Текст книги "Добрые предзнаменования"

– Так не из Вест-Индии?

– Тайное знание, паренек. Военная тайна Армии Ведьмознатцев. Вот пройдешь посвящение, как должно, будешь знать все секреты. Какое-то вуду, может, и из Вест-Индии. Тут я, так и быть, с тобой соглашусь. Ага, соглашусь. Но вуду худшего рода, самого черного рода, оно из этого… как там…

– Бангладеш?

– Во-во, из Бангладеш! Точно, паренек, оттуда. Ну ты прямо вперед меня сказал. Бангладеш. Точно.

Шедуэлл докурил самокрутку (при этом окурок непостижимым образом бесследно исчез) и ухитрился сразу же свернуть следующую. Ньют снова не успел разглядеть ни бумаги, ни табака.

– Ну, так. Нашел чего, Армии Ведьмознатцев рядовой?

– Вот, вроде бы, – Ньютон протянул ему вырезку.

Шедуэлл, прищурясь, взглянул на нее.

– А-а, эти… – протянул он. – Вздор. Это они себя называют ведьмами? Я их прошлым годом проверил. Взял с собой весь добродетельный арсенал и кой-чего на растопку, забрался к ним, а они чистые, что твой младенец. К горло-носу не ходи, это они нас просто дразнят. Вздор. Да они дедушки родного призрак не узнают, хоть он им из штанов вылезет. Чистый вздор. Вот раньше, паренек, все было по-другому.

Он уселся и налил себе чашку сладкого чая из липкого термоса.

– Я тебе уже рассказывал, как меня завербовали в Армию? – спросил он.

Ньют решил принять это за разрешение сесть. Он покачал головой. Шедуэлл прикурил от видавшего виды «ронсона» и со вкусом откашлялся, прежде чем начать.

– Сидели мы с ним вместе, вот как. Армии Ведьмознатцев капитан Ффолк. Десять лет за поджог. Хотел сжечь сборище ведьм в Уимблдоне. Всех бы там и спалил, да днем ошибся. Добрый человек. Все мне рассказал про войну: про великую битву Небес и Преисподней… Вот, значит, и про Военные Тайны Армии Ведьмознатцев. Про семейных духов. Соски. И прочее… Он, понимаешь, помирал. И ему нужно было, чтобы кто-то продолжил традицию. Ну вот как ты сейчас… – И Шедуэлл покачал головой.

– Вот ведь до чего дошло, паренек, – продолжил он. – А ведь всего пару сотен лет назад мы были в силе. Мы стояли между нашим миром и тьмой. Как тонкая красная линия. Тонкая красная линия огня, понимаешь?

– Я думал, церковь… – начал Ньют.

– Фуй! – сморщился Шедуэлл. Ньют встречал это слово в книгах, но действительно услышать, как кто-то его сказал, ему довелось впервые. – Церковь? А на что вообще когда-нибудь годилась церковь, а? Что одни, что другие. И работа у них почти что одна и та же. Что, церковникам можно доверить покончить с нечистым? Как же! Они ведь если с ним покончат, так сразу потеряют работу. Если идешь на тигра, тебе не по пути с тем, кто думает, что лучший способ на него охотиться – бросить ему кусок мяса. Нет уж, паренек. Это наше дело – сражаться с силами тьмы.

Наступила тишина.

Ньют всегда старался видеть в людях только хорошее, но вскоре после вступления в АВ ему показалось, что его начальник и единственный соратник по своей уравновешенности напоминает перевернутую пирамиду. («Вскоре» в данном случае означает «меньше, чем через пять секунд».) Штаб АВ размещался в вонючей комнатушке со стенами цвета никотина, которым, по всей вероятности, они и были покрыты, и полом цвета табачного пепла, из которого, по всей вероятности, он и состоял. Посреди комнаты лежал квадратный коврик. Ньют старательно обходил его, потому что он любовно лип к подошвам.

На одной из стен висела пожелтевшая карта Британских островов, и в нее кое-где были воткнуты самодельные флажки. По большей части они отмечали места, куда можно было доехать из Лондона по самым дешевым льготным билетам.

Однако Ньют торчал здесь уже несколько недель потому, что, скажем так, сначала он был потрясенно очарован. Потом в его душе появилась потрясенная жалость, и наконец – что-то вроде потрясенной привязанности. Оказалось, что в Шедуэлле чуть больше полутора метров росту, а одевался он во что-то неописуемое – в том смысле, что во что бы он ни одевался, описание, даже сделанное с натуры, сводилось бы к словам «старый длинный плащ». Зубы у него, наверно, были свои, но только потому, что они больше никому не были нужны: если бы он положил любой из них под подушку, чтобы Зубная Фея его забрала, она бы тут же уволилась.

Жил он, похоже, исключительно на сладком чае, сгущенном молоке, самокрутках и особой строптивой разновидности внутренней энергии. У Шедуэлла была Цель Жизни, и он шел к ней, задействовав все ресурсы души и льготного проездного билета для пенсионеров. Он верил в эту Цель. Именно она приводила его в движение.

У Ньютона Импульсифера никогда не было цели в жизни. А еще, насколько ему было известно, сам он ни во что не верил и из-за этого ощущал определенную неловкость, потому что ему давно уже хотелось во что-нибудь поверить, с того самого момента, когда он осознал, что вера – это спасательный круг, благодаря которому большинство людей держится на плаву в бурных водах Жизни. Он хотел бы поверить в Бога-Вседержителя, хотя ему казалось нелишним, прежде чем связывать себя обязательствами, сначала поговорить с Ним хотя бы полчаса, чтобы выяснить некоторые сомнительные вопросы. Он пробовал ходить в самые разные храмы, ожидая вспышки яркого синего озарения, и ничего не произошло. Потом он попробовал официально стать атеистом, но ему не хватало твердокаменной и самодостаточной уверенности даже для этого. Любая из политических партий казалась ему столь же бессовестной, как и все остальные. От идей «зеленых» он отказался, когда прочел статью про планировку экологически чистого сада в выписанном журнале об охране окружающей среды. На иллюстрации к этой статье было показано, как экологически чистый козел пасется на привязи в метре от экологически чистого улья. Ньют провел достаточно времени у бабушки в деревне, чтобы узнать кое-что о повадках как козлов, так и пчел, и пришел к выводу, что редакция этого журнала состоит исключительно из пациентов психиатрической клиники. К тому же в нем слишком часто упоминалась «общественность»; Ньют всегда подозревал, что люди, постоянно употребляющие слово «общественность», имеют в виду его какое-то особое значение, подразумевающее, что ни он, ни кто-либо из его знакомых не имеют к этой общественности никакого отношения.

Потом он пытался поверить во Вселенную, что казалось достаточно разумным до тех пор, пока он, в невинности своей, не начал читать новые книги, в названии которых мелькали слова типа «Хаос», «Время», и «кванты». Он обнаружил, что даже те люди, которые, так сказать, по роду занятий занимаются Вселенной, всерьез в нее не верят и даже едва ли не гордятся тем, что не знают, что она собой представляет и даже существует ли на самом деле, пусть даже чисто теоретически.

Для неизощренного сознания Ньюта это было просто невыносимо.

Ньют не верил в младших скаутов, а потом, когда подрос, и в старших скаутов тоже.

Он однако, начинал верить в то, что работа бухгалтера по начислению заработной платы в группе компаний «Корпорация “Холдинг”», вероятно, самая скучная во всем мире.

Как мужчина, Ньютон Импульсифер выглядел следующим образом: если бы он вбежал бы в телефонную будку и переоделся, ему бы, возможно, удалось слегка походить на Кларка Кента. Настоящий Кларк Кент, конечно, мог вбежать в будку еще раз, и, как обычно, явиться оттуда Суперменом – но не Ньютон Импульсифер.

Однако Шедуэлл, к его собственному удивлению, ему понравился. Так часто случалось с теми, кто знакомился с мистером Шедуэллом, к крайнему раздражению последнего. Семья Раджита любила его, потому что он иногда все же платил за комнату и не доставлял особых хлопот, и был расистом такого развесистого и всеобъемлющего толка, что становился абсолютно безвредным; говоря попросту, Шедуэлл ненавидел всех в этом мире, вне зависимости от расы, цвета кожи, или вероисповедания, и не собирался делать исключения ни для кого.

Он нравился мадам Трейси. Ньют был поражен, когда узнал, что в комнатах по соседству проживает добрейшая женщина средних лет, которая по-матерински относится ко всем своим клиентам мужского пола. А запросы ее клиентов не превышали чашки чая и, в качестве интимного бичевания, беседу по душам – собственно, все, на что она была способна. Иногда, приняв стаканчик «Гиннеса» вечером в субботу, Шедуэлл выбирался в общий коридор и принимался вопить что-то про «блудницу Вввилонскую», но с глазу на глаз мадам Трейси призналась Ньюту, что она даже благодарна ему за это, хотя ближе Торремолинос («это в Испании») к Вавилону она не была ни разу. Так что это все равно, что бесплатная реклама, считала она.

Еще она сказала, что ей абсолютно не мешает то, что он колотит в стенку и ругается, когда у нее идет сеанс. Коленки у нее уже не те, что раньше, и ей не всегда удается вовремя изобразить, как духи стучат в стол, так что когда мистер Шедуэлл барабанит в стенку, это оказывается даже кстати.

По воскресеньям она ставила ему под дверь тарелку с едой, заботливо накрыв ее другой тарелкой, чтобы не остыло.

Шедуэлла нельзя не любить, говорила она. Что до его благодарности, впрочем, так она могла с равным успехом отпускать хлебные крошки по космическим течениям.

Ньют вспомнил, что у него есть и другие вырезки. Он выложил их на заляпанный клееем стол.

– Это еще что? – подозрительно уставился на них Шедуэлл.

– Явления, – ответил Ньют. – Вы сказали, что я должен искать явления. Боюсь, в наши дни больше явлений, чем ведьм.

– И что, никто не подстрелил зайца серебряной пулей, а на следующий день какая-нибудь старуха в деревне вдруг охромела? – с надеждой в голосе спросил Шедуэлл.

– Боюсь, что нет.

– Может, корова пала, когда старуха на нее посмотрела?

– Нет.

– А что тогда? – насупился Шедуэлл.

Он прошаркал к липкому рыжему шкафчику и вытащил банку сгущенки.

– Странные происшествия, – сказал Ньют.

Он занимался ими уже несколько недель. Шедуэлл серьезно запустил дела с газетами. Некоторые из них копились годами. У Ньюта была неплохая память: может быть, просто за двадцать шесть лет его жизни произошло слишком мало, чтобы заполнить ее, и в некоторых эзотерических вопросах он стал настоящим специалистом.

– Такое впечатление, что каждый день происходит что-то новое, – сказал Ньют, роясь в квадратиках газетной бумаги. – Что-то непонятное происходит с ядерными станциями, и никто не знает, в чем дело. Некоторые уверяют, что всплыла Атлантида. – Ньют с гордостью поглядел на Шедуэлла.

Тот был занят тем, что протыкал перочинным ножом банку сгущенки. В коридоре зазвенел телефон. Оба инстинктивно не обратили на него внимания. Все равно все звонившие спрашивали исключительно мадам Трейси, и некоторые звонки явно не предназначались для мужского уха. Ньют однажды, в первый свой рабочий день, добросовестно снял трубку, внимательно выслушал вопрос, ответил: «Как ни странно, трусы-плавки из отдела мужского нижнего белья в „Маркс и Спенсер“, 100%-ный хлопок», и трубку тут же повесили.

Шедуэлл глубоко затянулся.

– Да не, не те это явления, – сказал он. – Чтоб ведьмы этим занимались? У них все больше тонет, чем всплывает. Ну, ты знаешь.

Ньют открыл рот. Закрыл его. Снова открыл, и снова безмолвно закрыл.

– Если мы из последних сил боремся с ведьмовством, нечего разбрасываться на всякое такое, – продолжал Шедуэлл. – Про ведьмовство ничего больше нету?

– Но там высадились американцы, чтобы от чего-то ее защитить! – простонал Ньют. – На несуществующем континенте!

– Ведьмы там есть? – внезапно заинтересовался Шедуэлл.

– Не сообщается, – ответил Ньют.

– Да чтоб их, тогда это просто политика с географией, – отмахнулся Шедуэлл.

Мадам Трейси заглянула в дверь.

– Ау, мистер Шедуэлл! – сказала она, приветственно помахав Ньюту. – Вас к телефону какой-то джентльмен. Здравствуйте, мистер Ньютон.

– Прочь, распутница, – автоматически отозвался Шедуэлл.

– Такой интеллигентный голос, – продолжала мадам Трейси, не обратив на это никакого внимания. – И у нас в воскресенье будет печеночка.

– Я уж с чертом скорее буду обедать, женщина.

– Так что если вы мне отдадите тарелки, которые я принесла на прошлой неделе, вы окажете мне услугу, родной мой, – улыбнулась мадам Трейси и, неуверенно переступая на шпильках высотой не меньше шести сантиметров, вернулась к себе и к тому, от чего ее оторвал телефон.

Шедуэлл, ворча, пошел к телефону, а Ньют мрачно уставился на свои газетные вырезки. Сверху лежала заметка о том, что камни Стоунхенджа начали двигаться, словно железные опилки в магнитном поле.

Он рассеянно прислушался к тому, как Шедуэлл говорит по телефону.

– Кто? А. Ну. Ну. Чего говорите? Какого рода явления? Ну. Как скажете, сэр, да. А где, говорите, это место?

По всей видимости, Шедуэлл считал, что таинственное движение камней – не в его вкусе. Вот если бы это были банки сгущенки…

– Ладно-ладно, – заверил Шедуэлл своего собеседника. – Прямо вот сейчас и займемся. Отправлю лучших людей и сразу доложу, что все получилось, можете быть спокойны. Угу, сэр, до свиданья. И вас да благословит, сэр. – Трубка стукнула о телефон, и голос Шедуэлла, видимо, освободившись от необходимости почтительно гнуть спину, расправил плечи, и зазвучал громогласно: – Да чтоб тебя! Эти мне южане-чистоплюи![28]28
  Шедуэлл ненавидел всех уроженцев юга, и, рассуждая логически, сам, видимо, родился на Северном полюсе.


[Закрыть]

Мистер Шедуэлл, шаркая, вернулся в комнату и уставился на Ньюта так, словно забыл, что тот здесь делает.

– И чего это ты мне тут рассказывал? – спросил он.

– Происходят всякие странные вещи… – начал Ньют.

– Ага, – Шедуэлл по-прежнему глядел сквозь него, задумчиво постукивая пустой банкой по передним зубам.

– Вот, к примеру, в одном городке уже несколько лет стоит удивительная погода, – безнадежно продолжал Ньют.

– Чего? Дожди из лягушек и все такое? – оживился Шедуэлл.

– Нет. Просто погода нормальная для любого времени года.

– Это что, явление, по-твоему? – хмыкнул Шедуэлл. – Я вот такие явления видал, что у тебя волосы без бигудей завьются, парень. – И он снова постучал банкой о зубы.

– Вы можете вспомнить, чтобы когда-нибудь была нормальная погода? – Ньютон даже чуть-чуть разозлился. – Нормальная погода в любое время года – это ненормально, сержант. Там на Рождество идет снег. Когда вы последний раз видели снег на Рождество? А чтобы летом подолгу стояла жара? Каждый год? А ясное осеннее утро? Такая погода, о которой вы мечтали в детстве? Чтобы в ноябре, в день Порохового заговора, никогда не шел дождь и можно было спокойно запускать фейерверк? Чтобы всегда в вечер перед Рождеством шел снег?

Шедуэлл все также рассеянно смотрел куда-то вдаль. Пустая банка остановилась на полпути.

– Я ни о чем не мечтал в детстве, – спокойно заметил он.

Ньют почувствовал себя так, словно стоял на краю глубокой, мрачной пропасти, и мысленно попятился назад.

– Просто это очень странно, – сказал он. – Вот здесь метеоролог пишет про средние температуры, нормы, микроклимат и все такое.

– И чего это значит? – спросил Шедуэлл.

– Это значит, что он не может ничего понять, – объяснил Ньют, который не зря провел юные годы на побережье делового моря и успел поднатореть в понимании подобного рода текстов. Он искоса взглянул на Ведьмознатцев Армии сержанта.

– Ведьмы, как известно, могут влиять на погоду, – попробовал он зайти с другого конца. – Об этом рассказывали по телевизору, в «Дискавери».

О Боже, подумал он, или любое другое подходящее существо, не дай мне провести очередной вечер за резкой газет в лапшу в этой огромной пепельнице. Выпустите меня на свежий воздух. Пошлите меня на задание, и лучше такое, которое в Армии Ведьмознатцев служит эквивалентом катания на водных лыжах в Германии.

– Это отсюда меньше, чем в часе езды, – осторожно предложил он. – Я подумал, может, мне просто взглянуть, что там происходит, скажем, завтра? Посмотреть, оглядеться. Я сам заплачу за бензин, – добавил он.

Шедуэлл задумчиво вытер верхнюю губу.

– Место это, – сказал он, – часом не Тэдфилд зовется?

– Именно, мистер Шедуэлл, – сказал Ньют. – Откуда вы знаете?

– Ну и в чего теперь играются эти южане? – произнес Шедуэлл как бы про себя. – Ладно! – громко добавил он. – А чего бы нет?

– Кто играется? – спросил Ньют.

Шедуэлл не обратил на него внимания.

– Ага, так. Вреда, значит, вроде как от этого не будет. Говоришь, за бензин сам заплатишь?

Ньют кивнул.

– Тогда зайдешь сюда в девять утра, – сказал Шедуэлл, – перед тем, как ехать.

– Зачем? – спросил Ньют.

– За добродетельным арсеналом.

* * *

Как только Ньютон ушел, телефон зазвонил еще раз. На этот раз звонил Кроули, и дал примерно те же инструкции, что и Азирафель. Шедуэлл для порядка записал их, а мадам Трейси восторженно порхала за его спиной.

– Два звонка за день, мистер Шедуэлл! – умилялась она. – Ваша маленькая армия прямо как на войну собралась!

– Да чтоб тебя ящуром поразило, потаскуха, – пробормотал Шедуэлл и захлопнул за собой дверь. Тэдфилд, подумал он. Да хоть Тэдфилд, лишь бы платили вовремя…

Ни Азирафель, ни Кроули не управляли Армией Ведьмознатцев, но и тот, и другой с одобрением относились к ее существованию. По крайней мере, они знали, что так к ней отнеслось бы их начальство. Таким образом, она значилась в списке организаций, подведомственных Азирафелю, потому что была, понятно дело, Армией Ведьмознатцев, а поддерживать любого, кто называет себя ведьмознатцем, нужно по той же причине, по которой США поддерживают любого, кто называет себя антикоммунистом. В списке Кроули она значилась по несколько более сложным соображениям, а именно: люди наподобие Шедуэлла не причиняли делу Зла никакого вреда. Даже совсем наоборот, по общему мнению.

Строго говоря, Шедуэлл тоже не управлял Армией Ведьмознатцев. По его зарплатной ведомости, ей управлял АВ генерал Смит. Ему подчинялись АВ полковники Грин и Джонс, и АВ майоры Джексон, Робинсон и Смит (не приходившийся генералу родственником). Далее следовали АВ майоры Сковорода, Банка, Молоко и Шкаф (в этот момент ограниченное воображение Шедуэлла начало сдавать сбои), а также АВ капитаны Смит, Смит, Смит, Смиит и Онже. И еще пять сотен АВ рядовых, капралов и сержантов. Многих из них звали Смит, но это не имело особого значения, поскольку ни Кроули, ни Азирафель до них уже не дочитывали. Они просто давали деньги.

В конце-то концов, с них обоих получалось всего фунтов шестьдесят в год.

Шедуэлл ни в коей мере не считал это уголовщиной. Его армия была святым делом. Что-то же нужно делать. Грошики с неба не сыплются, как то раньше бывало.

Суббота

Суббота, последний день мироздания, начиналась самым ранним утром, и небо было краснее крови.

Курьер службы срочной доставки «Интернешнл Экспресс» аккуратно снизил скорость до пятидесяти пяти, свернул за угол, переключился на вторую передачу и остановил фургончик на траве у дороги.

Здесь курьер вышел из фургона и немедленно бросился в придорожную канаву, чтобы избежать смерти под колесами грузовой машины, вылетевшей из-за поворота на скорости, значительно превышавшей сто десять километров в час.

Он встал на ноги, поднял очки, надел их, подобрал выпавшие из рук пакет и блокнот, стряхнул траву и грязь с форменной куртки, и, спохватившись, погрозил кулаком вслед стремительно удаляющемуся грузовику.

– И чего их не запретят, эти, чтоб их, грузовики, никакого уважения на дороге, я вот всегда говорю, всегда говорю: ты, сынок, когда не за рулем – так ты пешеход…

Он осторожно спустился с насыпи, поросшей травой, перебрался через невысокую изгородь и оказался у речки Ук.

Он пошел вдоль берега, взяв пакет под мышку.

Ниже по течению на берегу сидел молодой человек, одетый во все белое. Кроме него, никого вокруг не было. Волосы у него тоже были белые, а лицо и руки – бледные, как мел, и он сидел, уставившись на реку так, словно наслаждался видом. Он выглядел так, как выглядели поэты-романтики времен королевы Виктории как раз перед тем, как уступить напору общества потребления и наркомании.

Этого курьер тоже никак не мог понять. Вот в старые добрые времена, и не так уж, то есть, давно, так чуть не на каждом шагу на берегу сидели рыболовы, играли дети, парочки приходили сюда поворковать и послушать плеск волн, держась за руки на фоне суссекского заката. Он и сам сюда приходил, с хозяйкой своей, Мод, до того только, как они, это, поженились. Они приходили сюда помиловаться, и даже, единожды, не только…

Не те пошли времена, думалось курьеру.

Теперь желто-белые скульптуры из слизи и пены неторопливо скользили вниз по течению, иногда покрывая по несколько ярдов водной глади. А там, где между ними была видна вода, она была покрыта микроскопически тонким нефтехимическим глянцем.

Послышалось громкое хлопанье крыльев: пара гусей, радуясь возвращению в Англию после долгого, изматывающего полета над Северной Атлантикой, опустилась на радужную поверхность и тут же исчезла под ней без следа.

Смешной у нас мир, размышлял курьер. Вот тебе Ук, был когда-то самой красивой рекой в этой части света – а теперь всем известная сточная канава. Лебеди идут ко дну, рыбы всплывают брюхом кверху.

Вот это и называется прогресс. Его не остановишь.

Он подошел к человеку в белом.

– Прошу прощения, сэр, вас не Мел звать, часом?

Белый кивнул, но не произнес ни звука. Не отрывая глаз от реки, он следил за монументальными статуями из слизи и пены.

– Как красиво, – прошептал он. – Безумно красиво.

Курьер на несколько секунд утратил дар речи. Потом у него включился автопилот.

– Смешной у нас мир, это точно, ну то есть езди вот по всему свету с пакетами, и тут ты чуть не у себя дома, это точно, ну то есть я тут родился и вырос, сэр, а ездил и к Средиземному морю, и в этот Де-и-Мойн, в Америке, сэр, вот, а теперь вот тут, и вот вам посылка, сэр.

Тот, кого часом звали Мел, взял посылку, взял блокнот и расписался в получении. При этом ручка вдруг потекла, и большое грязное пятно расплылось поверх его подписи, так что прочесть ее уже не было никакой возможности. Было ясно только, что это длинное слово начиналось с буквы «З», потом шла огромная клякса, а потом – каракули, которые были похожи на «-араза», хотя, возможно, и на «-рязнение».

– Премного благодарен, сэр, – сказал курьер.

Он повернулся, снова пошел вдоль реки, стараясь не смотреть на нее, и вышел к дороге, где оставил свой фургон.

За его спиной Мел вскрыл посылку. В ней была корона – обруч белого металла с алмазами. Он внимательно осмотрел ее и удовлетворенно одел на голову. Она блеснула в лучах восходящего солнца, и тут же пятна, которые начали разъедать серебристую гладь в тех местах, где ее коснулись пальцы, расплылись по всей поверхности; и корона стала черной.

Он поднялся на ноги. В защиту загрязнения атмосферы можно сказать одно: восход солнца становится поистине восхитителен. Небеса полыхали так, словно их подожгли.

И всего одной случайно непотушенной спичкой можно было поджечь и эту реку, но времени на это не оставалось. Теперь он знал, где встретятся Четверо, и когда, и что ему придется поторопиться, чтобы успеть туда сегодня к вечеру.

Может быть, мы и подожжем небеса, подумал он. И исчез, практически незаметно.

Срок приближался.

Курьер из «Интернэшнл Экспресс» оставил фургон на обочине дороги, по середине которой проходила разделительная полоса. Он обошел его (очень осторожно, потому что навстречу беспрестанно летели легковые машины и грузовики), протянул через окошко руку и взял со щитка список.

Значит, еще всего один адресат.

Он тщательно прочитал инструкции, данные в квитанции.

Он еще раз прочитал их, уделив особое внимание адресу и тому сообщению, которое надлежало доставить. В адресе было всего одно слово: Везде.

Потом он взял подтекающую ручку и написал короткую записку Мод, своей жене. В ней было только: Я люблю тебя.

Потом он аккуратно положил список на место, посмотрел направо, посмотрел налево, снова направо, и целеустремленно зашагал через дорогу. Он дошел до ее середины, когда из-за угла вынырнул огромная немецкая фура, за рулем которой сидел водитель, одуревший от кофеина, маленьких белых таблеток и правил дорожного движения ЕЭС.

Он посмотрел ей вслед.

Ну, подумал он, этот чуть меня не достал.

Потом он посмотрел вниз, в канаву под насыпью.

Ого, подумал он.

ИМЕННО, согласился голос, прозвучавший за его левым плечом, или по крайней мере за тем, что осталось у него в памяти, как левое плечо.

Курьер обернулся, и взглянул, и увидел. Сначала он не мог найти слов, сначала он вообще ничего не мог найти, но потом подключился весь его богатый рабочий опыт, и он произнес:

– Вам сообщение, сэр.

МНЕ?

– Да, сэр. – Жаль, что у него уже не было горла. Он бы сглотнул, если бы оно еще было. – Посылки, к сожалению, нет, мистер… э, сэр. Только сообщение.

ТАК ГОВОРИ.

– Вот, значит, оно, сэр. Кхм. Иди и смотри.

НАКОНЕЦ-ТО.

На лице адресата появилась ухмылка. По крайней мере, на таком лице вряд ли появилось бы что-то другое.

БЛАГОДАРЮ, сказал адресат. ПОХВАЛЬНАЯ ПРЕДАННОСТЬ СВОЕМУ ДЕЛУ.

– Как, сэр? – Покойный курьер падал сквозь серый туман, и все, что он мог разглядеть, были две синие точки – они могли быть глазами, а могли быть и далекими звездами.

СЧИТАЙ, ЧТО НЕ УМИРАЕШЬ, сказал адресат, имя которому было Смерть. ПРОСТО УХОДИШЬ ПОРАНЬШЕ, ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ ТОЛКОТНИ.

У курьера еще был момент, чтобы подумать, не шутит ли его новый знакомый, и решить, что не шутит, а потом не было ничего.

* * *

Красное небо с утра. Собирался дождь.

Именно так.

* * *

Армии Ведьмознатцев сержант Шедуэлл отступил на шаг и склонил голову набок.

– Ну и отлично, – сказал он. – Готов, значит, полностью. У тебя все есть?

– Да, сэр.

– Маятник обнаружения?

– И маятник обнаружения.

– Тиски для пальцев?

Ньют судорожно сглотнул и похлопал по карманам.

– Есть тиски.

– Растопка?

– Но, сержант, в самом деле…

– Растопка?

– Растопка[29]29
  Примечание для американцев и других форм жизни, обитающих в городской местности: сельское население Британии, отринув идею центрального отопления, как чрезмерно усложненную или, в любом случае, ослабляющую боевой дух, предпочитают метод, основанный на складывании небольших деревяшек и кусочков угля, поверх которых размещаются большие сырые поленья, изготовленные, возможно, из асбеста, в кучки, которые именуются «Что может сравниться с веселым гуденьем живого огня?». Поскольку ни один из вышеупомянутых ингредиентов естественной склонности к горению не проявляет, в основании каждой такой кучи размещаются небольшие, белые, внешне напоминающие воск кубики, которые радостно горят до тех пор, пока не погаснут под тяжестью «дров». Эти маленькие белые кубики и называются растопкой. Почему – никто не знает.


[Закрыть] , – грустно сказал Ньют. – И спички.

– Колокольчик, книга, свеча?

Ньют хлопнул по другому карману. В нем был бумажный пакет, а в нем колокольчик (именно такие выводят из себя волнистых попугайчиков), розовая свечка (словно бы снятая с именинного пирога) и крошечная книжечка под названием «Молитвы для самых маленьких». Шедуэлл, давая Ньюту инструкции, особенно напирал на то, что, хотя основной целью Армии Ведьмознатцев являются, естественно, ведьмы, но настоящий ведьмознатец никогда не должен упускать возможности по-быстрому изгнать пару-другую нечистых сил, и, следовательно, всегда должен иметь при себе полевой набор экзорциста.

– Колокольчик, книга, свеча, – сказал Ньют.

– Шпилька?

– Шпилька.

– Молодец, парень. Никогда не забывай про булавку. Она – как штык в твоей артиллерии сил света.

Шедуэлл отступил еще на шаг. Ньют с изумлением увидел, что в его глазах появились слезы.

– Жаль, что не могу отправиться с тобой, – сказал старик. – Конечно, ничего такого не случится, но как было бы здорово снова двинуться в поход. Это, знаешь, тяжелая жизнь: лежишь в сыром подлеске, следишь за танцульками на шабаше. Кости, значит, сгрызает начисто.

Он встал по стойке «смирно» и отдал честь.

– Ну так за работу, рядовой Импульсифер. И пусть воинство прославления шагает за тобой.

После того, как Ньют отбыл, Шедуэлл подумал, что теперь стоит сделать то, на что ему раньше все времени не хватало. Теперь ему нужна была булавка. Не противо-ведьменная шпилька армейского образца, а самая обычная булавка, которую можно воткнуть в карту.

Карта на стене была старой. На ней не было ни Милтон Кейнз, ни Харлоу – программа по созданию новых, современных, удобных городов началась позже. Да что там, на ней было трудно разглядеть даже Манчестер с Бирмингемом. Эта карта висела на стене в штабе АВ уже три сотни лет. В ней все еще торчало с десяток булавок, по большей части в Йоркшире и Ланкашире, и несколько штук – в Эссексе, но они проржавели почти насквозь. В других местах лишь темно-рыжие обломки обозначали далекие миссии давнишних ведьмознатцев.

Наконец Шедуэлл нашел булавку в пепельнице, среди прочего мусора. Он подышал на нее, отполировал до блеска, сощурившись, нашел на карте Тэдфилд и с торжеством вогнал булавку в центр кружка на карте.

Она сияла.

Шедуэлл отступил на шаг и снова отдал честь. В глазах у него стояли слезы.

Потом он совершил четкий поворот «на месте кругом» и отдал честь застекленному шкафу в углу. Стекло в этом старом, потертом шкафу было разбито, но в определенном смысле это и была АВ. В нем стоял полковой Серебряный кубок (приз межбатальонного турнира по гольфу, увы, так и оставшегося незавершенным семьдесят лет назад); там стоял Громовик, мушкет, заряжавшийся с дула и принадлежавший Армии Ведьмознатцев полковнику Не-Ешь-Ничего-Живого-В-Чем-Есть-Кровь-Равно-И-Не-Сотвори-Заклятья-И-Не-Будь-Занудой Далримплу; на полках там были аккуратно разложены предметы, с виду напоминавшие грецкие орехи, но на самом деле это была коллекция ссохшихся черепов охотников за черепами, любезно подаренная одним из командиров АВ, старшим сержантом Горацием Масстером, по прозвищу «Сделай их, пока тебя не сделали!», который много путешествовал в дальних странах; короче говоря, это была память.

Шедуэлл громко шмыгнул носом и вытер нос рукавом.

И уселся завтракать, открыв банку сгущенного молока.

* * *

Если бы солдаты славного воинства попытались бы шагать за Ньютом, многие из них быстро отстали бы. А причиной тому было то, что, если не считать Ньюта и Шедуэлла, они все давно уже были мертвы.

Будет ошибкой считать, что Шедуэлл (Ньют так и не выяснил, есть ли у него имя) – просто одинокий чокнутый бедолага.

Просто все остальные уже умерли, многие – несколько веков назад. Когда-то численность его Армии соответствовала цифрам в нынешней бухгалтерии Шедуэлла, к которой он подходил настолько творчески. Ньют в свое время был весьма удивлен, обнаружив, что история Армии Ведьмознатцев не менее длинна и почти столь же кровава, как и история ее мирского аналога.

Размер оплаты труда ведьмознатцев в последний раз был установлен Оливером Кромвелем и с тех пор ни разу не пересматривался. Офицеры получали крону, генерал – соверен. Это, конечно, были только разовые выплаты, потому что за каждую обнаруженную ведьму полагалось по девять пенсов плюс право первым выбрать трофей из ее имущества.

В общем, рассчитывать приходилось на эти девять пенсов. Так что Шедуэллу приходилось нелегко, пока ему не удалось пристроиться в зарплатную ведомость Небес и Преисподней.

Жалованье Ньюта составлял один шиллинг в год[30]30
  Примечание для молодых людей и американцев: Один шиллинг = пять пенсов. Понять старомодную бухгалтерию Армии Ведьмознатцев легче, если знать прежнюю денежную систему Великобритании:
  Два фартинга = один полпенни. Два полпенни = один пенс. Три пенни = один трехпенсовик. Два трехпенсовика = один шестипенсовик. Два шестипенсовика = один шиллинг, или, в разговоре, «боб». Два шиллинга = один флорин. Один флорин и один шестипенсовик = одна полукрона. Четыре полукроны = бумажка в десять шиллингов. Две бумажки в десять шиллингов = один фунт (или 240 пенсов). Один фунт и один шиллинг = одна гинея.
  Британцы долго сопротивлялись введению десятичной денежной системы, поскольку считали, что она чересчур сложна.


[Закрыть].

За это на него была возложена обязанность постоянно держать при себе «огонь, кремень с кресалом, трутницу, або спички огненосные», хотя Шедуэлл высказал предположение, что газовая зажигалка «ронсон» тоже вполне сгодится. Шедуэлл приветствовал появление такого хитроумного изобретения, как зажигалка, примерно с тем же энтузиазмом, с каким солдаты обычной армии приветствовали принятие на вооружение многозарядного карабина.