Текст книги "Движущиеся картинки"

Он не был уверен, что поступил правильно.

Скорее всего, тот человек был старым бродягой, который жил дарами моря, и однажды просто уснул и не проснулся, хотя покрытая пятнами бордовая с золотом мантия – не самая типичная для бродяги одежда. Трудно было сказать, как давно он умер. Сухость и соленый воздух – отличные консерванты; они сохранили старика таким, каким он, должно быть, был при жизни – то есть похожим на мертвеца.

Судя по его обиталищу, море дарило ему довольно странные штуки.

Виктору пришло в голову, что нужно кому-то сообщить, но в Голывуде, скорее всего, не нашлось бы ни единого человека, которому это было бы интересно. С большой вероятностью в мире был лишь один человек, которого беспокоила судьба старика, и он узнал о ней первым.

Виктор похоронил тело в песке за хижиной из плавника.

Он завидел впереди заведение Боргля. И решил рискнуть и позавтракать там. К тому же ему нужно было где-то присесть, чтобы почитать книгу.

Это была не та вещь, какую ожидаешь найти на берегу, в хижине из плавника, стиснутой в пальцах мертвеца.

На обложке стояло название: «Книга Про Кино».

На первой странице аккуратным округлым почерком человека, которому буквы давались нелегко, было написано следующее: «Это Хроника Стражей ПараХолма переписаная мной Декканом патаму что старрая на листки развалилась».

Виктор осторожно переворачивал плотные страницы. На них теснились почти одинаковые записи. Дат не было, но значения это не имело, потому что все дни оказались похожи друг на друга.

«Паднялся. Схадил в туалет. Падбросил дров в кастер, объявил Днивной Сеанс. Паел. Набрал дерева. Падбросил дров в кастер. Паискал еды на холме. Спел Гимн Вечерниго Сеанса. Ужин. Спел Гимн Начного Сеанса. Схадил в туалет. Уснул.

Паднялся. Схадил в туалет. Падбросил дров в кастер, спел Гимн Днивного Сеанса. Паел. Круллет-рыбак с Челюстной бухты аставил 2‑х хароших марских окуней. Набрал дерева. Правозгласил Вечерний Сеанс, падбросил дров в кастер. Прибрался Ужин. Спел Гимн Начного Сеанса. Уснул. Праснулся в Полночь, схадил в туалет, праверил кастер, но дрова еще были не нужны».

Краем глаза Виктор заметил официантку.

– Мне, пожалуйста, вареное яйцо, – сказал он.

– Рагу. Рыбное рагу.

Он поднял взгляд и увидел горящие злостью глаза Джинджер.

– А я и не знал, что ты официантка, – сказал он.

Джинджер демонстративно протерла солонку.

– Я до вчерашнего дня тоже не знала, – ответила она. – Повезло мне, что девицу, которая работала у Боргля по утрам, пригласили в новую картинку «Союз-алхимика», да? – Она пожала плечами. – А если удача мне действительно улыбнется, я могу и дневную смену тоже заполучить.

– Послушай, я не хотел…

– Рагу. Бери или уходи. Этим утром уже трое клиентов сделали и то и другое.

– Я возьму. Ты не поверишь, но я нашел эту книгу в руках…

– Мне не разрешается болтать с клиентами. Это не лучшая работа в городе, но ее я из-за тебя терять не собираюсь, – отрезала Джинджер. – Рыбное рагу, да?

– О. Да. Извини.

Он перелистывал страницы от конца к началу. До Деккана был Тенто, который так же три раза в день пел гимны и иногда получал в подарок рыбу, и точно так же ходил в туалет, но либо делал это не так прилежно, либо не всегда считал эти походы достойными увековечивания. А до него гимнопевцем служил некто Меггелин. На пляже жила целая череда людей, а если заглянуть чуть дальше в прошлое, оказывалось, что когда-то их там была целая группа, а еще более ранние записи имели более официальный характер. Впрочем, понять это было сложно. Они, похоже, были записаны шифром – строчками и строчками сложных маленьких рисунков…

На стол перед ним бухнули миску первичного бульона.

– Послушай, – сказал Виктор. – Во сколько ты закончишь…

– Ни во сколько, – ответила Джинджер.

– Я просто хотел спросить, не знаешь ли ты, где…

– Нет.

Виктор вгляделся в мутную поверхность рагу. Боргль исходил из принципа, «если что-то живет в воде – это рыба». Там скрывалось нечто фиолетовое, и ног у него было не меньше десятка.

Но Виктор все равно его съел. Это стоило ему тридцати пенсов.

А потом, поскольку Джинджер с головой ушла в какую-то работу за стойкой и, как Виктор ни пытался привлечь ее внимание, каким-то образом всегда оказывалась к нему спиной, оставаясь неподвижной, он отправился искать себе новую работу.

Виктор ни разу в жизни не зарабатывал себе на жизнь. Ему всегда казалось, что работа – это то, что бывает с другими.

Безам Плантер поправил лоток на шее жены.

– Ну ладно, – сказал он. – Все на месте?

– Хлопнутые зерна отсырели, – сказала она. – И сосиски никак не разогреть.

– Будет темно, милая. Никто не заметит. – Он подтянул ремешок и отошел. – Вот так. Ну, ты знаешь, что делать. Посередине показа я останавливаю картинку и показываю карточку с надписью «Пачиму бы ни папробовать асвежающие холодные напитки и хлопнутые зерна?», а потом ты выходишь из вон той двери и идешь по проходу.

– Можно еще и освежающие холодные сосиски упомянуть, – сказала госпожа Плантер.

– И, наверное, тебе не стоит больше показывать людям их места с факелом, – добавил Безам. – Слишком часто ты пожары устраиваешь.

– Но ведь иначе мне ничего не видно, – пожаловалась она.

– Да, но прошлым вечером мне пришлось вернуть тому гному деньги. Ты же знаешь, как они трясутся над своими бородами. Вот что, милая, я выдам тебе клетку с саламандрой. Они с раннего утра на крыше сидят, должны уже быть готовы к работе.

Так оно и было. Ящерицы дремали на дне своих клеток, тельца их еле заметно вибрировали, впитывая свет. Безам выбрал шесть самых налитых энергией, неловко спустился обратно в проекторскую и высыпал их в световой ящик. Намотал на бобину Достаблеву пленку и посмотрел в темноту.

Ну хорошо. Можно и пойти посмотреть, есть ли снаружи хоть кто-то.

Он, зевая, прошаркал к главному входу.

Потянулся вверх и открыл задвижку.

Потянулся вниз и открыл вторую задвижку.

Распахнул двери.

– Ладно, ладно, – проворчал он. Показывайте ваши…

Он пришел в себя в проекторской; госпожа Плантер отчаянно обмахивала его фартуком.

– Что случилось, – прошептал Безам, пытаясь изгнать из головы воспоминания о топчущих его ногах.

– У нас полный зал! – воскликнула она. – А очередь снаружи все не убывает! На всю улицу растянулась! Это все те пакостные афиши!

Безам неловко, но решительно поднялся на ноги.

– Уймись, женщина, и бегом на кухню хлопать зерна! – рявкнул он. – А потом поможешь мне нарисовать новые таблички! Если они стоят в очереди за пятипенсовыми местами, они и за десятипенсовыми постоят!

Он закатал рукава и ухватился за рукоятку.

В первом ряду сидел с мешком арахиса на коленях Библиотекарь. Несколько минут спустя он перестал жевать и распахнул рот, не отводя глаз от мелькающих изображений.

– Подержать вашу лошадь, господин? Госпожа?

– Нет!

К середине дня Виктор заработал два пенса. Нельзя сказать, что ни у кого не было лошадей, которых требовалось подержать, просто все эти люди почему-то не хотели доверять их Виктору.

В конце концов к нему приблизился, увлекая за собой четверку лошадей, горбатый человечек, стоявший дальше по улице. Виктор наблюдал за ним уже несколько часов, искренне поражаясь тому, что кто-то может искренне улыбнуться такому морщинистому гомункулу, не говоря уже о том, чтобы доверить ему лошадь. Однако дела у него шли превосходно, а вот широкие плечи, мужественный профиль и честная, открытая улыбка Виктора определенно служили помехой в ремесле держателя лошадей.

– Ты ведь новичок, да? – спросил человечек.

– Да, – признался Виктор.

– А‑а. Я сразу понял. Ждешь, чтобы ухватить удачу за хвост и пробиться в клики, верно? – Он ободряюще улыбнулся.

– Нет. Я ее уже ухватил, – сказал Виктор.

– А здесь тогда чего делаешь?

Виктор пожал плечами:

– Выпустил.

– А, вот оно что. Дагосподин, спасибогосподин, даблагословятвасбогигосподин, этоверногосподин, – протараторил человечек, принимая очередные поводья.

– Помощник тебе, наверное, не нужен? – грустно поинтересовался Виктор.

Безам Плантер не сводил взгляда с лежавшей перед ним горы монет. Себя-Режу-Без-Ножа Достабль провел над ней руками, и она сделалась горкой поменьше, но все равно это была самая большая куча денег, которую Безаму случалось видеть наяву.

– И мы до сих пор показываем ее каждую четверть часа! – выдохнул Безам. – Мне пришлось нанять мальчишку, чтобы он крутил ручку! Я не знаю даже, что мне делать с такими деньгами!

Достабль потрепал его по плечу.

– Купи зал побольше, – посоветовал он.

– Я думал об этом, – признался Безам. – Да. Что-нибудь с красивенькими колоннами на входе. А моя дочка Каллиопа хорошо играет на орга́не, получится хорошее сопровождение. И еще должна быть куча позолоты и завитушек…

Его глаза заволокло туманом.

Она нашла еще один ум.

Голывуд грезит.

…и будет это дворец, подобный прославленному Рокси, что в Клатче, или самому богатому на свете храму, и девушки-рабыни начнут продавать там хлопнутые зерна и арахис, а Безам Плантер станет по-хозяйски расхаживать по нему в красном бархатном сюртуке с золотой окантовкой…

– Гм-м‑м? – еле слышно переспросил он; на лбу его бисеринами выступил пот.

– Пошел я, говорю, – повторил Достабль. – Когда занимаешься движущимися картинками, нельзя переставать двигаться, знаешь ли.

– Госпожа Плантер сказала, вам надо делать больше картинок с тем молодым человеком, – сказал Безам. – Весь город только о нем говорит. Она рассказывала, что некоторые дамы чувств лишились, когда он устремил на них этот свой жгучий взгляд. Она пять раз картинку пересматривала, – добавил он с внезапным подозрением в голосе. – А эта девушка! Боги!

– Можешь не беспокоиться, – горделиво сказал Достабль. – Они у меня под…

Внезапно на лице у него проступило сомнение.

– Увидимся, – бросил он и выбежал из здания.

Оставшись в одиночестве, Безам окинул взглядом заросший паутиной «Одиоз», и перегревшееся воображение его наполнило темные уголки зала пальмами в горшках, позолотой и упитанными херувимчиками. Под ногами захрустели арахисовая шелуха и пакеты из-под хлопнутых зерен. «Надо бы прибраться перед следующим показом, – подумал Безам. – Та мартышка наверняка снова будет первой в очереди».

Потом он зацепился взглядом за афишу «Кленка Страсти». Поразительно, что ни говори. Ни слонов, ни вулканов, вместо чудовищ – тролли, увешанные всякой бутафорией, но тот крупный план… о‑о… сначала ахнули все мужчины, потом ахнули все женщины… Волшебство какое-то. Он довольно улыбнулся изображениям Виктора и Джинджер.

«Интересно, что эта парочка сейчас поделывает? – подумал он. – Небось едят икру с золотых блюд и прохлаждаются по колено в бархатных подушках – сладко им живется».

– Тебе, парень, похоже, несладко живется, – заметил держатель лошадей.

– Боюсь, я никак не соображу, как правильно держать лошадей, – сказал Виктор.

– А, это непростое ремесло, – сказал человечек. – Нужно обучиться подхалимству и грубоватой, но не слишком дерзкой, жизнерадостной болтовне настоящего держателя лошадей. Люди ведь не просто хотят, чтобы ты приглядел за их лошадью. Им нужно правильное обслуживание.

– Правда?

– Им нужна забавная беседа и обмен колкостями, – сказал человечек. – А держать лошадь под уздцы – это дело десятое.

До Виктора начало доходить.

– Это представление, – сказал он.

Держатель лошадей постучал себя по напоминающему клубничину носу.

– Верно!

В Голывуде пылали факелы. Виктор проталкивался сквозь толпу на главной улице. Каждый бар, каждая таверна, каждая лавка распахнули свои двери. Между ними волновалась и текла река людей. Виктор попытался подпрыгнуть, чтобы отыскать знакомое лицо.

Он был одинок, потерян и голоден. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, а ее нигде не было.

– Виктор!

Он обернулся. Скала налетел на него, точно лавина.

– Виктор! Друг мой! – Кулак, размером и твердостью напоминавший фундаментный камень, игриво стукнул его по плечу.

– О, привет, – понуро сказал Виктор. – Гм. Как делишки, Скала?

– Отлично! Отлично! Завтра мы рисуем «Жуткую Грозу Тролльей Долины»!

– Я очень рад за тебя, – отозвался Виктор.

– Ты – мой человек-талисман! – прогремел Скала. – Скала! Какое имя! Пойдем выпьем!

Виктор принял его приглашение. Впрочем, выбора у него толком и не было, потому что Скала стиснул его руку и, рассекая толпу, словно ледокол, наполовину повел, наполовину поволок его к ближайшей двери.

Вывеску освещал голубой фонарь. Большинство морпоркцев умели читать по-тролльски, это был ничуть не сложный язык. Остроконечные руны складывались в слова «Голубая глина».

Это был бар для троллей.

Единственный свет здесь исходил от горнов, стоявших за стойкой из цельной каменной плиты. Он освещал троицу троллей, игравших на… ну, на каких-то ударных, но что именно – Виктор различить не смог, потому что громкость была такая, что звук сделался осязаемым и заставлял глазные яблоки вибрировать. Дым горнов заволакивал потолок.

– Что брать будешь? – проревел Скала.

– Мне ведь не обязательно пить расплавленный металл? – дрожащим голосом спросил Виктор. Голосу приходилось дрожать на пределе сил, чтобы его услышали.

– У нас тут всякие человеческие напитки есть! – проорала стоявшая за барной стойкой троллиха. Она определенно была женского пола. Сомнений тут быть не могло. Она слегка напоминала те статуи богинь плодородия, которые высекали тысячи лет назад первобытные люди, но главным образом походила на холм. – Мы очень космополитичны.

– Тогда мне пиво!

– А мне серный цвет на камнях, Рубина! – добавил Скала.

Теперь, когда Виктор попривык к мраку, а его барабанные перепонки милосердно онемели, он смог оглядеть бар.

За столами сидело множество троллей, а кое-где попадались гномы, что было удивительно. Гномы и тролли обычно уживались, как… ну, как гномы и тролли. В родных горах они пребывали в состоянии непрекращающейся вендетты. В Голывуде все определенно было по-другому.

– Можно нам поговорить в тишине? – прокричал Виктор в заостренное ухо Скалы.

– Конечно! – Скала отставил свой напиток. Из него торчал сиреневый бумажный зонтик, обугливавшийся от жара.

– Ты не знаешь, где Джинджер? Помнишь ее? Джинджер?

– Она работает у Боргля!

– Только по утрам! Я только что оттуда! Куда она уходит, когда не работает?

– Да кто же знает, кто куда уходит?

Окутанный дымом ансамбль внезапно умолк. Один из троллей взял небольшой булыжник и начал нежно выбивать из него медленный, прилипчивый ритм, который льнул к стенам, подобно дыму. И из этого дыма, словно галеон из тумана, возникла Рубина с нелепым боа из перьев на шее.

Это было похоже на континентальный дрейф с женственными формами.

Она запела.

Тролли стояли в почтительном молчании. Вскоре Виктор услышал всхлип. По лицу Скалы катились слезы.

– О чем она поет? – прошептал Виктор.

Скала наклонился к нему.

– Это древняя песня народа троллей, – сказал он. – Она о Янтаре и Яшме. Они были… – он замялся и развел руками, подбирая слово. – Друзьями. Близкими друзьями?

– Кажется, я понимаю, о чем ты, – сказал Виктор.

– И вот однажды Янтарь принесла своему троллю ужин в пещеру и увидела его, – Скала замахал руками, делая абстрактные, но превосходно передававшие суть жесты, – с другой троллихой. Поэтому она пошла домой, и взяла свою дубину, и вернулась, и забила его до смерти – бац, бац, бац. Потому что он был ее тролль и он ее предал. Это очень романтичная песня.

Виктор глядел во все глаза. Рубина, колыхаясь, сошла с крохотной сцены и плавно заскользила мимо посетителей, точно небольшая гора на четырех колесах. «В ней, должно быть, тонны две, – подумал он. – Если она присядет ко мне на колено, меня придется сворачивать в рулон, как коврик».

– А что она сказала этому троллю? – спросил он, когда по бару прокатилась волна гулкого хохота.

Скала почесал нос.

– Это игра слов, – сказал он. – Перевести очень сложно. Но в общих чертах она сказала: «Это легендарный Скипетр Магмы, того, что был Горным Королем, Победителем Тысяч и даже Десятков Тысяч, Повелителем Золотой Реки, Хозяином Мостов, Покорителем Темных Глубин, Сокрушителем Множества Врагов, – он глотнул воздуха, – у тебя в кармане или ты просто рад меня видеть?»

Виктор наморщил лоб.

– Я не понимаю, – признался он.

– Наверное, я плохо перевел, – сказал Скала. Он отпил расплавленной серы. – Я слышал, «Союзалхимик» ищет…

– Скала, это место какое-то странное, – тревожно сказал Виктор. – Ты разве не чувствуешь?

– Чем это оно странное?

– Здесь все как будто, ну, искрит. Никто не ведет себя так, как должен. Ты знал, что здесь когда-то стоял огромный город? Там, где сейчас море. Огромный город! И он просто сгинул!

Скала задумчиво потер нос. Тот выглядел точно первая попытка неандертальца изготовить топор.

– И еще все себя странно ведут! – продолжал Виктор. – Как будто они сами и то, чего они хотят, – это самое важное на свете!

– Я вот думаю, – начал Скала.

– Да? – спросил Виктор.

– Я вот думаю, может, мне стесать с носа полдюйма камня? Мой кузен Брекчия знает одного каменщика, тот ему уши подправил – просто картинка. Что скажешь?

Виктор тупо уставился на него.

– Я о чем: с одной стороны, он у меня великоват, а с другой стороны – это же стереотипный тролльский нос, верно? То есть выглядеть-то я, наверное, лучше стану, но, может быть, в нашем деле лучше выглядеть так по-тролльски, как только можно. Вот Морри, например, себе лицо цементом подправил, так теперь с ним ночью страшно повстречаться. Ты как думаешь? Я твое мнение ценю, потому что ты человек с идеями.

Он улыбнулся Виктору широкой кремниевой улыбкой.

В конце концов Виктор сказал:

– У тебя отличный нос, Скала. Когда к нему приделан такой тролль, как ты, он далеко пойдет.

Скала довольно ухмыльнулся и глотнул еще серы. Извлек из стакана стальную палочку для помешивания коктейлей и слизал с нее аметист.

– Ты правда думаешь… – начал он и лишь тогда заметил, что рядом с ним образовалось небольшое пустое место. Виктор исчез.

– Ничего я ни про кого не знаю, – заявил держатель лошадей, косясь на устрашающую громаду Де-трита.

Достабль пожевал сигару. Дорога из Анка выдалась тряской, даже в его новой карете, а еще он пропустил обед.

– Высокий парнишка, странноватый такой, с тонкими усишками, – подсказал он. – Он ведь на тебя работал, да?

Держатель лошадей сдался.

– Хороший держатель лошадей из него все равно не получится, – сказал он. – Слишком много о работе думает. Он, кажется, перекусить пошел.

Виктор сидел в темном переулке, прижавшись спиной к стене, и пытался думать.

Он помнил, как однажды, в детстве, перегрелся на солнце. Чувствовал он себя тогда примерно как сейчас.

Что-то тихо шлепнулось на утоптанный песок у его ног.

Кто-то бросил перед ним шляпу. Виктор уставился на нее.

А потом этот кто-то заиграл на губной гармошке. Получалось у него не сильно хорошо. По большей части он не попадал в ноты, а когда попадал – они дребезжали. Какая-то мелодия во всем этом, конечно, была – как бывает немножко говядины в гамбургерах.

Виктор вздохнул и выудил из кармана парочку пенни. Он бросил их в шляпу.

– Да, да, – сказал он. – Очень здорово. А теперь уходи.

До его ноздрей дошел странный запах. Трудно было сказать, на что он похож – возможно, на запах древнего и немного отсыревшего коврика из детской.

Виктор поднял взгляд.

– Гав‑гав, блин, – сказал Чудо-Пес Гаспод.

Тем вечером в заведении Боргля решили поэкспериментировать с салатом. До ближайшего места, где растили салат, было тридцать небыстрых миль.

– Енто чего такое? – требовательно спросил тролль, демонстрируя нечто вялое и бурое.

Фрунткин, дежурный повар, попробовал угадать.

– Сельдерей? – предположил он. Потом пригляделся. – Да, точно сельдерей.

– Он бурый.

– Ну да. Ну да! Спелый сельдерей и должен быть бурым! – торопливо ответил Фрунткин. – Это значит, что он созрел, – добавил он.

– Он должен быть зеленым.

– Не. Это ты с помидорами путаешь, – заявил Фрунткин.

– Ага, а это что за жидкая дрянь? – спросил человек из очереди.

Фрунткин выпрямился во весь рост.

– Это, – сказал он, – маянез. Я его сам сделал. По книжке, – добавил он гордо.

– Ага, я так и подумал. – Человек потыкал маянез пальцем. – Масло, яйца и уксус в этом, похоже, не участвовали, да?

– Спесиалитэ де ляр майсон, – сообщил Фрунткин.

– Верю, верю, – сказал человек. – Вот только он мой салат атакует.

Фрунткин гневно стиснул свой черпак.

– Послушай-ка… – начал он.

– Да нет, все в порядке, – успокоил его потенциальный клиент. – Слизняки взяли его в оборонительное кольцо.

От входа донесся какой-то шум. Тролль Детрит проламывался через толпу, а следом за ним важной поступью шел Себя-Режу-Без-Ножа Достабль.

Тролль плечом отпихнул очередь и уставился на Фрунткина.

– Господин Достабль хочет поговорить, – сказал он, потянулся через стойку, поднял гнома за перепачканную едой рубашку и подвесил его перед Достаблем.

– Кто-нибудь видел Виктора Тугельбенда? – спросил Достабль. – Или ту девчонку, Джинджер?

Фрунткин открыл рот, чтобы выругаться, но передумал.

– Парень был здесь полчаса назад, – пропищал он. – Джинджер работает тут по утрам. Не знаю, куда она уходит.

– А Виктор куда ушел? – спросил Достабль. Он достал из кармана мешочек. Тот зазвенел. Глаза Фрунткина притянулись к нему, как будто они были подшипниками, а мешочек – мощным магнитом.

– Не знаю, господин Себя-Режу, – ответил гном. – Он ее тут не увидел и снова куда-то ушел.

– Ясно, – сказал Достабль. – В общем, если снова его увидишь, скажи, что я его ищу и хочу сделать его звездой, понял?

– Звездой. Понял, – кивнул гном.

Достабль залез в мешочек с деньгами и извлек оттуда десять долларов.

– И я хочу заказать на сегодня ужин, – добавил он.

– Ужин. Понял, – проблеял гном.

– Стейк и креветки, пожалуй, – сказал Достабль. – А к ним – обласканные солнцем свежие овощи, а потом – клубнику со сливками.

Фрунткин уставился на него.

– Э… – начал он.

Детрит ткнул в гнома пальцем так, что он закачался взад-вперед.

– А я, – сказал тролль, – буду… буду… хорошенько выветренный базальт с гарниром из свежевырубленного песчаникового конгломерата. Усек?

– Э‑э. Да, – ответил Фрунткин.

– Поставь его на место, Детрит. Он не хочет с нами зависать, – велел Достабль. – Только осторожно.

Он оглядел окружавшие их заинтригованные лица.

– Запомните, – сказал он. – Я ищу Виктора Тугельбенда, чтобы сделать его звездой. Если кто-нибудь из вас его увидит, так и передайте. Ах да, Фрунткин, стейк – с кровью.

Он зашагал к выходу.

Когда Достабль скрылся, болтовня захлестнула столовую, точно прибой.

– Сделать его звездой? На что ему звезда?

– А я и не знала, что звездой можно что-нибудь сделать… я думала они, ну, знаете, к небу приклеены…

– По-моему, он имел в виду, сделать его звездой. В смысле самого Виктора. Превратить его самого в звезду.

– А как можно превратить человека в звезду?

– Не знаю. Может, сжимать его, пока он не станет совсем маленьким, а потом взорвется и превратится в огромный шар пылающего водорода?

– О боги!

– Да! А какой у него тролль злющий!

Виктор не отводил взгляда от пса.

Тот не мог с ним заговорить. Ему наверняка показалось. Но ведь он и в прошлый раз так подумал, разве нет?

– Интересно, как тебя зовут? – проговорил Виктор, потрепав его по голове.

– Гаспод, – ответил Гаспод.

Ладонь Виктора застыла.

– Два пенса, – устало сказал пес. – Единственный, блин, в мире пес, играющий на губной гармошке. И два пенса.

«Это все солнце, – подумал Виктор. – Я же без шляпы хожу. Еще минута – и я проснусь на прохладных простынях».

– Ну, ты ведь не очень хорошо играешь. Я так и не смог узнать мелодию, – сказал он, растягивая губы в фальшивой улыбке.

– Да ты и не должен узнавать чертову мелодию, – сказал Гаспод, тяжело уселся на песок и азартно почесал ухо задней лапой. – Я же собака. Ты должен быть чертовски потрясен уже тем, что я могу выжать хоть один чертов звук из этой чертовой штуковины.

«Как бы мне лучше выразиться? – подумал Виктор. – Может, просто сказать: “Прости, мне кажется или ты разгова… Нет, наверное, нет”».

– Э‑э, – сказал он. «Эй, а ты довольно болтлив для… нет».

– Блохи, – пояснил Гаспод, сменив лапу и ухо. – Заели – сил нет.

– Ужас какой.

– А еще эти тролли. Терпеть их не могу. У них запах неправильный. Клятые ходячие каменюки. А попробуешь их укусить – зубами плеваться будешь. Это неестественно.

«Кстати, о естественности, я не мог не заметить, что…»

– А уж пустыня эта чертова, – сказал Гаспод.

«Ты – говорящий пес».

– Ты, должно быть, гадаешь, – сказал Гаспод, вновь устремив на Виктора свой проницательный взгляд, – как так получилось, что я умею говорить.

– Даже и в мыслях не было, – заверил его Виктор.

– Вот и у меня тоже, – сказал Гаспод. – До недавних пор. За всю жизнь ни одного клятого слова не сказал. Работал на одного мужика в большом городе. Трюки всякие исполнял. Мячик на носу балансировал. На задних лапах ходил. Через обруч скакал. А потом обходил зрителей со шляпой в зубах. Ну, сам понимаешь. Шоу-бизнес. А потом одна тетка треплет меня по голове и говорит: «Ах, какой милый песик, он так выглядит, словно все понимает», а я себе думаю: «Хо-хо, дамочка, да я уже даже и не пытаюсь», и вдруг слышу, как эти самые слова исходят из моей собственной пасти. Ну и, в общем, подхватил я шляпу и удрал со всех лап, пока они еще пялились.

– Почему? – спросил Виктор.

Гаспод закатил глаза.

– А какая, по-твоему, жизнь ждет настоящего говорящего пса? – поинтересовался он. – Не нужно было мне разевать свою дурацкую пасть.

– Но со мной-то ты разговариваешь, – сказал Виктор.

Гаспод хитро на него покосился.

– Ага, вот только попробуй кому-нибудь об этом рассказать, – ответил он. – Да и вообще, с тобой можно. У тебя вид. Я его за милю узнаю.

– Ты это о чем? – спросил Виктор.

– Ну, тебе ведь кажется, что ты не сам себе хозяин, верно? – сказал пес. – Ты чувствуешь, что кто-то думает за тебя?

– О боги.

– И из-за этого у тебя загнанный вид, – объяснил Гаспод. И снова подхватил зубами шляпу. – Два пенса, – пробубнил он неразборчиво. – Оно, конечно, мне все равно их никак не потратить, но… два пенса.

Он по-собачьи пожал плечами.

– В каком смысле загнанный вид? – спросил Виктор.

– Он у вас у всех такой. Много званых, да мало избранных, типа.

– Какой еще вид?

– Как будто тебя сюда призвали, а ты не знаешь зачем. – Гаспод снова попытался почесаться. – Я видел, как ты играл Коэна-Варвара, – добавил он.

– Гм… и как тебе? – поинтересовался Виктор.

– Ну, если старик Коэн об этом не прослышит, все у тебя будет нормально.

– Я спросил, как давно он здесь был? – рявкнул Достабль. Рубина исполняла что-то на крошечной сцене проникновенным голосом, похожим на скрип кораб-ля, угодившего в густой туман и серьезные неприятности:

– ГрооООоууонноггхрххооООо…[6]6
  СУБТИТР: «Снофа флюпилась я» (букв.: «испытываю приятное ощущение от того, что меня ударил по голове камнем Хондродит, бог любви у троллей»). Примеч.: Хондродита ни в коем случае не стоит путать с Гигалитом, богом, дарующим троллям мудрость, ударяя их камнем по голове, или Силикарусом, богом, дарующим троллям удачу, ударяя их камнем по голове, или с мифологическим героем Монолитом, который первым отвоевал секрет камня у богов.


[Закрыть]

– Да он вот только что вышел! – проревел Скала. – Я тут песню слушать пытаюсь, разве не видишь?

– …ОоуооугрххффргхооООо…[7]7
  СУБТИТР: «Потшему мое сертце раскалыфается на мелкие камешки?»


[Закрыть]

Себя-Режу-Без-Ножа подтолкнул Детрита, который расслабился и с отвисшей челюстью наблюдал за выступлением.

До этого момента жизнь старого тролля была очень простой: люди платят тебе деньги, а ты за то бьешь других людей.

Но теперь она начала усложняться. Рубина только что ему подмигнула.

Странные и незнакомые чувства бесчинствовали в побитом судьбой сердце Детрита.

– …гроооОООооохоофооООоо…[8]8
  СУБТИТР: «Какие тейстфия мне слетует претпринять?»


[Закрыть]

– Пойдем уже! – гаркнул Достабль.

Детрит кое-как поднялся на ноги и бросил на сцену последний тоскующий взгляд.

– …ооОООгооООмоо. ООхххооо[9]9
  СУБТИТР: «…Я не фластна нат собою. Прифет, большой парень».


[Закрыть].

Руби послала ему воздушный поцелуй. Детрит залился румянцем цвета свежеотшлифованного граната.

Гаспод вывел Виктора из переулка и направился на заросшую мелким кустарником песчаную пустошь за городом.

– Это место какое-то неправильное, – пробормотал он.

– Оно не похоже на другие, – сказал Виктор. – Но в каком смысле «неправильное»?

Гаспод выглядел так, будто ему хотелось сплюнуть.

– Вот, скажем, я, – продолжал он, не обращая внимания на то, что его перебили. – Я пес. Мне в жизни ничего не снилось, кроме погонь за всякой живностью. И секса еще, конечно. И вдруг ко мне начинают приходить сны. Цветные. Я напугался чуть не до кондрашки. Я ведь цветов до этого никогда не видел, понимаешь? У собак зрение черно-белое – ну да ты об этом и так должен знать, ты же книжки читаешь. И вот что я тебе скажу: красный цвет – то еще клятое потрясение. Ты-то думал, что на обед у тебя белая косточка с серыми пятнами, – и вдруг оказывается, что ты годами жрал этакое жуткое красно-фиолетовое месиво.

– А что за сны? – спросил Виктор.

– Да позорище клятое, – сказал Гаспод. – В одном, например, смыло мост, а я должен был побежать и лаем всех предупредить, веришь? А в другом загорелся дом, и я вытаскивал наружу детей. А еще в одном какие-то детишки заблудились в пещерах, а я их нашел и привел к ним поисковую команду… только я ведь детей ненавижу. В последнее время стоит только голову опустить – и я уже кого-то спасаю, или откуда-то вывожу, или грабителей ловлю, или еще что. Ну правда, мне семь лет, у меня чумка, у меня парша, у меня столько блох, что просто жуть, и мне вообще не сдалось быть героем каждый раз, как я засыпаю.

– Ух ты. Ну разве жизнь не интересная штука, – проговорил Виктор, – когда смотришь на нее чужими глазами?..

Гаспод воздел к небесам гноящийся желтый глаз.

– Э‑э. А куда мы идем, – спросил Виктор?

– Повидаться с кое-какими ребятами из Голывуда, – ответил Гаспод. – Потому что здесь творится что-то странное.

– На холме? А я и не знал, что там люди живут.

– А они не люди, – сказал Гаспод.

На склоне Голывудского холма горел маленький костерок из веточек. Виктор разжег его, потому что… ну, потому что он успокаивал. Потому что так поступают люди.

А ему обязательно нужно было напомнить себе, что он человек и, скорее всего, не сошел с ума.

Дело было не в том, что он разговаривал с собакой. Люди часто говорят с собаками. И с кошками тоже. И, может быть, даже с кроликами. А вот беседы с мышью и утенком могли показаться чем-то странным.

– А ты думаешь, нам хотелось разговаривать? – сердито вопросил кролик. – Был я обычный кролик, вполне этим довольный, и вдруг ррраз — и начал думать. А это, скажу я тебе, изрядная помеха, если ты ищешь счастливой кроличьей жизни. Для нее нужны трава и секс, а не размышления вроде: «А если задуматься – зачем все это?»

– Да, но ты хотя бы траву ешь, – заявил Гаспод. – Трава хотя бы с тобой не разговаривает. Когда хочется есть, последнее, что тебе нужно, – клятый этический парадокс в твоей миске.

– Ты думаефь, это у тебя проблемы, – сказал кот, очевидно читавший его мысли. – Я вообфе уфе на рыбу перефел. А то налофифь лапу на обед, а он завопит: «На помофь!» – и у тебя больфие проблемы.

Воцарилось молчание. Они посмотрели на Виктора. И мышь тоже. И утенок. Утенок выглядел особенно воинственным. Должно быть, до него доходили слухи об апельсиновом соусе.