Текст книги "Добрые предзнаменования"

В сейфе были: большой термос, две толстые перчатки из ПВХ, такие, которые закрывают руки до локтей, и длинные щипцы.

Кроули с опаской поглядел на термос.

(Снизу послышался треск. Это уже дверь в подъезд…)

Он натянул перчатки и с крайней осмотрительностью вытащил из сейфа термос, щипцы и ведро. Проходя мимо роскошного фикуса, он прихватил еще и пульверизатор и направился в кабинет, двигаясь с предельной осторожностью, как человек, несущий термос с веществом, которое, если он случайно уронит термос или хотя бы представит себе, как он его роняет, вызовет такой взрыв, что седобородые старцы из малобюджетных фантастических боевиков будут потом говорить лишь: «А там, где сейчас этот кратер, раньше был город Ваш-Инг-Таун».

Он дошел до кабинета и локтем открыл дверь. Потом он осторожно присел и опустил свою ношу на пол. Ведро… щипцы… пульверизатор… и, наконец, рассчитывая каждое движение, термос.

На лбу Кроули собралась капля пота, и скатилась ему прямо в глаз. Он смахнул ее.

Потом он взял щипцы и открутил ими крышку с термоса, аккуратно… очень аккуратно… вот так…

(На лестнице послышались тяжелые шаги и кто-то приглушенно вскрикнул. Это, наверно, та милая пожилая дама, его соседка снизу.)

Он не мог позволить себе торопиться.

Он захватил термос в щипцы и, изо всех сил стараясь не пролить ни одной, самой маленькой капельки, вылил содержимое термоса в ведро. Одно неверное движение – и все будет кончено.

Вот так.

Потом он приоткрыл дверь в кабинет и поставил на нее ведро.

Снова взявшись за щипцы, он завернул термос, потом (треск рухнувшей двери в коридоре), стянул перчатки, взял с пола пульверизатор и уселся за письменный стол.

Послышался гнусавый голос.

– Кроулик? Это Хастур.

– Он за стенкой, – прошипел другой голос. – Я его чую, выползка-недомерка.

Хастур и Лигур.

Кстати, демоны – и Кроули был бы первым, кто бросился оспаривать это – в большинстве своем не являются олицетворением зла. В большой вселенской игре они ощущают себя примерно так же, как сборщики налогов – не самая популярная профессия, но необходимая для работы системы в целом. Если уж на то пошло, некоторые из ангелов тоже не были образцами совершенства: Кроули встречались такие, которые, когда речь заходила о том, чтобы поразить отступников мощью божьего гнева, разили существенно сильнее, чем это было необходимо. А в целом у всех была своя работа, и все делали то, что положено.

С другой стороны, были и такие, как Хастур и Лигур, которым доставляло такое удовольствие делать гадости, что их можно было по ошибке принять за людей.

Кроули откинулся на спинку своего директорского кресла. Он попытался заставить себя расслабиться и не достиг ни малейшего успеха.

– Сюда, ребята, – крикнул он.

– Удели нам минутку, – отозвался Лигур (таким тоном, из которого явно следствовало, что слово «минутка» в данном случае употреблялось как синоним к «чудовищно мучительная вечность»), и демон-коротышка распахнул дверь в кабинет.

Ведро зашаталось и обрушилось на голову Лигура.

Брось кусок натрия в воду и увидишь, как он займется пламенем, вспыхнет и будет метаться по поверхности воды, шипя и плюясь. С Лигуром было тоже самое. Только хуже.

С демона клочьями слезала кожа. Он пылал и пенился. От него пошел жирный бурый дым, а сам он визжал, визжал, визжал. Наконец он съежился, провалился внутрь себя самого, и все, что от него осталось, осталось лежать посреди выжженного дымящегося круга на ковре, похожее на пригоршню раздавленных слизней.

– Привет, – сказал Кроули Хастуру, который шел следом за Лигуром и, к несчастью, почти не забрызгался.

Есть немыслимые вещи; есть такие глубины падения, что даже демоны не могут поверить, что другие демоны могут так низко пасть.

– …Святая вода. Ах ты сволочь, – сказал Хастур. – Ну ты полная сволочь. Он тебе даже ничего не сделал.

– Пока не сделал, – поправил его Кроули, который почувствовал себя увереннее, когда шансы стали почти равными. Почти, но не совсем. Далеко не совсем. Хастур был Князем Ада. А Кроули – даже не младшим советником.

– Рассказами о твоей судьбе матери будут по ночам пугать своих малышей, – начал Хастур и почувствовал, что язык Ада не слишком соответствует ситуации. – Ты, приятель, отправишься прямиком к гребаным чистильщикам, – продолжил он.

Кроули поднял пульверизатор из зеленого пластика и угрожающе покачал им в воздухе.

– Убирайся, – сказал он.

Снизу послышался телефонный звонок. После четвертого звонка включился автоответчик. Кто бы это мог быть? – подумал Кроули.

– Ты меня не испугаешь, – сказал Хастур. Он смотрел, как с носика пульверизатора стекает капля и медленно скользит по горлышку к пальцам Кроули.

– Знаешь, что это? – спросил Кроули, ощущая себя Грязным Гарри. – Это пульверизатор из супермаркета «Сейнсбери», самый дешевый и надежный пульверизатор в мире. Он может выбрасывать в воздух тонкую струю воды. Надо уточнять, что в нем? Ты можешь превратиться в такое же, – Кроули указал на пятно на полу. – А теперь убирайся.

В этот момент капля на горлышке пульверизатора доползла до плотно сжатых пальцев Кроули и остановилась.

– Блефуешь, – сказал Хастур.

– Может, и блефую, – сказал Кроули тоном, в котором, как он надеялся, ясно звучало, что блеф – последнее, что могло придти ему в голову. – А может, и нет. Думаешь, тебе повезет?

Хастур махнул рукой, и пульверизатор в руке Кроули растворился, словно промокашка. Поток воды залил стол и костюм Кроули.

– Повезет, – сказал Хастур. И улыбнулся. Зубы у него были слишком острые, и между ними мелькал длинный язык. – А тебе?

Кроули ничего не ответил. План А сработал. План Б – нет. Все зависело от Плана В, в котором был только один недостаток: Кроули дошел только до буквы Б.

– Ну-сссс, – прошипел Хастур, – нам пора, Кроули.

– Мне кажется, тебе следует кое-что узнать, – сказал Кроули, пытаясь выиграть время.

– Что именно? – улыбнулся Хастур.

И в этот момент зазвонил телефон на столе.

Кроули поднял трубку и предупредил Хастура:

– Не двигайся. Ты должен знать что-то очень важное, и я не шучу. Алло?

– Ммм, – сказал Кроули. Потом он сказал: – Нет. Ко мне зашел старый приятель.

И Азирафель повесил трубку. Кроули попытался представить себе, чего он хотел.

И вдруг у него в голове возник План В. Он не стал вешать трубку. Вместо этого он сказал:

– Ладно, Хастур. Ты выдержал испытание. Теперь тебе можно играть с большими ребятами.

– Ты что, спятил?

– Ничуть. Не понял? Это была проверка. Властители Ада хотели убедиться, что тебе можно верить, прежде чем мы поставим тебя во главе Проклятых Легионов в грядущей войне.

– Кроули, ты или лжешь, или сошел с ума, или, может быть, и то и другое, – заявил Хастур, но в голосе его не было уверенности.

Всего лишь на секунду Хастур допустил такую возможность. Кроули взял свое. Владыки Преисподней действительно могли испытывать его, а Кроули мог оказаться не тем, кем казался. Хастур был параноиком, то есть абсолютно нормальным здравомыслящим обитателем Ада, где все только и думают о том, как бы обойти соседа.

Кроули начал набирать номер.

– Все нормально, герцог Хастур. Я, конечно, не ожидал, что ты поверишь мне, – признался он. – Но почему бы нам не поговорить с Советом Тьмы – я уверен, они смогут убедить тебя.

В трубке послышались щелчки переключений и, наконец, гудки.

– Пока, сосунок, – сказал Кроули.

И исчез.

Почти в то же мгновение исчез и Хастур.

* * *

Сотни лет огромное количество теологических человеко-часов тратилось на разрешение знаменитого вопроса: Сколько ангелов могут танцевать на кончике иглы?

Чтобы получить ответ, следует принять во внимание следующие факты.

Во-первых, ангелы просто-напросто не танцуют. Это одна из отличительных особенностей ангела, как такового. Он может со всем уважением внимать Музыке Сфер, но не испытывает потребности в том, чтобы начать откалывать под нее коленца. Отсюда вывод: нисколько.

Во всяком случае, почти нисколько. Азирафель научился танцевать гавот в одном тайном клубе для джентльменов в Потртленд-Плейс, в конце 1880-х, и хотя сначала он смыслил в гавоте не больше, чем гусь в банковском деле, через некоторое время у него стало весьма неплохо получаться, а чуть позже, через пару десятков лет, он немало расстроился, когда гавот навсегда вышел из моды.

Итак, при условии, что под танцем имеется в виду гавот, и при наличии подходящей пары (исходя из того, что она также способна, во-первых, танцевать гавот, а во-вторых, танцевать его на кончике иглы), ответ очевиден: один.

Кстати, можно точно также задать вопрос, сколько демонов могут танцевать на кончике иглы. В конце концов, происхождение у них одно и то же. А демоны, по крайней мере, танцуют[36]36
  Хотя это совсем не то, что мы с вами назвали бы умением танцевать. По крайней мере, хорошо танцевать. Демон движется хуже, чем оркестр из белых музыкантов на церемонии вручения призов «Грэмми» за музыку в стиле «соул».


[Закрыть].

И, если уж мы заговорили об этом, то ответ: много, при том условии, что они сбросят свои физические тела, а это для демона – как на пикник сходить. Демоны не связаны законами физики. Если смотреть с достаточного расстояния, Вселенная маленькая и круглая, как те наполненные водой стеклянные шары, в которых поднимается метель, если их потрясти[37]37
  Но в том случае, если непостижимый план не значительно более непостижим, чем принято считать, на дне Вселенной нет гигантского пластикового снеговика.


[Закрыть]. А если, напротив, посмотреть поближе – совсем близко – то танцевать на кончике иглы трудно только из-за огромных пустот между электронами.

Для существ ангельского, равно как и демонского, племени размер, форма и химический состав – вопросы лишь добровольного выбора.

В данный момент Кроули с невероятной скоростью мчался по телефонной линии.

ЗВОНОК.

Кроули прошел два телефонных соединения на скорости, составлявшей очень приличную долю скорости света. Хастур отставал от него совсем ненамного, всего на четыре-пять дюймов, но при таких размерах Кроули намного его обгонял. Что, разумеется, не поможет, когда он вылезет на другом конце провода.

Для передачи звука они были слишком малы, но демонам не обязательно нужен звук, чтобы общаться. Кроули слышал, как Хастур вопит ему вслед:

– Сволочь! Я тебя достану! От меня не сбежишь!

ЗВОНОК.

– Где бы ты ни вылез, я там тоже вылезу! Не уйдешь!

Кроули пролетел больше тридцати километров кабеля меньше, чем за секунду.

Хастур догоняет. Кроули придется очень, очень аккуратно рассчитать весь маршрут.

ЗВОНОК.

Третий звонок. Итак, подумал Кроули, дальше – тишина. Он внезапно остановился и посторонился, чтобы Хастур мог пролететь мимо. Хастур обернулся, и…

ЗВОНОК.

Кроули рванулся вон из кабеля, прошиб пластиковую изоляцию и материализовался, в полный рост и едва дыша, в своей гостиной.

Щелчок.

Автоответчик начал проигрывать запись о том, что Кроули нет. Потом послышалось «би-ип», и, уже с кассеты, в динамике взревел голос:

– Ага! Что? Ах ты змий поганый!

Индикатор приема нового сообщения замигал.

Он мигал яростно, словно крохотный, багровый, разъяренный глаз.

Жаль, что у меня уже нет ни святой воды, ни времени, чтобы бросить в нее кассету и подождать, пока она растворится, подумал Кроули. Однако и ту воду, которая пошла на последний душ Лигура, Кроули добыл с большим риском, она стояла в сейфе уже много лет, просто на всякий случай, и даже сам факт ее наличия в доме уже вызывал у Кроули известное беспокойство. А может… а может… да, а что случится, если он вставит кассету в магнитолу в машине? Тогда можно будет проигрывать Хастура снова и снова, пока он не превратится в Фредди Меркьюри. Нет. Хастур, конечно, гад, но нужно знать меру.

Где-то вдалеке послышались раскаты грома.

Времени у него не было.

Ехать ему было некуда.

И он поехал куда-нибудь. Он прыгнул в «бентли» и ринулся в сторону Вест-Энда, словно за ним гнались все демоны ада. Как оно, в общем-то, и было.

* * *

Мадам Трейси услышала, как Шедуэлл медленно взбирается по лестнице – медленнее обычного и поминутно останавливаясь. Обычно он несся по лестнице так, словно ненавидел каждую ступеньку.

Она открыла дверь. Шедуэлл стоял, прислонившись к стене на площадке.

– Ах, мистер Шедуэлл, – воскликнула она, – что с вашей рукой?

– Отойди прочь, женщина, – прорычал Шедуэлл. – Я сам не знаю всей своей силы!

– Но почему вы ее так странно держите?

Шедуэлл попытался втиснуться спиной в стену.

– Отойди, говорю, чтоб мне за тебя потом не отвечать!

– Да что такое с вами стряслось, мистер Шедуэлл? – спросила мадам Трейси, пытаясь взять его под руку.

– Ничего не стряслось! Ничего!

Ей удалось схватить его. И он, Шедуэлл, орудие гнева Господня, не смог ей противиться, и она втащила его в свое жилище.

Он еще ни разу не заходил к ней, по крайней мере, не наяву. Ему снилось, что в ее комнатах кругом шелка, богатые портьеры и то, что он мысленно называл «благовонными фимиамками». И в самом деле, в дверях кухоньки висели занавески из бисера. Еще там была лампа, чьей-то весьма неопытной рукой сделанная из бутылки из-под кьянти (как и у Азирафеля, представления мадам Трейси о том, что такое шик, относились примерно к 1953 году). А посреди комнаты стоял стол, покрытый бархатной скатертью, и на скатерти лежал хрустальный шар, все чаще и чаще служивший мадам Трейси единственным источником дохода.

– Мне кажется, вам сейчас очень нужно лечь, мистер Шедуэлл, – сказала она тоном, не терпящим пререкательств, и повела его в спальню. Он был слишком сбит с толку, чтобы протестовать.

– Но там юный Ньют, – бормотал Шедуэлл, – один, а супротив него языческие страсти и оккультные пороки.

– Тогда, я уверена, он знает, что с ними делать, – отрезала мадам Трейси. Ее представления о том, что в данный момент происходит с Ньютом, возможно, были намного ближе к реальности, чем мысли Шедуэлла. – И еще я уверена, что ему не понравится, когда вы доводите себя работой до такого состояния. Просто прилягте, а я приготовлю по чашечке чаю.

И за ее спиной с негромким треском сомкнулись бисерные занавески.

Шедуэлл неожиданно оказался один. При этом, насколько он мог сообразить остатками своего вдруг пошатнувшегося сознания, он лежал на ложе греха – один, но в данный момент он не мог придти к определенному мнению, лучше это или хуже, чем лежать на ложе греха не одному. Он повернул голову, чтобы осмотреться.

Представление мадам Трейси о том, что является эротичным, уходило корнями в те годы, когда молодые люди росли в полной уверенности, что женщины анатомически отличаются укрепленными спереди мячиками, Бриджитт Бардо можно было назвать «сексуальной кошечкой» без опасения вызвать смех, и действительно издавались журналы с названием вроде «Барышни в подвязках». Из одного из этих котлов распущенности она, кстати, почерпнула идею о том, что мягкие игрушки в спальне создают интимно-кокетливую атмосферу.

Шедуэлл остановил взгляд на большом потертом плюшевом медведе, у которого не хватало одного глаза и пол-уха. Вполне возможно, его звали «мистер Баггинз».

Он повернулся в другую сторону. Его глазам предстал мешок для пижамы в форме животного, которое могло быть собакой, хотя, с другой стороны, могло быть и скунсом. Оно жизнерадостно улыбалось.

– Фу, – сказал он.

Память никак не желала отпускать его из цепких лап. Он сделал это. Насколько ему было известно, еще никому в Армии не удавалось изгнать демона. Ни Хопкинсу, ни Сифтингсу, ни Дайсмену. Может быть, даже старшему сержанту Масстеру[38]38
  В истории Армии Ведьмознатцев был недолгий период возрождения в дни роста Британской империи. В своих бесконечных походах британская армия то и дело сталкивалась со знахарями, шаманами, колдунами и прочими неприятелями оккультного толка. Вот в чем причина создания специального корпуса, в который, помимо прочих, входил и АВ ст. с-т Масстер: когда этот примечательный персонаж, под два метра ростом, больше центнера весом, с ревом шагал вперед, сжимая в руках бронированное Писание, Колокол весом в восемь фунтов, и Свечу со специальной арматурой внутри, вельдт очищался от врага быстрее, чем под огнем картечницы Гатлинга. Пресловутый Сесиль Родс писал о нем: «Некоторые племена в дебрях континента считают его чем-то вроде бога, и только без меры отважный либо безумно отчаянный знахарь не отступит перед натиском старшего сержанта Масстера. Я бы не променял его на два батальона гуркхских стрелков».


[Закрыть], которому принадлежал абсолютный рекорд по числу обнаруженных колдунов и ведьм. Рано или поздно любой армии попадает в руки абсолютное оружие и, по мнению Шедуэлла, в данный момент оно пребывало в его руке.

И пошла она подальше, доктрина ненанесения первого удара. Вот он только чуть передохнет, раз уж он здесь, а потом, наконец, Силы Тьмы встретятся с достойным противником…

Когда мадам Трейси принесла чай, он храпел. Она тактично прикрыла дверь, с чувством большой благодарности, потому что через двадцать минут у нее должен был начаться сеанс, а отказываться от денег в наши-то дни по меньшей мере неумно.

Хотя мадам Трейси по любым меркам была весьма недалекой особой, в некоторых делах у нее был своего рода инстинкт, и в том, что касается любительского подхода к вещам оккультным, он ее не обманывал. Она прекрасно понимала, что ее клиентам нужен именно любительский подход. Они не хотели полностью погружаться в многоплановую природу Пространства-Времени, они лишь хотели убедиться, что мама, расставшись с жизнью, чувствует себя в целом неплохо. Им нужна была лишь чуточка Тайного Знания, чтобы придать остроты пресным блюдам повседневности; при этом желательно, чтобы подавались они порциями максимум по сорок пять минут и перемежались чаем с печеньем.

И им уж точно не нужны всякие там свечи, благовония, заклинания или таинственные руны. Мадам Трейси даже убрала большую часть Старшего Аркана из своей колоды Таро, потому что картинки на картах расстраивали клиентов.

И перед сеансом она обязательно ставила вариться брюссельскую капусту. Ничто так не успокаивает, ничто так не соответствует уютному духу английского чернокнижия, как запах капусты, что варится на кухне.

* * *

Почти сразу после полудня тяжелые грозовые тучи затянули небо в цвет старого свинца. Скоро пойдет дождь, тяжелый, беспросветный. Пожарные очень надеялись на то, что скоро пойдет дождь. Чем скорее, тем лучше.

Они прибыли на место почти сразу, и те, что помоложе, суетились, раскатывая пожарные рукава и готовя топоры, хотя те, что постарше, с первого взгляда поняли, что этот дом не спасти, и нет никакой уверенности даже в том, что дождь не даст огню распространиться на соседние здания. В этот момент черный «бентли» юзом вылетел из-за угла прямо на тротуар на скорости, несколько превышающей девяносто километров в час, и со скрежетом тормозов остановился в полудюйме от стены книжного магазина. Из него выскочил неимоверно возбужденный молодой человек в черных очках и ринулся в дверь пылающего здания.

Его перехватил один из пожарных.

– Вы владелец этого заведения? – спросил пожарный.

– Да ты сдурел! Я что, похож на хозяина магазина?

– Вряд ли смогу утверждать это, сэр. Внешность весьма обманчива. Я, к примеру, пожарник. Однако, встречаясь со мной в компании, люди, которым неизвестна моя профессия, зачастую предполагают, что я на самом деле бухгалтер-аудитор или директор фирмы. Представьте, что я не в форме, сэр, и, тогда, по вашему мнению, на кого я был бы похож? Только честно?

– На урода, – рявкнул Кроули и вошел в магазин.

Сказать, что он просто вошел в магазин, значительно легче, чем на самом деле туда войти. Кроули пришлось избежать столкновения с полдюжиной пожарных, двумя полицейскими и довольно большой группой интересных обитателей ночного Сохо[39]39
  Во многих других районах Лондона, кроме Сохо, зеваки на пожаре были бы скорее заинтересованными, чем интересными.


[Закрыть], выбравшихся на улицу еще засветло и занятых горячей беседой о том, какие именно слои общества стали самым ярким впечатлением на сегодняшний день и почему.

Кроули протиснулся сквозь эту толпу. Они даже не посмотрели в его сторону.

Потом он рывком открыл дверь и вошел в ад кромешный.

Книжный магазинчик ангела пылал ярким пламенем.

– Азирафель! – крикнул Кроули.

– Азирафель, ты… ты сошел с ума, Азирафель? Ты здесь?

Нет ответа. Лишь шорох горящей бумаги, звон лопающегося стекла в комнатах наверху, до которых добрался огонь, и треск рушащихся балок.

Кроули бросил беглый, отчаянный взгляд вокруг. Ему нужен был ангел, ему нужна была помощь.

В дальнем углу комнаты рухнул книжный шкаф, разбросав пылающие книги по всему полу. Кроули стоял в самом сердце пожара и не обращал на него внимания. Левая штанина начала дымиться; он посмотрел на нее, и она погасла.

– Ау!? Азирафель! Ради Бо… Ради Дья… ради кого угодно! Азирафель!

Витрина разлетелась вдребезги от мощного удара снаружи. Кроули, вздрогнув, обернулся, и в грудь ему неожиданно ударил тугой поток воды, сбив его с ног.

Очки отлетели в дальний угол комнаты, превратились в лужицу горящего пластика и уже не могли скрыть желтые глаза с вертикальными змеиными зрачками. Весь мокрый, в облаках пара, с перемазанной пеплом физиономией, утратив, насколько это возможно в его случае, всякое хладнокровие, Кроули стоял на четвереньках посреди пылающего магазина и почем зря клял Азирафеля, непостижимый план, и все, что Сверху, и все, что Снизу.

Потом он опустил взгляд и увидел ее. Книгу. Ту книгу, которую девушка из Тэдфилда забыла в машине ночью в среду. Переплет у нее чуть-чуть обгорел, но в остальном она чудесным образом не пострадала. Он поднял ее, сунул в карман куртки, шатаясь, поднялся на ноги и принялся чистить брюки.

И над ним обвалился потолок. Обреченное здание повело плечами, словно недоуменный великан, и с ревом обрушилось внутрь дождем из кирпича, головешек и пылающих углей.

На улице полиция оттесняла прохожих в сторону, а один из пожарных объяснял любому, кто был готов выслушать:

– Я не смог остановить его. Он словно сошел с ума. Или крепко напился. Просто вбежал в дом. Я не мог его остановить. С ума сошел. Вбежал, и все тут. Жуткая смерть. Жуткая, жуткая… Просто вбежал…

И тут Кроули вышел из огня.

Полицейские и пожарники взглянули на него, увидели выражение его лица и не тронулись с места.

Он уселся в «бентли», задним ходом выехал на Уордор-Стрит, на полном ходу обогнул пожарную машину и исчез во внезапно сгустившихся сумерках.

Все уставились ему вслед. Наконец один из полицейских заговорил:

– В такую погоду ему надо бы включить фары, – оцепенело сказал он.

– Особенно раз он так ездит. Это может быть опасно, – безжизненно заметил другой, и все они стояли, озаряемые и согреваемые горящими останками книжного магазина, и не могли понять, что же происходит с миром, который им казался таким простым и понятным.

Иссиня-белая молния прорезала затянутое черными тучами небо, раздался болезненно тяжелый удар грома, и хлынул ливень.

* * *

Она ехала на мотоцикле красного цвета. Не дружелюбного фирменного красного цвета «хонды», а глубокого, кровавого красного цвета, темного, густого, злобного. Во всех прочих отношениях этот мотоцикл выглядел абсолютно обычно, если не считать меча, торчащего из притороченных к седлу ножен.

Ее шлем был ал, а кожаная куртка – цвета старого вина. На спине рубиновыми клепками была выведена надпись: АНГЕЛЫ АДА.

Несмотря на то, что было всего десять минут второго, было сумрачно, влажно, мокро. Шоссе было почти пустым, и женщина в красном летела прямо посередине на своем красном мотоцикле, лениво улыбаясь.

День складывался удачно. Видимо, в красивой женщине верхом на мощном мотоцикле, к седлу которого приторочен меч, есть что-то такое, что оказывает сильное действие на определенный тип мужчин. Четыре коммивояжера пытались угнаться за ней, и обломки «форда-сьерра» украсили собой ограждение и опоры моста на протяжении шестидесяти километров вдоль автострады.

Она доехала до перекрестка и зашла в забегаловку под названием «Беспечный едок» рядом с автосервисом. Там было почти пусто. За стойкой официантка скучно вязала носок, а кучка байкеров в черной коже, огромных, волосатых, вонючих и крутых, столпилась в углу вокруг еще одного черно-кожаного собрата, который был еще выше их ростом. Он полностью погрузился в игру, стоя перед устройством, которое в дни иные показывало бы комбинации плодов и ягодок, но теперь было оснащено монитором и названием «Викторина “Эрудит”».

Из угла доносились реплики примерно следующего содержания:

– Это D! Жми D – у «Крестного отца» точно больше Оскаров, чем у «Унесенных ветром»!

– «Марионетка»! Сенди Шоу! Это ее песня, чесслово, чтоб мне сдохнуть!

– 1666!

– Да иди ты, недоумок! Это Большой пожар! А чума была в 1665!

– Жми B: Великая Китайская стена – не одно из семи чудес света!

Тем было четыре: «Поп-музыка», «Спорт», «События в мире», и «Разное». Высокий байкер, не снявший шлема, жал на кнопки, не обращая ни малейшего внимания на советчиков. Во всяком случае, он неуклонно выигрывал.

Красная наездница подошла к стойке.

– Чашку чая, пожалуйста. И сэндвич с сыром, – сказала она.

– Одна едете, дорогуша? – спросила официантка, выставив на стойку чашку с чаем и тарелку с кусочком чего-то белого, сухого и твердого.

– Жду друзей.

– А-а, – приглушенно отозвалась официантка, откусывая шерстяную нитку. – Ну так лучше ждите здесь. На улице – просто ад.

– Нет, – ответила она. – Еще нет.

Она выбрала столик у окна, откуда хорошо было видно стоянку, и стала ждать.

До нее доносились голоса викторин-эрудитов.

– А вот, новый пошел: «Сколько раз Англия официально была в состоянии войны с Францией с 1066 года?»!

– Двадцать? Ну щас! Двадцать тебе… Ух ты. Ну, никогда бы…

– Война Америки с Мексикой? Знал ведь. Июнь 1845 года. D! Видишь – говорил я тебе!

Самый высокий, если не считать играющего, байкер по прозвищу Боров (192 см), шепнул самому низкорослому из них, Жирняку (188 см):

– А куда делся «Спорт»? – На костяшках пальцев у него была татуировка: на одной руке LOVE (любовь), на другой – HATE (ненависть).

– Да это случайный, чтоб его, выбор, так, что ли? Это у них все на микрочипах. У них там, может, мильон разных тем, в памяти. – У этого на костяшках было написано FISH (рыба) на одной руке, и CHIP (чипсы) – на другой.

– «Поп-музыка», «События в мире», «Разное», и «Война». Просто я «Война» раньше не видал. Потому и говорю, – Боров громко хрустнул пальцами, потянул за колечко на банке с пивом, опрокинул полбанки в глотку, рыгнул без задней мысли и вздохнул. – Жаль, что у них мало вопросов из этой гребаной Библии.

– Чего? – Жирняк никогда не подозревал в Борове эрудированности по части библейских вопросов.

– Да это… помнишь заварушку в Брайтоне?

– А то! Тебя еще по Би-Би-Си показывали, в «Криминальной хронике», – ответил Жирняк, и в голосе его звучала зависть.

– Ну и пришлось мне ошиваться в отеле, где мамаша работала, помнишь, нет? Ты-РИ месяца! А читать-то нечего, только какой-то шибздик по имени Гидеон забыл в номере Библию. Ну, так вот прямо в уме и оседает.

На стоянку въехал еще один мотоцикл, сияющий черной, как смоль, краской.

Дверь открылась, и сквозь комнату пронесся порыв холодного ветра. Вошел мужчина с черной бородкой, с ног до головы одетый в черную кожу, подошел к столику, за которым сидела женщина в красном, и сел рядом с ней, и байкеры рядом с эрудит-машиной вдруг заметили, как им захотелось есть, и отрядили Скунса в поход за едой для всех, кроме того, что играл, потому что он ничего не сказал, только продолжал нажимать кнопки, безошибочно находя правильные ответы, и выигрыш его копился в поддоне на дне автомата.

– Последний раз мы виделись в Мейфкинге, в Трансваале, – сказала Красная. – Как дела?

– Много работы, – ответил Черный. – В основном в Америке. Краткие турне по всему миру. Убиваю время, в общем.

(– Это что такое значит, что у вас нет пирогов с мясом и почками? – спрашивал у стойки потерпевший афронт Скунс.

– Мне казалось, что у нас они есть, но, видимо, кончились, – ответила официантка.)

– Забавно, что мы наконец собрались все вместе, – сказала Красная.

– Забавно?

– Ну, сам знаешь. Когда тысячи лет год за годом ждешь одного главного дня, и он наконец наступает. Это как ждать Рождества. Или дня рождения.

– У нас нет дня рождения.

– Я же не говорила, что есть. Я сказала, на что это похоже.

(– Если честно, – призналась официантка, – у нас, похоже, вообще все закончилось. Есть только вот этот кусок пиццы.

– С анчоусами? – мрачно спросил Скунс. Никто из их компании терпеть не мог анчоусы. Или оливки.

– Да, дорогуша. С анчоусами и оливками. Возьмете?

Скунс печально покачал головой. Когда он вернулся в игру, в желудке у него урчало. Большой Тед легко выходил из себя, когда хотел есть, а когда Большой Тед выходил из себя, доставалось всем.)

На мониторе появилась новая тема. Теперь вопросы делились на такие категории: «Поп-музыка», «События в мире», «Голод», и «Война». Байкеры, по всей видимости, имели существенно меньшее представление о голоде, который вызвал недород картофеля в Ирландии в 1846 году, недород всего в Англии в 1315 году, и недород травки в Сан-Франциско в 1969 году, чем о Войне, но игрок неизменно зарабатывал высшие очки под аккомпанемент жужжания, бряцания и звона, с которым машина время от времени срыгивала фунтовые монеты в поддон.

– Переменчивая здесь, на юге, погода, – сказала Красная.

Черный, прищурясь, поглядел на сгущающиеся тучи.

– А мне нравится. Вот-вот будет буря.

Красная посмотрела на ногти.

– Это хорошо. Без хорошей бури совсем не то. Не знаешь, далеко нам ехать?

Черный пожал плечами.

– Пару сотен миль.

– Я почему-то думала, дальше. Столько ждать, а ехать всего пару сотен миль.

– Не важно, сколько ехать, – сказал Черный. – Важно прибыть на место.

Снаружи послышался рев. Такой рев издает мотоцикл, когда у него не работает выхлоп, не отрегулирован мотор и течет карбюратор. Даже не нужно было видеть этот мотоцикл, чтобы представить себе клубы черного дыма, которыми он окутывался на ходу, пятна масла, расплывающиеся на асфальте, и хвост из болтов, винтиков и прочих мелких деталей, усеивавших дорогу позади.

Черный подошел к стойке.

– Четыре чая, пожалуйста, – сказал он. – Три с молоком, один без.

Дверь открылась. Вошел молодой человек, затянутый в пыльно-белую кожу, и в порыве ветра следом за ним полетели пустые пакетики из-под чипсов, рваные газеты и обертки со следами мороженого. Они радостно и беззаботно, словно дети, пустились в пляс у его ног, а потом упали в изнеможении.

– Так вас четверо, дорогуша? – спросила женщина за стойкой. Она пыталась найти чистые чашки и ложки: вся посуда вдруг словно покрылась тонкой пленкой машинного масла и засохшего желтка.

– Будет четверо, – сказал человек в черном, взял чай и вернулся к столику, где его ждали два остальные двое.

– Он не появлялся? – спросил юноша в белом.

Они покачали головой.

У монитора разгорелся спор (в данный момент на экране было: «Война», «Голод», «Загрязнение», и «Поп-музыка 1962–1979»).

– Элвис Пресли? Да это С! Он же в семьдесят седьмом окочурился, разве нет?

– Пошел ты! Это D. Семьдесят шестой. Однозначно.

– Ну да – в том же году, когда и Бинг Кросби.

– И Марк Болан. Чтоб мне сдохнуть, так он мне нравился. Нажимай D, короче. Ну давай.

Высокий стоял, не двигаясь, и не нажимал ни на одну из кнопок.

– Чего такое? – раздраженно вопросил Большой Тед. – Давай, что ли, жми D. Элвис Пресли умер в семьдесят шестом.

МЕНЯ НЕ ВОЛНУЕТ, ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО, ответил высокий байкер в шлеме. Я ЕГО И ПАЛЬЦЕМ НЕ ТРОНУЛ.

Трое за столиком повернулись, как один. Красная заговорила первой.

– Когда ты прибыл? – спросила она.

Высокий подошел к столику, не обращая внимания на пораженных байкеров в углу и на забытый выигрыш.

Я ВСЕГДА БЫЛ ЗДЕСЬ, сказал он, и голос его звучал, как мрачное эхо в ночи, как цельный монолит звука, серый и безжизненный. Если бы этот голос был камнем, на нем с древних времен была бы вырезана очень короткая надпись: имя и две даты.

– Твой чай остывает, повелитель, – сказал Голод.

– Давно не виделись, – сказала Война.