собраний. В общем, на способы урегулирования родители смотрели каждый по-своему. В конце концов она поддержала кампанию за создание новой политической партии, Свободное Королевство.

– Получается, они стояли по разные стороны?

– Да.

– Но верх взял твой отец.

– Не совсем. Результат получился неоднозначный. Двум партиям пришлось сформировать коалицию, хотя позиции папиной партии были сильнее. Поверь мне, за завтраком было что послушать. Так что, Кайла, не выиграл никто. Они пошли на компромисс. И результатом компромисса стала ты.

– Не понимаю.

Мама прибавляет звук радио, поворачивается ко мне и, понизив голос, говорит:

– Чтобы обсуждать это со мной, нужно уметь держать секреты. Ты сказала мне однажды, что не умеешь этого, а я думаю, что умеешь. Хочешь услышать продолжение?

Образцовая, послушная девочка сказала бы «нет» и не стала обладательницей опасного знания. Но сейчас контроль не у нее.

– Хочу.

– Ну так вот. На одной стороне выступали мой отец и движение «Закон и порядок», из которого вышли лордеры. Нетерпимость к насилию и гражданским беспорядкам; суровые наказания для нарушителей закона. С другой стороны, та точка зрения, что молодежь – студенты, недовольные, протестующие – должны быть реабилитированы; что не во всем случившемся их вина; что с ними обходились слишком жестоко и несправедливо и что они тоже люди и заслуживают внимания и уважения, помощи, но не наказания.

– И при чем тут я?

– Тогда же случились эти открытия. Я не очень разбираюсь в науке. Речь шла о памяти. Исследователи пытались помочь людям с аутизмом и тому подобным, а обнаружили, отчасти случайно, способ лишения человека памяти.

– Зачистка.

– Вот именно. Для коалиционного правительства это было идеальное решение. Необходимость в жестоком наказании для преступников отпадала – им стирали прежнюю личность, проводили, как стало принято говорить, Зачистку, и таким образом они получали второй шанс.

Обдумываю услышанное.

– Другими словами, обе стороны получили то, чего хотели. Это и называется компромиссом?

Мама смеется, но смех выходит невеселый, и лицо у нее неулыбчивое.

– Я бы сказала, желаемого не получили ни те, ни другие, и каждая сторона винила во всем противную. Так было тогда, и так продолжается до сих пор в существующей ныне Центральной Коалиции. И тогда же появились приборы измерения уровня эмоций, эмометры, «Лево».

Я смотрю на управляющий моей жизнью браслет на запястье. Сейчас он показывает 5.2. Поворачиваю его, и острая боль пронзает виски. Знаю, что так будет, но не всегда могу удержаться от того, чтобы не подергать тюремную цепь.

– И как их компромисс связан с моим «Лево»?

– «Свободное Королевство» выступало за то, чтобы мы обеспечили бедняжкам Зачищенным приемлемые условия; лордеры требовали позаботиться о том, чтобы они не вернулись к прежним привычкам. Ответ? «Лево». Живи счастливо. Ничего плохого ты не сделаешь. Обе стороны довольны, поскольку получили желаемое.

– Ха. Понятно, что им не приходилось носить эти браслеты.

Мама снова смеется.

– Верно.

– А тебе пришлось выбирать? Между папой и мамой.

– Прежде всего, я старалась сохранить мир дома, а потому занимала выжидательную позицию. Потом…

– Потом?

Она долго не отвечает, и я уже думаю, что не ответит. Наконец поворачивается ко мне, и ее глаза блестят.

– Я, можно сказать, слезла с забора, когда они умерли.

Мы уже рядом с пунктом досмотра. Обе молчим. Ее родители погибли, когда террорист бросил бомбу в их машину. О чем бы мама ни думала только что, в душе я не сомневаюсь, в какую сторону от забора она побежала тогда. Конечно, к лордерам. Иначе просто быть не могло.

Пока идет досмотр, я незаметно наблюдаю за ней. Есть в ней что-то, что идет дальше слов. Как и прежде, лордеры признают ее и демонстрируют почтительность и уважение, которых не видно в их отношении к другим. Мама не возражает, но ей это не нравится.

О чем она умолчала?

Доктор Лизандер стучит по экрану и поднимает голову.

– Вижу, во время нападения на прошлой неделе ты поднялась на десятый этаж. Потом твой уровень упал так, что пришлось колоть успокоительное. Расскажи, что случилось.

Вот так. Сразу к сути дела.

– Я попробовала, как вы и сказали, пройти к сестринскому посту, но свет погас, а сестра…

Я останавливаюсь. Не хочу об этом думать.

– О сестре я знаю, – говорит доктор Лизандер. – Для тебя это, наверно, было шоком. Однако сознание ты не потеряла.

– Нет. Я поднялась по лестнице на десятый этаж. Сама не знаю почему.

– Ты знакома с этим местом лучше всего, так что действовала понятно и логично. Интересно другое, почему твои уровни упали потом, когда ты прошла через все и оказалась наконец в безопасности?

Ответ очевиден – из-за Феб. Но сказать это я не могу и потому только пожимаю плечами.

– Может, когда остановилась, тогда все и навалилось.

Доктор Лизандер задумчиво склоняет голову.

– Может быть. – Полной уверенности в ее голосе не слышно, как будто она знает, что за моим объяснением кроется что-то еще.

– А как вы? Я беспокоилась. – Я не притворяюсь. Доктор Лизандер наверняка стала бы мишенью для террористов.

Черты ее лица смягчаются.

– Спасибо, Кайла. Ценю твою заботу. Все обошлось. Меня и еще нескольких человек отвели в безопасное место, где о нас позаботились.

– Но почему они не забрали заодно и ту медсестру? Вы знали ее?

– Знала. Ее звали Анджела. – В глазах – тень печали. – Иногда приходится выбирать.

– Но…

– Достаточно, Кайла. Мне нужно спросить тебя кое о чем. Ты все выяснила?

– Что?

– Ты выяснила все, что хотела?

У меня холодеет в животе. Она знает. Непонятно откуда, но знает. Знает, что я залезала в ее компьютер. Сижу молча, и страх вяжет внутренности в узелки. Представляю, как восприняли бы это лордеры.

– Да, Кайла, я видела, что ты сделала. В кабинете есть камера, понимаешь? Я просматриваю ее иногда. А компьютер показывает, какие файлы открывались и закрывались. – Доктор Лизандер спокойно откидывается на спинку кресла. – Но сейчас я выключила камеру и удалила ту запись. Никто ничего не узнает. Ну же, разверни стул, и мы посмотрим вместе.

У меня отваливается челюсть.

– Давай, Кайла.

Я перехожу со стулом на другую сторону от стола, и она один за другим открывает те же, что и я, файлы и дает пояснения: прием; сканирование мозга; операция. Потом мы переходим к разделу, забыть который я не могу до сих пор, «Рекомендации».

– Вот здесь… «совет рекомендует терминацию; доктор Лизандер против». Что это значит?

– Правление больницы беспокоили твои кошмары и способности контроля. Они считали, что выпускать тебя из-под наблюдения опасно, что ты можешь представлять угрозу как для себя самой, так и для других.

– И вы настояли на своем. Вы не согласились с ними.

– Да, настояла. Но они были правы. Уж по крайней мере для себя ты точно представляешь угрозу.

– Не понимаю. Тогда почему вы меня выпустили?

Она пожимает плечами.

– Я убедила себя, что ты заслужила шанс. И мне, конечно, было интересно посмотреть, как ты справишься. Но самое главное, я хотела изучать тебя, посмотреть, что с тобой случится.

– Изучать… как крысу в клетке.

Доктор Лизандер невесело усмехается.

– Скорее как крысу, выпущенную из клетки.

– Но зачем вам изучать меня?

– Ты не такая, как остальные. В тебе есть что-то другое, особенное, и я хочу понять, что это. Может быть, что-то пошло не так во время операции. Хотя все твои тесты и сканы в порядке. Тем не менее что-то есть… Здесь только мы вдвоем, ты и я. Больше никого. Можешь сказать мне?

– Я не знаю, что вы имеете в виду.

Она вскидывает бровь.

– Хочешь узнать что-то еще? Я помогу тебе удовлетворить твое любопытство, и тогда, может быть, ты поможешь с тем же самым мне.

Заманчиво. Сколько вопросов можно было бы задать, но нельзя. Спрашивать опасно. Я должна быть образцовой Зачищенной; я сказала Бену, что выбрала для себя вот такой курс. «Спроси».

– Кто такие Зачищенные? Да, я знаю, что Зачищенные – осужденные преступники. Но кто еще?

– А почему ты думаешь, что кто-то еще подвергается Зачистке? Это было бы незаконно.

Я смотрю на нее и не отвечаю.

Она задумчиво кивает.

– Ты восприимчива. Интересно, что ты задала именно этот вопрос. И не просто интересно, а даже удивительно. Почему ты спрашиваешь об этом?

– Я знаю нескольких человек, тоже Зачищенных, которых не могу представить нарушителями закона.

– Жизнь, Кайла, бывает иногда очень трудной. Порой людям требуется помощь, и мы предоставляем такую помощь.

– Не понимаю.

Доктор Лизандер колеблется.

– Вот тебе пример – твоя сестра. Как там ее зовут? Я узнала ее в тот день, когда она ждала тебя.

– Эми? А почему вы ее помните?

– Разговаривая с тобой об этом, я нарушаю сразу несколько десятков законов. – Она стучит по экрану, и на нем появляется лицо Эми – Эми 9612. Открывает раздел «Прием». Еще одна фотография, но не моя. Эми. Здесь она на несколько лет младше, но с характерной улыбкой: ее ждет Зачистка, и она счастлива. Доктор Лизандер вводит пароль, и теперь я понимаю, почему не смогла пройти дальше: у меня пароля не было.

– Видишь, здесь? «Пациент 9612 обратился в больничное учреждение с просьбой подвергнуться операции по смене личности. В результате обследования признана подходящим кандидатом по программе СЛЖН».

Я качаю головой.

– Этого не может быть. Здесь что-то не так. Как может кто-то пожелать смены личности? Зачем это нужно? – Я дергаю «Лево», и в висок ударяет такая боль, что глаза мгновенно застилают слезы.

– СЛЖН – это программа «Смена личности жертвам насилия». Некоторые молодые люди настолько изломаны в раннем возрасте, что существует лишь один способ сделать из них полезных членов общества – порвать цепь насилия, не допустить передачи традиции жестокости от них к детям – отнять боль. Сделать так, словно ее не было.

– Что же такого плохого было в ее жизни, что она захотела все забыть?

– Я помню ее, потому что сама проводила осмотр. Эми была очень расстроена. Видишь ли, в тринадцать лет ее изнасиловали, и у нее родился ребенок. Малыша власти забрали, и совершенно правильно сделали, учитывая обстоятельства. Но сама Эми совладать со всем этим не могла.

Ох, Эми… Я не могу это принять, не могу поверить, что с ней случилось такое… что такое вообще могло случиться с кем бы то ни было. Доктор Лизандер изложила факты своим обычным, сухим, спокойным и четким голосом. Однако в ее глазах я вижу ужас. Ее собственный ужас оттого, что произошло с Эми. Вот почему она не захотела разговаривать с Эми, когда та приехала со мной. Ей не хотелось об этом думать.

– Эми пришла сюда за год до того, как мы начали регулярно рассматривать такого рода случаи с точки зрения смены личности. Для людей вроде нее Зачистка – благо и милосердие. Жизненно важно предотвратить повторение таких трагедий в будущих поколениях. Это пойдет на пользу всем и каждому.

– Зачем вы рассказываете мне об Эми? – шепотом спрашиваю я.

– Потому что знаю – ты в силах это вынести. Это поможет тебе понять, чем мы занимаемся, и я знаю, что ты сохранишь все, что узнала, при себе.

– Если бы Эми знала… – Я умолкаю. Если она предпочла не помнить, зачем напоминать?

– Она может узнать, – говорит доктор Лизандер. – Если захочет.

– Что? Хотите сказать, надо лишь спросить, и получишь ответ?

– Не сейчас. Когда тебе исполнится двадцать один и когда с тебя снимут «Лево», вот тогда ты получишь право знать. Если захочешь. Никаких уточняющих деталей – ни имен, ни мест, ничего такого. Только факты. Почему тебя зачистили. Что ты сделала или чего не сделала. Но вообще-то, к этому времени почти никто ничего не хочет знать. Люди желают одного: жить дальше, а неприятности оставить в прошлом. А ты?

– Что я? – переспрашиваю я, хотя и понимаю, что она имеет в виду.

– Ты хочешь знать? Хочешь, чтобы я открыла твой файл, ввела пароль и посмотрела, о чем там речь?

Я отступаю и качаю головой. Не хочу. «А ведь хочешь».

– На сегодня достаточно. Надеюсь, за следующую неделю ты все как следует обдумаешь и вернешь мне должок, ответив на некоторые мои вопросы. А теперь иди.

Столько сегодня свалилось новостей. Сначала мама с рассказом о родителях, правительстве и компромиссах.

Потом доктор Лизандер, которой нужно что-то от меня. Кайла – другая.

Но зачем? Я не могу ответить на ее вопросы, когда не могу найти ответы. Что происходит? И, самое главное, зачем она рассказала мне об Эми? Я не хочу этого знать, не хочу. И постоянно об этом думаю. Да, я получила доказательство своей правоты – Эми не сделала ничего плохого, чтобы заслужить Зачистку. Она сама попросила об этом.

По возвращении домой я едва сдерживаюсь, чтобы не подбежать к ней с объятиями. Но нет, еще решит, что я чокнулась.

Эми хотела забыть. Так, без той боли, ей легче. Легче ли? В любом случае она решила сама.

А что я? Что Люси? Она тоже решила сама?

Я не хочу знать, но шепот прошлого эхом звучит в голове. Звучит и не смолкает.